Текст книги "Каникулы в барском особняке. Роман"

18

В столовой все оцепенели; занавески на распахнутых окнах бурно колыхались под ветром. Внезапно раздался дальний раскат грома, а затем во дворе протяжно завыла собака. Лица сотрапезников за столом от воя овчарки сделались тоскливыми, а Кузьма довольно ухмыльнулся.

– Бдят мои пёсики! – воскликнул слуга.

– Очень хорошие челюсти у этих кобелей и сук, – мрачно пробурчала Агафья и зашаркала на кухню.

– Да, – опасливо подтвердил Кирилл, – челюсти и зубы у этих тварей гигантские. И рявкают они оглушительно. Эти паршивые лохматые звери треплют мне нервы. Если хозяин всерьёз печётся об охране, то использовать надо современные системы: телекамеры, датчики и лазерные электронные реле. Но когда намекнул я об этом хозяину, то он велел мне заткнуться и не вякать… Скажи, Кузьма: а теперь собаки заперты в своих конурах и будках? Я не хочу, чтобы стая этих кудлатых вампиров обглодала меня, оставив от меня только скелет.

Слуга ответил с дерзкой иронией:

– Собак не надо бояться, они здесь вышколены и вас не тронут. И псы – не шантажисты. И не станут они вас глодать, ибо привыкли к более качественным, калорийным и витаминным продуктам, нежели человечина. Конечно, самые лютые псы запираются на день в клетях и загонах. Но дрессированные овчарки шныряют вольно. Они с вами знакомы и не тронут вас в периметре усадьбы. Спокойно бродите, гуляйте по парковым аллеям. Но как только вы покинете означенный периметр, то бешено на вас бросится псиная свора. Даже сам хозяин покидает усадьбу только в машине или в коляске, запряженной цугом. Но гараж и каретный сарай запираются надёжно…

Кирилл дёрнул плечами и посетовал:

– Собаки расшатали мои нервы. И очень жаль, что нету здесь современных средств охраны.

Алла проговорила с недоуменьем:

– А я не понимаю, зачем вообще для охраны нужны столь изощрённые средства? Сторожа теперь похожи на бандитов и сколачиваются в шайки. Дозорные, патрульные псы ценятся дороже людей. Зачем все эти излишества?

И вдруг Осокин высказался, комкая в горстях салфетку:

– Олигархи полагают, что охрана бережёт их от народа, который ненавидит их. Так понимает их сознание. Но они подсознательно хотят, чтобы их охрана защитило общество от них самих.

Алла с усмешкой произнесла:

– Сомнительно!

– Не иначе – упрямо продолжил Осокин. – Вообразите могущественного человека, которому гарантирована полная безнаказанность за все безобразия и преступления, совершённые им. Такой человек опасается сам себя. Я уверенно утверждаю это, ибо я встречал таких людей. Я им с вежливой настырностью всучивал дрянные иконы. Во время торга окружали меня охранники, и часто я замечал у покупателя огромное хотенье пришибить, укокошить меня. Не своего хозяина охранники оберегали от меня, а совсем наоборот: меня – от хозяина! Властелины и могущественные богатеи подсознательно понимают, что их нельзя отпускать на волю, и поэтому сами себя окружают они вертухаями, как в лагерной, тюремной зоне…

Осокин на секунду умолк, и вдруг он заметил, как пристрастно и нервно взирают на него сотрапезники и бородатый слуга. Часть солнечного диска отразилась в зеркале, и Осокин внезапно ощутил себя не человеком, но одушевлённым прибором, который получает и впитывает сигналы из мирозданья, превращая их в людскую речь. И ощутил Илья, что его разум и плоть – уже не принадлежность мелкого спекулянта, алкающего только барышей, еды и пошловатых забав, но орудие, инструмент непостижных высших сил… И столь моментальными были все эти ощущенья, что его память не запечатлела их… И вдруг Осокин решил, что воле Провиденья он преобразился, обретя полное право на власть…

Алла встрепенулась от быстрых, но пристальных взоров пришельца, и он показался ей преображённым. Если прежде лицо гостя виделось ей банальным, заурядным и похожим на мышиную мордочку, то теперь его лик воспринимался медальной чеканкой. Алла наитием ощутила веру пришельца в его полные права на земную власть, и возникло влеченье к нему. С досадой она вспомнила, что почти согласилась стать невестой Кирилла. И вдруг ей подумалось о том, что её супружеские измены будут ей приятны. Она подивилась этим своим мыслям и ощутила себя незнакомкой для самоё себя…

Согбённый на стуле Кирилл внезапно был шокирован ощущеньем собственной ненужности. Он мысленно упрекал себя за то, что опоздал он с вестью о своей помолвке с Аллой, и, подозревая в себе трусость, он обозлился на Чиркова за его стремительный уход, не оставивший времени поговорить о будущем их родстве и свадьбе. Кириллу казалось, что если бы сказал он о помолвке в самом начале завтрака, то вёлся бы разговор на другую тему, и на пришельца не возложили бы важнейшую миссию по созданию догматики и теории для новой их религии.

А Кузьма со сладостью размышлял о том, что окажись он террористом, то лучшей ситуации для взятия всей этой оравы в заложники ему не сыскать. Здесь не нужны ему даже соратники, ибо его собаки никого не выпустят из усадьбы.

«Если бы только удалось мне лишить их телефонной и сотовой связи, – думал вожделённо слуга, – то высосал бы я из их церковной артели огромную сумму иностранной валюты и перестал бы им казаться покорным ничтожеством…»

Осокин неожиданно для себя прогундосил:

– Дарование, талант – это червяк, обитающий в нас. И если не будешь питать утробу червяка творческими достиженьями, то начнёт он пожирать твою собственную жизнь. Ведь любой Божий дар – одновременно и бремя.

И всем в комнате, даже самому Осокину, показался омерзительным его гнусавый и поповски-лицемерный голос…

Алле вдруг припомнился чернявый поп, певший в зелёной ризе на амвоне в пасхальную ночь. Багровел у попа огромный чирей на правой щеке; сочились гной и сукровица. И всё умиленье от праздничной ночи превратилось у юной Аллы в тошнотворное омерзенье. И теперь подобное омерзенье вызвал у неё ханжеский голос Осокина, но странно возрастало её чувственное влечение к пришельцу, и она дивилась этому.

Внезапно за окнами гавкнул пёс, и раскатилось гулкое эхо. Кузьма торопливо понёс на кухню грязную посуду; слуга старательно скрывал своё внезапное отвращение к интонациям пришельца…

Кирилл судорожно проглотил слюну и пискляво спросил:

– А вы не изволите, господин Осокин, сказать: какими будут этапы вашей богословской работы? Какую догматику вы предложите нам?

Осокин стремительно встал и ответил:

– К моему прискорбию, и сам я ещё не знаю этого. Меня буквально ошеломил сюрприз Романа Валерьевича.

Кириллу очень захотелось язвительно спорить с ним, но Осокин слегка поклонился в сторону Аллы и тихо обронил:

– Позвольте же мне уйти.

И она согласно покивала головой, и Осокин, супясь, пошёл восвояси; Кирилл же, осклабясь, сказал:

– А ведь я заметил, как плотоядно он смотрел на тебя. Он быстро оборзел и уже вожделеет к тебе. Надо его приструнить.

– Но как?

– Я пока не знаю, но я придумаю что-нибудь.

– Слушай, Кирилл: положение очень серьёзно. Фантазии, прожектёрство и ревность теперь неуместны. Нельзя нам дразнить и раздражать нового фаворита, пока к нему не остынет мой дядя. И нам, пожалуй, полезней всего помалкивать пока о нашей помолвке. Надо таиться и ждать развития событий, а потом действовать по обстоятельствам…

– Чересчур ты осторожна…

– Мой дядя опасен, балдея от власти. Теперь он больше полагается на собственные импульсы, нежели на разум.

– Всё это потому, что никто ему перечит. Даже ты, его племянница, не возражаешь ему.

– Теперь уже поздно препираться с ним. Надо было раньше артачиться, пока оставался он вменяем. Если не угодишь ему, то покличет он храмовых своих жандармов… и хана… начнутся репрессии… И ты, пожалуйста, говори тише…

– Почему ты решила, что его обозлит наш брак?

– Я теперь ни в чём не уверена. Не знаю, какое влиянье окажет на него пришелец. И зачем я только притащила сюда этого пройдоху?!

– Теперь уже поздно сетовать. Как поступать станем?

– Будем квохтать в угоду дяде. И льстить пришлому прощелыге. Посмотрим, что получится в итоге.

Кирилл наклонился вперёд и шёпотом предложил:

– Надо Чиркова к его пастве спровадить. Пускай из неё жгуты вьёт. Авось, и нам уделит он меньше вниманья… Так безопасней…

– Пожалуй, ты прав… Я попробую завлечь его в бараки и на плантации… Пускай забавляется этими олухами, будто кеглями… Нам облегченье…

И они разом встали и разошлись восвояси…

19

Слуга угрюмо расхаживал по просторной кухне и молчал; Агафья, склонясь с белым рушником на плече над раковиной мойки, шумно полоскала посуду. Капюшон на белом балахоне стряпухи лежал на её плечах. Наконец, Кузьма прислонился спиной к буфету и сказал:

– Я перестал понимать нашего хозяина. Я не ропщу, но зря он возвеличил этого бродягу. Теперь в нашем гнезде мне придётся обслуживать ещё одного постояльца. Ну, зачем рухнул на мой бедный хребет эдакий домочадец?..

Агафья, вытирая полотенцем руки, уселась на табурет и тихо пожурила слугу:

– Зря ты набычился. Умерить гордыню надо.

Он вспыльчиво отозвался:

– Здесь я только тем и занимаюсь, что смиряю свою натуру. Вьюсь, подобно ужу, угрю или ящерице. И скоро я здесь по хозяйскому повеленью бабочкой запорхаю. А ведь я – офицер-десантник и диверсант. С тяжеленным рюкзаком я сигал на парашюте с супер-малых высот. Я воевал с беспощадными мусульманскими партизанами. И вот теперь я стираю исподнее бельё, чулки и кальсоны; однажды попались мне даже бабские колготки вкупе с лифчиком. И колгочусь я здесь без каких-либо перспектив для себя…

– Но приближен ты к хозяину, – искусительно пробормотала она.

– Какая выгода мне от такой близости? Возможно, и кишат в нём великие замыслы, но почётного места для меня в них нет. Придётся мне лакеем бесконечно шастать за ним, внимать его распеканьям и лебезить. Ведь я уже стал заправским подхалимом!.. Ушёл бы я отсюда, да податься некуда… А разве ты, Агафья, довольна своим положением здесь?

И она хмуро ответила:

– Сам ты чуешь, что я не довольна. И я не прочь изменить участь. И тебе, очевидно, постыла такая судьба.

– Но мне уютно в моей каморке, тепло зимой в моей келье. Работёнка, правда, очень тяжёлая, но в рейдах по тылам врага было несоизмеримо труднее. Спали в палатках с дырами от пуль и мин… Но меня здесь удручает полная беспросветность. Подлизываюсь к хозяину, демонстрируя абсолютную верность, но нет даже намёка, что назначат меня начальником филиала. И ведь ты, Агафья, по воле хозяина рядишься в нелепые хламиды и балахоны, изображая чёрт знает кого! Разве не отвратно терпеть такое глумленье?!

– Чтой-то нынче ты раззадорился, – произнесла она и глянула на него настороженно и участливо. – Неужели не боишься поклёпов и доносов?

– А ты разве способна донести на меня? И какой прок тебе от навета?

– Ну, – усмехнулась она, – хозяин пуще верить мне станет. И, авось, возвеличит меня!

– Дальше кухни он тебя не допустит. И возьмёт после моей гибели нового камердинера. А вдруг мой приемник начнёт на тебя клеветать? Ведь он обязательно узнает, что именно ты уничтожила меня. Ты и сама всё это прекрасно понимаешь, ведь ты – не простая штучка! Нам не надо бодаться! Особенно теперь, когда появился у хозяина новый любимчик.

Агафья шипуче посоветовала:

– Пытайся задобрить пришлого хахаля.

– Я уже пробовал. Но сегодня вдруг он показался мне отвратительным за хозяйским столом, особенно омерзителен голос. И я боюсь сорваться и выказать пришельцу свою ненависть.

– Потерпи, казак, ради атаманского бунчука.

Кузьма метался по кухне и, махая руками, высказывался:

– Никаких прав у нас нет! Жалованье мизерное! Надрываемся мы, в сущности, за кров и пайку харчей!.. И знаешь, Агафья, мне кажется очень странным твоё поведенье. Многие твои поступки непостижимы для меня. Зачем ты здесь?.. Я в долгах, как собака в блохах; здесь я хоронюсь от кредиторов, которые меня укокошат, если отыщут. Ни кола, ни двора у меня нет, а я не хочу снова оказаться бездомным бродягой и ночевать на вокзалах, погостах и мусорных свалках. У меня нет мирной, гражданской профессии, а бывших офицеров теперь навалом, их телами хоть запруды строй. А ты, Агафья, – великолепный стряпуха, и могла бы ты заниматься кулинарией в самых фешенебельных ресторанах и ночных клубах, получая достойный гонорар… Почему торчишь ты в этом осином гнезде, зачем застряла тут?.. В армии учили меня шпионажу и основам анализа информации. Сопоставил я сведенья о тебе и решил, что карабкаешься ты к очень высоким постам в нашей треклятой доморощенной церкви.

Кухарка порывисто и бодро встала с табурета и с улыбкой молвила:

– Говорят, что в прошлом ты кропал трагедии в стихах. А теперь у тебя вдруг прорезался дар юмориста или сатирика. Но толку мало от излияний. И всё-таки в одном ты прав: я хочу тучного урожая. Пожалуй, я доверюсь тебе, посвящу в свои замыслы. Но я это сделаю только в том случае, если ты не оскорбишься правдой, которую я сейчас выскажу о тебе. И я, поверь, сумею распознать притворство. Не пытайся свою обиду скрывать…

Он ринулся к окну, повернулся к Агафье спиной и, скрестив руки на груди, ответил:

– Я согласен без обиды выслушать всё то, что намерена ты мне сказать.

Она говорила, шествуя медленно и плавно по кухне:

– Ты великолепно чуешь опасность; бесценно на войне такое звериное свойство. Но ты, мой ангел, сначала действуешь и только потом думаешь. В бою, давя бездумно на курок автомата, ты супостата насмерть сражаешь. А труп для тебя безвреден. Но в мирной жизни после твоих враждебных и опрометчивых поступков соперник остаётся невредим, и в отместку делает он тернистыми твои жизненные тропы…

И Кузьма, взирая в окно, перебил её:

– Ведь ты, Агафья, в школе не обучалась. А говоришь складно, даже витиевато. И где же тебя натаскали в ораторстве?

– В моей деревне, – отвечала она, – всегда говорили правильным языком, без жаргонных примесей. И я прочитала уйму старых книг с кулинарными и душеспасительными рецептами. И были эти книги написаны безупречным слогом.

– Вот как, – буркнул он и повернулся к ней лицом.

И она, глядя ему в переносицу, сказала:

– Осокин мускулистый и жилистый, хоть и тощий. У него – богохульное ремесло, ибо все торговцы иконами совершают святотатство. Он – такой же неприкаянный, как и мы…

– Потенциальный наш союзник, – догадливо встрял Кузьма.

– Да, – подтвердила она, – пришелец может оказаться полезным. Мы в этом поместье, как пауки в банке. От хозяина нужно оттереть двух скорпионов: Кирилла и Аллу. Хозяин – уже не тот витязь-богатырь, каким был раньше, хотя ещё и вышагивает гоголем. Нервишки у Чиркова до предела натянуты, ум его меркнет. И живёт хозяин в окружении твоих лютых собачек, Кузьма. Эту усадьбу можно превратить в медвежий капкан, если мы не будем беспечно разгильдяйничать.

Кузьма бесшумно и медленно приблизился к ней и шепнул:

– Сегодня утром в столовой я подумал об этом. Хозяйскую камарилью я могу изолировать прямо сейчас.

Но Агафья не согласилась:

– Пока рано эту шайку арестовывать. Ну, запрём их в подвале, а что дальше предпримем? И как отреагируют начальники филиалов? Не пожелают ли эти феодалы независимости, не бросятся ли в сепаратизм во время заварухи в центре? И не забывай, Кузьма, что поблизости есть у хозяина стражники, готовые повиноваться ему по первому мановению.

– Какие козыри у нас? – храбро и деловито спросил он, садясь на лавку.

Мрачная Агафья уселась рядом с ним и ответила:

– Наши шансы в том, что главарь нас опрометчиво приблизил. Ещё неделю намеревается он здесь отдыхать. Надо ссорить Аллу и Кирилла, клеветать на них хозяину.

Кузьма мечтательно присовокупил:

– В распоряжении этой парочки финансовые ресурсы секты. Оттяпать бы лакомый кус!

Она искусительно, провокаторски молвила:

– Рискнём! Авось, и окажемся мы в гильдии важных людей. Алла облечена правами подписей и виз на банковских чеках и бланках. А Кирилл вхож в тайную лигу промышленников и банкиров; однажды во хмелю, он хвастался этим своим членством. У него есть мобильные телефоны и кредитные карты; он богат и независим. И в брачном союзе с Аллой он очень опасен. Хозяина нужно до паралича, до кондрашки напугать этим будущим их союзом. И ты сейчас намекнёшь хозяину, что Кирилл бахвалится скорой свадьбой с его племянницей, предвкушая своё могущество.

Кузьма озабоченно пробурчал:

– Я не пугался пулемётного шквального огня, но теперь я опасаюсь, что я слишком простоват для столь деликатного, тонкого порученья. Смогу ли я скрыть свои эмоции?

Она хмуро его ободрила:

– Ты справишься с этой миссией! Ведь есть у тебя энергетика, способная довести хозяина до конвульсий, до агонии.

– Под каким же предлогом я к нему войду?

– Ты спросишь хозяина о статусе Осокина в этом доме; осведомишься, какие услуги оказывать пришельцу, а какие нет. Например, нужно ли стирать для гостя исподнее бельё, или он сам обязан блюсти свою опрятность?.. Не клевещи грубо и прямо, используй только намёки. Полагайся на своё чутьё, как на войне.

Слуга вскочил и пошёл к Чиркову, а кухарка продолжила мыть посуду…

20

Роман Валерьевич Чирков в потном белом костюме и с закрытыми глазами лежал пластом на диване с чёрной бархатной обивкой; багровела под головой подушка из лебяжьего пуха. И вдруг сладкая истома сменилась у Чиркова изумленьем самому себе: он ощутил полную апатию и безразличье ко всему тому, что прежде казалось чрезвычайно важным. Он дивился своему безразличию ко власти, славе и почитанью своей особы. Чиркову подумалось о том, что периоды его безделья становятся всё более частыми и продолжительными.

«В городишко мне катить надо, – с вялостью во всём теле размышлял он, – ведь избирательная компания не за горами. Мне теперь нужно усердно хлопотать, сучить нити интриг, а я на диване тупо распластался. Неужели я пресытился? Значит, надо устроить особенно буйную оргию, чтобы развеяться и встряхнуться…»

И он задумался о своих интимных связях…

Ещё в раннем детстве он понял, что не нравится девочкам; очень уж быстро они после знакомства с ним начали к нему ощущать бессознательную гадливость, хотя он был остроумен и пригож собой. Но, став психиатром, он уже мог заводить для себя целые гаремы, ибо досконально овладел специальными и тайными приёмами внушенья и ретиво ими пользовался для совращенья женщин. Но по-прежнему женщины брезгливо его чурались, если он не применял к ним для обольщенья профессиональные методики гипноза наяву.

Теперь во всех храмовых филиалах одалиски из его гаремов почитают его, как Бога. Сначала это нравилось, а потом до оскомины наскучило.

И вдруг ему подумалось о том, что, как личность, он – ничто без своих секретных знаний и навыков гипнотического внушенья. Ведь он даже крохотную статейку накропать на бумаге не способен. И, как любовник, он плох: никакой изощрённости, одна краткая обыденность. И даже его оргии скучны и тягостны… А поползновенья спасти и обновить Россию теми нечестивыми приёмами, коими пользуется он в своей секте, не более чем химера, фальшь и жульническая попытка самообмана…

От всех этих мыслей его глаза набухли от слёз, и после короткой жалости к самому себе он ощутил к себе омерзение и ненависть…

Внезапно услышал он частое и негромкое постукиванье в дверь и, подавляя всхлип, воскликнул:

– Заходите!

К нему в кабинет почтительно вошёл Кузьма, и сразу слуга ощутил своим звериным, боевым чутьём резкое ослабленье духа и воли хозяина.

«В запахе хозяйского пота я чую флюиды покорности и страха, – думал слуга, – так пахли и взглядывали пленники, которые уже смирились с неминуемой и скорой казнью…»

Чирков с миной брезгливости на лице уселся на диване и умильно спросил:

– Зачем пожаловал, Кузьма?

Слуга, не отвечая, размышлял:

«На его физиономии гротескная брюзгливость, но голос звучит подобострастно. Чирков брезгует мною и боится меня. Он уже разучился контролировать проявления своих чувств, а я здесь привык актёрствовать, будто в пьесе. И я сыграю для него сейчас фарсовый спектакль…»

И Кузьма с приторной почтительностью сказал:

– Я пришёл за приказами об Осокине. Как мне обращаться с ним? Какие у него здесь привилегии? Дозволять ли ему покидать усадьбу? Должен ли я предоставить ему такой же набор услуг, как и вашему советнику Кириллу? Урегулируйте, пожалуйста, эту ситуацию.

Чирков устало опустил веки и ответил:

– Обслуживай Осокина наравне с Кириллом; у них теперь одинаковые статусы.

– Я повинуюсь, мой господин.

– Исчерпал ли ты, Кузьма, все вопросы ко мне?

– Пока ещё нет! Вы простите мою назойливость! Не досадуйте на меня, не журите! Но если Кирилл окажется вдруг вашим родственником, то он непременно повысит свой статус. Неужели автоматически возрастёт и статус пришельца, и перечень услуг для Осокина окажется таким же, каким и для вашего нового родственника?

Чирков тревожно разомкнул веки и спросил:

– А почему Кирилл станет моей роднёй?

И Кузьма, притворяясь, что размышляет вслух, принялся внушать:

– Но разве не может Кирилл оказаться вашим зятем? Любви между ними, конечно, нет, но их брак сулит им нешуточные выгоды! Ведь после их свадьбы влиянье их в нашей церкви колоссально возрастёт, ибо они смогут полностью контролировать финансы. И будет эта парочка способна вас оттереть на второстепенные роли. А в наше меркантильное время предвкушение тучных барышей способно породить самое искреннее и нежное чувство взаимной любви. Конечно, всё это – лишь допущенье. Но их взаимная выгода от брачного союза настолько очевидна, что не могут они об этом не думать и не беседовать. А если они уже столковались, то почему скрыли помолвку? Неужели они хотят сохранить в тайне свой союз против вас, мой господин?

Слуга умолк и пристально глянул в лицо хозяина: оно искажалось и дёргалось… Роман же Валерьевич смятённо подумал о том, что разучился он безошибочно разбираться в людях, правильно их ориентировать и направлять для своей пользы. Теперь он видел вокруг себя только врагов, и, растерявшись, не знал, что предпринять. Он понимал, что Алла и Кирилл способны на тайный альянс против него, а сообща смогут они полностью контролировать финансы его церкви. И тогда грядёт для него швах…

Затем Чиркову думалось о том, какие большие измененья произошли в его психике и натуре со вчерашнего рассвета. Ещё накануне утром самоуверенность его была незыблемой, и мнил он свою власть непререкаемой. А всего через сутки усомнился он в самых близких ему людях, и страх одолевает его. Даже единокровная племянница Алла подозревается в подлейших интригах! А сам он боится потери воли к сопротивленью!..

Возможности оказать сопротивленье у него имелись. Он мог незамедлительно отлучить Аллу от права подписывать финансовые документы. Тренировочный лагерь для его охранников располагался в шести верстах от усадьбы; эти крепкие парни ему фанатично преданы, поскольку для их обработки применялась специальная система внушенья. И теперь истосковались его янычары от долгой разлуки с ним, со своим султаном. Они готовы живьём закопать любого крамольника, на кого он укажет. Они без колебаний сожгут на кострах по его мановенью всю верхушку его церкви. И начальники его филиалов, зная о мамелюках, хранят ему безупречную верность. Рычаги власти ещё остаются у него!..

Но властелин необратимо изменился! И случилось такое сразу после захвата в плен Ильи Михайловича Осокина!.. Почему этот мелкий пройдоха возвысился столь быстро? Почему не пырнули прохвоста иголкой шприца в вену и не загнали в барак, где новичков превращают в ярых сектантов? И зачем вдруг потребовался трактат о спасении России?..

И вдруг у Романа Валерьевича появилось ощущенье, что он сейчас выскажет чрезвычайно опасные для него самого мысли. Но эти мысли начнут возникать только по мере того, как будет он их высказывать. И если он сейчас принудит себя промолчать, то роковые мысли не родятся…

И Чирков неожиданно для себя встал с дивана и, расхаживая по кабинету, сказал:

– Я осознаю свою полную ненужность. Мои соратники закостенели в довольстве и разврате, и я не смогу их подвигнуть на великие перемены. Разве нужно моим опричникам спасенье России? Ведь для них это лишние хлопоты! И сам я уже лишний! Методы мои отшлифованы, а рецепты и формулы снадобий упакованы в портфель и хранятся вместе с ампулами и флаконами в угловом сейфе…

И слуга, посмотрев искоса на этот сейф, молвил:

– У вас меланхолия, мой господин! Сильная хандра! И немудрено! Воздействуют на вас биотоки ненависти, которые излучает Кирилл.

Чирков плюхнулся на диван и спросил:

– Ты уверен?

– Да! Уже готов Кирилл дебютировать, как ваш приемник. Иначе незачем ему здесь торчать. Если дорвётся он до рецептов и формул, то запросто синтезирует лекарство. Химическую лабораторию и специалиста легко найти…

И Чирков хриплым шёпотом перебил слугу:

– Кирилл уже знает и специалиста, и лабораторию! Всё это – в городе, под боком! Если спускаться мимо инфекционной больницы к реке, то справа на юру увидишь двухэтажный дом, увитый плющом и виноградом. Там живёт химик, а в подвале устроена лаборатория…

Чирков помолчал, а затем благосклонно предложил слуге:

– Садись рядом, Кузьма. Давай без лукавства потолкуем. Изволь поговорить со мною конкретно и честно.

Кузьма прикорнул на краешке дивана и с горячностью сказал:

– Я часто размышляю: зачем ошивается здесь Кирилл? Почему он прилип к вам, мой господин?

– А ты зачем здесь? – вопросил с ухмылкою Чирков. – Почему надрываешься без жалованья, а только за пайку харчей и ночлег?

– А мне деваться некуда. Со мной – полная ясность. Кредиторы меня искромсают, если обнаружат. А здесь для меня – надёжный причал. И есть у меня такое чувство, как безмерная благодарность вам. Я ведь помню, как вы спасли меня. И я считаю вас великим учёным, и лестно мне оказаться под вашей эгидой. И счастлив я тем, что приближен я к вам. У вас – огромная харизма. И заворожён я вашими планами возродить Империю!..

– Неужели, Кузьма, ты сторонник этой моей идеи?

– Да. И я теперь догадался, почему поначалу вы приняли Осокина за лазутчика. Вы наитием, нутром понимаете, что непременно попытаются внедрить в нашу церковь шпиона. Но враги не Осокина заслали, а завербовали Кирилла.

«Ну, что я плету? – подумалось внезапно Кузьме. – Полную ахинею! Но Чирков, кажется, верит этой белиберде…»

– Да, всё именно так и стряслось! – продолжил свою речь слуга. – Я допускаю, что Кирилл поначалу примыкал к вам по доброй воле. Но абсолютная власть манит, как сало в капкане! И такой власти жаждут олигархи! Они расхитили Россию и страшатся возмездия. Но им некого будет опасаться, если овладеют они вашими методами воздействия на людей. И поэтому завербован Кирилл!..

– Ты его не любишь, – хрипло обронил Чирков, – и поэтому пристрастен, необъективен к нему.

– Да!.. – и Кузьма махнул рукою, – очень возможно, что я пристрастен. Но как мне сохранить безразличье, коли вылощенный хлыщ с манерами кокетки из богемы лезет на ваше место? Да меня всего корёжит, если я воображу, как на вашу кафедру для проповедей в храме восходит узурпатор! И меня бесит, что он покатит в ваши охотничьи угодья, и там егеря для него загонят вепрей, которых он убьёт из вашего карабина с оптическим прицелом! Как только я воображаю подобное кощунство, мне хочется кокнуть Кирилла!

И Роман Валерьевич, внимая лакейскому бормотанью, вдруг ощутил, что безвозвратно утрачивает и собственную волю, и здравый смысл. И внезапно ему вообразилась его щегольская ритуальная мантия, напяленная на Кирилла во время оргий с храмовыми одалисками. И от ревности хлынула в Чиркове безмерная ненависть к сопернику…

Чирков суетливо вскочил и шарахнулся к окну; слуга остался сидеть на диване. Сначала Чирков тупо взирал на грозовые небеса с бликами молний и цепенел, но при мысли о казнях исчезла его апатия, и вздымалась его грудь с каждым вдохом всё яростней. Чирков, ожесточаясь, размышлял:

«Давно мне пора пролить человеческую кровь. Я уже пресыщен пресной обыденностью. Я теперь хочу злодейства ради самого злодейства. Кровавое преступленье, даже при отсутствии причин и мотивов для него, закалит мою волю. Я желаю совершить смертоносную гнусность, которую нельзя оправдать. Прежние мои преступленья я мог оправдывать интересами Империи, да и пользой для грешных, заблудших душ самих жертв. Я хочу умерщвленья жениха моей племянницы в её присутствии. Пора мне покончить с затхлым прозябаньем… нужно пощекотать и взбодрить нервы…»

Чирков порывисто отвернулся от окна и произнёс гулким голосом:

– Кузьма, твои тирады меня убедили! Нужно покончить с нелепой помесью гусака и павлина! Я говорю о Кирилле. Он проштрафился!.. Я хочу избавить мою племянницу от мерзкого соблазна, от супружества ради корысти с постылым пакостником! Пусть Алла станет чисто фиктивной женой и получит его активы и деньги, не отдаваясь ему. Сбагрим негодника в ад!

Изумлённый и радостный слуга возгордился собой, ибо порученье Агафьи было блистательно выполнено. Кузьме вдруг подумалось:

«Я чувствую себя, как на войне. В штабе батальона или полка продумали операцию, и докучал я генералу, суля успех, и начальник согласился на дерзкую атаку. Агафья оказалась умницей, но и я показал себя удачливым хватом. И нельзя обижаться и пенять на то, что она разумней меня. Пусть она будет моим штабом…»

И слуга, вставая с дивана, спросил:

– Вы дозволите мне, господин, продумать детали?

– Да! – отозвался Чирков. – И не медли с этим. Сегодня же рапортуй мне о плане акции.

– Благодарю за доверье! – вскричал зычно Кузьма и браво, по-военному козырнул.

– Ступай, – молвил Чирков и поощрительно ухмыльнулся.

И Кузьма ухарски, по-офицерски повернулся через левое плечо и вышел из кабинета, затворив за собою дверь очень тихо, но плотно…

Чирков опять распластался на диване и, обессилев, забылся в тревожной дрёме…