Текст книги "Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел"

Перед самым отъездом, в начале мая, я счел необходимым обсудить общее наше предположение по поводу могущих быть поднятыми на конференции вопросов в Особой финансово-экономической комиссии. Это заседание далеко меня не удовлетворило: вместо здравого и осторожного отношения пришлось здесь встретиться, с одной стороны, с каким-то страхом за возможность перерыва наших отношений с Германией, куда шел наш хлебный экспорт, с другой же – с легкомысленным отношением к результатам войны. Страх высказывался, главным образом, представителями Сельскохозяйственной палаты[652]652
  Всероссийская сельскохозяйственная палата – созданная в 1913 г. центральная представительная организация аграриев, имевшая целью развитие сельскохозяйственного экспорта Российской империи.


[Закрыть], для которых условия вывоза наших хлебов в Германию казались чем-то незыблемым и незаменимым. А легкомыслие проявлено было, к удивлению, такими людьми как В.И. Тимирязев, Н.Ф. фон Дитмар и даже Н.Е. Марков 2-ой, которые исходили из той мысли, что мы чуть ли не возьмем Берлин и захватим в Германии на тамошних фабриках и заводах все их оборудование и все их запасы. Это высказывалось с таким полным уверенности тоном, с таким вызовом по отношению ко всем, позволявшим себе в этом усомниться, что оставалось только замолчать. Таким образом, в комиссии мы не получили никаких серьезных руководящих указаний и должны были рассчитывать, главным образом, на себя самих.

Вторым делегатом, отправившимся со мною, был В.В. Прилежаев, товарищ министра торговли и промышленности. В.В. Прилежаев часто и раньше участвовал в различных международных конференциях, напр[имер], на сахарной конференции в Брюсселе[653]653
  Подразумевается международная конференция, происходившая в Брюсселе, на которой 5 марта 1902 г. была заключена Конвенция о регулировании торговли сахаром. Для наблюдения за исполнением постановлений конвенции в Брюсселе учредили Постоянную международную комиссию из представителей участвовавших в конвенции держав. Россия присоединилась к Брюссельской сахарной конвенции в 1907 г.


[Закрыть], и имел в этом деле очень большую опытность. Кроме того, он хорошо знал Париж и великолепно говорил по-французски. Его отец был настоятелем нашей парижской церкви[654]654
  Имеется в виду В.А. Прилежаев.


[Закрыть]. Редко милый и симпатичный человек, он очень существенно облегчал нашу задачу. С этой поры между нами установились самые лучшие, самые дружеские отношения. Вместе с ним поехала и его жена, Варвара Николаевна, очень милая дама, неотступно заботившаяся всю дорогу о своем супруге. Мы оба были посланы в качестве делегатов с правом голоса. Но, сверх того, к нам был придан целый ряд представителей от разных министерств. Их набралось довольно много. От Министерства иностранных дел с нами поехал А.А. Половцов, в то время чиновник особых поручений. Он ехал отдельно и встретился с нами уже на пароходе в Бергене. Это был блестящий джентльмен, тип заграничного чина своего ведомства; мне придется еще говорить о нем впоследствии. Министерство внутренних дел представлено было членом Совета Лесли, зятем А.Ф. Трепова, очень веселым, но совершенно незначительным господином. От своего ведомства Трепов послал Ю.И. Успенского, очень дельного инженера, отправившегося в сопровождении своей супруги. С женою же и дочерью поехал представитель Министерства финансов О.О. Гейман. Он оказался для меня очень полезным сотрудником в тех финансовых переговорах, которые были мне поручены помимо конференции[655]655
  Имеются в виду полуофициальные переговоры, которые Н.Н. Покровский, будучи на Парижской экономической конференции, вел с министром финансов А. Рибо об условиях соглашения относительно кредитования России Францией и Великобританией. Эти переговоры подготовили почву для официальных переговоров А. Рибо на ту же тему с министром финансов П.Л. Барком (см.: Сидоров А.Л. Указ. соч. С. 343; Беляев С.Г. Указ. соч. С. 375–376).


[Закрыть]. От Министерства торговли и промышленности В.К. Лисенков, также с женою Натальей Юльевной, рожденной Жуковской, которая поехала с нами в качестве корреспондентки «Нового времени». Как известно, драматические ее произведения пользовались немалым успехом[656]656
  Н.Ю. Жуковская-Лисенко (Лисенкова), автор пьес «Душа поэта» (1902), «Полководец» (1906), «Война и человек» (1906), «Лавина» (1911), «Когда грянул гром» (1914) и др., была членом Московского союза драматических писателей и оперных композиторов, печаталась в «Новом времени» и «Театральной газете» (1917), журнале «Лукоморье».


[Закрыть]. А сам В.К. Лисенков был сын товарища моего отца[657]657
  Имеется в виду химик К.И. Лисенко (Лисенков).


[Закрыть] по Горному корпусу[658]658
  Речь идет об Институте Корпуса горных инженеров.


[Закрыть]. Затем, от Министерства земледелия отправились: по общей части Б.А. Никольский, очень способный человек, и по лесной части – незаменимый специалист этого дела, симпатичнейший В.В. Фаас. Я захватил с собою и младшего своего сына Георгия; оба старшие были в это время на войне. Опасаясь, как бы наша делегация по своему составу не подверглась впоследствии обвинению в недостаточном внимании к интересам сельского хозяйства, я приглашал ехать в качестве третьего делегата представителя Сельскохозяйственной палаты, быв[шего] товарища министра земледелия А.Д. Поленова[659]659
  На заседании Совета министров 13 мая 1916 г. помощник управляющего его делами А.Н. Яхонтов записал: «Одобрено включение в число делегатов сенатора Поленова (доложит его императорскому величеству Наумов)» (Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. С. 336).


[Закрыть], но он так с нами и не собрал[ся][660]660
  Далее в тексте лакуна.


[Закрыть]…

Незадолго до моего возвращения в Петроград началась усиленная «министерская чехарда». Уже подъезжая, я узнал об увольнении А.Н. Наумова и о замене его графом А.А. Бобринским. Вслед за тем произошло нечто совершенно неожиданное: был уволен С.Д. Сазонов. Министерство иностранных дел взял сам Б.В. Штюрмер, на его место министром был назначен А.А. Хвостов, а на место последнего министром юстиции А.А. Макаров. Если эти два последних назначения могли быть приветствуемы, то вручение руководства иностранной политикою в столь трудную минуту и во время войны вместо Сазонова Штюрмеру казалось чем-то невероятным. Сазонова союзники знали и ценили, но это-то, по-видимому, и было одной из причин его увольнения[661]661
  Часть предложения (после слова «ценили») Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки.


[Закрыть]. То, что я скажу сейчас, – исключительно мои предположения и фактов для их подтверждения у меня нет никаких, но, за всем тем, эти предположения кажутся мне вероятными. В известной части общества, в так называемых правых партиях, у людей германской ориентации создалось убеждение, что союзники и, главным образом, Англия, втравили нас в войну с Германией, что война эта ведется преимущественно нашими силами, но в результате, в случае победы, плодами ее воспользуются только союзники. Мы же только переменим одного эксплуататора на другого – Германию на Англию. Кроме того, Англию подозревали, не знаю, насколько основательно, в близких отношениях с нашими кадетами и либералами. А Сазонов был несомненным проводником у нас союзнической, антигерманской ориентации. О нем в Германии говорили не иначе, как с пеной у рта. Кроме того, Сазонов был лично неприятен Штюрмеру, никогда не скрывая своей к нему антипатии. Далее, утверждали, что и императрица Александра Федоровна была враждебно настроена против Сазонова. Всего этого было, разумеется, совершенно достаточно для того, чтобы свергнуть последнего[662]662
  Замена С.Д. Сазонова Б.В. Штюрмером, предрешенная Николаем II 3 июля 1916 г., состоялась без участия Александры Федоровны, поскольку тогда царь находился в Ставке верховного главнокомандующего, куда его жена приехала только 7 июля. Более того, Александра Федоровна и Г.Е. Распутин выступили против назначения Б.В. Штюрмера преемником С.Д. Сазонова. Узнав об этом назначении, старец буквально «рвал и метал», возмущаясь тем, как мог премьер согласиться на получение министерства, в котором «ничего не понимает» (Допрос И.Ф. Манасевича-Мануйлова. 10 апреля 1917 г. // Падение царского режима. М.; Л., 1925. Т. 2. С. 51, 53–54). «Какой же он хозяин в иностранных… Собака, все себе забрать хочет… – говорил Г.Е. Распутин И.Ф. Манасевичу после назначения Б.В. Штюрмера, подразумевая его усилия по привлечению Румынии на сторону Антанты. – Хвастат, что румынцы пошли благодаря ему… Они и без него бы пошли… А он, понимашь, этим папу за горло схватил и оборудовал все там у него так, что мама даже ничего не знала… Вишь, как зазнался – даже не пожелал посоветоваться с самой… Теперь все пойдет шиворот на выворот, и старикашке не удержаться» (Александро-Невская лавра накануне свержения самодержавия // Красный архив. 1936. Т. 77. С. 208). Г.Е. Распутин советовал Б.В. Штюрмеру не принимать нового поста, полагая, что «это будет его погибелью: немецкая фамилия, и все станут говорить, что это, – писала царица мужу, – дело моих рук» (Александра Федоровна – Николаю II. 11 ноября 1916 г. // Переписка Николая и Александры. С. 827). Александра Федоровна и Г.Е. Распутин были правы, поскольку назначение Б.В. Штюрмера министром иностранных дел общественное мнение действительно восприняло как дело рук императрицы и старца, хотя ничего подобного не было. См.: Куликов С.В. Камарилья и «министерская чехарда». С. 87.


[Закрыть]. Я не знаю, какую стал играть роль Штюрмер как министр иностранных дел. Судя хотя бы по его личности, можно сказать, что он совершенно не в состоянии был руководить этим ведомством[663]663
  О деятельности Б.В. Штюрмера на посту министра иностранных дел см.: Куликов С.В. Бюрократическая элита… С. 246–259.


[Закрыть]. Когда я вступил в управление министерством, то из довольно сдержанных отзывов сослуживцев мог только усвоить, что они не в состоянии были с ним примириться, что никаких толковых указаний от него получить было невозможно, что он даже почти прекратил обычные беседы с союзными послами. Последние, в свою очередь, говорили мне: «Nous avous perdu toute confiance»[664]664
  «Мы полностью потеряли доверие» (фр.).


[Закрыть]. Даже такой пустяк, как то, что я велел переставить в кабинете мебель, как было при Сазонове, повергло послов в большую радость. Просто Штюрмер сумел внушить им чрезвычайную антипатию, что и вполне естественно[665]665
  Это предложение, как и два предыдущих, Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки.


[Закрыть]. В обществе и даже в массах распространилось убеждение, будто Штюрмер, являясь орудием императрицы Александры Федоровны, ведет нас к сепаратному миру с центральными державами. Я по совести должен сказать, что решительно никаких следов такой деятельности Штюрмера в делах министерства не нашел, но чего не рассказывают? Считали же графа Фредерикса проводником германского влияния при дворе! Но Штюрмер был настолько всем антипатичен, что на него взводили всякие небылицы. Тем ошибочнее было его назначение, и если это было сделано под влиянием личной антипатии императрицы к Сазонову, то с ее стороны это была серьезнейшая ошибка[666]666
  Слова «под влиянием личной антипатии императрицы к Сазонову, то с ее стороны это была» Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки.


[Закрыть]. За свое недолгое управление Штюрмер сделал очень мало во внешней политике, но в личном составе центрального ведомства произвел серьезные перемены. Так, прежде всего, с его назначением немедленно ушел директор Канцелярии и правая рука Сазонова барон Шиллинг. Он был заменен Б.А. Татищевым, который был назначен совершенно случайно: он в это время проезжал через Петроград в Токио, куда был назначен советником посольства[667]667
  Назначение М.Ф. Шиллинга сенатором произошло 29 июля 1916 г., назначение же Б.А. Татищева директором Канцелярии министра иностранных дел (одновременно – советником I Политического отдела МИД) – 15 августа (Куликов С.В. «Министерская чехарда» в России… С. 53–54).


[Закрыть]. К счастью, выбор оказался очень удачным. Затем, товарищ министра В.А. Арцимович был уволен в Сенат помимо своего желания, и на его место, опять совершенно неожиданно, был назначен чиновник особых поручений V-го класса А.А. Половцов, тот самый, который ездил с нами в Париж[668]668
  В.А. Арцимович был назначен сенатором 13 октября 1916 г., А.А. Половцов товарищем министра иностранных дел – 16 октября (Там же. С. 54).


[Закрыть]. А.Ф. Трепов говорил мне после, что за это назначение Штюрмер получил будто бы взаймы, через посредство Охотникова, 150 000 руб[лей]. Не знаю, правда ли это, но считаю правдоподобным. Штюрмера вообще считали далеко не чистым в денежных делах[669]669
  Это и два предыдущих предложения Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства не смогла доказать факты взяточничества Б.В. Штюрмера (см.: Романов А.Ф. Указ. соч. С. 28).


[Закрыть]. Министерская «чехарда» этим не ограничилась. Штюрмер задумал было сбыть Барка и заменить его В.Н. Охотниковым, одним из богатейших людей, который, вероятно, не остался бы за это в долгу. По крайней мере, сам Охотников утверждал мне, что это дело уже сделано, и излагал свои, довольно дикие планы управления финансами России. Но тут что-то помешало: должно быть, испугались поручить столь важное дело такому господину. Штюрмер вернулся из Ставки без доклада о назначении Охотникова. Но намерение или, по крайней мере, обещание, несомненно, было.

Самый же грандиозный акт того же порядка была замена министра внутренних дел А.А. Хвостова А.Д. Протопоповым[670]670
  Об обстоятельствах этой замены см.: Куликов С.В. Бюрократическая элита… С. 277–291.


[Закрыть]. А.Д. Протопопов был довольно левый октябрист[671]671
  «Протопопов, – вспоминал М.В. Родзянко, – в 3-й Думе занимал позицию чрезвычайно левого октябриста, близкого если не к кадетам, то, по крайней мере, к прогрессистам. Например, в рабочем вопросе он председательствовал в Торгово-промышленной комиссии. Когда проходил рабочий закон, он стоял на чрезвычайно левых нотах и всегда отстаивал интересы рабочего класса против промышленников, хотя сам промышленник. Затем, в 4-ю Думу он перешел с тем же настроением» (Допрос М.В. Родзянко // Падение царского режима. М.; Л., 1927. Т. 7. С. 139–140).


[Закрыть], избиравшийся в товарищи председателя Государственной думы. Образования небольшого[672]672
  Ср., что писал по этому вопросу человек, относившийся к бывшему руководителю МВД однозначно отрицательно: «Протопопов, человек европейски образованный, знавший великолепно языки, хороший пианист, ученик Массне» (Постановление следователя ЧСК Временного правительства Ф.П. Симсона. 1 ноября 1917 г. // Искендеров А.А. Закат Империи. М., 2001. С. 357).


[Закрыть] (он окончил Николаевское кавалерийское училище[673]673
  Николаевское кавалерийское училище – привилегированное среднее военное учебное заведение, основанное 9 мая 1823 г. в Петербурге. Расформировано в октябре 1917 г. Н.Н. Покровский упускает из виду, что А.Д. Протопопов учился в Николаевской академии Генерального штаба, хотя и не окончил ее, выйдя в отставку и занявшись предпринимательством.


[Закрыть]), Протопопов был предводителем[674]674
  То есть симбирским губернским предводителем дворянства.


[Закрыть] и крупным суконным фабрикантом. Очень ласковый, даже заискивающий, он не выделялся особенно в Думе, но, как товарищ председателя, играл известную роль, участвуя также во многих комиссиях[675]675
  Как депутат III Государственной думы (1907–1912) и один из лидеров левого крыла Фракции Союза 17 октября А.Д. Протопопов являлся членом, затем – председателем Комиссии по торговле и промышленности и членом и докладчиком комиссий: по государственной обороне, по запросам, по рабочему вопросу (по законопроекту о страховании рабочих) и по направлению законодательных предположений; он был также членом Вероисповедной комиссии. В качестве депутата IV Государственной думы (1912–1917) и, с конца 1913 г., члена Фракции земцев-октябристов А.Д. Протопопов занимал следующие посты: председатель Комиссии по торговле и промышленности, член и докладчик комиссий: по военным и морским делам, по рабочему вопросу и финансовой, член комиссий: по запросам и по направлению законодательных предположений. В обеих Думах А.Д. Протопопов получил известность как один из лучших думских ораторов. Весной 1914 г. его избрали младшим (вторым) товарищем председателя Думы подавляющим большинством голосов (203 против 11), причем он был избран «с приветствием и с левой стороны Государственной думы» (Допрос М.В. Родзянко. С. 140).


[Закрыть]. В Думе вообще ему симпатизировали и, между прочим, делегировали вместе с другими для посещения союзных государств[676]676
  Имеется в виду заграничная делегация законодательных учреждений России, которую А.Д. Протопопов возглавил по предложению М.В. Родзянко и по избранию IV Думы. В апреле – июне 1916 г. делегация посетила Норвегию, Швецию, Великобританию, Францию и Италию. О делегации см.: Алексеева И.В. Агония сердечного согласия. Царизм, буржуазия и их союзники по Антанте. 1914–1917. Л., 1990. С. 168–195. В ходе поездки А.Д. Протопопов «очаровал всех членов-дипломатов» и «общественных государственных деятелей заграницей» (Допрос М.В. Родзянко. С. 141).


[Закрыть]. Во время этого путешествия на обратном пути Протопопов имел в Стокгольме какие-то разговоры с немцами, которые были поставлены ему в вину и послужили даже поводом к запросам и объяснениям[677]677
  Возвращаясь в Россию, в июне 1916 г. в Стокгольме А.Д. Протопопов и его коллега по делегации, член Государственного совета по выборам граф Д.А. Олсуфьев, беседовали с сотрудником посольства Германии в Швеции Ф. Варбургом, который изложил германские условия мира. Встреча произошла по инициативе не А.Д. Протопопова, а Д.А. Олсуфьева, разделявшего в годы Первой мировой войны германофильские и пацифистские взгляды. По признанию графа, его «соблазняла мысль побеседовать с настоящим “живым немцем”, только что прибывшим из Германии, чтобы ознакомиться с их тогдашним настроением, но тут же вскоре к нашей “затее” присоединился А.Д. Протопопов». «Спустя несколько часов, – отмечал Д.А. Олсуфьев, – нам было сообщено, что в Стокгольме находится некий господин Варбург, банкир из Гамбурга, который часто ездит в Швецию, и что он с полной готовностью отозвался на мое желание» (Показания графа Д.А. Олсуфьева // ГАРФ. Ф. 1467 (Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства). Оп. 1. Д. 552. Л. 25). После возвращения в Петроград П.Н. Милюков сообщил думцам, что А.Д. Протопопов «держал себя умно и тактично» (Родзянко М.В. Крушение империи. С. 128). Неудивительно, что М.В. Родзянко считал, что А.Д. Протопопов «успешно справился со своей задачей» (Родзянко М.В. Государственная дума и Февральская 1917 г. революция // Архив русской революции. 1922. Т. 6. С. 50). Вплоть до назначения А.Д. Протопопова управляющим МВД думцы не считали стокгольмскую встречу чем-то одиозным. Когда он после возвращения в Петроград рассказал о встрече депутатам, то Дума «удовлетворилась» его объяснениями (Родзянко М.В. Крушение империи. С. 128). Только после назначения А.Д. Протопопова, когда он как министр оказался неприемлемым для оппозиции, стокгольмской встрече было придано значение события, компрометирующего А.Д. Протопопова. Понимая это, Николай II заявил английскому послу Д.У. Бьюкенену 30 декабря 1916 г.: «Господин Протопопов не симпатизирует Германии, и слухи относительно его стокгольмской беседы грубо преувеличены» (Бьюкенен Д.У. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918. М., 2006. С. 234). Следователь ЧСК Г.П. Гирчич, отнюдь не заинтересованный в обелении А.Д. Протопопова, тем не менее пришел к выводу, что «поведение А.Д. Протопопова в эпизоде с Варбургом и то обстоятельство, что он в особую заслугу свою, признанную за ним и при Дворе, ставил удачное отклонение якобы сделанных ему предложений о сепаратном мире с Германией, не дает никаких оснований считать этот эпизод компрометирующим А.Д. Протопопова в каком бы то ни было отношении» (Заключение Г.П. Гирчича. 2 октября 1917 г. // ГАРФ. Ф. 1467 (ЧСК Временного правительства). Оп. 1. Д. 552. Л. 114). Другой член ЧСК, А.Ф. Романов, также свидетельствовал, что «не дало никаких указаний на государственную измену и расследование о заграничной поездке Протопопова» (Романов А.Ф. Указ. соч. С. 27). О стокгольмской встрече см. также: Дякин В.С. Указ. соч. С. 280–282; Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976. С. 187–192; Алексеева И.В. Указ. соч. С. 195–202.


[Закрыть]. Я этого дела вовсе не знаю и потому не решаюсь о нем говорить. Но для отчета о своей поездке и ее результатах Протопопов вызывался в Ставку, где и сделал Государю подробный доклад, содержание которого мне равным образом неизвестно. Понравился ли этот доклад и самая личность Протопопова, я не знаю, но с ним естественно поставить в связь назначение последнего министром внутренних дел[678]678
  По возвращении в Россию А.Д. Протопопов «был рекомендован [министром иностранных дел С.Д.] Сазоновым в Ставку для доклада своей поездки, а с Сазоновым он был в особенно хороших отношениях» (Допрос М.В. Родзянко. С. 142). Встреча А.Д. Протопопова с Николаем II произошла 19 июля 1916 г. в Могилеве, в Ставке верховного главнокомандующего. «Вчера, – писал Николай II Александре Федоровне днем позже, – я видел человека, который мне очень понравился – Протопопов, товарищ председателя Государственной думы. Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного» (Николай II – Александре Федоровне. 20 июля 1916 г. // Переписка Николая и Александры. С. 687).


[Закрыть]. Для всех министров это было совершенной неожиданностью, сам А.А. Хвостов никак этого не предвидел, потому что никакого повода для его увольнения не было; он вовсе не дорожил своим местом, но был прямо обижен, что его уволили, выбросили за дверь sans dire gare[679]679
  без предупреждения (фр.). Во время состоявшегося 10 сентября 1916 г. всеподданнейшего доклада Б.В. Штюрмера Николай II заявил: «Хвостов просил его уволить, так как я обещал, что он будет назначен временно министром внутренних дел. Я нашел ему заместителя – Протопопова». Премьер информировал о решении царя товарища главноуправляющего Собственной его величества канцелярией Н.А. Воеводского. Указы об увольнении А.А. Хвостова и назначении управляющим МВД А.Д. Протопопова Н.А. Воеводский представил Николаю II 15 сентября, а 16 царь их подписал (см.: Куликов С.В. Бюрократическая элита… С. 279).


[Закрыть]. Лица, примазывающиеся ко всякой власти, вроде кн[язя] М.М. Андроникова, объясняли назначение Протопопова тем, чтобы удовлетворить Думу: в министры взяли одного из думцев и, следовательно, если и этот оказался плох, то жаловаться было, по крайней мере, не на кого[680]680
  В ходе всеподданнейшего доклада, состоявшегося 24 июня 1916 г. в Ставке, председатель Думы М.В. Родзянко рекомендовал императору назначить А.Д. Протопопова министром торговли и промышленности, и эту рекомендацию монарх записал в записную книжку (Родзянко М.В. Крушение империи. С. 130). Николай II сообщил Александре Федоровне вскоре после 19 июля 1916 г., т. е. после встречи с товарищем председателя Думы, что «думает назначить его [Протопопова] министром внутренних дел». «Тем более, что я, – подчеркивал император, – всегда мечтал о министре внутренних дел, который будет работать совместно с Думой» (Танеева (Вырубова) А.А. Страницы моей жизни // Верная Богу, царю и Отечеству. А.А. Танеева (Вырубова) – монахиня Мария. СПб., 2005. С. 108). «Государь и императрица думали, – свидетельствовал П.Л. Барк, – что назначение популярного депутата на ответственный министерский пост, в особенности в виду того, что этот депутат был рекомендован председателем Государственной думы, произведет отличное впечатление как среди депутатов, так и в стране. Вместе с тем, государь рассчитывал, что с привлечением Протопопова в состав правительства установятся более близкие отношения между Думой и Советом министров» (Барк П.Л. Воспоминания // Возрождение. 1966. № 179. С. 102). Назначая А.Д. Протопопова, подчеркивала княгиня Л.Л. Васильчикова, «лично государь хотел оказать внимание Государственной думе и уж никак не подозревал, что это назначение будет [ее] членами встречено с недоумением, неодобрением и насмешкой» (Васильчикова Л.Л. Исчезнувшая Россия: Воспоминания. 1886–1919. СПб., 1995. С. 335). Позднее, когда министр внутренних дел подвергался жесточайшей критике со стороны нижней палаты, Николай II признавался Д.У. Бьюкенену 30 декабря 1916 г.: «Я выбрал господина Протопопова из рядов Думы, чтобы им угодить, – и вот мне награда!» (Бьюкенен Д.У. Указ. соч. С. 234). То, что назначение товарища председателя Думы руководителем МВД не понизило, а повысило оппозиционность нижней палаты, вызывало у царя неподдельное удивление. Во время аудиенции, данной М.В. Родзянко 16 ноября 1916 г., когда он заговорил о необходимости увольнения А.Д. Протопопова, Николай II воскликнул: «Да вы же сами мне его рекомендовали» (Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917. Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 161, 162). М.В. Родзянко воспроизвел диалог с Николаем II по поводу А.Д. Протопопова более подробно: «Потрудитесь его удалить». – «Вы сами его рекомендовали». – «Да, рекомендовал, что же делать, но не на то амплуа…». – «Однако, что же, он был товарищем председателя Думы, и Дума его, так сказать, фетишировала?» (Допрос М.В. Родзянко. С. 144). «Чего еще они от меня хотят? – вопрошал император по поводу нападок думцев на бывшего коллегу. – Я взял товарища председателя Государственной думы… Раз он был ими избран, значит, Дума ему доверяла и ценила его. Иностранная пресса в течение его поездки с Милюковым и другими думскими выдвигала его преимущественно. Союзники от него в восторге… Кого мне было еще искать? Они не знают сами, чего хотят!» (Карабчевский Н.П. Что глаза мои видели // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. М., 1991. С. 154–155).


[Закрыть]. Не думаю, чтобы только это хитроумное соображение было причиною назначения. А.Д. Протопопов был, в общем, неглупый человек, с практической сметкой; если бы он сразу не принял какого-то совершенно странного тона, то из него мог выйти министр не хуже многих других. Я уже говорил выше, что в продовольственном деле он исходил из очень правильных оснований. В области экономической он видел спасение в свободном развитии сил, что также было неглупо. В еврейском вопросе он, равным образом, стоял на правильной почве[681]681
  А.Д. Протопопов находил нужным отменить все ограничения для евреев, касающиеся промышленности, торговли и места жительства. Согласно циркуляру управляющего МВД, изданному 18 ноября 1916 г. с полного согласия Николая II, евреи получили разрешение на жительство без регистрации в Москве и городах, не находящихся на театре военных действий. Кроме того, циркуляром предписывалось выдавать евреям промысловые и торговые свидетельства. Намекая на подготовку им, согласно царскому повелению, предоставления евреям равных прав, А.Д. Протопопов писал барону Э. Ротшильду (французскому) 19 января 1917 г.: «Я искренне полагаю, что когда установится спокойствие в Империи моего августейшего повелителя, я смогу следовать его приказам с тем, чтобы дать всем его верноподданным их долю счастья и возможности его получить» (А.Д. Протопопов – Э. Ротшильду. 19 января 1917 г // ГАРФ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 30. Л. 2–3. Оригинал – на фр. яз.). А.Д. Протопопов и управляющий Министерством юстиции Н.А. Добровольский «были склонны» ввести еврейское равноправие «в самом непродолжительном времени». Подготовленный ими проект соответствующего Указа планировалось объявить «на Пасху», т. е. 2 апреля 1917 г. Подробнее см.: Куликов С.В., Трибунский П.А. К истории еврейского вопроса накануне Февральской революции (документы из архива С.Г. Сватикова) // Политическая история России первой четверти XX в. СПб., 2006. С. 238–248.


[Закрыть]. Но тут оказалась другая область, где Протопоповым овладело положительно какое-то затмение. Общественный деятель, никогда не бывший бюрократом, он вдруг стал врагом [общественности], отыскивая в ней непременно революцию и в силу этого преследуя всякое ее проявление. Конус этой общественности он усматривал в Государственной думе, а потому к ней стал вдруг относиться с особым недоверием. Никого так не ненавидят, как ренегатов. Естественно поэтому, что Протопопова возненавидели много больше, чем кого-либо даже из самых завзятых бюрократов[682]682
  В действительности А.Д. Протопопов как руководитель МВД не отказался от осуществления тех положений программы Прогрессивного блока, сторонником которых являлся, будучи в оппозиции, делая исключение только для главного пункта этой программы – немедленного введения парламентаризма если не де-юре («ответственное министерство»), то де-факто («министерство доверия»). Поведение А.Д. Протопопова объяснялось тем, что в парламентаризме радикальные оппозиционеры типа А.И. Гучкова видели лишь этап на пути к низложению Николая II, а потому бывший политический друг лидера октябристов находил образование, причем именно во время войны, «министерства доверия» или «ответственного министерства» весьма опасным. Установление парламентаризма, по мнению А.Д. Протопопова, начав цепную реакцию, ведущую к дальнейшей внутренней дестабилизации, открыло бы двери революции. Подразумевая «министерство доверия» и «ответственное министерство», он говорил в конце декабря 1916 г. сотруднику «Нового времени» Я.Я. Наумову: «Это прямой путь к повторению того, что было во Франции в 1789 г. до proces de la reine (процесса королевы. – С.К.) включительно» (Последний министр старого правительства // Новое время. 1917. № 14731. 19 марта). А.Д. Протопопов, показывал его телохранитель, исходил из того, что «одним ответственным министерством страна не удовлетворится <…>, последуют и другие требования и таким образом учреждение ответственного министерства кончится революцией» (Протокол допроса Р.Ю. Пиранга // ГАРФ. Ф. 1467 (ЧСК Временного правительства). Оп. 1. Д. 39. Л. 21 об.).


[Закрыть]. Но этого мало: Протопопов стал афишировать перед всеми и каждым свою какую-то необыкновенную привязанность к Государю и расположение к себе Государя. Все это изображал в идиллических красках, причем вся ответственность за действия Протопопова, слепого будто бы орудия монарха, перелагалась на последнего, что было уже совершенно непристойно.

У Родзянко собрались однажды вечером видные члены Думы – Милюков, Шингарев и другие – и вот перед ними Протопопов изливал все эти чувствования[683]683
  А.Д. Протопопов не терял надежды на соглашение с оппозицией и попросил М.В. Родзянко устроить ему совещание с членами Сеньорен-конвента IV Государственной думы. Совещание состоялось 19 октября 1916 г. на квартире председателя Думы. Его участниками стали также секретарь Думы И.И. Дмитрюков, кадеты П.Н. Милюков и А.И. Шингарев, прогрессист Б.А. Энгельгардт, октябристы граф Д.П. Капнист и В.И. Стемпковский, земец-октябрист Н.В. Савич, члены Фракции центра Н.Д. Крупенский и Д.Н. Сверчков и прогрессивные националисты Д.Н. Чихачев и В.В. Шульгин. А.Д. Протопопов заявил: «Я сам член Думы и привык работать с Думой. Я был и останусь другом Думы». Вместе с тем он отмежевался от тех оппозиционеров, которые участвовали в заговоре против Николая II. «Вы, – заявил он, – хотите потрясений, перемены режима – но этого вы не добьетесь, тогда как я понемногу, кое что могу сделать» (Совещание членов Прогрессивного блока с А.Д. Протопоповым, устроенное на квартире М.В. Родзянко. 19 октября 1916 г. // Блок А.А. Последние дни императорской власти. Пг., 1921. С. 144, 148, 154). Однако позиция А.Д. Протопопова не встретила понимания у участников совещания, которые информацию о нем использовали для дискредитации управляющего МВД. Н.Н. Покровский показывал: «Потом мы узнали о его [Протопопова] посещении Родзянко. Вы знаете, тогда ходила по рукам стенограмма, – хотя, мне кажется, невероятно, чтобы это была стенограмма, потому что она так коротка и изображает такой длинный разговор; по-видимому, это было сокращение. Это стало известно, и вот тогда у всех, кто смотрел на Протопопова иначе, мнение о нем очень повернулось» (Показания Н.Н. Покровского. С. 356). Сам М.В. Родзянко показывал, имея в виду А.Д. Протопопова: «Делал он попытки примирения с Думой у меня на квартире. Это тоже по рукам ходило – протокол, записанный Милюковым» (Допрос М.В. Родзянко. С. 144).


[Закрыть]. Этот разговор был зафиксирован стенографически, и краткое извлечение наиболее ярких мест распространялось среди публики во множестве экземпляров. Была еще и третья мысль у Протопопова, которая, по-моему, послужила причиною того, что никаких серьезных мер для борьбы с надвигавшеюся революцией им своевременно принято не было, несмотря на все его восклицания о революционном движении, которое он видел не там, где оно действительно происходило. Это было убеждение в безбрежности правительственных сил. Секретарь его В.В. Граве рассказывал мне, что, едучи однажды в Ставку, Протопопов говорил ему: «Друг мой (он всегда был очень нежен), Вы не поверите, какими громадными силами располагает правительство, ничто с ним не справится!» Но если это так, то тем удивительнее, что он, Протопопов, этих сил вовсе не сумел использовать. В общем, тут была какая-то мания величия и всемогущества, которых в действительности совершенно не было. Я даже допускаю, что А.И. Шингарев был прав, когда говорил мне про Протопопова: «Верьте мне, для нас, медиков, это совершенно несомненно, Протопопов страдает прогрессивным параличом мозга». И вот какому человеку вверено было управление всею внутренней политикой России[684]684
  Версия о сумасшествии А.Д. Протопопова как результате прогрессивного паралича возникла уже после его назначения управляющим МВД. Летом 1915 г. на вопрос министра торговли и промышленности князя В.Н. Шаховского фактическому премьеру А.В. Кривошеину, как он смотрит на А.Д. Протопопова, «Александр Васильевич, – вспоминал князь, – рассыпался в самых горячих похвалах, отметил его хорошее положение в Думе, в качестве товарища председателя Думы, познания в торгово-промышленных областях» (Шаховской В.Н. Указ. соч. С. 79–80). Будущий главноуправляющий государственным здравоохранением лейб-хирург Г.Е. Рейн, общавшийся с А.Д. Протопоповым в июле 1916 г., вспоминал: «Своими оживленными и интересными рассказами о заграничном путешествии товарищ председателя Государственной думы произвел на меня самое выгодное впечатление. Признаков психической ненормальности в нем тогда не замечалось. Напротив, в его интересных повествованиях и манере говорить проявлялся чарующий талантливый человек» (Рейн Г.Е. Из пережитого. 1907–1918: В 2 т. Берлин, б.г. Т. 2. С. 86). Сам Н.Н. Покровский до и сразу после назначения А.Д. Протопопова относился к нему положительно. «Протопопов, – вспоминал Н.Н. Покровский, – появился в Совете министров с обычной своей живостью, любезностью, – если хотите, внешнею привлекательностью манер, и в первую минуту никакого дурного отношения к нему не было. Напротив, думали, что что-нибудь выйдет» (Показания Н.Н. Покровского. С. 355). Показательно, что до и в первые недели после назначения А.Д. Протопопова управляющего МВД оценивали положительно и другие министры, которые впоследствии стали оценивать его резко отрицательно. «С Протопоповым у меня такие отношения, – писал министр народного просвещения граф П.Н. Игнатьев своему товарищу В.Т. Шевякову 21 сентября 1916 г., – что, думается, никаких трений и недоразумений между нами быть не должно. Не знаю, справится ли он со своей тяжелой задачей, но это человек, с которым приятно иметь дело и обо всем можно договориться» (П.Н. Игнатьев – В.Т. Шевякову. 21 сентября 1916 г. // РГИА. Ф. 1129 (В.Т. Шевяков). Оп. 1. Д. 107. Л. 32–32 об.). «Протопопова, – сообщал министр земледелия граф А.А. Бобринский дочери 22 сентября, – я знаю хорошо и давно; вместе провели 5 лет в Третьей Государственной думе. Это очень ловкий, изворотливый и много-много про всех и про вся знающий человек» (А.А. Бобринский – Д.А. Шереметевой. 22 сентября 1916 г. // РГИА. Ф. 899 (графы Бобринские). Оп. 1. Д. 150. Л. 13). М.В. Родзянко даже после Февральской революции утверждал, имея в виду компетентность А.Д. Протопопова в области торговли и промышленности: «Это человек с большими знаниями, умный и чрезвычайно грамотный в этом деле. Сам промышленник, много изучал это дело, очень толковый» (Допрос М.В. Родзянко. С. 142). Будучи министром, А.Д. Протопопов, указывал его недоброжелатель из числа руководителей МИД и друг Н.Н. Покровского В.Б. Лопухин, «не проявлял признаков такого острого умопомешательства, что требовалась горячечная рубашка. Особенно резкой перемены в состоянии здоровья не последовало» (Лопухин В.Б. Записки бывшего директора Департамента Министерства иностранных дел. СПб., 2008. С. 284). Более того, по наблюдениям товарища обер-прокурора Синода князя Н.Д. Жевахова, А.Д. Протопопов «был человеком блестящих способностей и дарований и лучше всех прочих министров понимал содержание политического момента» (Жевахов Н.Д. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода: В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 178). В январе 1917 г. «своей твердостью, решимостью и религиозным настроением» А.Д. Протопопов произвел на хозяйку религиозно-политического салона графиню С.С. Игнатьеву «самое отрадное и утешительное» впечатление. Она, доносил Л.К. Куманин председателю Совета министров князю Н.Д. Голицыну, «искренно негодует всем вздорным слухам о его “расслабленности и болезни”». Графиня полагала, что А.Д. Протопопов «очень бодр, моложав и свеж на вид» (Донесения Л.К. Куманина из Министерского павильона Государственной думы, декабрь 1911 – февраль 1917 г. // Вопросы истории. 2000. № 4/5. С. 22). После Февральской революции ЧСК Временного правительства не нашла у А.Д. Протопопова признаков прогрессивного паралича. «Я знаю, что о Протопопове говорили, будто он страдает прогрессивным параличем, – писал член ЧСК сенатор С.В. Завадский. – Правда ли это, мне судить трудно. Однако, на мой взгляд, ни в речи, ни в поведении последнего царского министра внутренних дел не было видимых признаков этой страшной болезни» (Завадский С.В. На великом изломе: (Отчет гражданина о пережитом в 1916–1917 гг.). Под знаком Временного правительства // Архив русской революции. 1923. Т. 11. С. 65). Согласно решению ЧСК от 6 сентября 1917 г., А.Д. Протопопова подвергли медицинскому обследованию, которое выявило у него дегенеративную психику и душевное расстройство «в форме депрессивной фазы маниакально-депрессивного психоза», что стало «лишь повторным обострением давно существовавшего у Протопопова душевного недуга – циклотомии» (Лукоянов И.В. Наказанные без вины: Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства и ее подследственные // Власть, общество и реформы в России в XIX – начале XX в.: исследования, историография, источники. СПб., 2009. С. 235). Однако данный диагноз поставили по инициативе товарища председателя Комитета помощи политическим заключенным (Политического Красного Креста) М.А. Рысс, чтобы обеспечить освобождение А.Д. Протопопова из Петропавловской крепости и перевод его в лечебницу для нервнобольных, отличавшуюся более свободным режимом (Протопопов А.Д. Предсмертная записка. Август 1918 г. // Голос минувшего на чужой стороне. 1926. № 2. С. 168). Суд, состоявшийся 30 октября, постановил: А.Д. Протопопов был психически здоров и когда являлся министром, и на момент вынесения судебного вердикта (Лукоянов И.В. Указ. соч. С. 235). Общавшемуся с экс-министром в конце 1917 – начале 1918 г. П.Я. Рыссу, мужу М.А. Рысс, А.Д. Протопопов запомнился как «удивительный рассказчик» (Рысс П.Я. [Предисловие] // Протопопов А.Д. Указ. соч. С. 168).


[Закрыть].

Но этим «чехарда» не окончилась. Министр юстиции, почтенный А.А. Макаров был также внезапно заменен сенатором Н.А. Добровольским[685]685
  Это произошло 20 декабря 1916 г., поскольку А.А. Макаров отказался от прекращения дел генерала В.А. Сухомлинова и И.Ф. Манасевича-Мануйлова, которых Николай II считал невиновными. Впрочем, Н.А. Добровольский убедил императора не прекращать упомянутые дела. Подробнее см.: Куликов С.В. Бюрократическая элита… С. 293, 302–303.


[Закрыть]. Последний был в свое время гродненским губернатором и понравился, видимо, Государю во время охот в Беловежской пуще[686]686
  «С 1900 г., – показывал Н.А. Добровольский ЧСК Временного правительства, – я был камергером, а с 1906 г. – егермейстером Высочайшего двора. В более близких отношениях к семье царской я стал за время служения в Гродненской губернии. При посещении Беловежья я находился безотлучно при них. Я был приглашаем также и на все охоты в самом интимном кругу. Каждый день мы охотились вместе, вместе завтракали, обедали и вечером присутствовали на осмотре выставки убитых за день зверей. За эти пребывания я особо близко познакомился с великим князем Михаилом Александровичем» (Объяснения бывшего управляющего Министерством юстиции Н.А. Добровольского, данные им Верховной следственной комиссии 12 апреля 1917 г. // Звегинцев А.Г., Орлов Ю.Г. Неизвестная Фемида. Документы, события, люди. М., 2003. С. 210).


[Закрыть]. Его назначили затем обер-прокурором Первого департамента Сената[687]687
  Первый департамент Сената – подразделение Сената, которое существовало с 15 декабря 1763 г. по 22 ноября 1917 г., возглавлялось обер-прокурором и состояло из нескольких сенаторов, назначавшихся императором. Ведал надзором за местным управлением и являлся высшим органом административной юстиции. Занимался обнародованием законов, указов и повелений и доставлением их на места и наблюдением за точным исполнением этих актов.


[Закрыть], где он проявил очень ленивую деятельность. Но, вместе с тем, ходили слухи, что в другой области – мздоимства – он оказался далеко не ленив[688]688
  «Добровольский обвинялся во взяточничестве, – вспоминал член президиума ЧСК Временного правительства А.Ф. Романов, – но все первоначально выдвигавшиеся против него улики были на следствии решительным образом опровергнуты» (Романов А.Ф. Указ. соч. С. 9).


[Закрыть]. Назначенный после того сенатором, он вошел в доверие к великому князю Михаилу Александровичу и сделался его правой рукой в деле образования еще одного комитета, Георгиевского, для попечения о георгиевских кавалерах, которому старался придать значение высшего, чуть не законодательного учреждения[689]689
  Проект Положения о состоящем под председательством великого князя Михаила Александровича Георгиевском комитете Н.А. Добровольский провел в декабре 1915 г. через Верховный совет по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и павших воинов, где проект получил одобрение его председательницы Александры Федоровны (Объяснения бывшего управляющего Министерством юстиции Н.А. Добровольского. С. 212). Тогда же проект был прислан военному министру генералу А.А. Поливанову для представления его на высочайшее утверждение, которое последовало 17 января 1916 г. Согласно Положению, Георгиевский комитет имел целью попечение о лицах, награжденных орденом Св. Георгия, георгиевским оружием и георгиевскими медалями, а также о неимущих семьях этих лиц и изыскание средств для их призрения (см.: Поливанов А.А. Девять месяцев во главе Военного министерства (13 июня 1915 – 15 марта 1916 г.) // Вопросы истории. 1994. № 9. С. 137). Георгиевский комитет занимался также устройством санаториев и больниц для георгиевских кавалеров. При нем функционировали несколько комиссий, которые организовывали театральные спектакли и концерты в санаториях, занимались сбором стихов, рассказов и воспоминаний о войне, устраивали выставки и собирали материалы для создания Музея трофеев Великой войны. Н.А. Добровольский стал вице-председателем Георгиевского комитета и его фактическим руководителем.


[Закрыть]. Назначение Добровольского на место честного и безупречного Макарова вызвало прямой ропот в обществе.

Наконец, было одно уже совершенно невозможное назначение – Раева на должность обер-прокурора Св. Синода[690]690
  Н.П. Раев заменил А.Н. Волжина на посту обер-прокурора Синода 30 августа 1916 г. Святейший правительствующий Синод – высший коллегиальный государственный орган по делам Русской православной церкви. Учрежден вместо патриаршества 25 января 1721 г. Синод образовывали 4 – 10 представителей черного духовенства (архиереев и архимандритов), из которых часть присутствовала постоянно, а часть приглашалась поочередно. Белое духовенство было представлено императорским духовником и протопресвитером армии и флота. Связь между церковью и государством осуществлял назначавшийся императором обер-прокурор Синода – должность, учрежденная 11 мая 1722 г. и в течение XIX в. приобретшая министерский статус. Фактически обер-прокурор являлся министром по делам Русской православной церкви, поскольку с 29 марта 1835 г приглашался на заседания Комитета министров, а с 19 октября 1905 г. являлся членом Совета министров как объединенного правительства. Делопроизводство Синода обеспечивала его Канцелярия, оформлявшая синодальные решения в виде журналов заседаний и указов. В состав Синода входили также Канцелярия обер-прокурора, Учебный комитет, Училищный совет, Хозяйственное управление, Контроль, Страховой отдел Духовного ведомства (с 1910 г.) и Комитет по делам епархиальных свечных заводов (с 1911 г.). В связи с восстановлением патриаршества должность обер-прокурора упразднена 5 августа 1917 г., Синод – 20 января 1918 г.


[Закрыть]. Сын митрополита Палладия Раев в силу этого был близок к высшей церковной иерархии[691]691
  Н.П. Раев был первым за всю 200-летнюю историю Синода обер-прокурором, который непосредственно происходил из духовного сословия, а потому считался знатоком нужд православного духовенства.


[Закрыть]. С другой стороны, как основатель Раевских курсов[692]692
  Согласно высочайшему повелению 3 декабря 1905 г., Н.П. Раев основал в Петербурге и возглавил в качестве директора Высшие женские историко-литературные и юридические курсы (Вольный женский университет Н.П. Раева) – частный женский вуз с историко-литературным и юридическим факультетами. На них дозволялось принимать девушек иудейского вероисповедания, и хотя еврейки, учившиеся в подобных учебных заведениях, не имели права жительства в столице, Н.П. Раев устроил для своих курсов исключение из этого правила. Обучение на курсах началось осенью 1906 г. В 1913 г. Н.П. Раев добился также от Министерства народного просвещения, чтобы выпускницы историко-литературного факультета допускались к экзаменам в испытательных комиссиях наравне с выпускниками университетов, что давало девушкам право на преподавание в старших классах женских гимназий. Курсы Н.П. Раева считались одним из лучших частных женских вузов в России, в том числе и потому, что ему удалось обеспечить для них выдающийся состав преподавателей, который, очевидно, отражал политические взгляды Раева – многие из преподавателей курсов были членами Конституционно-демократической партии. Во всяком случае, в 1911 г. состоявшийся тогда съезд Объединенного дворянства «уличил» его в принадлежности к кадетской партии (см.: Объединенное дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. 1906–1916 гг.: В 2 т. М., 2001. Т. 2, кн. 2. С. 251). О курсах Н.П. Раева см.: Лaппo-Данилевский К.Ю. О преподавании Вячеслава Иванова на Курсах Н.П. Раева // Русская литература. 2011. № 4. С. 66–79; Cohn R., Russel J. Высшие женские историко-литературные курсы Н.П. Раева. Б.м., 2013.


[Закрыть], женатый на курсистке[693]693
  Второй женой Н.П. Раева была С.Г. Бедюх, на которой он женился в 1908 г.


[Закрыть], он как будто примыкал к ученым кругам. Но что это была за фигура! Красный, старый, в парике, отстававшем от головы, с крашеными волосами и бородой, с голосом заштатного протоиерея, он производил высоко комическое впечатление. Даже А.С. Стишинский, и тот не мог удержаться от смеха при его виде. «Такого еще не было», – говорил он. И это был докладчик у Государя по делам православной церкви. Естественно, что даже в Совете министров его заявления вызывали отрицательное отношение. Я помню предположенную им апологию митрополита Питирима. Это было нечто совершенно несуразное.

Итак, к осени 1916 года состав Совета министров оказался во много раз слабее, чем в начале этого года. Стоит сопоставить имена министров: Сазонов – Штюрмер, Поливанов – Шуваев, Хвостов – Протопопов, Макаров – Добровольский, Наумов – граф Бобринский, Волжин – Раев. На местах остались пока только граф Игнатьев, князь Шаховской, Григорович, Барк, Трепов и я.

Общественное мнение пришло в совершенную безнадежность, а тут еще рядом шла и росла распутинская легенда. Я с этой историей совершенно не знаком и лично Распутина совершенно не видел. Жена моя видела его, кажется, два раза у своей тетки Софьи Васильевны Рыковой еще в те времена, когда Распутин явился впервые в Петербурге в виде простого странника и не имел никакого доступа ко Двору[694]694
  Г.Е. Распутин впервые появился в Петербурге в 1904 г.


[Закрыть]. Тогда жена вынесла из этих встреч – раз на улице, а другой раз в квартире тетки – очень неприятное впечатление. По многим отзывам, по характеру дела, возбужденного против Распутина в Тобольской духовной консистории, которое дал мне прочесть С.А. Панчулидзев, по характеристике, данной Гофштетером в ненапечатанной им статье о хлыстовщине, можно думать, что у Распутина было много общего с хлыстовской сектой[695]695
  Когда дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков заговорил с Николаем II о скандальной репутации Г.Е. Распутина, монарх заявил: «Все то, что вы мне говорите, я слышу уже много лет. П.А. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространяемых слухов подтверждения не получил» (Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 144). Сенатор С.П. Белецкий показывал, что установить несомненную принадлежность Г.Е. Распутина к секте хлыстов «на основании фактических и к тому же проверенных данных не удалось» (Показания С.П. Белецкого // Падение царского режима. М.; Л., 1925. Т. 4. С. 505). В 1912 г. тобольский епископ Алексий, изучив заведенное в 1907 г. Тобольской духовной консисторией дело о принадлежности Г.Е. Распутина к упомянутой секте, пришел к выводу, что оно заведено «без достаточных к тому оснований», и, со своей стороны, признал старца «православным христианином, человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается». По инициативе Алексия в ноябре 1912 г. Тобольская консистория дело о хлыстовстве Г.Е. Распутина прекратила (Г.Е. Распутин глазами официальных властей // Русское прошлое. 1996. Кн. 6. С. 137, 138). Не считали старца хлыстом и независимые эксперты. В том же 1912 г. крупнейший специалист по сектантству В.Д. Бонч-Бруевич по просьбе Канцелярии обер-прокурора Синода путем личного общения с Г.Е. Распутиным исследовал его на предмет принадлежности к какой-либо секте. «У Бонч-Бруевича, – вспоминал генерал А.С. Лукомский, – сложилось убеждение, что Распутин ни к одной из сект не принадлежал; что он даже плохо разбирается в сектах, зная о них очень поверхностно» (Лукомский А.С. Очерки из моей жизни: Воспоминания. М., 2012. С. 292). Более того, по итогам своего исследования В.Д. Бонч-Бруевич опубликовал статью, в которой писал, что «Г.Е. Распутин-Новых является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом» (Ляндрес С.М., Смолин А.В. Комментарии к публикации «А.И. Гучков рассказывает…» // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 195). Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, по свидетельству ее следователя В.М. Руднева, также пришла к отрицательному выводу по этому вопросу. Приглашенный ею профессор кафедры сектантства Московской духовной академии И.М. Громогласов ознакомился «со всем следственным материалом» относительно Г.Е. Распутина и «не нашел никаких указаний на принадлежность его к хлыстам». Изучив тексты, написанные старцем по религиозным вопросам, профессор «также не усмотрел никаких признаков хлыстовства» (Руднев В.М. Правда о царской семье и «темных силах» // Святой черт. Тайна Григория Распутина. Воспоминания. Документы. Материалы Следственной комиссии. М., 1990. С. 284). Другой член ЧСК, А.Ф. Романов, отмечал, что главный источник по хлыстовству Г.Е. Распутина – книга «Святой черт», написанная С.М. Труфановым, другом старца, ставшим в 1912 г. его смертельным врагом, – «была проверена Комиссией документально и оказалась наполненной вымыслом» (Романов А.Ф. Указ. соч. С. 20). Что касается И.А. Гофштеттера, то хлыстовство Г.Е. Распутина отрицал и он (см.: Показания А.Д. Протопопова // Падение царского режима. М.; Л., 1925. Т. 4. С. 9).


[Закрыть]. Как проник он в высшие придворные сферы, я этого не знаю[696]696
  Г.А. Распутин был представлен Николаю II и Александре Федоровне в ноябре 1905 г. великими княгинями Анастасией и Милицей Николаевнами, которые считали своего протеже святым.


[Закрыть]. Но к тому времени, о котором я теперь пишу, и даже значительно раньше его значение было, по-видимому, очень велико. По фотографиям это был простой, довольно противного вида мужик, но с замечательно проницательным, резким взором, которым он гипнотизировал своих почитательниц. Последние были своего рода кликуши: они его сопровождали, распоряжались его приемами, вели при нем секретарскую часть. Говорят, будто бы в приемной его была всегда масса посетителей. Их он посылал со своими безграмотными письмами к разным министрам и другим влиятельным лицам[697]697
  Большое количество посетителей Г.Е. Распутин стал принимать только после того, как 1 мая 1914 г. поселился в квартире № 20 во флигеле дома № 64 на Гороховой улице в Петербурге (Петрограде) (см.: Постановление следователя ЧСК Временного правительства Ф.П. Симсона. 1 ноября 1917 г. // Искендеров А.А. Указ. соч. С. 289). «Распутин из особых источников получал на свое содержание, кажется, двенадцать тысяч в год, – сообщал А.Ф. Романов. – Комиссией не установлено, чтобы он за свое содействие в делах брал деньги, но имелись указания, что окружавшие Распутина брали за его записочки. “Милай, дорогой, сделай ты этому человеку то-то”, писал Распутин министрам и другим влиятельным лицам, но к чести многих из них надо сказать, записки эти очень часто не имели никакого успеха» (Романов А.Ф. Указ. соч. С. 24).


[Закрыть]. Я знаю три таких случая, и все три неудачных. Раз он направил к А.А. Хвостову, тогда еще министру юстиции, какого-то нотариуса. Хвостов пристыдил последнего, что он пользуется подобной протекцией[698]698
  В действительности А.А. Хвостов принял не ялуторовского нотариуса Г.И. Патушинского, земляка старца, а жену нотариуса, Елену Патушинскую, которая, предъявив письмо Г.Е. Распутина, просила перевести ее мужа нотариусом в Москву. Назначение нотариусов по закону принадлежало старшим председателям судебных палат по представлениям председателей соответствующих окружных судов и не имело никакого отношения к министру юстиции. Между тем председатель Московского окружного суда Д.Д. Иванов, которого жена ялуторовского нотариуса посетила ранее, отказался представить его в столичные нотариусы, а старший председатель Московской судебной палаты сенатор С.А. Линк не захотел назначить ее мужа без такого представления. Это и привело к обращению просительницы к помощи старца, чью письменную просьбу А.А. Хвостов проигнорировал. Позднее, 10 ноября 1916 г., в приемный день, к министру юстиции явился сам старец, однако А.А. Хвостов не стал принимать его вне очереди, и Г.Е. Распутин, заявив, что «ждать ему некогда», ушел. Однако он вернулся к окончанию общего приема, причем А.А. Хвостов принял старца стоя, не подал ему руки и не предложил сесть. На просьбу Г.Е. Распутина А.А. Хвостов ответил, что «назначение нотариусов не касается министра», и прекратил разговор, хотя старец указал, будто «в жене нотариуса принимает живое участие императрица». Жена нотариуса добилась лишь того, что ее мужа старший председатель Одесской судебной палаты Е.Н. Хлодовский перевел нотариусом в Одессу (см.: Завадский С.В. На великом изломе. (Отчет гражданина о пережитом в 1916–1917 гг.) // Архив русской революции. 1923. Т. 8. С. 41, 42; Александра Федоровна – Николаю II. 10 ноября 1915 г. // Переписка Николая и Александры. С. 375). Впрочем, вскоре после перевода в Одессу Г.И. Патушинский застрелился (Постановление следователя ЧСК Временного правительства Ф.П. Симсона. 1 ноября 1917 г. // Искендеров А.А. Указ. соч. С. 289). Показательно, что действия А.А. Хвостова, Д.Д. Иванова и С.А. Линка не имели для них отрицательных последствий, а Е.Н. Хлодовский повышения не получил.


[Закрыть]. Другой раз сам Распутин пробовал лично обратиться с просьбой к А.Н. Наумову. Наумов, несмотря на настояние своего секретаря, велел ему сказать, что у него есть приемные часы, в которые Распутин и может явиться, если желает. Распутин, действительно, и явился, и Наумов принял его не отдельно, а в общем зале, вместе с прочими, стоя и очень сухо. Уходя, Распутин будто бы в передней показывал кулаки и говорил, что Наумов его попомнит[699]699
  Г.Е. Распутин пришел к А.Н. Наумову в Министерство земледелия 21 января 1916 г., заявив секретарю министра о своем желании, чтобы А.Н. Наумов принял его сегодня же, в пять вечера, однако министр отказал старцу и объяснил через секретаря, что Г.Е. Распутин может прийти к нему в приемный день, т. е. завтра. Секретарь сообщил А.Н. Наумову, что после такого ответа старец «обиделся». Тем не менее 22 января Г.Е. Распутин явился на общий прием, во время которого министр подошел к нему только после того, как обошел в приемном зале предыдущих просителей. «Я в упор на него посмотрел, – записал тогда А.Н. Наумов в дневнике. – Он опустил глаза. Я чувствовал, что его поборол… Чувство гадливости. Впечатление я произвел на всех сильное. Все восхваляли мое гражданское мужество – для меня это было отвратительно!» (Показания А.Н. Наумова. 8 апреля 1917 г. // Падение царского режима. М.; Л., 1924. Т. 1. С. 407). Поведение А.Н. Наумова по отношению к Г.Е. Распутину также никак не отразилось на положении министра.


[Закрыть]. Я также удостоился получения письма от Распутина, где он каракулями и крайне безграмотно, начиная словами «Милой, дорогой», извиняясь за беспокойство и в довольно пристойной форме (на «Вы», а не на «ты») просил разобрать дело подателя, чиновника какой-то контрольной палаты, будто бы преследуемого своим начальством. Я пристыдил этого чиновника, что он позволил себе обратиться к такой протекции, потому что каждый служащий имеет право без всякой рекомендации просить о справедливости. Выслушав затем его просьбу, помимо письма Распутина, я велел ее расследовать; расследование показало, что этот господин был пьяница и бездельник; и тогда я распорядился о совершенном его увольнении от службы. Но, говорят, будто бы в других случаях протекция Распутина имела успех. Утверждают, что даже некоторые министры к нему ездили и искали его расположения. Не берусь сказать, правда это или нет. Особенно велико было, будто бы, его влияние в духовном ведомстве: перемещение петроградского митрополита Владимира в Киев и назначение на его место Питирима приписывали Распутину[700]700
  «Много было разговоров и о митрополите Питириме, будто бы назначенном тем же Распутиным, – писала А.А. Вырубова. – Государь познакомился с ним в 1914 г. во время посещения Кавказа. Митрополит Питирим был тогда экзархом Грузии. Государь и Свита были очарованы им, и когда мы в декабре встретились с государем в Воронеже, я помню, как государь говорил, что предназначает его при первой перемене митрополитом Петроградским. Сейчас же после его назначения начали кричать о близости митрополита Питирима к Распутину, тогда как, по правде сказать, они были только официально знакомы» (Танеева (Вырубова) А.А. Указ. соч. С. 111). Экзархом Грузии Питирим стал по рекомендации кавказского наместника графа И.И. Воронцова-Дашкова (Письма И.И. Воронцова-Дашкова Николаю Романову (1905–1915 гг.) // Красный архив. 1928. Т. 26. С. 121, 123; Постановление следователя ЧСК Временного правительства Ф.П. Симсона. 1 ноября 1917 г. // Искендеров А.А. Указ. соч. С. 366). Как церковный деятель Питирим производил впечатление «очень умного человека, резко выделявшегося из общего уровня наших иерархов» (Крыжановский С.Е. Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи. СПб., 2009. С. 144).


[Закрыть]. Ему приписывали даже влияние в таких общих вопросах, как отмена винной монополии[701]701
  Г.Е. Распутин действительно являлся сторонником установления сухого закона и отмены винной монополии, что, однако, произошло помимо него.


[Закрыть] и др. Опять-таки, повторяю, фактов, подтверждающих все эти рассказы, у меня нет.

Сам Распутин, как грубый мужик, под пьяную руку – а пьянствовал он немало – цинически хвастал своим значением. В.Н. Коковцов, со слов зятя своего В. Н. Мамантова, который издавна знал Распутина, рассказал мне, что последний, напившись в каком-то кабаке и хвастаясь своей властью, принял самую неприличную позу и кричал: «Кто супротив этого документа что может!»[702]702
  По-видимому, речь идет об обвинении Г.Е. Распутина в скандальном поведении в ресторане «Яр» 26 марта 1915 г., во время посещения им Москвы. В донесении начальника Московского охранного отделения полковника А.П. Мартынова от 1 апреля 1915 г. о посещении Распутиным «Яра» было сказано кратко, а потому в середине мая противник старца, товарищ министра внутренних дел генерал В.Ф. Джунковский, вызвал московского градоначальника генерала А.А. Адрианова и заслушал его личный доклад, посвященный поездке Г.Е. Распутина. По приказанию В.Ф. Джунковского 27 мая А.А. Адрианов послал товарищу министра более подробный, впрочем «без номера и без числа», рапорт пристава 2-го участка Сущевской части Москвы о происшествии в ресторане «Яр», однако не решился написать что-либо от себя (см.: Джунковский В.Ф. Воспоминания: В 2 т. М., 1997. Т. 2. С. 553). Пассивность А.А. Адрианова объяснялась, очевидно, тем, что, как установил градоначальник, «никакой неблагопристойности» в ресторане «Яр» Г.Е. Распутин «не производил» (Показания С.П. Белецкого. С. 151). Тем не менее 31 мая В.Ф. Джунковский отправил А.П. Мартынову телеграмму: «Вашем докладе от 1 апреля нет подробностей пребывания у “Яра”. Донесите». А.П. Мартынов послал донесение 5 июня, причем в сопроводительном письме сообщил, что во время пребывания Г.Е. Распутина в «Яре» хозяин ресторана уверял его посетителей: человек, выдающий себя за старца, «не настоящий Распутин, а кто-то другой, кто нарочно себя им назвал» (Распутин в Москве в 1915 г. (Из дел московской «охранки») // Утро России. 1917. 9 марта. № 66). В конце июня 1915 г. Николай II и Александра Федоровна поручили флигель-адъютанту Н.П. Саблину расследовать дело о скандале в «Яре», однако сведений, порочащих Г.Е. Распутина, это расследование не дало (Допрос генерала В.Ф. Джунковского // Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 105, 109).


[Закрыть] Распространяли рассказы, будто Распутин допускается в комнаты великих княжон, даже когда они раздеты[703]703
  Подобные слухи исходили от воспитательницы великих княжон фрейлины С.И. Тютчевой. «Приехав как-то раз в Москву, – вспоминала А.А. Вырубова, – я была огорошена рассказами моих родственников, князей Голицыных, о царской семье, вроде того, что “Распутин бывает чуть ли не ежедневно во дворце, купает великих княжен и т. д.”, говоря, что слышали это от самой Тютчевой. Их величества сперва смеялись над этими баснями, но позже государю кто-то из министров сказал, что надо обратить внимание на слухи, идущие из Дворца». В результате С.И. Тютчева получила отставку, но зато в глазах московского общества «прослыла “жертвой Распутина”» (Танеева (Вырубова) А.А. Указ. соч. С. 79). Как установила ЧСК, по словам А.Ф. Романова, «все россказни о неприличном поведении Распутина в спальне великих княжен – сплошная ложь; он никогда там и не бывал» (Романов А.Ф. Указ. соч. С. 19).


[Закрыть], что горничные и даже фрейлины принуждаются уступать его грязным поползновениям[704]704
  Когда слух об изнасиловании Г.Е. Распутиным няни царских детей дошел до Николая II, он немедленно приказал произвести дознание. «Выяснилось, что молодую женщину, – вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, – действительно застали в постели – но с казаком из Императорского конвоя» (Воррес Й. Последняя великая княгиня // Ден Л. Подлинная царица. Воррес Й. Последняя великая княгиня. М., 1998. С. 295). Интимные отношения фрейлины А.А. Вырубовой с Г.Е. Распутиным общественному мнению представлялись абсолютно бесспорными. Однако произведенное в мае 1917 г. по инициативе ЧСК Временного правительства медицинское освидетельствование поклонницы старца установило «с полной несомненностью, что госпожа Вырубова девственница» (Руднев В.М. Указ. соч. С. 292). Согласно мнению Р. Пайпса, «любовные подвиги», приписываемые Г.Е. Распутину, «были более чем сомнительны». Известный хирург Р.Р. Вреден, осматривавший Г.Е. Распутина в 1914 г., «нашел детородные органы пациента в состоянии, которое наблюдается у весьма пожилых людей, что заставило врача усомниться в его способности вообще вести половую жизнь» (Пайпс Р. Русская революция: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 292). «“Я бесстрастен, – признавался сам Г.Е. Распутин. – Бог мне за подвиги дал такой дар. Мне прикоснуться к женщине, али к чурбану, все равно”. Старец, поэтому, был уверен, что “баба, прикоснувшись меня, освобождается от блудных страстей”» (Илиодор (Труфанов С.И.) Святой черт (Записки о Распутине). М., 1917. С. 37).


[Закрыть], что сама императрица чуть ли не молится на него и т. д. Рассказы о нем ходили в то время по городу самые невероятные. Вспомним исторические аналогии, всю ту массу лживых историй, скандалов, которые взводились на французскую королеву Марию Антуанетту перед самой революцией[705]705
  Накануне Французской революции 1789 г. получили распространение слухи, способствовавшие дискредитации королевы Марии Антуанетты и, косвенно, монархии Бурбонов. Поводы для этих слухов дало «дело об ожерелье королевы» – закончившееся в 1785–1786 гг. скандальным уголовным процессом дело о мошенничестве с целью завладения ожерельем, якобы предназначавшимся для Марии Антуанетты.


[Закрыть]. У нас, по-видимому, для рассказов было известное основание, если не всецело, то хотя бы отчасти[706]706
  Это предложение Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки.


[Закрыть].

Вскоре петербургские сплетни распространились по всей России, сея в народе смуту и раздражая его против царской власти: сведения, что какой-то грязный, безграмотный мужик, во много раз хуже, чем они сами, сидит при царском дворе и вертит государственными делами, раздражали народ до последней степени.

Как объяснить отношение Государя ко всему этому? Я опять-таки не берусь об этом судить, не зная никаких фактов, и здесь мне приходится ограничиться передачей рассказов того времени, и лишь некоторых, доходивших до меня и оставшихся у меня в памяти[707]707
  «Следственный материал приводит к несомненному заключению, – констатировал следователь ЧСК В.М. Руднев, – что источником влияния Распутина при Дворе была наличность высокого религиозного настроения их величеств, и вместе с тем их искреннего убеждения в святости Распутина, единственного действительного предстателя и молитвенника за государя, его семью и Россию перед Богом». Венценосцы относились к старцу «как к проповеднику Слова Божия, к прорицателю и искреннейшему печальнику за царскую семью» (Руднев В.М. Указ. соч. С. 285, 294). В 1908 г., когда камердинер императора Н.А. Радциг назвал Г.Е. Распутина «грязным мужиком», Николай II гневно вскрикнул: «Как вы можете так говорить о человеке, столь религиозном!» (Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 493). Фрейлине С.И. Тютчевой, выступившей против Г.Е. Распутина, царь заявил в 1910 г.: «Так и вы тоже не верите в святость Григория Ефимовича? А что вы скажете, если я вам скажу, что все эти тяжелые годы я прожил только благодаря его молитвам?» (Постановление следователя ЧСК Временного правительства Ф.П. Симсона. 1 ноября 1917 г. // Искендеров А.А. Указ. соч. С. 308). В общении с Г.Е. Распутиным император находил удовлетворение своих самых глубоких душевных запросов. Николай II так охарактеризовал дворцовому коменданту генералу В.А. Дедюлину отношения со старцем: «В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним беседовать и после такой беседы мне всегда на душе делается и легко, и спокойно» (Родзянко М.В. Крушение империи. С. 26). Объясняя в сентябре 1915 г. флигель-адъютанту А.А. Дрентельну причину привязанности к Г.Е. Распутину, царь говорил: «Итак, слушайте: когда у меня бывают заботы, сомнения, неприятности, мне достаточно поговорить в течение пяти минут с Григорием, чтобы почувствовать себя тотчас же уверенным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне необходимо услышать. И впечатление от его добрых слов остается во мне в течение нескольких недель» (Палеолог Ж.М. Указ. соч. С. 377). Судя по дневниковым записям Николая II, он отнюдь не лукавил. Так, 5 сентября 1914 г. монарх записал: «Вечером имели утешение побеседовать с Григорием с 9.45 до 11.30». «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения вчера на Черном море! – записал император 17 октября 1914 г. – Только вечером под влиянием успокаивающей беседы Григория душа пришла в равновесие!» В записи за 4 ноября 1914 г. читаем: «Вечером имели утешение беседы Григория перед его отъездом на родину» (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 57, 66, 70). Следовательно, в Г.Е. Распутине Николай II видел не только целителя наследника-цесаревича Алексея Николаевича (болевшего гемофилией), но и прежде всего собственного целителя, духовного наставника, который один способен даровать императору душевное равновесие. «Отец, – отмечала дочь Г.Е. Распутина, – был для Николая лекарем, а не советчиком» (Распутина М.Г. Распутин. Почему? Воспоминания дочери. М., 2000. С. 234). Получая от Г.Е. Распутина именно то, что хотел получить, монарх видел в этом доказательство неправоты тех, кто выступал с обвинениями старца в греховности. Николай II и Александра Федоровна полагали, что старец «“страдает за правду”, как страдали святые, и что только зависть и злоба толкали людей на лжесвидетельство против него» (Вырубова А.А. Неопубликованные воспоминания // Николай II: Воспоминания. Дневники. СПб., 1994. С. 215).


[Закрыть]. Говорили, что Государь без памяти влюблен в императрицу, которая, в свою очередь, относится к нему пренебрежительно и стала допускать его к себе только с разрешения Распутина. На всякий навет против Распутина императрица отвечала, будто бы, такими истерическими припадками, что, в конце концов, Государь, как человек, видимо, слабохарактерный, перестал выносить даже простые разговоры о Распутине от своих приближенных. Это было больное место, зияющая рана. И это, конечно, было подхвачено и разнесено по всей России: русский царь изображался как слабая игрушка в руках царицы-немки, которая сама в руках бесстыжего пьяного мужика. Рассказывали про мужика, который, застав свою жену в прелюбодеянии, стал стегать ее ремнем, приговаривая: «Ты мне не Александра Федоровна, а я тебе не Николай II». Было это или нет, сказать, разумеется, очень трудно, но рассказ этот сам по себе очень симптоматичен[708]708
  Этот абзац Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки.


[Закрыть].

Все это в корне расшатывало царскую власть, а правительство было такое, что никакого доверия не внушало. Естественно, что при таких условиях наша слабая умом и характером интеллигенция не могла не увлечься по пути революционных стремлений, забыв совершенно про войну и про страшную опасность для отечества, которая грозила в случае революции во время войны. Напротив того, слухи о том, что правительство Штюрмера под влиянием императрицы-«немки» готово заключить сепаратный мир, придавали революционному движению патриотический характер.

Крайние левые партии использовали эту конъюнктуру, ведь никогда подобной нельзя было ожидать в будущем. В народную массу, которая под названием армии была собрана на фронтах, были пущены, в виде прапорщиков, санитаров и прочее, ловкие агитаторы, которые легко использовали утомление четырехлетней войною. В Думе, в интеллигентном обществе сидели их неразумные и недобросовестные союзники – кадеты и кадетствующие, которым, наконец, открылось поле широкой деятельности – шатание государственной власти вовсю под предлогом свержения ненавистного Штюрмера и его бессильного правительства. Дрогнули и октябристы, и националисты, и даже правые. В Государственной думе выскочил Милюков, который в своей чрезвычайно резкой речи задел прямо императрицу. Эта речь основана была на разных газетных сообщениях, и фактический ее фундамент был крайне слаб, но впечатление было громадное[709]709
  Имеется в виду речь П.Н. Милюкова, с которой он выступил 1 ноября 1916 г. при открытии пятой сессии IV Государственной думы. Текст речи см.: Ораторы России в Государственной думе (1906–1917 гг.): В 2 т. СПб., 2004. Т. 2. С. 245–255. Член ЧСК А.Ф. Романов писал: «Все факты, указанные в этой речи, были проверены Комиссией следственным путем, не нашли себе никакого подтверждения и оказались основанными лишь на слухах, неизвестно от кого исходивших, что должен был признать на допросе и сам Милюков» (Романов А.Ф. Указ. соч. С. 26). О реакции на речь П.Н. Милюкова Николая II, Александры Федоровны и Б.В. Штюрмера см.: Куликов С.В. Высшая царская бюрократия и Императорский двор накануне падения монархии // Из глубины времен. СПб., 1999. Вып. 11. С. 82–85.


[Закрыть]. Помещение ее в газетах было воспрещено, но зато с тем большим рвением распространялась она в списках. Гектографированные оттиски продавались, говорят, на улицах чуть ли не по рублю. За нее привлекли Милюкова к судебному следствию[710]710
  На заседании правительства 3 ноября 1916 г. председательствующий в Совете министров А.Ф. Трепов довел до сведения коллег о сделанном ему председателем Совета министров Б.В. Штюрмером заявлении, что депутатом Думы П.Н. Милюковым на заседании ее Общего собрания 1 ноября была произнесена речь, признаваемая Б.В. Штюрмером «глубоко для него оскорбительной и заключающей в себе признаки клеветы, т. е. деяния, караемого уголовным законом». Рассмотрев обвинения, содержавшиеся в речи лидера кадетов, министры пришли к заключению: «Такого рода обвинения составляют все признаки клеветы. Если, однако, правительство при рассмотрении случаев оскорбления должностных лиц административного управления высказывалось иногда за оставление такого рода дел без движения, дабы не обострять отношений правительства к законодательным учреждениям, то, само собой разумеется, что в данном случае эти соображения не могут иметь решающего значения, и клеветнические заявления члена Государственной думы Милюкова, направленные против главы правительства, не могут, конечно, оставаться не опровергнутыми». В соответствии с подобными соображениями Совет министров нашел «вполне справедливым» дать дальнейшее движение заявлению Б.В. Штюрмера и привлечь члена Государственной думы П.Н. Милюкова по обвинению его в клевете, т. е. деянии, предусмотренном ст. 1535 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (изд. 1885 г.), предоставив министру юстиции А.А. Макарову дело о возбуждении уголовного преследования против П.Н. Милюкова направить в I департамент Государственного совета, в порядке ст. 87 и 88 Учреждения Государственного совета. Николай II утвердил это постановление правительства 9 ноября (см.: Особый журнал Совета министров 3 ноября 1916 г. «О возбуждении уголовного преследования за клевету против члена Государственной думы Милюкова» // Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909–1917 гг. 1916 год. М., 2008. С. 544–545).


[Закрыть]. Совет министров был в чрезвычайном волнении. Дважды собирались мы по вечерам и раз утром у Штюрмера на квартире в Министерстве иностранных дел[711]711
  Совещания министров у Б.В. Штюрмера происходили как до, так и после речи П.Н. Милюкова, между тем как из воспоминаний Н.Н. Покровского создается впечатление, что все эти совещания имели место после речи. Первое и второе совещания состоялись 29 и 30 октября (Показания графа П.Н. Игнатьева. 21 июня 1917 г. // Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 23), поскольку от одного из лидеров Прогрессивного блока П.Н. Крупенского Б.В. Штюрмер получил проект его декларации, которая была намечена к оглашению 1 ноября и содержала прямое обвинение кабинета Б.В. Штюрмера в «измене». Считая, что употребление слова «измена» сделает невозможными дальнейшие отношения правительства и Думы, на совещании 29 октября министры решили просить М.В. Родзянко и лидеров оппозиции убрать это слово, так как иначе пришлось бы распустить нижнюю палату.


[Закрыть]. Шла речь о том, произвести ли роспуск Государственной думы или нет. Великий государственный муж был болен подагрой и сидел в кресле, протянув ногу. Мыслей своих он не выявлял. Выяснились два мнения: Протопопов был за роспуск, Барк, по-видимому, тоже[712]712
  Давая показания ЧСК, Н.Н. Покровский характеризовал позицию А.Д. Протопопова не столь однозначно: «Я не могу сказать, что он имел в виду, – перерыв или роспуск, но, во всяком случае, он имел в виду уход Думы в данную минуту, тогда как даже Штюрмер был против этого, против роспуска или перерыва» (Показания Н.Н. Покровского. С. 356). В действительности А.Д. Протопопов являлся противником роспуска нижней палаты или перерыва ее занятий и после речи П.Н. Милюкова через Александру Федоровну советовал Николаю II, находившемуся в Ставке, «для умиротворения Думы» объявить о болезни Б.В. Штюрмера и дать ему трехнедельный отпуск (Александра Федоровна – Николаю II. 7 ноября 1916 г. // Переписка Николая и Александры. С. 818).


[Закрыть]. Он высказывался даже за то, чтобы на всякий случай стянуть в Петроград гвардейскую кавалерию для подавления возможного возмущения. Против роспуска были Макаров, Григорович, граф Игнатьев, я, может быть, еще другие. В результате одного из вечерних заседаний[713]713
  Речь идет о неофициальном заседании Совета министров 29 октября 1916 г.


[Закрыть] мне и Игнатьеву было поручено объездить некоторых более видных и лично известных нам членов Думы и убеждать их быть несколько спокойнее, как будто от себя лично, а не от имени Совета министров. Я ездил к двоим: к Постникову в Лесной[714]714
  Лесной (Лесная) – северная окраина Петербурга (Петрограда), где находится Петербургский (Петроградский) политехнический институт, профессором которого являлся А.С. Постников.


[Закрыть] и к Шингареву. Я старался всемерно представить им, какие ужасные последствия может вызвать революционный взрыв в такую минуту. Оба в конце долгих разговоров обещали воздействовать в целях успокоения. Не помню, с кем беседовал граф Игнатьев, но результаты были, кажется, аналогичные[715]715
  П.Н. Игнатьеву правительство поручило встретиться с М.В. Родзянко, беседуя с которым 30 октября министр народного просвещения просил во избежание роспуска нижней палаты устранить слово «измена» из проекта декларации Прогрессивного блока. Однако М.В. Родзянко П.Н. Игнатьеву «ничего определенного» обещать «не мог» (Родзянко М.В. Крушение империи. С. 145). Тем не менее в окончательном варианте декларации, зачитанном председателем Бюро Прогрессивного блока октябристом С.И. Шидловским 1 ноября 1916 г., слово «измена» было опущено, хотя косвенное обвинение власти в «измене» думцы сохранили. Текст декларации см.: Ораторы России в Государственной думе. Т. 2. С. 352–355.


[Закрыть]. В конце концов было решено, что в Думе выступят И.К. Григорович и Шуваев, как представители армии и флота, и внесут необходимое успокоение и бодрое чувство. Задача эта была выполнена ими с большим успехом: речи их были сопровождаемы овациями[716]716
  На состоявшемся вечером 1 ноября 1916 г. заседании правительства Б.В. Штюрмер заявил себя противником роспуска Думы, поскольку он, заявил премьер, «стесняется» (!) поднимать вопрос о роспуске, не желая давать повода «к упреку за то, что возбуждает этот вопрос из личных чувств». Б.В. Штюрмер полагал необходимым «сделать попытку склонить Думу к более спокойному настроению и уверить ее, что правительство искренно желает работать совместно с нею». По предложению П.Н. Игнатьева, поддержанному А.Ф. Треповым, выступить от имени правительства в нижней палате было поручено военному и морскому министрам генералу Д.С. Шуваеву и адмиралу И.К. Григоровичу, т. е. министрам, с которыми Дума «еще готова иметь дело». Во всеподданнейшем докладе от 3 ноября Б.В. Штюрмер уверял Николая II, что роспуска нижней палаты возможно избежать. «Быть может, – писал премьер, подразумевая выступления военного и морского министров, – струя благоразумия возобладает в настроении Таврического дворца, и обращение правительства сплотит то меньшинство членов Государственной думы, которое стремится предотвратить необходимость в роспуске». Надежды Б.В. Штюрмера на И.К. Григоровича и Д.С. Шуваева оказались напрасными, поскольку, выступая в нижней палате 4 ноября, они не сообщили, что делают это по поручению правительства и прежде всего премьера. Более того, генерал, покидая думскую кафедру, пожал руку подошедшему к нему П.Н. Милюкову. Выступления И.К. Григоровича и Д.С. Шуваева думцы расценили не как примирительный жест со стороны Б.В. Штюрмера, а как дистанцирование от него ориентирующихся на оппозицию министров (Куликов С.В. Бюрократическая элита… С. 287–289). Тексты речей Д.С. Шуваева и И.К. Григоровича см.: Государственная дума. 1906–1917. Стенографич. отчеты. Т. 4. С. 77–78.


[Закрыть]. Думу решили пока не распускать. Тем временем Штюрмер с Треповым поехали в Ставку. Что там было, мне неизвестно, но Штюрмер вернулся оттуда уже не председателем Совета министров, а обер-камергером[717]717
  Обер-камергер – первый чин Двора, находившийся по общегражданской Табели о рангах во 2-м классе. В отличие от некоторых других первых чинов Двора (обер-гофмейстер, обер-егермейстер), чин обер-камергера всегда имел лишь один сановник, носивший на парадном мундире, в качестве исключительного знака отличия, ключ, усыпанный бриллиантами.


[Закрыть]. На его место был назначен А.Ф. Трепов[718]718
  Николай II записал в дневнике 9 ноября 1916 г.: «Днем погулял полчаса в саду и затем принял Штюрмера. После чая – Трепова. Первый уходит, второй назначается на его место» (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 263). Назначить своим преемником А.Ф. Трепова царю посоветовал Б.В. Штюрмер. Указы об увольнении Б.В. Штюрмера с постов председателя Совета министров и министра иностранных дел, с возведением его в обер-камергеры и с оставлением членом Государственного совета, и назначении премьером А.Ф. Трепова, с оставлением его министром путей сообщения, Николай II подписал 10 ноября.


[Закрыть]. Конечно, эта перемена была крайне своевременна. Говорили, будто тогда императрицы в Ставке не было и будто бы она сказала, что будь она там, этой перемены не произошло бы[719]719
  Это предложение Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки.


[Закрыть].

А.Ф. Трепов, правда, не отвечал желаниям большинства Думы, но все-таки к нему относились с уважением, как к деятельному и энергичному министру. Плюс заключался и в том, что он заменил ненавистного Штюрмера. Однако даже в составе самого министерства были у некоторых колебания, оставаться ли им на местах. Так, граф Игнатьев ездил к Трепову объясняться о направлении его политики. Тот, однако, просил его пока не уходить[720]720
  «В октябре и ноябре, – вспоминал П.Н. Игнатьев, – я не принимал участия и торопился закончить свои дела в полном убеждении, что дальше работать не буду. В это время произошла перемена Штюрмера на Трепова. Тогда у меня воскресла надежда; я к Трепову. Он меня просил не настаивать об уходе и говорил, что есть надежда, что уйдет Протопопов. Наши требования были очень скромные: не ответственное министерство, а чтобы Трепов выхлопотал право представить свой список и чтобы этот список был утвержден. Трепов сказал, что это его желание» (Показания графа П.Н. Игнатьева. С. 23). Исполнение Николаем II желания А.Ф. Трепова и П.Н. Игнатьева означало фактическое введение ответственного министерства, поскольку, по мысли министров, оно должно было опираться на Думу, т. е. зависеть от нее.


[Закрыть]. Первое выступление Трепова в Государственной думе[721]721
  А.Ф. Трепов выступил в Думе и Государственном совете 19 ноября 1916 г. с правительственной декларацией, благожелательной по отношению к Прогрессивному блоку. Текст декларации см.: Ораторы России в Государственной думе. Т. 2. С. 311–318.


[Закрыть] встречено было таким же скандалом со стороны крайних левых, как и первое выступление Горемыкина[722]722
  Имеется в виду состоявшееся 22 апреля 1914 г., вскоре после его вторичного назначения председателем Совета министров, выступление с правительственной декларацией И.Л. Горемыкина, когда он четыре раза поднимался на думскую кафедру и четыре раза сходил с нее из-за обструкции, устроенной социал-демократами. Масштабы обструкции были таковы, что впервые в истории дореволюционных Дум удалению на 15 заседаний подвергся 21 депутат (см.: Куликов С.В. Николай II и парламентаризм (1906–1917) // Таврические чтения – 2008. Актуальные проблемы истории парламентаризма в России. СПб., 2009. С. 58).


[Закрыть]: опять начался страшный стук по пюпитрам и обструкция, как только он хотел начать говорить, опять пришлось принимать такие же меры, как и тогда, т. е. вывести скандалистов. Особенно шумел и бесился Керенский. Когда в зале наступило, наконец, успокоение, Трепов прочитал свою декларацию, после которой начались речи ораторов. Главное их направление было резкое обличение Протопопова. Дума была удовлетворена сменою Штюрмера, но оставался Протопопов, не менее для Думы ненавистный, не менее первого олицетворявший собою борьбу правительства с Думою и общественностью. И негодование было тем сильнее, что Протопопов вышел из среды самой же Государственной думы. Особенно сильное впечатление произвели речи графа Бобринского и Пуришкевича[723]723
  Тексты речей В.М. Пуришкевича и графа В.А. Бобринского, произнесенных 19 ноября 1916 г., см.: Государственная дума. 1906–1917: Стенографич. отчеты. Т. 4. С. 89–97; 97 – 100. Анализ речи В.М. Пуришкевича и реакции на нее со стороны лидеров основных политических течений см.: Иванов А.А. Владимир Пуришкевич: опыт биографии правого политика (1870–1920). М.; СПб., 2011. С. 242–253.


[Закрыть]. Итак, два представителя не левых, а правых партий – националистов и собственно правых – люди, которых уж никак нельзя было заподозрить в революционности, выступили с открытым забралом против министра внутренних дел. Я теперь слишком плохо помню эти речи, чтобы воспроизводить их содержание. Да в этом нет и надобности: их можно полностью прочитать в стенографических отчетах Государственной думы. Могу лишь здесь констатировать, что впечатление получилось прямо потрясающее. Еще до начала этого заседания я в Министерском павильоне[724]724
  Министерский павильон – открывшийся 25 декабря 1909 г. особый павильон, соединенный с юго-восточным фасадом Таврического дворца, где заседала дореволюционная Государственная дума, остекленной галереей. Павильон предназначался для времяпрепровождения министров и других представителей правительства, приезжавших в Думу.


[Закрыть] встретился с графом П.Н. Игнатьевым, который только что вернулся из Ставки в очень радужном настроении. Он туда поехал специально, чтобы говорить с Государем о Протопопове и выяснить всю опасность оставления его у власти. Граф Игнатьев говорил, что Государь принимал его два раза и подолгу слушал его крайне внимательно. Когда же Игнатьев заявил, что с Протопоповым служить вместе не может, Государь сказал ему, что просит его не уходить, что он нужен России. Затем при прощании долго жал его руку, взглядом ища его сочувствия и поддержки[725]725
  Датировка встречи с Игнатьевым, даваемая Покровским, противоречит записи Николая II от 19 ноября: «В 6 ч. принял гр. Игнатьева» (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 265). Если доверять дневнику, то встреча Н.Н. Покровского и П.Н. Игнатьева произошла не ранее 20 ноября, когда, судя по всему, граф вернулся из Ставки. Во время аудиенции 19 ноября министр народного просвещения пытался убедить Николая II немедленно уволить А.Д. Протопопова или его, П.Н. Игнатьева, но царь в ответ на это сказал: «Для родины оставайтесь на вашем месте» (Показания графа П.Н. Игнатьева. С. 23).


[Закрыть]. Граф Игнатьев был убежден, что он добился своего, что Протопопов будет уволен. «А что, – спросил я его, – императрица осталась в Ставке после Вас?» Он ответил утвердительно. Тогда я сказал ему, что шансы его успеха я оцениваю не более как на пять процентов[726]726
  Это и предыдущее предложение Покровский подчеркнул простым карандашом и взял в скобки. Далее в рукописи следует предложение, которым он, по-видимому, намеревался заменить этот пассаж: «Но я оценивал шансы его успеха не более как в пять процентов».


[Закрыть]. Оказалось, что я был прав.

После речи Пуришкевича был сделан перерыв, и все министры, бывшие в Думе по случаю декларации премьера, пошли в павильон, чтобы обсудить создавшееся положение[727]727
  О совещании министров, состоявшемся 19 ноября 1916 г. в Министерском павильоне Таврического дворца, см.: Куликов С.В. Бюрократическая элита… С. 297.


[Закрыть]. Протопопов в крайнем возбуждении требовал разрешения выступить немедленно с ответом клеветникам. Мы все резко восстали против этого. Речи депутатов были не против правительства вообще, а лично против него, Протопопова. Пусть и отвечает на них как Протопопов, а не как министр, ибо создание нового конфликта правительства с Думою в данную минуту совершенно недопустимо: оно может повести к необходимости роспуска Думы, а роспуск может вызвать такие последствия, которые подвергнут опасности весь строй государства.

Мы в рот клали Протопопову, что он должен подать в отставку. Я говорил по этому поводу с большой энергией, и Трепов затем в заседании Государственного совета, куда мы переехали из Думы, сказал мне, что был в восторге от моих слов, однако Протопопов как угорь ускользнул от единственно правильного решения вопроса. Он сказал только, что будет отвечать не как министр, а как член Государственной думы Протопопов. С этой целью он после перерыва вышел из министерской ложи и сел на свое место среди депутатов, чем опять вызвал общий ропот неудовольствия. С этого места он и подал председателю записку о желании говорить как депутат. Но до этого, к счастью, дело не дошло: заседание было закрыто ранее, нежели наступила его очередь говорить. В тот же день в Государственном совете, где Трепов также по обычаю читал свою декларацию, Протопопов отозвал меня в кулуар и спросил моего мнения, что ему делать. Я открыто сказал ему, что, по моему мнению, у него один исход: он должен выйти в отставку, а затем, если считает себя лично оскорбленным, то может или выступить в Думе как ее член, или вызвать Бобринского и Пуришкевича на дуэль. Он ответил мне, что охотно вышел бы в отставку, но что это не от него зависит. Завтра же пришлет своего друга, члена Государственной думы Радкевича окончательно посоветоваться, что ему делать. Действительно, Радкевич, член Фракции правых, был у меня на другое же утро. Мы имели с ним продолжительный разговор, и оказалось, что оба совершенно солидарны во взглядах на создавшееся положение: Радкевич, так же, как и я, сказал Протопопову, что у него один исход: отставка; что только она способна успокоить создавшийся между Думою и правительством конфликт, а что затем от Протопопова зависит принять те или иные меры для ограждения своей чести, если он считает себя оклеветанным. Однако Протопопов не сделал ни того, ни другого. Не помню, в какой уже вечер, но вскоре после изложенных событий все министры собрались у А.Ф. Трепова и здесь опять обсуждали создавшееся положение. Мы опять, и на этот раз все без исключения, высказали Протопопову, что его обязанность немедленно отправиться в Ставку и подать в отставку[728]728
  Во время неофициального заседания кабинета, собранного на квартире А.Ф. Трепова 20 ноября 1916 г., министр юстиции А.А. Макаров, исходя из настроений Думы, сделал вывод, что «нужна уступка» – отставка А.Д. Протопопова. К А.А. Макарову присоединились остальные министры, находя «полезной» эту «жертву собою». А.Ф. Трепов заявил, что только сам управляющий МВД может «уговорить царя», и А.Д. Протопопов согласился отправиться в Могилев (Показания А.Д. Протопопова. С. 17). По воспоминаниям министра торговли и промышленности князя В.Н. Шаховского, противоречащего в данном случае Н.Н. Покровскому, именно 20 ноября государственный контролер «чрезвычайно прямо и убедительно изложил, что ему очень тяжело высказать свою мысль, но он считает это своим долгом, и поэтому решается». Далее Н.Н. Покровский сказал, что «не видит другого исхода, кроме отставки Протопопова. Рекомендует ему сейчас же сесть в поезд, ехать в Ставку и там просить и умолять государя уволить его. Такой поступок докажет, насколько Протопопов имеет гражданское мужество и жертвует собой для общего блага». Характеризуя выступление Н.Н. Покровского, В.Н. Шаховской отмечал: «Сказано было сильно и убедительно. Это единственный раз, когда я видел от Покровского такое прямое и твердое выступление». Вообще же «обычно он высказывался гораздо мягче и закругленными фразами» (Шаховской В.Н. Указ. соч. С. 193).


[Закрыть]. Он опять стал увиливать, просить письменного постановления Совета министров – очевидно, чтобы подвести весь Совет под неудовольствие Государя за такое выступление скопом. Ему в этом отказали, так как в данном случае было не заседание Совета, а лишь частное совещание министров. Тогда он стал отказываться ехать в этот же вечер, хотя в общем как будто бы и согласился на свою отставку. Поехал он лишь на следующий день, а в этот вечер, говорят, будто бы ездил к императрице в Царское, где, вероятно, и получил поддержку[729]729
  В рукописи текст от слов «а в этот вечер» не только подчеркнут, но и взят в скобки. Н.Н. Покровский воспроизводит слухи, не соответствующие реальности. Управляющему МВД не было смысла до поездки в Ставку наведываться в Царское Село, поскольку Александра Федоровна там отсутствовала, будучи вместе с Николаем II в той же Ставке, откуда они приехали в Царское 25 ноября (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 266).


[Закрыть]. Вот в эту именно поездку он и говорил В.В. Граве о безграничных силах правительства[730]730
  Перед отъездом в Ставку А.Д. Протопопов послал Николаю II письмо, в котором сообщал, что направленная против него интрига возникла «в виду проявления им стойкости в отстаивании прерогатив трона». Управляющий МВД отмечал, что, «будучи предан не за страх, а за совесть интересам его величества, подчинится всякому приказанию государя». В то же время А.Д. Протопопов заключал, что «политика уступок Государственной думе и общественности», проводимая А.Ф. Треповым, «не приведет к умиротворению, а наоборот, послужит основанием к настойчивым домогательствам к изменению порядка государственного управления, что может вызвать большие потрясения в стране» (Показания С.П. Белецкого. С. 531). «От 5¼ до 6 ч. принял Протопопова, – записал Николай II 22 ноября 1916 г. – Обедал и провел вечер в поезде; там же принял Протопопова вторично» (Дневники императора Николая II. Т. 2, ч. 2. С. 266). Во время всеподданнейшего доклада управляющий МВД рассказал императору про заседание Думы 19 ноября и заседание кабинета 20 ноября. «Считая, что остаться мне, при таких обстоятельствах, нельзя, – вспоминал А.Д. Протопопов, – я просил меня отпустить». Однако Николай II ответил отказом, заметив, что «уступки Думе в это время вряд ли своевременны» и что «надо предвидеть необходимость реформ к концу войны» (Показания А.Д. Протопопова. С. 17). Для успокоения нижней палаты А.Д. Протопопов предложил уволить его в отпуск «по болезни», а временно управляющим МВД сделать товарища министра внутренних дел князя В.М. Волконского, с чем император согласился. Из-за отказа В.М. Волконского временно управляющим МВД стал другой товарищ министра внутренних дел – С.А. Куколь-Яснопольский.


[Закрыть]. Вообще, он, по слухам, нередко езжал в Царское, изображая там бесконечную свою преданность и восхищение; делами же фактически почти бросил заниматься. Говорят, в одно из таких путешествий его автомобиль испортился, и он заехал к какому-то сторожу, пока чинили колесо. И тут, будто бы, на вопрос, что думают о Протопопове, получил, к удивлению, самый резкий о самом себе отзыв. Так далеко проникло то, что о нем говорили в Думе. В конце концов, в отставку Протопопов так и не подал, а объявлен был якобы больным и, вернувшись, не вступил в управление министерством. Получилось какое-то дикое решение вопроса, ни для кого не понятное, и никого не удовлетворяющее. Положение Протопопова в составе министров было совершенно исключительное. А.Ф. Трепов, вступая в должность председателя Совета министров, докладывал Государю, что он может вести дело только при условии удаления Протопопова и Добровольского[731]731
  При вступлении А.Ф. Трепова в должность председателя Совета министров Н.А. Добровольский в правительство не входил, поскольку его назначение управляющим Министерством юстиции вместо А.А. Макарова произошло 20 декабря 1916 г. А.Ф. Трепов выступал перед Николаем II не за увольнение Н.А. Добровольского, а против его назначения министром.


[Закрыть]. Последнего Трепов характеризовал как прямого взяточника и мошенника[732]732
  А.Ф. Трепов считал Н.А. Добровольского за «личного врага», хотя ранее они были «друзьями» (Клячко (Львов) Л.М. Повести прошлого. М.; Л., 1929. С. 69). Действительно, именно благодаря А.Ф. Трепову Н.А. Добровольский в 1906 г. получил придворный чин егермейстера, причем, ходатайствуя об этом перед управляющим Кабинетом его величества Министерства Императорского двора князем Н.Д. Оболенским, А.Ф. Трепов писал князю, что Н.А. Добровольский – «очень милый и порядочный человек» (А.Ф. Трепов – Н.Д. Оболенскому. Не позднее 6 декабря 1906 г. // РГИА. Ф. 472. Оп. 45. 1906. Д. 10 г. Л. 109–110.). См. также: Куликов С.В. Высшая царская бюрократия и Императорский двор накануне падения монархии. С. 28). Ссора А.Ф. Трепова и Н.А. Добровольского произошла после того, как Первый департамент Сената (Н.А. Добровольский являлся его обер-прокурором) принял по Атбасарскому делу решение, не удовлетворившее А.Ф. Трепова, который причиной своей неудачи счел получение Н.А. Добровольским взятки. Именно на это решение А.Ф. Трепов указывал Николаю II как на доказательство взяточничества Н.А. Добровольского, отговаривая царя от замены им А.А. Макарова. В начале декабря 1916 г. по поручению Николая II, уехавшего в Ставку, Александра Федоровна через А.А. Вырубову попросила сенатора С.П. Белецкого проверить, насколько основательны выдвигавшиеся А.Ф. Треповым обвинения. С.П. Белецкий выяснил, что относительно Атбасарского дела по распоряжению министра юстиции И.Г. Щегловитова было произведено негласное расследование, не давшее «существенных результатов» к обвинению Н.А. Добровольского «в служебной недоброкачественности» (Показания С.П. Белецкого. С. 524–525). С.П. Белецкий обращался за справкой к журналисту Л.М. Клячко. Последний сообщил, что А.Ф. Трепову «едва ли удобно с этической точки зрения говорить об Атбасарском деле, ибо он, Трепов, и его брат Владимир состоят акционерами Атбасарского общества, против интересов которого выступал в своем заключении обер-прокурор Сената Добровольский» (Клячко (Львов) Л.М. Указ. соч. С. 70). О результатах своего расследования С.П. Белецкий телефонировал в Царское Село А.А. Вырубовой, та информировала о них императрицу, а она – императора, что не способствовало упрочению доверия Николая II к А.Ф. Трепову. См. также: Куликов С.В. Камарилья и «министерская чехарда». С. 92–93.


[Закрыть]. И вот, несмотря на такие категорические заявления премьера, пользовавшегося, несомненно, и доверием, и симпатиями Государя[733]733
  К середине декабря 1916 г. Николай II разочаровался в премьере, о котором писал Александре Федоровне 14 декабря: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь» (Николай II – Александре Федоровне. 14 декабря 1916 г. // Переписка Николая и Александры. С. 858).


[Закрыть], а с политической точки зрения безусловно благонадежного, и Протопопов, и Добровольский продолжали преблагополучно сидеть на своих местах.