Текст книги "Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел"

Меня до крайности смущало состояние этого фронта ввиду его крайней распущенности, санитарного и продовольственного неустройства. Задача заключалась в создании необходимого железнодорожного сообщения, которое тогда ограничивалось одною слабою веткою. Я входил по этому предмету в ближайшие переговоры с Кригером-Войновским, который удостоверил мне, что в ближайшем же будущем будет открыто движение еще по двум строящимся ветвям, которое облегчит вполне и подвоз, и эвакуацию.

Другой повод приезда Братиано заключался в страстном его желании участвовать на конференции союзников, созванной как раз в это время[841]841
  Имеется в виду Петроградская конференция союзников.


[Закрыть]. Нельзя было не восхищаться той крайней настойчивостью, которую проявлял он в этом вопросе. Для него, по-видимому, это было делом не только личного, но и государственного самолюбия. Мне даже кажется, что это было чуть ли не главной целью его приезда. Между тем, на конференции допущено было участие представителей только четырех держав, которые участвовали и в предшествующих съездах во Франции: России, Франции, Англии и Италии. Даже Япония не имела своего представителя, как не принимавшая непосредственного участия в войне на европейских фронтах. И ни одно из второстепенных государств не выражало никаких в этом отношении претензий. Но Братиано решил настоять на своем. Он доходил до переиначивания даже слов французского посла при передаче их мне, тогда как именно Палеолог был в особенности против его допущения. Заявил он свои пожелания даже непосредственно Государю[842]842
  Николай II «изволил принимать» И. Братиано «от 4 час. 5 мин.» 27 января 1917 г. (Николай II накануне отречения. С. 59).


[Закрыть]. Пришлось и мне поэтому все время выворачиваться, чтобы и[843]843
  Расположенное в конце страницы, это предложение не дописано. На следующей странице на полях перед текстом имеется помета: «Н.Н. Покровский (окончание 3-й части)».


[Закрыть].

Но Братиано прямо ломился в двери. В конце концов, удалось достигнуть соглашения, чтобы Братиано был допущен к присутствованию на том заседании, где будут касаться румынских дел[844]844
  За участие И. Братиано в конференции выступал В.И. Гурко (см.: Гурко В.И. Указ. соч. С. 293).


[Закрыть]. Вопросы, касающиеся Румынии, были очень незначительны. Он был на этом заседании и, кажется, вполне этим удовольствовался. Притом не могу не отметить, что при всей своей говорливости он на этом заседании почти ни слова не произнес. Но ему было важно хоть то, что у себя он мог сказать, что присутствовал на конференции. В результате он получил орден Св. Александра Невского[845]845
  Орден Св. Александра Невского был учрежден в 1725 г. Имел одну степень. Им награждались особы первых трех классов.


[Закрыть] и был настолько доволен, что потом называл меня другом Румынии и даже после революции посетил меня при новом своем приезде в Петроград.

Наконец, еще один вопрос семейного характера заключался в предположенном сватовстве принца Кароля к вел[икой] княжне Ольге Николаевне. Мне пришлось представляться принцу Каролю в Зимнем дворце, где ему было отведено помещение. Беседа наша продолжалась почти целый час. Этот юноша произвел на меня самое приятное впечатление и своею привлекательною наружностью, и своими умными речами. Не имея вовсе военного облика – мундир плохо шел к нему и сидел на нем мешковато – принц Кароль очень вдумчиво относился ко всему окружающему, к русской обстановке и политической жизни. Он очень внимательно расспрашивал меня о наших думских политических партиях и выражал справедливое сожаление, что видные социалисты загнаны у нас в подполье, тогда как более открытая их деятельность представляла бы безусловный интерес.

Наш посланник в Румынии Мосолов, заменивший Козелло-Поклевского, с сохранением, однако, должности начальника Канцелярии Министерства Двора[846]846
  В связи с эвакуацией короля и правительства Румынии в Яссы генерал А.А. Мосолов 30 октября 1916 г. был назначен временно управляющим Российской миссией в Румынии, с оставлением в должности начальника Канцелярии Министерства двора (обязанности которого исполнял помощник начальника – князь С.В. Гагарин) и с сохранением на посту русского посланника С.А. Поклевского-Козелла, что не предусматривало вручение А.А. Мосоловым верительных грамот, а С.А. Поклевским – отзывных, чем подчеркивался особый чрезвычайный характер поручения, возложенного на генерала.


[Закрыть], рассказывал мне, что, несмотря на указанные внешние умственные качества, принц Кароль не особенно понравился нашим царским дочерям. Однако императрица, имея в виду выраженное румынской королевой горячее желание этого союза, не сделала против этого никаких серьезных возражений, и бракосочетание это, вероятно, состоялось бы, если бы не наступление революции.

Кстати о Мосолове: он был назначен при Штюрмере на место Поклевского якобы временно, и речь шла о том, как быть с ним дальше. Но поручение ему столь деликатного дела, как сватовство принца, делало неизбежным дальнейшее оставление его в Яссах. Притом он боялся остаться и даже оставить свою семью в Петрограде из опасения грядущей революции: таково в то время было настроение в ближайших ко Двору кругах. Однако когда я, прочитав перехваченную телеграмму английского посла своему правительству о том, что в Ставке офицеры гвардии крайне отрицательно настроены относительно Государя, поехал спросить графа Фредерикса о том, докладывать ли мне эту телеграмму, то он выразил сомнение и замялся, рекомендуя обратиться к своему зятю, дворцовому коменданту В.Н. Воейкову, этому легкомысленнейшему и самонадеянному человеку, к которому я счел излишним ходить, так как не ожидал от него путного совета[847]847
  Генерал В.Н. Воейков по должности дворцового коменданта отвечал за личную безопасность Николая II, его семьи и вдовствующей императрицы Марии Федоровны, потому Н.Н. Покровский, независимо от своего отношения к генералу, должен был сообщить ему содержание перехваченной МИД телеграммы Д.У. Бьюкенена.


[Закрыть].

Здесь, пожалуй, уместно сказать два слова об этих двух лицах, которых я, впрочем, знал очень поверхностно. Граф В.Б. Фредерикс произвел на меня впечатление очень доброго и почтенного старика, одушевленного наилучшими намерениями относительно Государя и России. Я уже говорил, что он не раз обращался ко мне с разговорами о воздействии на Государя, которое пытался оказать и сам, но, по-видимому, безуспешно. Вообще, тогда многие пробовали это делать: так, например, говорят, что даже А.С. Танеев, этот тонкий царедворец и отец Вырубовой, и тот написал Государю письмо по вопросам общей политики[848]848
  «По слухам, – сообщал П.Н. Игнатьев А.В. Кривошеину 23 декабря 1916 г., – и старик Танеев по случаю утверждения Протоп[опова в должности министра внутренних дел] сделал какое-то выступление, но какое – он скрывает. Поговаривают об его ходатайстве об отставке по расстроенному здоровью; опасались удара, когда пришла записка [от императора о составлении указа о Протопопове]! Это особенно между нами по известной Вам причине, так как источник этих сведений Вам и мне известен» (РГИА. Ф. 1571. Оп. 1. Д. 274. Л. 32 об.). Записка Николая II главноуправляющему Собственной его величества канцелярией А.С. Танееву, о которой упоминает П.Н. Игнатьев, гласила: «Представьте мне указ об увольнении Макарова в Государственный совет и о назначении сенатора Добровольского (он же – вице-председатель Георгиевского комитета) управляющим Министерством юстиции». Как бы вспомнив о А.Д. Протопопове, на обороте этой записки царь приписал: «Еще указ о назначении управляющего МВД Протопопова – министром внутренних дел» (Николай II – А.С. Танееву. 19 декабря 1916 г. // РГИА. Ф. 1409. Оп. 9. Д. 334. Л. 8). Появление последнего предложения в письме П.Н. Игнатьева объясняется тем, что он являлся близким родственником Танеевых. Николай II записал в дневнике 23 декабря, что «в 6 ч.» принял А.С. Танеева (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 272).


[Закрыть].

Особенно же открыто говорил Родзянко, но также безуспешно[849]849
  Николай II принимал М.В. Родзянко 7 января и 10 февраля 1917 г.


[Закрыть]. Замечательна мысль, которую мне высказал однажды Государь по поводу этих обращений. «Вы помните, – говорил он, – английского морского агента, адмирала, который был в Ставке[850]850
  По-видимому, имеется в виду Ричард Филлимор – контр-адмирал, военно-морской представитель Великобритании при Ставке верховного главнокомандующего.


[Закрыть]. Это очень неглупый человек, но он постоянно говорил только о том, что у нас то или иное плохо, что Мурманская дорога возить не может и т[ому] под[обное]. Вообще, говорить и слушать правду очень хорошо, но когда это повторяется часто, это становится неприятно».

Думаю, что едва ли В.Н. Воейков часто решался говорить правду: это был в полном смысле генерал-хлыщ со страшным самомнением, прекрасно устраивавший свои материальные дела, но в силу этого воображавший, что он способен вести государственные и финансовые дела. Накануне самой революции он говорил мне, что вскоре сообщит мне свои финансовые соображения, которые непременно разрешат все созданные войною затруднения. Воображаю, что бы это было такое. И вот подобный господин занимал влиятельнейший пост дворцового коменданта, не стесняясь одновременно быть председателем правления акционерного общества своей «Куваки»[851]851
  Кувака – имение В.Н. Воейкова в Пензенской губернии, на территории которого в начале XX в. был открыт источник минеральной воды. Эксплуатацией источника занималось основанное им акционерное общество «Кувака». С началом Первой мировой войны В.Н. Воейков отошел от участия в руководстве акционерным обществом и имел к нему отношение лишь как владелец акций и почетный председатель Правления. Выступая в Думе 19 ноября 1916 г., В.М. Пуришкевич назвал В.Н. Воейкова «генералом от кувакерии», обвинив дворцового коменданта в том, что для вывоза минеральной воды из его имения была проведена «стратегическая железная дорога», на постройку которой он якобы получил от МПС 1 000 000 руб. Председатель Совета министров и министр путей сообщения А.Ф. Трепов 22 ноября с думской кафедры полностью опроверг измышления В.М. Пуришкевича (см.: Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 139–140).


[Закрыть].

Очень сложную задачу представляла в то время наша политика в греческом вопросе. Греция, или вернее правительство короля Константина, играло двойную игру[852]852
  О положении Греции в период Первой мировой войны см.: Европейские державы и Греция в эпоху мировой войны: Сб. документов. М., 1922; Соколовская О.В. Греция в годы Первой мировой войны. 1914–1918. М., 1990.


[Закрыть]. Под влиянием своей жены[853]853
  Имеется в виду королева София, с 1889 г. жена короля эллинов Константина I.


[Закрыть], родной сестры императора Вильгельма, он, очевидно, имел чисто германские симпатии. Вильгельм, как видно было из перехваченных радиотелеграмм, явно обнадеживал его своей поддержкой, сожалел его, что он в таком трудном положении. С другой стороны, у Афин стоял союзный флот, который требовал полного подчинения требованиям союзников в смысле демобилизации греческой армии, занятия известных постов отрядами союзников и т[ому] под[обное]. Мало того, в Салониках действовало другое греческое правительство Венизелоса, отправлявшее свои посольства в столицы союзных держав и стоявшее всецело на стороне союзников[854]854
  Речь идет о конфликте между германофилами и антантофилами. В мае 1915 г. на выборах победила Либеральная партия Э. Венизелоса, но король Константин I назначил его премьер-министром только в августе. Венизелос предоставил английским и французским войскам плацдарм в Македонии для подготовки нападения на Галлиполи (Турция). В ответ в сентябре 1915 г. Константин дал отставку правительству Венизелоса и распустил парламент, назначив новые выборы, которые Либеральная партия бойкотировала. Между тем в течение первой половины 1916 г. британские и французские войска высадились в Салониках, а Центральные державы взяли под свой контроль Македонию. В результате переворота в Салониках, совершенного 30 августа 1916 г. Движением народной обороны при поддержке Великобритании и Франции, в этом городе образовалось правительство во главе с Венизелосом, которое противопоставило себя официальному правительству короля. В конце 1916 г. союзники признали правительство Движения народной обороны законным правительством Греции.


[Закрыть]. Правительство же короля Константина, несомненно, поддерживало в населении негодование против вторжения союзников в Афины, которое приводило к эксцессам, влекшим, в свою очередь, за собою новые требования и ультиматумы. Особенно резко настроено было против короля Константина французское правительство: оно готово было дойти до свержения его с престола и, во всяком случае, ставило самые тяжелые ультимативные требования. Италия, напротив, скорее склонна была поддерживать греческие жалобы и нарекания. Англия решила держаться в этих вопросах средины и не доводить дела до крайности. К этой линии поведения присоединились и мы. Я руководствовался и здесь тою общею мыслью, что не в наших интересах создавать себе еще одного, хотя бы и слабого врага в лице Греции, а необходимо настаивать на соблюдении ею самого строгого нейтралитета. В этом смысле я говорил всегда как с союзными послами, так и с греческим посланником, приходившим постоянно плакать на испытываемые Грецией притеснения и заверять о полной ее лояльности, в чем я и сейчас далеко не уверен.

Наше отношение к Греции чрезвычайно осложнялось еще и родственными связями русского двора. В Петрограде проживала мать короля Константина, королева Ольга Константиновна, пользовавшаяся симпатиями Государя. Она постоянно получала из Греции слезные мольбы о поддержке и, конечно, как мать не могла не относиться горячо к интересам своего сына. Она и вызывала меня для личных переговоров, и телеграфировала мне чуть ли не под Новый год, действовала и через вел[икого] князя Георгия Михайловича, и через Государя, который получал письма непосредственно от Константина. А в то же время правительство Венизелоса настаивало на принятии своего посланника. Мы не могли, разумеется, признать его посланником «де юре», так как у нас был уже греческий посланник, но приходилось все-таки соглашаться на приезд представителя для деловых переговоров. Затем весь греческий вопрос рассматривался специальной конференцией в Риме[855]855
  Римская конференция, заседавшая 5–7 января 1917 г. (по н. ст.), приняла текст декларации от имени Англии, Италии, России и Франции, суть которой заключалась в следующем: если греческое правительство в течение 48 часов не подчинится всем требованиям держав, уже сформулированным в нотах от 14 и 31 декабря 1916 г. (об отводе греческих войск и перевозке военного имущества на Пелопоннес, об учреждении специальной комиссии для наблюдения за выполнением требований и т. д.), то командующему находящегося в Салониках Союзного экспедиционного корпуса генералу М. – П. – Э. Саррайлю будет дано право по своему усмотрению принимать любые меры для обеспечения безопасности подчиненных ему войск; если же условия, указанные в декларации, будут приняты и выполнены греческим правительством, М. – П. – Э. Саррайль не должен предпринимать военные действия против Греции без согласования с союзными правительствами. Со своей стороны, союзники обещали относиться с уважением к желанию афинского правительства сохранить нейтралитет в мировой войне и не допускать вторжения сил Временного республиканского правительства Э. Венизелоса на территорию Старой Греции, выражали готовность в случае выполнения требований держав королевским правительством Греции облегчить условия ее блокады, установленной союзными флотами в декабре 1916 г. Текст ультиматума был передан королевскому правительству 8 января 1917 г., причем державы Антанты оставили за собой право оккупировать в военных целях любые территории, контролируемые роялистами. В результате Греция пошла на уступки (см.: Соколовская О.В. Указ. соч. С. 104–107).


[Закрыть], мы же, во всяком случае, держались своей точки зрения, согласной с английской точкой зрения.

Одним из важных, уже назревавших в мое время вопросов, было предположенное соглашение о разделе между союзниками Малой Азии[856]856
  В течение февраля – мая 1916 г. на основании нескольких дипломатических документов Россия присоединилась к англо-французскому договору Сайкса – Пико, который подразумевал раздел между союзниками Азиатской Турции, прежде всего – Малой Азии. Некий итог переговорам подвела телеграмма от 17 (30) мая 1916 г. посла России в Великобритании графа А.К. Бенкендорфа министру иностранных дел С.Д. Сазонову. В телеграмме, в частности, констатировалось, что после войны «1) Россия аннексирует область Эрзерума, Трапезонда, Вана, Битлиса, вплоть до пункта, подлежащего определению впоследствии, на побережье Черного моря, к западу от Трапезонда; 2) область Курдистана, расположенная к югу от Вана и Битлиса, между Мушем, Сертом, течением Тигра, Джезире-ибн Рмаром, линией горных вершин, господствующих над Амадией и областью Мергевера, будет уступлена России; начиная от области Мергевера, граница арабского государства пойдет по линии горных вершин, отделяющих в настоящее время оттоманскую территорию от персидской». На подлиннике телеграммы Николай II написал 22 мая: «Согласен, кроме 1-й ст. Если нашей армии удастся дойти до Синопа, то там и должна будет пройти наша граница» (Российский посол в Лондоне Бенкендорф министру иностранных дел Сазонову. 17/30 мая 1916 г. // Сборник договоров России с другими государствами. 1856–1917. М., 1952. С. 452, 453). См. также: Раздел Азиатской Турции: По секретным документам бывшего Министерства иностранных дел. М., 1924.


[Закрыть]. Чуть ли не с первого же дня вступления моего в министерство Палеолог стал просить о поддержке французских притязаний против итальянцев. В свою очередь, итальянцы относились с подозрительностью к французам. Была назначена конференция в Лондоне, где русский временный представитель Набоков немного резко на свой страх выступил против Италии. Карлотти стал горько жаловаться, и Набокова пришлось успокаивать.

Что касается наших собственных интересов на Ближнем Востоке, то в последний свой доклад я возобновил перед Государем предположение, возникшее еще при Александре III, о десанте в Малой Азии и подходе с этой стороны к Константинополю[857]857
  «Ход военных событий, ныне развертывающихся на европейском театре войны, – говорится во всеподданнейшем докладе Н.Н. Покровского от 21 февраля 1917 г., – может еще в течение этого года поставить нас лицом к лицу с вопросом о ликвидации войны и началом переговоров о мире. В предвидении этого момента Россия, целым рядом дипломатических соглашений со своими союзниками, более или менее наметила направление новых государственных границ, с включением разных земельных приобретений, среди которых первое место занимает, конечно, обладание Константинополем и Проливами. Нисколько не преуменьшая политического значения этих документов, тем не менее, было бы ошибочно думать, что мы только ими осуществим наши главные стремления и при каких бы то ни было обстоятельствах получим все то, что в них предусмотрено. Надо иметь в виду, что важнейшее для нас соглашение о Константинополе и Проливах является, в сущности, лишь векселем, выданным нам Великобританией, Францией и Италией, но платеж по нему должен быть произведен третьим лицом – Турцией, которая в соглашении не участвовала и, в зависимости от обстановки на интересующем ее театре войны, может отказаться удовлетворить наши требования. Несомненно, что состояние географической карты войны к моменту открытия мирных переговоров будет иметь решающее значение для проведения в жизнь политических проектов. Отсюда для нас вытекает необходимость ко времени заключения мира овладеть Проливами, или же, во всяком случае, настолько к ним приблизиться, чтобы при решении этого вопроса быть в силах оказать должное давление на Турцию. Без этого мы едва ли когда-нибудь получим Константинополь и Проливы, и самое соглашение о них превратится в простой клочок бумаги. <…> Эти соображения приводят к заключению, что в этом вопросе мы должны исключительно полагаться на свои собственные силы и теперь же приступить к практическому осуществлению нашей задачи движения к Проливам и на Константинополь, если к этому, с точки зрения чисто военной, не представляется в настоящих условиях препятствий, грозящих конечному успеху наших военных операций. Для этого важного дела необходимо было бы образовать особую экспедицию, которой должно быть поставлено задание произвести высадку на одном из пунктов вблизи Босфора. Самый факт нахождения нашего у Босфора и закрепления за нами хотя бы незначительной части территории поставит нас в исключительно выгодное положение во время переговоров об обеспечении наших интересов. <…> Мы не должны упускать из виду, что понятие полной победы, о которой много раз союзные правительства заявляли, на практике представляется не всем союзникам одинаковым. Очевидно, с практической точки зрения, каждое союзное правительство будет считать победу полной постольку, поскольку оно достигнет осуществления своих притязаний. Поэтому, если по ходу военных событий окажется, что военные успехи французов и англичан на Западном фронте дадут удовлетворительные, по их понятию, результаты, то очень мало надежды рассчитывать на то, чтобы они продолжали войну для отвоевывания в пользу России Константинополя и Проливов. Вследствие сего, мы должны сами принять меры к тому, чтобы обеспечить себе благоприятное решение интересующих нас вопросов» (Всеподданнейшая записка Н.Н. Покровского. 21 февраля 1917 г. // Константинополь и проливы: По секретным документам бывшего МИД: В 2 т. М., 1926. Т. 2. С. 387–390).


[Закрыть]. Государь отвечал, что он всегда интересовался возможностью этой экспедиции[858]858
  Вопрос о посылке Россией десанта для овладения Константинополем и Проливами в случае обострения внутриполитического кризиса в Турецкой империи рассматривался в Особом совещании под председательством Николая II еще в 1896 г. См.: Проект захвата Босфора в 1896 г. // Красный архив. 1931. Т. 47/48. С. 50–70.


[Закрыть], и обещал подумать об этом в Ставке. Но тут уже наступила революция.

На Дальнем Востоке с Японией шли в это время переговоры о кредитах России в йенах, требовавшие, однако, известных соглашений, сколько помню, в торговой области. Эти переговоры тогда не дошли до конца[859]859
  О взаимоотношениях России и Японии накануне Февральской революции см.: Васюков В.С. Внешняя политика России накануне Февральской революции. 1916 – февраль 1917 г. М., 1989. С. 96 – 126.


[Закрыть]. С Китаем же, кроме общего вопроса об участии и его в войне против Германии, на что он пошел, в конце концов, под давлением Японии[860]860
  Правительство Дуань Цижуя разорвало дипломатические отношения с Германией и Австро-Венгрией 1 (14) марта 1917 г., но войну этим державам объявило только 1 (14) августа того же года. Об усилиях царской дипломатии по вовлечению в войну Китая см.: Васюков В.С. Указ. соч. С. 127–158.


[Закрыть], были разговоры только о положении китайских рабочих в России, этих самых выписанных правительством рабочих, которые сделались потом опорою большевиков[861]861
  К 1917 г. в Российской империи находились до 300 000 китайцев, в основном завербованных в ходе Первой мировой войны для работы на промышленных предприятиях, в портах, на золотых приисках и лесоразработках Дальнего Востока, Сибири и Урала, на шахтах Донбасса, на заводах Петрограда, Екатеринбурга, Луганска, Мариуполя, Одессы и др. В 1917 г. из китайцев стали создавать революционные военные отряды. Китайские подразделения воевали практически на всех фронтах Гражданской войны, а также участвовали в партизанском движении. В основанный в декабре 1918 г. Союз китайских рабочих России входило до 60 000 человек (см: Китайские интернационалисты // Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. М., 1983. С. 259).


[Закрыть].

Независимо от всех указанных вопросов, касавшихся уже существующих государств, на очереди стоял вопрос о будущих государствах и прежде всего о Польше. Германия, оккупировавшая Польшу, провозгласила в это время ее государственную самостоятельность, но под непосредственным германо-австрийским протекторатом[862]862
  Провозглашение Германией и Австро-Венгрией независимости Польши (Польского королевства) произошло 23 октября (5 ноября) 1916 г.


[Закрыть]. Это провозглашение до заключения окончательного мира вызвало общее негодование. Несомненно, это был акт произвольный и незакономерный. Такие вещи можно обещать, как это было сделано в известном воззвании вел[икого] князя Николая Николаевича[863]863
  Подразумевается воззвание верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича к полякам от 1 августа 1914 г., которое содержало следующие строки: «Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ! Да воссоединится он воедино под скипетром русского царя! Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении» (Воззвание великого князя Николая Николаевича к полякам. 1 августа 1914 г. // Русско-польские отношения в период мировой войны. М., 1925. С. 155). Текст воззвания написал находившийся в Петербурге посланник в Сербии князь Г.Н. Трубецкой, отредактировали его А.В. Кривошеин и министр иностранных дел С.Д. Сазонов.


[Закрыть], но окончательное постановление и преждевременно, и недопустимо. Русские поляки очень решительно высказались против этого произвольного акта устами депутата Гарусевича в Государственной думе[864]864
  Текст речи Я.С. Гарусевича, с которой он выступил в Думе 1 ноября 1916 г., см.: Государственная дума. 1906–1917. Стенографич. отчеты. Т. 4. С. 30–32.


[Закрыть]. Но я не могу не сказать по этому поводу, что и сами мы были здесь немало виноваты. Начать хотя бы с воззвания вел[икого] князя главнокомандующего. Говорят, оно было необходимо для наших военных успехов, склонив в нашу пользу польское население. Однако я, с другой стороны, слышал, якобы вел[икий] князь вовсе не настаивал на издании воззвания, что он даже дважды переспрашивал высшее правительство, выпускать ли его. В политическом же отношении оно очень обязывало осуществить то, что, вероятно, нам и не удалось бы вовсе. И действительно, после занятия Польши германскими войсками мы оказались в очень глупом положении. Немцы же издали свой указ лишь тогда, когда по многим соображениям могли считать, что Польша останется за ними. С другой стороны, провозгласив наши намерения относительно Польши, мы чрезвычайно напортили себе в Галиции, послав туда целую массу националистов, которые вообразили себе, что, наконец, нашли широкое поле для своих полонофобских упражнений[865]865
  О политике России в Восточной Галиции, оккупированной русскими войсками во время Первой мировой войны, см.: Бахтурина А.Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы Первой мировой войны. М., 2000.


[Закрыть]. Разумеется, при таких условиях всякое доверие к будущей русской политике в Польше должно было совершенно ослабеть. Затем, воззвание главнокомандующего, вызвавшее такой восторг, не имело, к сожалению, никаких дальнейших последствий, кроме подтверждения Горемыкиным намерений правительства с кафедры Государственной думы в 1915 году[866]866
  Выступая в Думе 19 июля 1915 г., И.Л. Горемыкин сообщил: «Ныне государь император высочайше соизволил уполномочить меня объявить вам, господа члены Государственной думы, что Его величеством повелено Совету министров разработать законопроект о предоставлении Польше по завершении войны права свободного строения своей национальной, культурной и хозяйственной жизни на началах автономии под державным скипетром государей российских и при сохранении единой государственности» (Ораторы России в Государственной думе. Т. 2. С. 88). Кроме того, о чем не упоминает Н.Н. Покровский, польский вопрос непосредственно затрагивался и в декларации Б.В. Штюрмера, зачитанной им в Думе 9 февраля 1916 г. «По воле государя императора, – заявил тогда премьер, – для Польши открывается новая жизнь, обеспечивающая за польским народом свободное развитие его духовных даров и культурных и экономических стремлений» (Там же. С. 372).


[Закрыть]. Поляки усиленно настаивали на оформлении мысли русского правительства. Около Государя было их немало: граф Велепольский, граф Замойский и др[угие]. Велепольский успел вырвать у Государя некоторые фразы, которые толковал в смысле организации будущей Польши на началах полной независимости от России[867]867
  В Приказе Николая II по армии и флоту от 12 декабря 1916 г. одной из целей России было объявлено «создание свободной Польши из всех трех ее ныне разрозненных областей» (Приказ армии и флоту 12 декабря 1916 г. № 870 // Русско-польские отношения в период мировой войны. С. 131). Как явствует из Камер-фурьерского журнала, 23 декабря 1916 г. «от 11 ч.» «представляться Его величеству имел счастие» «член Государственного совета по выборам в должности шталмейстера граф Велепольский» (Николай II накануне отречения. С. 25). В дневнике царь об этом не сообщил, сделав только следующую запись: «В 11 ч. принял Барка, а затем представляющихся» (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 272). «23 декабря, – показывал С.И. Велепольский ЧСК, – я обратился к государю императору, в связи с разговором, который имел в июне. Тогда я говорил (это мне было довольно легко) о распространяющихся слухах, что немцы подготовляют акт (о независимости Польши. – С.К.). Теперь это произошло. И вот, в виду появления Приказа по армии и флоту, я обратился к государю императору с просьбою указать, как следует нам понимать слова “свобода Польши”, потому что я должен был дать комментарии. Я спросил государя и получил ответ, выяснившийся из разговора (о чем мне было разрешено государем императором опубликовать, и это было напечатано), что Польше будет дарован собственный государственный строй со своими законодательными палатами и собственная армия. И это решение, это последнее отношение к польскому вопросу, как я заявил, всегда благожелательное, благосклонное у государя императора, могло только глубокое произвести на меня впечатление» (Допрос графа С.И. Велепольского. 14 июля 1917 г. // Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 44).


[Закрыть]. Об этом он сообщил мне даже письменно.

Считая, что особенно после германского акта сказать свое окончательное слово для нас совершенно неизбежно, я доложил князю Голицыну, а он, с моим заключением, Государю о необходимости образования под его, Голицына, председательством Совещания для обсуждения польского вопроса[868]868
  Во всеподданнейшем докладе от 12 января 1917 г. князь Н.Д. Голицын полагал необходимым, в связи с Приказом по армии и флоту от 12 декабря 1916 г., «определенным образом разработать» основные начала будущего государственного устройства Польши и ее отношений к Российской империи. Для «соображения вышеуказанных вопросов» премьер предлагал собрать под своим председательством Особое совещание. После выработки Особым совещанием главных начал государственного устройства Польши и одобрения их императором окончательную редакцию ее Основных законов Н.Д. Голицын рекомендовал возложить на то же Особое совещание, с привлечением в него «представителей польского народа» в лице выборных членов Государственного совета графа С.И. Велепольского и И.А. Шебеко и, «если сие будет признано желательным», некоторых депутатов Думы польской национальности. Премьер предлагал также, «в виду нынешнего общего политического положения», придать работам Особого совещания по польскому вопросу «характер срочности». Царь утвердил всеподданнейший доклад Н.Д. Голицына в день его представления, т. е. 12 января (см.: Доклад кн. Голицына Николаю Романову 12 января 1917 г. // Русско-польские отношения в период мировой войны. С. 132–133). В другом всеподданнейшем докладе Н.Д. Голицына, от 20 января, он уведомил Николая II, что сведения о создании Особого совещания проникли в печать, в частности в газеты «Речь» и «Новое время», причем последняя опубликовала неверную информацию, что польский вопрос будет решаться не Особым совещанием, а МВД. Во избежание ложных слухов и неблагоприятного впечатления у зарубежных поляков князь предлагал опубликовать сообщение о высочайшем повелении относительно учреждения Особого совещания, а затем по возможности давать в печать краткие сведения о его работе. Этот всеподданнейший доклад император утвердил на следующий день, 21 января (Дякин В.С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX – начало XX вв.). СПб., 1998. С. 428). Графу С.И. Велепольскому Н.Д. Голицын сообщил, что когда Особое совещание по Польше «выскажет свои соображения», то «для согласования их будут приглашены представители Польши». Рассказав ЧСК о беседе с князем, граф отметил: «Но должен заявить, что, говоря с князем Голицыным по этому поводу, я находил такое решение правильным. Дело русских государственных деятелей составить целый проект, а мы можем явиться только тогда, когда он будет готов, и не должны принимать участия в составлении его. Так что я против этого совсем не возражал» (Допрос графа С.И. Велепольского. 14 июля 1917 г. // Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 46).


[Закрыть]. Это Совещание и было, действительно, образовано в составе, кроме кн[язя] Голицына и меня, председателей Госуд[арственной] думы Родзянко и Госуд[арственного] совета Щегловитова, гос[ударственного] секретаря Крыжановского, И.Л. Горемыкина, быв[шего] министра иностранных дел Сазонова, мин[истра] вн[утренних] дел, которого заменял его товарищ Анциферов, ис[полняющего] об[язанности] начальника Штаба верховного главнокомандующего Гурко и воен[ного] министра Беляева – вот, кажется, и все[869]869
  Н.Н. Покровский пропустил министра финансов П.Л. Барка, вместо которого в заседаниях Особого совещания по Польше (они прошли 8, 9 и 12 февраля 1917 г.) участвовал товарищ министра финансов А.И. Николаенко. «Членом комиссии, – вспоминал В.И. Гурко об участии Н.Н. Анциферова в Особом совещании, – должен был быть и Протопопов. Перед самым началом заседания я встретился с ним в кабинете Голицына, где уже был подготовлен для совещания стол. Тем не менее, когда туда вошел Родзянко, Протопопов резко повернулся и вышел из комнаты через другую дверь. На первом заседании его место пустовало, а в следующие дни он присылал вместо себя одного из товарищей министра» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 309).


[Закрыть]. С ген[ералом] Гурко мне пришлось подробно беседовать по этому вопросу еще до совещания. Это был чрезвычайно симпатичный человек, этот ген[ерал] Гурко: умный, живой, стремительный, как его брат, душою болеющий за направление нашей общей политики, видевший ее опасность. Вместе с тем, в отличие от массы наших высших генералов, это был искренний человек присяги и горячий патриот, не постеснявшийся сказать правду господину Керенскому и попавший за это в крепость[870]870
  В.И. Гурко, пригрозив отставкой, выступил против Декларации прав солдата в мае 1917 г. в присутствии А.Ф. Керенского на Совещании главнокомандующих (верховного и фронтами), министров Временного правительства, членов Временного комитета Думы и Президиума Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. Однако по личному приказу А.Ф. Керенского генерал был заключен 22 июля 1917 г. в Петропавловскую крепость отнюдь не за это выступление, а за его письмо отрекшемуся Николаю II от 4 марта 1917 г., обнаруженное в личном архиве императора только через четыре месяца. Сообщая историю письма, В.И. Гурко вспоминал, что 2 марта 1917 г. в Луцке он, тогда командующий Особой армией, стал получать газеты, в которых сообщалось, что «бесчинствующие толпы врываются в дома всех сколько-нибудь известных деятелей старого режима» и подвергают их «заключению в стенах Петропавловской крепости». «Среди заключенных таким образом, – отмечал генерал, – оказались прекрасно известные мне люди, ничем не запятнавшие свое доброе имя, причем многие из них уже в очень преклонных летах». Жена В.И. Гурко «первая высказала мысль написать императору с просьбой использовать свое влияние для облегчения положения людей, заключенных в крепость, которым угрожала теперь опасность стать жертвой безответственных толп». Подразумевая отречение Николая II не в пользу сына Алексея Николаевича, а в пользу брата Михаила Александровича, генерал обращался к бывшему монарху 4 марта со следующими соображениями: «Может быть, Вы сохраняете для своего сына возможность получить, покуда он повзрослеет, более правильное и последовательное образование, обстоятельно изучить общественные науки и узнать жизнь и людей, чтобы в должный срок, по окончании бурного периода в жизни государства, глаза всех тех, кто желает России добра, обратились к нему, как к надежде России. Однако, даже не рассматривая перспективы достаточно отдаленного будущего, невозможно не предвидеть возможность того, что после приобретения болезненного опыта внутренних неурядиц, после испытания жизнью государственного устройства и форм правления, к которым, исторически и социально, русский народ отнюдь не готов, страна вновь обратится к законному императору и Помазаннику Божию. Прошлая история народов учит нас, что в этом нет ничего невозможного, а исключительность обстоятельств, при которых произошла перемена правительства в Петрограде, и тот факт, что для большинства народа эта перемена стала такой же неожиданностью, какой она была для нас и для всей Вашей армии, – все это дает основания предположить, что подобное развитие событий весьма вероятно». В.И. Гурко обратился также к Николаю II, самому находившемуся накануне ареста, с просьбой содействовать освобождению сановников, арестованных в ходе Февральской революции. Указав, что власти содержат их в заключении, хотя если они и были повинны в чем-либо, то, во всяком случае, действовали в рамках существовавших в то время законов, между тем такое отношение к ним «посягает на ту самую свободу, которую захватившие власть люди провозгласили, написав на своих знаменах», В.И. Гурко переходил к главному: «Предположим, возможно допустить вероятность того, что страна пожелает вернуться в состояние законопослушания и порядка. В таком случае необходимо, чтобы лица, которые могут тогда составить центр, способный объединить всех, кто стремится не к временной власти, но к поступательному развитию и постепенной эволюции русского народа, не были остановлены воспоминанием о том, что в то время, когда их идеалы временно отступили, они не приложили усилий, пусть даже, при необходимости, исключительных, для обеспечения безопасности и личной свободы, а возможно, и жизни тех людей, большинство из которых в свое время искренне и верно служили своей стране, хотя и руководствовались при этом законами, быть может, устаревшими, но тем не менее юридически сохранявшими силу». Временное правительство после кратковременного заключения генерала в Петропавловской крепости выслало его за границу (Гурко В.И. Указ. соч. С. 331–332, 361–363, 380–386, 389–392).


[Закрыть]. Однако в вопросе о Польше мы с ним разошлись. Под влиянием своего брата Владимира Иосифовича (тот сам мне говорил) он выступил защитником проекта полного отделения Польши от России не только в гражданском, но даже в военном и династическом отношениях. По его убеждению, такое коренное отделение Польши не могло послужить примером для других окраин России. Напротив, объявление ее автономии в той или иной форме зависимости от России вызвало бы и со стороны Литвы и других окраин претензии на автономное устройство, т. е. грозило повести к разложению России на автономные части. Этой точки зрения придерживались также Щегловитов, Крыжановский и Беляев[871]871
  Сторонниками предоставления независимости Польши были четверо участников Особого совещания – Н.Н. Анциферов (говоривший от имени А.Д. Протопопова), генерал В.И. Гурко, С.Е. Крыжановский и И.Г. Щегловитов. Отвечая на вопрос, должна ли Польша быть связана с Россией унией или стать совсем независимой, они заявили, что сохранение связи между получающей независимость Польшей и Россией противоречит принципу единства и неделимости Российской империи, поскольку вызовет замешательство во внутренней жизни страны, в составе которой «немало народностей, издавна проникнутых мечтами о племенном самоопределении», и пример Польши возбудит в них «затаенные вожделения об автономии». При сохранении связи между Польшей и Россией польская интеллигенция, воспитанная «в условиях прогрессивного течения мысли Западной Европы», еще больше заполонит интеллигентные профессии в России и «внесет с собою политическую отраву в широкие круги русского населения», а в Западных губерниях укрепит в умах местных поляков мысль о присоединении к Польше. «Только проведение государственной границы между Россией и совершенно отделенной от нее независимой Польшей, – полагали перечисленные сановники, – могло бы дать средства для борьбы с такими посягательствами». Будучи в составе России, Польша получила бы и нежелательное влияние на деятельность имперских законодательных учреждений, т. е. Думы и Государственного совета. Наконец, сохранение связи России с Польшей представлялось им невыгодным и экономически, так как в этом случае пришлось бы ассигновать средства на ее восстановление, а впоследствии Польша наводнила бы Россию дешевыми товарами и создала «непосильную для русской промышленности конкуренцию». Отделение Польши от России представлялось четырем членам Особого совещания неопасным и в военном отношении, поскольку в этом случае потери людских ресурсов будут не так уж велики, а граница Российской империи станет более удобной. Прогнозируя реакцию русского населения на создание независимой Польши, упомянутые сановники считали, что раз это окажется возможным только в случае победы, то другие территориальные приобретения перекроют потерю Польши, дарование которой свободы общественное мнение России воспримет как «добровольный щедрый дар русского царя». И.Г. Щегловитов предложил для предотвращения угрожающего положения, какое могло бы создаться от образования в Польше самостоятельной армии, объявить ее нейтральным государством при международных гарантиях безопасности (Дякин В.С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма. С. 428–429). Согласно В.И. Гурко, на заседаниях Особого совещания он играл ведущую роль, поскольку в начале его работы выступил с толкованием слов о Польше в Приказе царя по армии и флоту от 12 декабря 1916 г. В связи с этим генерал развернул «все аргументы, которые привели меня, – вспоминал он, – к мысли о том, что благополучие двух славянских народов – русского и польского – несовместимо с их насильственным объединением в одной империи и должно быть упразднено. Польше должно быть позволено вести такое же независимое существование, как России». По наблюдениям В.И. Гурко, «дальнейшие дебаты свелись к обсуждению справедливости или ошибочности представленных мной доводов» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 308–309).


[Закрыть]. Я и Сазонов, мы стали на противоположную. Мы не видели особой опасности в стремлениях разных окраин к автономному устройству только потому, что такое устройство дано Польше: ей оно было обещано, а им нет. Наконец, огромная разница – будущее польское государство основывалось на исторических традициях, которых ни у Литвы, ни у Прибалтийского края не было. Литва была самостоятельным княжеством тогда, когда у нас были еще уделы[872]872
  Имеется в виду Великое княжество Литовское, возникшее в середине XIII в., когда Киевская Русь переживала период фактической раздробленности, распавшись на отдельные княжества – уделы, в которых правили представители династии Рюриковичей.


[Закрыть]. Следовательно, если дать ей автономное существование, то на том же основании пришлось бы его дать и бывшим уделам. Очевидно, это значило бы идти слишком далеко: автономное устройство Польши ни для Литвы, ни для русских уделов примером быть не могло. Если же речь шла бы о введении не только в Литве, но и во всей России широкого местного самоуправления, то, по моему мнению, для этого очень и очень наступило время: местная жизнь настолько усложнилась, что руководить всем из одного центра, хотя бы в нем и было представительное собрание, избранное всеми частями России, в высшей степени затруднительно. Напротив, выделение Польши в совершенно ничем не связанное с Россией государство повело бы к возникновению в Польше стремлений к собранию всего количества земель, когда-то входивших в состав Польского государства, т. е. Литвы, Белоруссии и т. д. Наконец, мы с Сазоновым считали, что ни совещание, ни даже высшие учреждения не вправе распоряжаться так территорией России, чтобы окончательно и бесповоротно отделять от нее целые области, бывшие под русской державою. Тогда бы возник естественно вопрос о том, почему бы и Финляндии не даровать полной государственной самостоятельности. Поэтому мы полагали, что Польше должна быть дарована независимость местного законодательства и управления, кроме общегосударственного законодательства. Затем, общегосударственное единство знаменовалось бы общностью международной политики, общей армией, общей таможенной чертой, общей монетной системой и общей с Россиею династией[873]873
  Шесть членов Особого совещания – князь Н.Д. Голицын, генерал М.А. Беляев, И.Л. Горемыкин, А.И. Николаенко (говоривший от лица П.Л. Барка), Н.Н. Покровский и С.Д. Сазонов – полагали, что сохранение связи России с Польшей полезнее для обоих государств, ибо именно в этом случае сохранится принцип единства и неделимости Российской империи, полное же отделение Польши «возбудит умы других населяющих Государство Российское народностей и зародит у них мысль о получении такой же самостоятельности». Опасаться захвата свободных профессий поляками не стоит, поскольку, отмечали шесть сановников, он не так велик и происходит за счет поляков из других местностей империи, а не из Царства Польского, тем более что вообще прилив культурных сил полезен. «Если же исходить из того соображения, что во избежание распространения польского влияния Россия должна отделиться от Польши крепкой стеной государственной границы, – считали сторонники сохранения связи между ними, – то пришлось бы меру эту применить также и в отношении других местностей с преобладающим инородческим населением, как, например, к Прибалтийскому краю и к Кавказу». Между тем России необходимо не отмежевываться от Польши, а «поднятием культурного развития внутри страны» уничтожить опасность захвата интеллигентских профессий инородцами. Независимая Польша, ослабленная после войны, приводился еще один аргумент за сохранение связи между ней и Россией, станет искать союзников и найдет их прежде всего в Германии, которая в результате поработит поляков, а потому полное отделение Польши было бы воспринято как отречение от нее и как фактическая передача славянского государства в руки государства с неславянской культурой. Для недопущения этого пришлось бы и после отделения Польши тратить на нее государственные средства, отрывая их от России и не получая взамен никаких материальных, политических и стратегических выгод. Принимая во внимание приведенные соображения, указанные члены Особого совещания выступили за сохранение единства России и Польши в династическом, дипломатическом, военном, таможенном и финансовом аспектах и дарование полякам «свободы внутреннего строительства» в остальных сферах (см.: Дякин В.С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма. С. 429–430). С.Д. Сазонов «и другие, склонные поддержать его мнение, – вспоминал В.И. Гурко, – излагали свое понимание будущего устройства Польши и той роли, которую она будет играть в составе Российской империи. Некоторые из них считали, что автономия должна давать Польше право иметь собственные войска; некоторые представляли себе в будущем образование некоего двуединого царства, напоминающего Австро-Венгрию. Большинство этих людей более всего страшились того, что независимая Польша попадет под германское влияние, что отзовется ущемлением русских интересов». «Среди моих оппонентов, – отмечал В.И. Гурко, – был генерал Беляев, который признал, что голосовал против, руководствуясь своими представлениями о стратегическом положении России. Позднее, в частной беседе, Беляев согласился с моим мнением, но в заседаниях комиссии он никогда больше не высказывался на эту тему, так что я не вполне уверен, каких взглядов он в действительности придерживался» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 309).


[Закрыть]. К нашему мнению примкнули Горемыкин[874]874
  И.Л. Горемыкин занял более либеральную точку зрения, полагая, что главное при решении польского вопроса – это сохранение единства престолов, дипломатии и войска, в то время как другие вопросы, в т. ч. о таможенной границе, могли бы быть решены законодательными учреждениями обоих государств (см.: Дякин В.С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма. С. 430).


[Закрыть] и кн[язь] Голицын, и в виде двух мнений журнал должен был поступить на высочайшее одобрение. Не помню теперь, к которому из двух взглядов примкнули Родзянко и Анциферов[875]875
  М.В. Родзянко представил особое мнение, содержание которого неизвестно, поскольку соответствующий документ до сих пор не найден (см.: Дякин В.С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма. С. 430). «После трех заседаний, – подчеркивал В.И. Гурко, – князь Голицын провел подсчет голосов членов комиссии, поддерживавших мою позицию или высказавшихся против. Мои противники, получив на один голос больше, оказались в большинстве». Поскольку членами Особого совещания были 11 человек, причем точно известно о мнении десяти из них, можно утверждать, что М.В. Родзянко высказался за полное отделение Польши от России. Что касается мнения Н.Н. Анциферова, то он также присоединился к В.И. Гурко. «К моему изумлению, – вспоминал генерал, – при подсчете голосов этот чиновник объявил, что министр Протопопов, которого он представляет, согласен с моим мнением» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 309).


[Закрыть].

Теперь, когда Россия развалилась на части, все эти суждения имеют только историческое значение[876]876
  Вспоминая последнее заседание Особого совещания, В.И. Гурко писал: «Несмотря на исход голосования, на следующее заседание, дата которого заранее не оговаривалась, решено было пригласить нескольких наиболее значительных польских политических деятелей. Предполагалось дать им возможность изложить надежды и чаяния пускай хотя бы только тех поляков, мнения которых они сами представляли» (Там же. С. 309–310).


[Закрыть].

Другой вопрос будущего государственного образования – Чехия – затронут был при мне только в области несогласий, существовавших между представителями отдельных чешских партий[877]877
  С началом Первой мировой войны чешский и сопряженный с ним словацкий вопросы обострились, поскольку их решение зависело от послевоенной судьбы Австро-Венгрии, от того, сохранится ли она в качестве преобразованного на основе триализма (Австрия, Венгрия и Чехословакия) государства или распадется. Представители чешской колонии в России в августе и сентябре 1914 г. были дважды приняты Николаем II. При второй встрече с императором ему преподнесли обращение «О восстановлении Чешского королевства», которое мыслилось авторам «под лучами великой и могущественной династии Романовых». Беседуя с чешскими представителями 15 сентября 1914 г., министр иностранных дел С.Д. Сазонов заявил, что «если Бог пошлет победу русскому оружию, то воссоздание вполне самостоятельного Чешского королевства стоит в планах русского правительства». Однако в 1914–1915 гг. Россия избегала включать чешский вопрос, в отличие от польского, в официальную повестку дня. В течение 1915 г. происходит переориентация лидеров чешской эмиграции, прежде всего – группы Т.Г. Масарика, с России на Англию и Францию как на страны, способные решить чешский вопрос в приемлемом для этой группы духе. Данная ситуация обратила на себя внимание чиновника МИД, бывшего генерального консула в Будапеште М.Г. Приклонского, подготовившего 19 мая 1916 г. записку, в которой деятельность Масарика и возглавлявшегося им Чешского заграничного комитета в Париже подверглась критике и обосновывалась необходимость активного участия России в подготовке послевоенной судьбы Чехии и Словакии. Приклонский предлагал создать в Петрограде под негласным надзором МИД Чешский и Словацкий комитеты, вызвать в Россию депутата Австрийского рейхсрата и русофильского чешского деятеля Й. Дюриха, снабдить его достаточными средствами, наладить контакты с чехами и словаками, жившими в Москве, Киеве и Одессе, и «выработать план действий для направления чешского и славянского вопросов». Через месяц Приклонский подготовил и проект всеподданнейшего доклада, содержавший указанные соображения. План Приклонского, проигнорированный Сазоновым, взял на вооружение его преемник Б.В. Штюрмер, который специально под Приклонского создал Особый политический отдел, учрежденный 27 августа 1916 г. как временное подразделение МИД. В его компетенцию входили вопросы, касавшиеся не только чешских и словацких, но и ватиканских, польских, карпато-русинских, югославянских и венгерских дел, а также издание специального печатного органа на русском и чешском языках. С согласия МИД 10 января 1917 г. был образован Чешский национальный совет в России из 12 человек во главе с Дюрихом, имевший целью, помимо прочего, созыв в Петрограде чешского съезда. После Февральской революции Чешский национальный совет был распущен 13 апреля, а Особый политический отдел упразднен 4 октября 1917 г. Подробнее см.: Савваитова М.Д. Чешский вопрос в официальных кругах России в годы Первой мировой войны // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 113–126. См. также: Чехословацкий вопрос и царская дипломатия в 1914–1917 гг. // Красный архив. 1929. Т. 33. С. 3 – 33; Т. 34. С. 3 – 38.


[Закрыть]. Заведовал этими делами в министерстве Приклонский, который вел, как мне казалось, какую-то свою особую политику, покровительствуя жившему в Петрограде будто бы представителю чехов доктору Дюриху, с виду довольно почтенному старику, который получал у нас субсидии, но как будто был навязан чехам. Они, часто посещавшие меня, даже по рекомендации Приклонского, изображали доктора Дюриха в очень неблагоприятном свете, как человека, не пользующегося доверием чехов, и, напротив, на партию Массарика указывали, как на наиболее популярную в Чехии. Когда же я спрашивал Приклонского, как понимать такие отзывы людей, им самим рекомендованных, то он начинал смешивать их с грязью и объяснять их мнения разными вне дела стоящими побуждениями. Я решил выждать результатов предстоявшего чешского съезда и тогда окончательно выяснить себе вопрос. Но, за наступлением революции, съезда этого я так и не дождался.

Я перечислил более существенные вопросы частного характера, возникшие в кратковременное мое управление Министерством иностранных дел. Главным же, стоящим на первом плане делом, была, конечно, война и связанные с нею сношения. Я уже говорил о мирном предложении Германии и о разъяснении, данном мною по этому поводу с кафедры Гос[ударственной] думы. Это разъяснение, повторяю, произвело успокоительное впечатление как у нас в России, так и за границею относительно намерений русского правительства.

Общий ответ всех союзников на это предложение был редактирован в Париже и принят нами, помнится, без всяких изменений. Ответ этот был, разумеется, отрицательный[878]878
  В ответ на обращение Четверного союза Антанта объявила 17 (30) декабря 1916 г.: «Никакой мир невозможен до тех пор, пока не будет осуществлено восстановление всех нарушенных прав и свобод, пока не будут признаны национальный принцип и принцип свободы малых стран и обеспечено такое урегулирование, которое раз навсегда устранит причины, в течение стольких лет угрожавшие безопасности народов, и тем самым будут созданы единственно эффективные гарантии безопасности во всем мире» (Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах: В 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 55).


[Закрыть]. Но вслед за тем надвинулась более сложная задача. В дело окончания войны счел нужным вмешаться президент Северо-Американских Штатов Вильсон. Он обратился ко всем воюющим державам с нотою, в которой предлагал приступить к мирным переговорам[879]879
  Президент В. Вильсон 5 (18) декабря 1916 г. обратился к воюющим странам с нотой, в которой предложил им изложить свои условия мира (см.: Гершов З.М. Вудро Вильсон. М., 1983. С. 119).


[Закрыть]. Я помню, с какой торжественностью явился ко мне Френсис в сопровождении советника Райта и вручил мне эту ноту. Я, разумеется, сразу не дал никакого ответа, так как в этом случае ответ должен был исходить от всех союзников.

Текст его был равным образом редактирован в Париже и принят нами также, насколько помню, без всяких существенных замечаний. Этот ответ был составлен в более осторожных выражениях, чем первый, чтобы не оскорбить самолюбие американцев[880]880
  Ответ Антанты на ноту В. Вильсона последовал 28 декабря 1916 г. (10 января 1917 г.) и содержал следующие требования, объявленные «существенным условием любого мирного урегулирования, на которое могли бы согласиться союзные державы»: восстановление Бельгии, Сербии и Черногории и возмещение этим странам убытков, причиненных им неприятельским вторжением; освобождение занятых областей Франции, России и Румынии и соответствующее возмещение; реорганизация Европы, обеспеченная твердым соглашением, основанным в одинаковой мере на национальном принципе, на праве каждого народа – великого или малого – пользоваться полной безопасностью и свободой экономического развития, а также на территориальных и международных договорах, составленных таким образом, чтобы гарантировать сухопутные и морские границы от несправедливого нападения; возвращение областей, ранее отнятых у союзников насильно или против воли их населения; освобождение итальянцев, славян, румын, чехов и словаков от иностранного владычества; освобождение нетурецких народностей, подчиненных «кровавой тирании турок», и изгнание из Европы Оттоманской империи, которая «показала себя совершенно чуждой западной цивилизации»; проведение в жизнь воззвания великого князя Николая Николаевича от 1 августа 1914 г. об освобождении Польши; избавление всех стран Европы от «грубого насилия прусского милитаризма» (Ллойд Джордж Д. Указ. соч. С. 58–59).


[Закрыть]. Но тут помог нам Вильгельм: германский ответ[881]881
  Четверной союз ответил на ноту В. Вильсона уже 13 (26) декабря 1916 г., однако этот ответ содержал только предложение «созыва в ближайшем будущем съезда представителей воюющих государств в каком-либо нейтральном пункте. Они, – вспоминал Э. Людендорф, имея в виду страны Германского блока, – уклонились от предложения Вильсона, так как хотели вести переговоры с противником непосредственно» (Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М., 2014. С. 275).


[Закрыть] и, в особенности, усиление подводной войны вынудили американцев объявить войну немцам[882]882
  Объявление Германией неограниченной подводной войны произошло 19 января (1 февраля) 1917 г., объявление США войны Германии – 24 марта (6 апреля) того же года.


[Закрыть]. В сущности, благодаря этому война была выиграна. А были большие сомнения насчет настроения американцев: ходили даже слухи, что у берегов Америки находятся базы германских подводных лодок.

С этого момента Френсис старался быть с нами особенно любезным: он даже пригласил меня с женою к себе в ложу вместе с китайским посланником как раз на такой спектакль, когда масса союзных делегатов сидела в царской ложе. Известно ведь было, что и Китай накануне объявления войны Германии. Поэтому я не могу считать это приглашение простой случайностью.

Со своей стороны немцы, не сумев привлечь на свою сторону Америку, хотя бы в целях заключения почетного мира, продолжали делать попытки к заключению сепаратного мира с Россией. В Стокгольме появился какой-то б[ывший] болгарский дипломат по фамилии, кажется, Ризов, в сущности авантюрист, который обратился к нашему посланнику Неклюдову с весьма недвусмысленными предложениями посредничества. Конечно, он делал вид, что выступает исключительно от своего имени, что в Германии будто бы об этом никто ничего не знает. Но для всех это было шито белыми нитками. Хотя он обратился только к русскому представителю, но последний весьма основательно предупредил об этом своих коллег. Конечно, он получил инструкцию ни в какие дальнейшие переговоры с Ризовым не вступать[883]883
  В середине января 1917 г. посланнику России в Швеции А.В. Неклюдову телефонировал болгарский посланник в Германии Д. Ризов, сообщивший, что «очень хотел бы» побеседовать с А.В. Неклюдовым. Последний пригласил к себе английского, французского и итальянского посланников, уведомил их о звонке и спросил, должен ли он принимать Д. Ризова. Дипломаты решили, что А.В. Неклюдов должен принять болгарского посланника «хотя бы для того, чтобы увидеть, как он себя будет вести». А.В. Неклюдов принял Д. Ризова, который рассказал, что «предпринятый им шаг носит совершенно частный характер», поскольку он пришел, чтобы «сообщить о политических мнениях и комбинациях, являющихся его личными убеждениями», однако он «имеет основание полагать, после своего недавнего посещения Софии, что взгляды болгарского правительства совершенно согласуются с его взглядами». На прямой вопрос, имеет ли Германия отношение к его миссии, Д. Ризов ответил отрицательно, заметив, что «путешествует по Скандинавии под вымышленным именем». Болгарский посланник заговорил далее о том, что «настоящая война между Болгарией и Россией является совершенно ненормальной и должна быть прекращена как можно скорее». «Болгары, – полагал он, – имеют достаточные основания, чтобы таить злобу против официальной России; но в сердце своем они питают нерушимую любовь к русскому народу. Для обеих сторон было бы важно облегчить примирение; быть может, настоящий момент является подходящим, чтобы начать совершенно конфиденциальные беседы, которые могут привести к действительным переговорам». Неклюдов обещал Ризову телеграфировать о его предложении Министерству иностранных дел, однако в целом отнесся к Ризову и его предложениям нарочито холодно, что заставило болгарского посланника перед уходом заявить следующее: «Я вижу, что вы мало обращаете внимания на то, что я вам сказал, и не хотите говорить со мной откровенно. Но через месяц, или самое позднее – через полтора, произойдут события, после которых, я уверен, что с русской стороны будут более склонны к разговорам с нами. Быть может, вы меня тогда вновь увидите!» В тот же вечер Неклюдов телеграфировал Н.Н. Покровскому, описав ему беседу с Ризовым и прибавив, что «если в Софии действительно желают вступить с нами в переговоры, то Ризов – в силу своего настоящего положения и той роли, которую он играл раньше, – является человеком, наименее способным вызвать наше доверие. В этом случае, – заключал Неклюдов, – была бы интересной и успешной беседа с влиятельными болгарскими генералами или их доверенными лицами; и так как обе армии противостоят друг другу на нижнем Дунае, то было бы в высшей степени легко для болгар устроить там свидание с нашими представителями». Через четыре дня Ризов позвонил Неклюдову, но тот сообщил, что ответа из МИД еще не получил, после чего болгарин заявил, что не намерен больше ждать и уезжает в Христианию (столицу Норвегии). Через два дня после отъезда Ризова Неклюдов получил от Н.Н. Покровского телеграмму, рекомендовавшую, в случае вторичного визита болгарского посланника, «внимательно выслушать его и постараться заставить его сделать более определенные предложения». Неклюдов отмечал, что такие же инструкции получил и посланник России в Норвегии К.Н. Гулькевич, но его беседы с Ризовым «окончились ничем» (Неклюдов А.В. Предсказание русской революции // Архив русской революции. 1921. Т. 1. С. 257–259). Действительно, в начале 20-х чисел января 1917 г. Д. Ризов посетил К.Н. Гулькевича в здании российской миссии без предупреждения, поскольку их связывали дружеские отношения по довоенной службе в Риме, когда болгарский дипломат «афишировал безграничную преданность России». Ризов заявил, что «как личные его чувства, так и чувства Болгарии к России не изменились», и «будущее это подтвердит». Болгарин добавил, что специально приехал из Берлина, чтобы просить Гулькевича телеграфировать Н.Н. Покровскому «о желании Германии на чрезвычайно выгодных условиях заключить сепаратный с Россией мир». Ризов, телеграфировал посланник в Норвегии министру иностранных дел, сообщил, что имеется «решение Германии обеспечить выход из Черного моря не только нашей торговле, но и военным и морским силам». Ризов также заметил, что «не имеет полномочий ни от германского, ни от своего правительства» и «действует на свой страх, дабы оберечь нас от бедствий, которые могут угрожать нам, ибо немцы, будто бы, в мае удивят мир чудовищными вооружениями», но не оставил в Гулькевиче «малейшего сомнения», что «действовал по поручению немцев». Российский посланник ответил, что не может передать его слов в Петроград, так как не имеет права «выслушивать предложения наших врагов», однако телеграфировал об этом эпизоде Покровскому, а через два дня рассказал о нем посланникам союзных держав в Норвегии. Как Неклюдов, так и Гулькевич получили от Покровского общую инструкцию, сводившуюся к тому, чтобы в случае новых попыток со стороны Ризова добиться от него более точной формулировки условий прекращения войны (К.Н. Гулькевич – Н.Н. Покровскому. 22 и 24 января 1917 г. // Константинополь и проливы: По секретным документам бывшего МИД: В 2 т. М., 1926. Т. 2. С. 384, 385). Между тем в своих воспоминаниях Н.Н. Покровский пишет иное.


[Закрыть]. Почти одновременно имело место другое, довольно загадочное происшествие, которое не имело никакой формальной связи с попытками Германии войти с Россиею в отдельные переговоры о мире. Еще в самом начале января генерал Гурко предупреждал меня, что в Петрограде ожидается некто доктор Перин, по происхождению несомненный еврей и б[ывший] австрийский подданный, но выдающий себя за американца, известный контрразведке уже издавна как немецкий или австрийский шпион. Генерал Гурко просил меня принять меры к невпуску его в Россию и говорил, что военным начальством даны распоряжения такого же рода, но что Перин этот находится в каких-то сношениях с Протопоповым. Очень скоро после этого мы получили от посланника в Стокгольме Неклюдова уведомление о том же. Он писал, что д[окто]р Перин явился к нему с просьбой визировать его паспорт для проезда в Россию, ссылаясь при этом на то, что его вызывает министр вн[утренних] дел Протопопов. По словам Неклюдова, этот господин, называвший себя доктором, объявлял себя каким-то знахарем, спиритом и гипнотизером. На какое амплуа вызывался Перин в Россию, было неизвестно. Неклюдов спрашивал, что ему делать, а пока от визирования паспорта воздержался[884]884
  А.В. Неклюдов телеграфировал Н.Н. Покровскому 4 (17) января 1917 г.: «В миссию явился американский доктор Карл Перен, заявивший, что получил личное приглашение министра внутренних дел Протопопова спешно прибыть в Россию. Срок американского паспорта Перена истек в октябре. Новый документ им еще не получен. Перен просит, чтобы министр внутренних дел, если желает видеть его, разрешил ему въехать в Россию и выехать из нее в исключительном порядке, без американского паспорта. Не откажите передать изложенное Протопопову. Миссия не имеет никаких сведений о личности Перена. Вообще он производит впечатление скорее странное» (Хиромант Перен и русский министр // Красный архив. 1926. Т. 14. С. 288).


[Закрыть]. Подобные же донесения получило одновременно и английское посольство. Конечно, мы сделали распоряжение, чтобы Перина ни в каком случае в Россию не пропускать. Но и Протопопов, пронюхав, по-видимому, о встреченных затруднениях, телеграфировал Перину, чтобы тот воздержался пока от попытки приехать в Россию ввиду оказавшихся к этому препятствий. В последний мой доклад[885]885
  То есть 21 февраля 1917 г.


[Закрыть] я передал обо всем этом Государю, который очень смеялся остроумному изложению письма Неклюдова по делу о Перине[886]886
  В контактах А.Д. Протопопова с К. Перреном современники видели доказательство того, что первый стремится к сепаратному миру, однако вот что явствует из Справки от 20 сентября 1917 г., сохранившейся в делах ЧСК Временного правительства и составленной ее следователем Г.П. Гирчичем: «Находившиеся в производстве в 27-й следственной части ЧСК расследования о деятельности А.Д. Протопопова, возникшие по признакам ст. 108 Уголовного уложения (сношения его с Варбургом, Переном, переписка о сношениях Манасевича-Мануйлова с Каро), направляются командированным в ЧСК Г.П. Гирчичем в названную Комиссию, применительно к 277 ст. Устава уголовного судопроизводства, для прекращения за отсутствием указаний на признаки какого-либо преступления». Подробнее об инциденте с К. Перреном см.: Хиромант Перен и русский министр. С. 270–278.


[Закрыть].

В связи с предположениями о дальнейших военных операциях в Петроград съехалась конференция представителей четырех союзных держав. Эта конференция явилась продолжением подобных же совещаний, имевших место в Париже[887]887
  Петроградская конференция союзников проходила с 19 января (1 февраля) по 7 (20) февраля 1917 г. В ней участвовали представители Великобритании, Италии, России и Франции, а также, на одном заседании, Румынии. Подробнее о ней см.: Конференция союзников в Петрограде в 1917 г. // Красный архив. 1927. Т. 20. С. 39–55; Емец В.А., Карлинер М.М. Англия и Петроградская конференция Антанты 1917 г. // Международные отношения, политика, дипломатия. XVI–XX вв. М., 1964. С. 322–358; Сидоров А.Л. Указ. соч. С. 415–442; Он же. Экономическое положение России в годы Первой мировой войны. М., 1973. С. 310–332; Емец В.А. Петроградская конференция 1917 г. и Франция // Исторические записки. 1969. Т. 83. С. 23–37; Он же. Очерки внешней политики России в период Первой мировой войны. Взаимоотношения России с союзниками по вопросам ведения войны. М., 1977. C. 335–352; Алексеева И.В. Указ. соч. С. 239–251.


[Закрыть]. Цель ее была, главным образом, военная: предстояло установить подробный план военных действий в 1917 году на Западном и Восточном фронтах, определить количество недостающего нам военного снабжения и средств его доставки в Россию, выяснить одновременно вопрос о финансовой поддержке, которая нам необходима, и, наконец, попутно разрешить некоторые дипломатические подробности, связанные с общим планом военных действий.

Председательство предполагалось возложить на председателя Совета министров Трепова, но после его отставки князь Голицын отказался от председательствования, ссылаясь на недостаточное знание иностранных языков, и, по докладу ген[ерала] Гурко, оно было возложено на меня. Задача моя, в сущности, была не из сложных. Главные вопросы – стратегические и военного снабжения – подлежали обсуждению в тесном военном кругу. О стратегических даже не доводилось до общего сведения конференции, такой был признан необходимым секрет. О вопросах снабжения сообщались конечные цифры, вопрос финансовый рассмотрен был также в отдельном заседании под председательством П.Л. Барка, который нарочно для этого вернулся из своего финляндского отпуска. Таким образом, лично мне пришлось председательствовать только в парадных заседаниях в начале и в конце конференции и в двух-трех непродолжительных заседаниях ее Политической секции. Съезд был огромный. От французов прибыли б[ывший] министр колоний и б[ывший] председатель Совета министров Думерг и ген[ерал] Кастельно, от итальянцев – сенатор Шалойя и ген[ерал] граф Руджиери, б[ывший] раньше военным агентом в России, Англия прислала известного лорда Мильнера и финансиста лорда Ревельстока, а по военным делам – генерала Вильсона, наконец, с нашей стороны в конференции по военной части принимали участие ген[ерал] Гурко, военный министр Беляев, вел[икий] кн[язь] Сергей Михайлович, по финансовой – Барк, по дипломатической – Сазонов и Нератов. Я не перечисляю здесь многочисленных второстепенных делегатов и атташе[888]888
  Всего в состав делегации Великобритании входили 19 человек, Италии – 10 и Франции – 15 (см.: Николай II накануне отречения. С. 51–52). Официальными представителями Великобритании являлись член Кабинета министров и Военного совета лорд А. Мильнер, посол Великобритании в России Д.У. Бьюкенен, полномочный министр лорд Д. Ревельсток и генерал Г.Ю. Вильсон; Италии – член Кабинета министров и сенатор В. Шалойя, посол Италии в России маркиз А. Карлотти ди Рипарбелла и генерал граф П. Руджиери-Ладерки; Франции – министр колоний Г. Думерг, посол Франции в России Ж.М. Палеолог и генерал виконт Н.Ж. де Кастельно. Единственным представителем Румынии был председатель ее Совета министров И. Братиано. Россию на конференции представляли 11 человек – министры: иностранных дел Н.Н. Покровский (ее председатель), военный – генерал М.А. Беляев, морской – адмирал И.К. Григорович, финансов – П.Л. Барк, торговли и промышленности – князь В.Н. Шаховской, управляющий МПС – Э.Б. Кригер-Войновский, товарищ министра иностранных дел А.А. Нератов и посол России в Англии С.Д. Сазонов, а также исполняющий обязанности начальника Штаба верховного главнокомандующего генерал В.И. Гурко, начальник Морского штаба при верховном главнокомандующем адмирал А.И. Русин и полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович. Управление делами конференции (заведование ее делопроизводством) было возложено на товарища министра финансов С.А. Шателена (см.: Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде» // Монархия перед крушением. С. 68).


[Закрыть]. Прибыли они через Мурман[889]889
  Союзные делегации прибыли в Колу (Мурманск) 12 (25) января, где их встретил генерал Свиты его величества граф Г.И. Ностиц, который, по воспоминаниям члена итальянской делегации, начальника Кабинета министра иностранных дел графа Л. Альдрованди-Марескотти ди Виана, передал делегатам «привет от русского правительства» (Альдрованди-Марескотти Л. Дипломатическая война: Воспоминания и отрывки из дневника (1914–1919 гг.). М., 1944. С. 62). Г.И. Ностиц был послан в Мурман специально для того, чтобы официально встретить иностранных гостей (Гурко В.И. Указ. соч. С. 290).


[Закрыть] и благополучно проследовали по железной Мурманской дороге. В трескучий мороз пришлось встречать делегатов на Николаевской дороге[890]890
  Союзные делегации приехали в Петроград 16 (29) января, и в тот же день их главы отправились в МИД, где с участием Н.Н. Покровского состоялся «предварительный обмен мнений для установления общего плана работ конференции». После этого главы делегаций посетили Военное министерство и встретились с генералом М.А. Беляевым, затем – с генералом В.И. Гурко (см.: Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 68; Альдрованди-Марескотти Л. Указ. соч. С. 63, 64).


[Закрыть].

Думерга я знал и раньше: он входил в состав Парижской экономической конференции. Это был человек очень неглупый, с совершенно определенными взглядами и должною твердостью для их проведения. Очень симпатичен был его коллега по военной части ген[ерал] Кастельно, тип настоящего французского военного. К нему, ввиду больших его боевых заслуг, все военные относились с особым почтением.

Итальянский – Шалойя – был ученый, нисколько не походивший на дипломата.

Лорд Мильнер, высокий, худощавый старик с очень умным взором прибыл к нам не только с узким поручением участвовать в конференции, он должен был войти в непосредственные разговоры с Государем и о наших внутренних делах, поскольку последние могли обусловить собою военные успехи. Им была по поводу внутреннего снабжения армии и условий транспорта составлена особая записка, которую он лично представил Государю, а в копии – передал мне[891]891
  Лорд А. Мильнер передал Николаю II записку, датированную 4 (17) февраля 1917 г. Призывая царя назначать на министерские посты представителей оппозиционной общественности, А. Мильнер советовал проявить «мудрость», которая заключается «в привлечении лучших специалистов, где бы они ни находились, и в назначении их, совершенно не считаясь с официальными традициями, на те высокие правительственные посты, где техническая сноровка имеет величайшее значение». Текст записки см.: Монархия перед крушением. С. 77–85.


[Закрыть]. Вообще, Мильнер старался уяснить себе наше внутреннее положение, но, к сожалению, по словам Бьюкенена, вынес из этого ознакомления более удовлетворительные, чем бы следовало, впечатления, а потому, вероятно, и не оказал своим присутствием должного воздействия. Англичане, даже Бьюкенен, увлеклись мыслью, что наш транспорт можно улучшить путем устройства коллегиального управления дорогами. Я старался доказать Бьюкенену, что, к сожалению, у нас как раз нагромождение коллегий и недостает личной распорядительности и власти. Не знаю, кто уж внушил ему эти мысли о коллегиях, по-видимому, некоторые английские инженеры, приехавшие изучать условия нашего транспорта и недостаточно еще вникшие в его подробности.

Первое заседание конференции происходило в Мариинском дворце[892]892
  Первое пленарное заседание конференции в Мариинском дворце произошло 19 января (1 февраля) (см.: Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 68). «Покровский, – записал в этот день Л. Альдрованди-Марескотти, – зачитывает программу работ конференции. Программа эта обнимает многочисленные вопросы и проблемы, касающиеся нынешнего международного положения. Слишком многочисленные» (Альдрованди-Марескотти Л. Указ. соч. С. 67).


[Закрыть], в зале б[ывших] соединенных департаментов[893]893
  Имеются в виду департаменты дореформенного Государственного совета.


[Закрыть]. Мною произнесена была заранее написанная речь на французском языке[894]894
  «Открыв заседание, – докладывал Н.Н. Покровский Николаю II, – я счел долгом, от лица Императорского правительства, обратиться к представителям союзных держав со словами приветствия, выразив уверенность, что приезд их явится залогом еще более тесного, чем доныне, единения между союзниками; мною было при этом указано, что центральные державы, благодаря преимуществам своего географического положения, сумели достигнуть ряда успехов, создающих видимость такого положения вещей, что военная удача не находится на стороне союзников. Этому должен быть положен конец, и задача, властно требующая своего разрешения со стороны держав Согласия, сводится к тому, чтобы, вырвав из рук противника почин военных действий, нанести ему решительный удар». Затем выступил генерал В.И. Гурко, который, «отметив, со своей стороны, всю важность тесного согласования действий союзников, указал, что Россия доныне лишена была возможности в полной мере проявить свои силы, в виду недостатка в военном снабжении, и указал при этом, что русская армия должна быть снабжена необходимым военным снаряжением для ускорения успешного конца войны». Главы союзных делегаций – Г. Думерг, А. Мильнер и В. Шалойя – «в сердечных выражениях благодарили Императорское правительство за оказанный им радушный прием и единодушно указывали на необходимость установления полного между союзниками единства действий, доведения войны до успешного конца и завершения ее миром, но не на тех условиях, которым союзники вынуждены были бы подчиниться, а на условиях, которые они сами властно предъявят врагу» (Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 68–69).


[Закрыть] и предложен порядок занятий по секциям: Военной, Финансовой и Политической[895]895
  «Перейдя затем к вопросам делового порядка, – сообщал Н.Н. Покровский царю, – конференция одобрила представленную ее вниманию программу занятий, предусматривавшую обсуждение вопросов о дальнейшем направлении военных действий, о способах разрешения стоящих на очереди политических задач, об обеспечении русской армии необходимым боевым снаряжением и, наконец, об облегчении нам производства платежей по заграничным военным покупкам и заказам, а равно об упорядочении других наших финансовых потребностей. Имея в виду многообразие и сложность предстоящих ей работ, конференция высказалась за предоставление, для скорейшего и наиболее успешного выполнения этих работ, обсуждения вопросов политического и стратегического свойства в более тесной среде членов конференции, ближайше к ним прикосновенных, а для рассмотрения вопросов по снабжению армии и финансовых постановила образовать отдельные комиссии, с тем, чтобы принятые ими решения были, затем, представлены на утверждение конференции». Работы конференции протекали в двух совещаниях, по политическим и стратегическим вопросам, и в двух комиссиях, по снабжению армии и Финансовой (см.: Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 69). В воспоминаниях Н.Н. Покровский несколько упростил структуру конференции, которая в действительности разделилась не на три «секции» (Военную, Финансовую и Политическую), а на два совещания и две комиссии, причем Совещание по стратегическим вопросам и Комиссию по снабжению армии Н.Н. Покровский соединил в одну – Военную – «секцию».


[Закрыть].

Военная секция заседала в разных [местах], даже в «Европейской гостинице»[896]896
  «Европейская гостиница» (гостиница «Европейская») – одна из самых фешенебельных гостиниц дореволюционного Петербурга (Петрограда), находится около Невского проспекта (Думская ул., 1/7). Сооружена в 1873–1875 г. архитектором Л.Ф. Фонтана на основе бывшего отеля Г. Клее и доходного дома А. Рогова. В 1905 г. интерьеры гостиницы были переделаны в стиле модерн по проекту К.Э. Маккензена, в 1908–1914 гг. – Ф.И. Лидваля, который в 1908 г. надстроил 5-й этаж, где в 1910 г. открылся ресторан «Крыша» с летним залом и садом.


[Закрыть], по вопросам особо секретным, а также в помещении Генерального штаба[897]897
  В «Европейской гостинице» заседало Совещание по стратегическим вопросам, а в Генеральном штабе – Комиссия по снабжению армии.


[Закрыть]. Финансовая секция[898]898
  Председателем Финансовой секции был П.Л. Барк, а ее единственным постоянным членом – Д. Ревельсток. В более представительном составе эта секция собиралась только один раз – в конце конференции, когда на ее заседание пригласили руководителей делегаций (Гурко В.И. Указ. соч. С. 295).


[Закрыть] имела одно заседание в Большом зале Совета министра финансов[899]899
  Совет министра финансов – образованный 25 июня 1811 г. совещательный орган при министре финансов, занимавшийся рассмотрением наиболее важных вопросов деятельности Министерства финансов. Председателем Совета являлся министр финансов, его членами были (по должности) товарищи министра, директора департаментов и других подразделений Министерства, а также «особенные члены», назначавшиеся императором. Упразднен 25 ноября 1917 г.


[Закрыть]. Секция Политическая[900]900
  Председателем Политической секции являлся Н.Н. Покровский, ее членами были со стороны Англии, Италии и Франции – А. Мильнер, Д. Ревельсток, В. Шалойя и Г. Думерг, а также послы Д.У. Бьюкенен, А. Карлотти ди Рипарбелла и Ж.М. Палеолог, со стороны России – П.Л. Барк, генерал В.И. Гурко, А.А. Нератов и С.Д. Сазонов. На одно из заседаний Политической секции и пригласили И. Братиано (см.: Гурко В.И. Указ. соч. С. 295–296).


[Закрыть] и заключительное общее заседание[901]901
  Заключительное пленарное заседание конференции произошло 7 (20) февраля 1917 г. На нем были приняты, в частности, резолюции о финансовой помощи России, об усилении участия Японии в войне и о центральном координирующем органе (см.: Альдрованди-Марескотти Л. Указ. соч. С. 77–78). «По завершении трудов образованных в ее составе совещаний и комиссий, – докладывал Н.Н. Покровский Николаю II, – конференция собралась 7 сего февраля, в заключительное заседание, в коем были одобрены разработанные означенными совещаниями и комиссиями предположения, а на следующий день, 8 февраля, союзные делегаты отбыли из Петрограда» (Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 69–70).


[Закрыть] имели место в Министерстве иностранных дел. Я, как уже говорил, участвовал и председательствовал в этой последней секции и был также в Финансовой. Здесь речь П.Л. Барка произвела очень хорошее впечатление чрезвычайно ясным и откровенным изложением трудностей нашего финансового положения. Иностранцы потом говорили, что никогда не слышали такого определенного изображения наших нужд и потребностей[902]902
  Заседание Финансовой комиссии, на котором выступил П.Л. Барк, состоялось 25 января (7 февраля) (см.: Альдрованди-Марескотти Л. Указ. соч. С. 72–73). «В области финансовой, – докладывал Н.Н. Покровский Николаю II, – с нашей стороны были высказаны пожелания о предоставлении нам необходимых кредитов для оплаты наших заграничных заказов и для производства заграничных платежей по государственному долгу, об оказании нам содействия по делу поддержания курса рубля, и некоторые другие, как-то: об удовлетворении потребности в серебре нашей армии в Персии, о совместном с союзниками изыскании средств для оплаты военных заказов, производимых в Японии. Представители союзных держав, признавая полную основательность наших пожеланий, выразили готовность представить своим правительствам об удовлетворении их в кратчайший срок. Достижение этих результатов, как то засвидетельствовано министром финансов, облегчалось серьезным отношением к нашим нуждам и благожелательною готовностью со стороны представителей союзных правительств идти нам навстречу, и далеко не представляло тех трудностей, с которыми приходилось встречаться при предшествующих финансовых переговорах, особливо летом минувшего года» (Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 75–76).


[Закрыть].

В секции Военной[903]903
  То есть в Комиссии по снабжению армии.


[Закрыть] была установлена норма тоннажа, которая могла быть нам предоставлена в течение 1917 года, а именно четыре миллиона двести тысяч тонн. Тогда наши военные заявляли, что этого слишком мало, но размер иностранного тоннажа не допускал большего[904]904
  «В отношении вопросов снабжения армии, – информировал императора министр иностранных дел, – трудная и ответственная задача конференции сводилась, прежде всего, к выяснению нашей потребности к предметам и изделиям заграничного производства, которая и была определена путем вычета из общей суммы потребных для армии предметов количества их, могущего быть полученным за счет отечественного производства. Установленные таким образом, и оказавшиеся весьма крупными, размеры нашей потребности в предметах, подлежащих ввозу к нам из союзных стран, должны были подвергнуться известному сокращению, сообразно довольно ограниченной провозоспособности русских железных дорог и наличного, главным образом в распоряжении Великобритании, морского тоннажа, могущего быть использованным для доставления в наши порты означенных предметов. За всем тем, однако, получение предусмотренных соглашением предметов обороны и воинского снаряжения должно представить, по удостоверению военного министра, весьма существенное значение для поддержания боевой мощи нашей армии. Общая сумма преднамеченных к ввозу в Россию согласно достигнутому соглашению материалов выражается в 4 250 000 тонн (не считая заказов, могущих быть размещенными в Японии и Швеции). Хотя количество это и подразделено по отдельным родам предметов, однако нами выговорено право, не выходя из указанной общей суммы тоннажа, заменять одни предметы другими, что представляет немаловажное, конечно, для нас преимущество» (Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 75).


[Закрыть]. В конце концов, кампания 1917 года показала, что наше артиллерийское снабжение было на большой высоте, и наш фронт, при согласованном действии с Западным, весьма сильно содействовал бы скорейшему окончанию войны, если бы не наступила революция, предпринятая во имя окончания войны, но до последнего времени задержавшая Россию в состоянии войны, в то время когда все прочие народы ее уже окончили.

В Политической секции обсуждались некоторые частные вопросы, как, например, отношение к Греции[905]905
  «Первый из вопросов, поставленных на обсуждение Совещания по политическим вопросам, – подчеркивал Н.Н. Покровский, – сводился к установлению дальнейшего образа действия союзников касательно Греции <…>. При рассмотрении этого вопроса одни из членов конференции заявили себя сторонниками проведения решительных мер по отношению к Греции с целью надлежащего подчинения действий местного правительства воле и интересам союзников. <…> Согласно другому высказывавшемуся взгляду, выразителем коего явился, главным образом, представитель Италии сенатор Шалойя, державам Согласия следует, по возможности, избегать принятия таких мер, которые способны были бы обострить отношения их с Грециею и создать в ее лице лишнего врага <…>. Перейдя к обсуждению отдельных сторон этого общего вопроса, конференция остановилась на двух представляющих особливую важность его частностях: на вопросе о блокаде Греции и об объеме полномочий главнокомандующего Салоникской армии генерала Саррайля <…>. После весьма обстоятельного рассмотрения указанных вопросов, при котором некоторыми делегатами поддерживалось мнение о желательности возможно более настойчивого образа действий в отношении Греции и предоставления генералу Саррайлю, поскольку он пользуется доверием союзных правительств, полной свободы почина, конференция признала предпочтительным сохранить в силе в настоящее время <…> постановления Римской конференции» (Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 70–72). При обсуждении 20 января (2 февраля) в Совещании по политическим вопросам греческого вопроса В. Шалойя предложил оставить в силе решения Римской конференции (см.: Альдрованди-Марескотти Л. Указ. соч. С. 68). Постановления Петроградской конференции по греческому вопросу гласили: 1) конференция, констатируя недостаточность связи, обнаружившейся в прошлом и продолжающей обнаруживаться после Римской конференции, между посланниками союзных держав в Афинах, постановляет, что следует принять необходимые меры для обеспечения между ними вполне согласованных действий; 2) ссылаясь на решения упомянутой конференции, конференция постановляет, что когда специальные делегаты, на которых возложен контроль, засвидетельствуют полное выполнение требований, предъявленных к Греции, тогда ослабление блокады позволит дать известное количество запасов жизненных припасов, не превышающее необходимого количества таковых запасов для снабжения ими страны на срок в два или три дня, и чтобы количество портов, через которые можно будет производить ввоз, было строго ограничено для обеспечения действительного контроля (Конференция союзников в Петрограде в 1917 г. С. 54–55).


[Закрыть], дела румынские и, кроме того, возбужден был общий вопрос о создании в Париже общесоюзнического центрального совещания для быстрейшего разрешения вызванных войною общеполитических вопросов. В это совещание должны были войти наиболее авторитетные деятели всех союзных стран. Эту идею горячо поддерживали французы и англичане, итальянцы же находили в ней противоречие с основами своего конституционного строя. Разногласие возникло и в отношении самого состава будущего совещания. Конференция не дала по этому предмету никакого окончательного решения, и дело было перенесено на заключение подлежащих правительств, где оно и получило погребение по первому разряду[906]906
  На заседании Политической секции 22 января (4 февраля) Н.Н. Покровский в ходе рассмотрения греческого вопроса предложил образовать «постоянный комитет делегатов союзных правительств для непосредственного и быстрейшего разрешения вопросов, касающихся Греции». Г. Думерг, в развитие предложения Н.Н. Покровского, высказался за то, чтобы учредить «постоянный комитет делегатов союзников для быстрейшего разрешения всех политических и военных вопросов, интересующих союзников, с правом непосредственного вынесения решений». Вопрос о создании центрального координирующего органа Н.Н. Покровский обсудил 30 января (12 февраля) в частном совещании с Г. Думергом, А. Мильнером и В. Шалойей. На следующий день, 31 января (13 февраля), Политическая секция одобрила идею создания такого органа (см.: Альдрованди-Марескотти Л. Указ. соч. С. 70, 75, 76). Конференция, докладывал по ее итогам Н.Н. Покровский Николаю II, остановилась «на соображении весьма важного общего вопроса о создании такого порядка общения между союзными правительствами, который наилучшим образом обеспечил бы на деле полную согласованность и единство их действий. <…> Сочувствие, коим была встречена положенная в основу этого предположения общая мысль, позволило дать ей более полное развитие и внести на обсуждение конференции, в более широкой постановке, предложение об устройстве подобного органа для разрешения политических и военных вопросов, связанных с ведением войны вообще. <…> В итоге подробного обсуждения настоящего вопроса конференция находила, что осуществление преднамеченного начинания, в виду того крупного морального значения и тех важных практических последствий, которые, несомненно, имело бы проведение его в жизнь, представлялось бы безусловно желательным» (Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 73–75). Созданию центрального координирующего органа посвящен пункт 5 политических постановлений конференции. «Конференция, – согласно упомянутому пункту, – признала необходимость создания центрального органа четырех держав, представленных на этой конференции, для более быстрого соглашения по вопросам, касающимся высшего направления войны. С этой целью конференция полагает, что этот орган должен бы составляться при помощи регулярных и частных собраний председателей советов министров. Председатель Совета мог бы быть заменен другим членом правительства или политическим делегатом, специально для этого уполномоченным. Конференция высказывает пожелание, чтобы, поскольку возможно, на собраниях этого Совета принимали участие те же самые лица» (Конференция союзников в Петрограде в 1917 г. С. 54).


[Закрыть].

Заседания конференции сопровождались бесконечными обедами и приемами. Началось с блестящего обеда и раута в Министерстве иностранных дел. Затем эти приемы продолжались ежедневно, так что делегаты пришли в полное отчаяние и за то, что потеряли массу времени, и за свои желудки. «Где же этот голод в России, о котором так много говорят?» – восклицали они[907]907
  Вспоминая Петроградскую конференцию, генерал В.И. Гурко писал, что «заседания перемежались с официальными обедами в министерствах и посольствах. Должен заметить, – отмечал он, – что этот скверный обычай был заведен не нами – мы только придерживались традиции, установившейся на межсоюзнических конференциях, проходивших ранее в других странах. Следует признать, однако, что эти обеды играли и свою положительную роль. Они давали гостям возможность в перерывах между подачей блюд обменяться мнениями, лучше познакомиться друг с другом и переговорить на темы, которые не всегда удобно было обсуждать на заседаниях» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 298).


[Закрыть].

Я не могу даже перечислить всех тех мест, где их чествовали. Государь принимал каждого из старших делегатов в особых аудиенциях и пожаловал всем ордена Св. Александра Невского[908]908
  Аудиенцию лорду А. Мильнеру Николай II дал 20 января (2 февраля), Г. Думергу – 21 января (3 февраля), В. Шалойе – 22 января (4 февраля) (Николай II накануне отречения. С. 49, 50, 54).


[Закрыть]. В ответ я получил Большой крест Почетного легиона[909]909
  Орден Почетного легиона – высший французский орден, учрежденный 19 мая 1802 г. Большой крест – самая высокая степень (из пяти) этого ордена.


[Закрыть], который мне, впрочем, доставили уже после революции. Затем был общий прием всей делегации в Царскосельском дворце, причем Государь снимался группою вместе с делегатами[910]910
  В действительности общий прием Николаем II делегаций Англии, Италии и Франции в Александровском дворце Царского Села состоялся не после, а до приема монархом старших делегатов, а именно 18 (31) января, что видно из следующей записи в Камер-фурьерском журнале: «По окончании представления Его величество с делегатами проследовал в Круглый зал, где изволил сняться в фотографической группе» (Николай II накануне отречения. С. 48). Ср.: Доклад министра иностранных дел Н.Н. Покровского Николаю II «О работах союзнической конференции в Петрограде». С. 68.


[Закрыть]. Наконец, был парадный обед в Царском[911]911
  Описание состоявшегося 21 января (3 февраля) в Царском Селе, в Александровском дворце, высочайшего обеда в честь «делегаций трех союзных держав» (Англии, Италии и Франции) см.: Николай II накануне отречения. С. 49–54.


[Закрыть], на котором Государь произнес приветственный тост[912]912
  «Во время обеда – согласно Камер-фурьерскому журналу, – государь император изволил произнести следующую речь: “С чувством живейшего удовлетворения я приветствую ваше прибытие в Россию и благодарю правительства, которые благоволили прислать столь выдающихся государственных людей и генералов для принятия участия в конференции союзников в Петрограде. Будучи твердо убежден в благотворном влиянии согласованности усилий каждого из союзников на ход дальнейших операций, я рассчитываю, что ваш труд окажет мощное содействие скорейшему наступлению часа окончательной победы, которая нам обеспечена выдающеюся доблестью морских и сухопутных сил союзников. Я поднимаю бокал за здоровье государей и глав дружественных и союзных России государств, а также за делегатов, здесь присутствующих, и пью за торжество нашего благородного дела, которое равным образом является делом справедливости и свободы народов”» (Николай II накануне отречения. С. 53–54).


[Закрыть]. После обеда Государь обходил всех и подолгу беседовал, а старшие делегаты ходили представляться императрице, которая на обеде не присутствовала[913]913
  Ср. с записью в Камер-фурьерском журнале: «По окончании обеда Его величество с приглашенными к обеду особами проходили в Портретный зал, где государь император изволил милостиво беседовать с членами делегаций, куда подавался кофе с рук. В это же время Ее величество в Новой гостиной изволила принимать: французского министра колоний Думерга, министра итальянского кабинета сенатора Шалойя, генерала итальянской службы графа Руджери-Ладерки, генерала английской службы сэра Генри Вильсона и английского полномочного министра лорда Ревельстока» (Николай II накануне отречения. С. 54). Объясняя отсутствие на обеде Александры Федоровны и дам из ее Свиты, В.И. Гурко писал: «Возможно, это было сделано для того, чтобы ведущие представители союзников имели возможность расположиться за столом недалеко от императора и лично с ним побеседовать. После обеда все гости, по заведенному правилу, собирались в одной из гостиных; образовывалось то, что французы называют cercle. В это время обер-гофмаршал Императорского двора граф Бенкендорф приглашал главных гражданских и военных представителей союзников и по очереди провожал на прием к императрице Александре» (Гурко В.И. Указ. соч. С. 299–300).


[Закрыть].