Текст книги "Заговорщики (книга 2)"

Стараясь отогнать отвратительное видение толстой белой веревки, свисающей с шеи Кейтеля, Шверер склонился над письменным столом…

Глава 3

– Выпьем по «Устрице пустыни», господа! – предложил Роу.

Грили молча кивнул. Штризе с готовностью улыбнулся, хотя ему вовсе не нравилась эта «Устрица». Став помощником Монтегю Грили, он старался теперь во всем подражать англичанам, в особенности этим двум, с которыми ему приходилось чаще всего иметь дело. Штризе подавляла надменная независимость, с которою держался Роу, хотя тот был всего лишь журналистом. Ему нравилось, как пахло в кабинете сэра Монтегю, председателя окружной комиссии по денацификации. Чтобы добиться такого же запаха у себя, Штризе стал курить трубку и велел ежедневно менять на столе цветы.

Нужно было проявлять большую гибкость, чтобы, едва успев сменить мундир гитлеровского руководителя военной промышленности округа на штатский костюм помощника председателя комиссии по денацификации, не вызвать кривой усмешки.

Пауль Штризе не вызвал улыбок: англичане и американцы знали, что делали, а рядовые немцы в западной половине Германии еще не научились заново улыбаться. Они хмуро приглядывались к происходящему, стараясь понять: что же, в сущности, нового принесли в Западную Германию союзники-победители, кроме того, что старые хозяева предприятий стали называться иначе?..

Штризе, не поморщившись, выцедил «Устрицу», крепкий коктейль, приготовленный Роу, и еще раз услужливо улыбнулся.

– Я нашел человека, которого вы могли бы послать в русскую зону, – сказал он.

– Журналист? – спросил Роу.

Штризе замялся:

– Не совсем…

– Сумеет дать отчет о том, что меня интересует?

– Безусловно.

– Как зовут?

– Эрнст фон Шверер.

– Шверер? – переспросил Роу, словно это имя было ему знакомо.

– Брат того инженера на русской стороне, – пояснил Штризе, – сын генерала фон Шверера.

– Вот как! – оживился было сэр Монтегю, но под сердитым взглядом Роу умолк.

– Пришлите его ко мне, – сказал Роу и холодно кивнул головой.

Штризе знал: после этого кивка ему остается одно – откланяться. Он улыбнулся еще любезнее и, стараясь двигаться как можно свободнее, вышел.

– Хоть на этот раз не будьте тюленем, Монти, – сказал Роу, обращаясь к Грили. – Раздобудьте у Винера список документов, которые нужно взять на той стороне.

– Зачем? – меланхолически спросил Грили. – Этот Шверер должен нам доставить своего брата-инженера живьем.

– А если нет?

– Можно подумать, что привезти из советской зоны родного брата невесть какая трудная задача! К тому же у этих парней из бывших эсэсовцев именно та хватка, какая нам нужна.

Роу занялся взбалтыванием коктейля. Он делал это сосредоточенно и как бы между делом спросил:

– Так и условимся: вы берете командование на себя.

Грили замахал руками:

– Вы же отлично знаете, Уинн, я к этому совершенно не способен.

– Только стричь купоны?..

– Что вы сердитесь, Уинн? Хорошо, я постараюсь получить список документов. Но вы же знаете, как трудно иметь дело с теми, кого зацапали янки. А Винера они проглотили с костями.

Роу с досадой ударил кулаком по ручке кресла.

– И так всегда, когда дело идет о чем-нибудь мало-мальски важном или выгодном! Скоро они будут таскать наши собственные секреты без всякого стеснения!

– Да, там, где речь идет обо всяких этих реактивных игрушках, мы, британцы, непозволительно легкомысленны.

Роу нахмурился, вылавливая из стаканчика ломтик лимона.

– Да, мы несколько запоздали, – пробормотал он. – Двести тысяч патентов – на том берегу океана!..

– Совершенное безобразие! – согласился Грили.

– Не было бы большого греха, если бы нам удалось стащить у янки из-под носа хотя бы то, что осталось на советской стороне в голове или в письменном столе Эгона Шверера.

– Это совершенно необходимо, Уинн! – Грили прижал руку к груди, желая сделать свои слова более убедительными. – Поймите, без того, что осталось у Эгона Шверера, Винер не сможет справиться со своею частью задачи, что бы ни сулили ему янки!

– Знаю.

– Я еще до войны предлагал Винеру пятьдесят тысяч фунтов за его лавочку, – плаксиво сказал Грили.

– И это я знаю.

– Но янки меня просто возмущают! Теперь они искренно убеждены, что Европа должна поставить Айку Эйзенхауэру гигантский памятник из нержавеющей стали…

– Еще бы! Не столько за то, что он воевал с немцами, сколько за то, что русские не оказались на Рейне!.. Да, ради этого ему пришлось поторопиться. – Роу закурил. Его голос доносился как из-за дымовой завесы. – А представляете себе историю, если бы освободителями Франции тоже оказались русские?

При этих словах Роу Монти тоже принялся раскуривать трубку.

– Вы всегда каркали, а посмотрите: мы пришли к финишу. Да еще как! – помолчав, сказал он.

– Да, но не в роли седока…

– Но и не лошади же.

– Если клячу нельзя назвать лошадью… – Роу пожал плечами. – Мы кляча, на которой скакали янки! Притом захлестанная до полусмерти. Нам предоставляют бить в бубен по поводу того, что мы преодолели барьеры, не сломав себе хребет. Это пляска на собственных похоронах! – сердито крикнул Роу, несколькими взмахами руки разогнав дым. – Если хотите знать, Монти, я не могу понять, как случилось, что, имея таких чиновников, как вы, таких министров, как ваш братец Бен…

– Ну, ну, Уинн!

– Повторяю: как могло произойти, что, имея во главе управления такое сборище ограниченных интриганов, Англия триста лет ходила в великих державах?.. Хотите знать мое мнение, Монти?

– Не очень…

– А я все-таки скажу!.. Все три последних века своей истории Англия держалась на нас. Ее становым хребтом была секретная служба, Монти. Моя служба! Мы… Такие, как я.

Роу продолжал развязно болтать, и у Монтегю был такой вид, будто эта болтовня его чрезвычайно занимает. В действительности почти все, что говорил Роу, пролетало мимо ушей слушателя, занятого своими собственными мыслями.

Монтегю не принадлежал к числу людей, любящих философствовать на отвлеченные темы, но его простоватая, иногда даже немножко смешная внешность скрывала натуру далеко не простую. Основным свойством этой натуры был тот особенный, ни с чем не сравнимый вид хитрости, который вырабатывается у англичан «высшего» круга всем воспитанием, всем лицемерным укладом их жизни. Но если у одного из них эта хитрость, как бы выветриваясь с возрастом, приобретает черты простой изворотливости и не выходит за пределы житейского практицизма, то у других вырастает именно в ветвистое дерево тончайшей лживости и коварства, прикрытых оболочкой «британской прямоты и грубоватости». Носители такой «британской прямоты» не останавливаются перед преступлением, если его можно совершить по ту сторону занавеса, именуемого этикетом. Этому виду тончайшего лицемерия и полной аморальности британская политика обязана многими из своих «блистательнейших» достижений. Этот же вид фарисейской лживости служит и основою личных отношений между британцами того общественного слоя, к которому принадлежал мистер Монтегю Грили.

В этом смысле не было никакой или почти никакой разницы между Грили и Роу. Но в то время как Роу готов был выложить перед Монтегю многое именно потому, что презирал его, считая глупцом и тюленем, сам Монти, столь же искренно презирая Роу, не находил нужным выкладывать ему ничего или почти ничего, что могло бы поколебать его собственную репутацию простака.

Слушая сейчас хвастливые выкрики пьяного Роу, Монти думал о том, что имеет перед ним существенное преимущество: основательную осведомленность в его делах. Вторым преимуществом Монти было, очевидно, то, что Роу не знал и по самому своему положению не мог знать об этой осведомленности Монти. Да, такова была разница, определяемая их общественным положением. Быть членами одного общества вовсе еще не значило иметь в нем одинаковый вес. Вот Роу кичится тем, что является верным солдатом секретной службы Британии. Слов нет: тонкая служба, важная служба! И ей, конечно, нужны такие, как Роу. И даже хорошо, что такие, как Роу, воображают себя носителями самых сокровенных тайн самой тайной из служб Англии. Это делает их уверенными в себе. А секретный агент британской службы всегда должен быть уверен в себе.

Но… (при этом новом предположении Монтегю мысленно усмехнулся, хотя черты его большого красивого лица продолжали сохранять неподвижность) но что сказал бы Роу, если бы узнал, что он, тюлень и простак Монти, был лично знаком с неким сэром Икс?.. Да, да, с тем самым Иксом, чье имя знают всего несколько англичан; с Иксом, о котором принято лишь почтительно говорить: «лицо, ограждающее интересы империи». Ибо так было, есть и всегда будет: больше, чем армия, и даже больше, чем флот, в охране государства значит секретная служба… Уж, наверное, Роу, при всей его хвастливости, не мог бы рассказать, что созданием и укреплением этой службы занимались такие столпы империи, как лорд Кромер, «укротитель Египта», когда он был еще скромным лейтенантом Берингом, или будущие фельдмаршалы сэр Уильям Робертсон и сэр Джордж Мильн, или, скажем, сэр Невиль Хожер, совмещавший высокое положение главы обороны всей империи со званием тестя Уинстона Черчилля!.. Кстати говоря, и сам толстый зятек сэра Невиля мог бы кое-что рассказать о деятельности на ниве Интеллидженс сервис… Интересно, стал ли бы кто-нибудь из этих лиц слушать пьяную болтовню какого-то капитана Роу, для которого его «шеф» – вершина; тот самый «шеф», который для сэра Икс всего лишь один из помощников!.. Послушать Роу, так выходит, что его служба – основа мира, какая-то самодовлеющая сила, главенствующая над всем, повелевающая от себя и ради себя. А что, если вот так, напрямик, сказать сейчас этому разболтавшемуся пьянчужке, что он былинка, ничтожнейший муравей в армии, призванной таскать каштаны не только для себя и для своих «шефов»…

Тут брови Грили нахмурились: если говорить откровенно, секретная служба существует и не для таких, как он, Монтегю, даже не для таких, как Бен, – она служит неизмеримо более могущественным повелителям империи и ее некоронованным королям – лордам стали и угля, нефти и хлопка…

Роу уронил рюмку. Звук разбитого стекла нарушил течение мыслей Монти, и он поймал последнюю фразу пьяницы:

– Хотел бы я знать, чего стоили бы все вы без нас – простаков, работающих на вас, как прилежные муравьи!

Монти поспешно расправил брови, и лицо его снова не выражало ничего, кроме недоуменного простодушия.

– Умоляю, Уинни, не прикидывайтесь травоядным и… таким героем! – И Монтегю засмеялся.

Несколько мгновений Роу озадаченно смотрел на него, потом обиженно произнес:

– Ладно, смейтесь, это не спасет ни вас, Монти, ни Англию. Лавочка, безусловно, обанкротится, и притом довольно скоро…

Роу нетвердыми шагами подошел к столу, чтобы налить себе новую рюмку.

– Вам нужно бросить пить, Уинни.

– И тут же повеситься? Нет, слуга покорный. Я должен дожить свой срок… Настает довольно ответственный период в существовании нашего острова. Это понимает даже ваш брат Бен, несмотря на всю его глупость.

– Но, но, полегче, Уинн! – со смехом воскликнул Грили. – Вы забыли: Бен снова в правительственном большинстве.

– В прежние времена была бы неплохая пожива для оппозиционной прессы: лорд Крейфильд – лейборист… И небеса не рухнули, и Англия стоит на месте!

– Консерваторы не проронили ни слова, – серьезно заявил Грили.

– А вы не думаете, что они платят Бену суточные за все время, что он продержится в лейбористах? – Роу потряс над головой номером «Таймса» и громко прочел: – «У нас, как вы, американцы, это слыхали, социалистическое правительство. А я, как вы, возможно, тоже слыхали, лидер консервативной оппозиции. Но я вам могу сказать, что нет другой страны в Европе, которая представляла бы собою более твердый и прочный фронт против советского и коммунистического вторжения, чем Англия». – Он отмахнулся от попытки Грили вставить слово. – Идите к черту, Монти, дайте мне дочитать. Вы обязаны это дослушать: толстяк пока больше не премьер, но Черчилль остается Черчиллем, и всякому из нас есть чему поучиться у старого сторожевого бульдога Британии. Итак: «Мои многочисленные разногласия с правительством не затрагивают области внешней политики, которая под руководством министра иностранных дел Бевина сохранила стабильность и преемственность».

– Какую стабильность?

– Конечно, антисоветскую! А преемственность? Черчиллевскую, консервативную…

– Но я не верю в «русскую опасность»! – воскликнул наконец Грили.

– Я тоже не верю, – рассмеялся Роу. – Но я вам должен сказать: наступило время для всех нас пустить в ход такой ворох вранья, какой нам никогда еще не был нужен!.. Нам нужен небоскреб лжи, чтобы противопоставить что-нибудь тем чертовски простым и понятным вещам, о которых говорят русские.

– Англичане не станут их слушать.

– К сожалению, никогда еще миллионам людей не было так понятно то, о чем русские говорят теперь с трибун всех конференций. А недостатка в конференциях, как видите, нет!

– К большому нашему сожалению. А этот… как его… «железный занавес»? Разве плохо придумано?! – с восхищением воскликнул Монти.

– Сработано, знаете ли, по рецепту нашего покойного друга Геббельса.

– Ну уж… – обиженно пробормотал Монти.

– Да, да: «Чем крупнее ложь, тем легче ей верят».

– Вы думаете, что на самом деле…

– Никакого занавеса не было и не может быть! Это же не в интересах Советов. Но зато это в наших интересах. Именно поэтому такой занавес должен быть повешен.

– Но тогда он должен висеть совсем не на польской границе.

– Мы воздвигли бы его там, если бы не существовало советской зоны оккупации Германии.

– А в нынешних обстоятельствах?

– Между восточной и западной зонами Германии, Монти, – вот его место!

– Потерять половину Европы?

– Лучше половину, чем всю… Я, кажется, немного пьян? Да, да, я знаю: я пьян. Поэтому я говорю с вами так откровенно. В трезвом виде я не способен говорить правду. В особенности таким олухам, как вы. Впрочем, вероятно, и сейчас я говорю все это напрасно. Вы ничего не способны понять.

– Я кое-что понял, – пробурчал Монтегю.

– Именно кое-что. Ах вы, старая обезьяна! Кое-что! Это мне нравится!.. В этом наша беда, Монти: там, где должны бы сидеть умные люди вроде меня, торчат типы, подобные вам, которые понимают «кое-что».

– Послушайте, Уинн! У меня тоже есть терпение.

– Все держится на субъектах, умеющих делать вид, будто они понимают «кое-что»…

– Шли бы вы спать, Уинн! – сердито проговорил Грили. – Мне надоело ваше малодушие.

Роу поднялся и, стоя на не очень твердых ногах, насмешливо поклонился.

– Слушаюсь, милорд. Сейчас я стану оптимистом. – С этими словами Роу упал обратно в кресло и всплеснул руками: – Боже правый! Вот кого нехватает для полной коллекции нашим социалистам, – вас.

– Но, но, полегче, старина!

Роу выбил пепел из трубки в стакан Грили.

– Прошли времена, когда Англия могла похлопывать по плечу любую державу мира.

Роу налил себе виски и, не смешивая ее ни с чем, медленно отпил глоток. Поставив стакан и тупо глядя на желтую колеблющуюся поверхность спирта, он стал чиркать спички о коробок, но от его неловких движений они ломались одна за другой. Он озлобленно отбросил коробок, поднял стакан и, словно читая в нем, раздельно произнес:

– «Правь, Британия» пора выкинуть в мусорный ящик. К черту адмиралов! Они годятся только для кинематографа. Судьба Англии зависит теперь не от дредноутов, а от шпионов, Монти. На морях нам остались одни воспоминания. Удержать бы кое-что на суше. Но боюсь, и тут нас ждут сюрпризы от проклятых янки.

– Вы совсем уже нас хороните…

– А то, что происходит в Бирме, в Индии, во всех наших доминионах? А то, что завтра начнется в Турции, Персии, Афганистане – везде, где мы чувствовали себя как дома, – не их работа?

– Их интересы там, – Грили неопределенно махнул куда-то в угол комнаты, – в Западном полушарии.

– Снимите шоры, Монти!

– Глупости, Уинн! Теперь уж я скажу вам: вы больны манией преследования.

– Оставим эту тему. Так же, как будем считать решенным между нами вопрос: если я вожусь с вашими делами, то вовсе не потому, что вижу какую-то перспективу, а лишь для того, чтобы урвать свое на черный день. На тот неизбежный день, когда вся наша лавочка начнет разваливаться, как гнилой сарай.

– Хорошо, вернемся к делу, – сказал Грили. – Может быть, плюнуть на эти реактивки и заняться чем-то более рентабельным на ближайшее будущее? Американцы украли у немцев достаточное количество патентов, – почему бы и нам не попробовать взять свое?

– Все, что стоило труда, они уже вывезли. К тому же могу вас уверить, в будущем не будет ничего более рентабельного, чем военное производство. В этом нам порукой нюх янки.

– Они только кричат о войне.

– Даже если им не удастся затеять большую драку номер три, о которой они мечтают, военные акции все равно будут выше всех остальных.

– Если бы знать: надолго ли?

– Пока нынешние лидеры сидят в своих креслах… Нам нужно попробовать надуть кое-кого так же, как янки надули нас.

– Для этого вам нужны вопросы Винера?

– Да, хотя нельзя строить на этот счет больших иллюзий. Инженер Шверер может оказаться неприступным.

– Если нельзя будет взять хитростью или силой, мы ему просто заплатим.

– Так-то так, но есть такой сорт людей, самый неприятный, – на попытку купить их они отвечают ударом по физиономии.

– Не встречал таких дураков!

– А они, говорят, стали попадаться среди жителей советской зоны. Влияние русских… Но все равно мы должны тут опередить янки.

Грили картинно поднял глаза к потолку.

– Дай-то бог!

Глава 4

Анни медленно, одним пальцем выстукивала на машинке под диктовку фрау Шверер. Хотя к экономии не было решительно никаких поводов, Шверер день ото дня становился все скупее. Из денег, полученных от американского командования в Германии на продолжение работы над «Маршем на восток», он не дал Эмме ни пфеннига. Он даже не считал нужным пригласить секретаря или стенографа и обходился услугами Анни. Не так-то просто было ей, сначала превратившись из горничной в секретаря, теперь еще исполнять обязанность машинистки.

Непривычные пальцы Анни долго выбирали клавиши и часто ударяли не по тем буквам. Страница получалась грязная, генерал ворчал и швырял ее обратно сквозь щель в двери. От страха Анни писала еще хуже и еще медленнее. Но вот она и вовсе остановилась, пока фрау Шверер молчала, силясь прочесть неразборчивые строки на листке, который держала, повернув к свету.

– Ах, какой почерк! – сказала она наконец тоном полного отчаяния. – Что же делать?

– Спросите у него, – сказала Анни.

– О-о! – лицо фрау Шверер отразило страх, и она несколько раз отрицательно качнула головой.

Анни молча взяла у нее листок и, подойдя к плотно затворенной двери кабинета, постучала. Ей ответило молчание. Она постучала еще раз и прислушалась. Теперь за дверью послышались торопливые шаркающие шаги. Дверь чуть приотворилась. Анни просунула в щелку листок.

– Мы не можем разобрать…

Несколько мгновений царило молчание, за которым последовало недовольное фырканье, и раздраженный старческий голос скороговоркою прочел:

– «Нет ничего удивительного в том, что после такого поражения у нас появляется разочарование. Нам начинают твердить о необходимости изгнать из человека зверя и сделать его тем, кем ему якобы предназначено быть, – мирным тружеником. Но мы не позволим этому жалкому малодушию свить гнездо в умах немцев… На это я надеюсь, и эта надежда помогает мне держать в руках перо…»

Генерал высунул голову из кабинета и сердито спросил:

– Эмма, где мой атофан?

Фрау Шверер бросила взгляд на неуклюжую бляху круглых стенных часов.

– О, правда, пора идти за лекарством, Конрад! – сказала она.

Анни поймала брошенный в щелку листок и вернулась к машинке.

– Ты допишешь, когда принесешь лекарство, – сказала фрау Шверер.

– Он и так сердится, что я долго пишу…

Фрау Шверер в испуге приложила палец к губам и оглянулась на дверь.

– Тсс! – Подумав, она сказала: – Хорошо, я схожу сама, а ты тут пиши.

Старуха на цыпочках приблизилась к двери кабинета и прислушалась. Потом так же тихонько подошла к противоположной двери, которую перед нею отворила Анни. За порогом открылся провал разрушенной бомбой части дома. Над провалом висели дощатые мостки с перильцами, кончавшиеся лестничкой. Стуча каблуками по доскам, фрау Шверер вышла на улицу.

Ни гудки автомобилей, ни шорох шин не нарушали тишины мертвого квартала. Только редкий стук эрзац-туфель слышался между развалинами.

Фрау Шверер успела пройти не больше десятка шагов, когда увидела появившегося из-за угла Эгона.

– Ты идешь к нему? – озабоченно спросила она, поцеловав сына в склоненную голову.

– Да, я должен с ним поговорить, хотя в прошлый раз мы поссорились.

Фрау Шверер вздохнула:

– Ты забываешь: он твой отец!..

– Уговорите его бросить то дело, которым он занимается вопреки здравому смыслу.

– Твой отец может заниматься, чем хочет!

– Я этого не думаю, мама…

– Ах, какое кому дело!

– Вы, мама, не понимаете того, что происходит.

– Вы все воображаете, будто я такая уж глупая! А я все отлично понимаю. Мы с Анни переписываем его труд, и как только…

– Посоветуйте ему выбросить все это в печку, прийти к нам, в советскую зону, и публично, прямо сказать: «Я такой-то, я всю жизнь совершал злые, вредные глупости; помогите мне хоть раз сделать что-нибудь умное и доброе».

– Эгон!

– Третьего выхода нет.

– Он говорит, что пройдет еще немного времени, и все вернется к прежнему.

– Глупости!

– Нет, не глупости. Он лучше знает. Он говорит: еще совсем немного времени, и американцы все приведут в порядок. Тогда у нас снова будет все: и дом, и деньги, и положение, не худшее, чем прежде.

– Мама! – в ужасе воскликнул Эгон. – Подумайте, что вы говорите: служить американцам!

– Он лучше знает.

– Неужели он не понял ничего из всего, что я старался так ясно объяснить ему?

– Если ты с ним говорил об этом, то тебе действительно лучше не ходить к нам… К тому же он сердится на тебя за то, что ты занимаешься пустяками.

– То, что я сейчас делаю, мне во много раз милее всех построенных мною самолетов.

Эгон снял шляпу и наклонился к руке матери.

– Принеси нам чего-нибудь съестного, – сказала фрау Шверер и снова осторожно прикоснулась губами к его волосам. – У нас совсем неважно с продуктами из-за этого глупого американского «воздушного моста».

– Ага! – Эгон усмехнулся. – Значит, не все, что делают ваши любимые американцы, так уж хорошо!

– Ах, не говори! Сидеть без угля и без масла – не вижу в этом ничего хорошего. И все, говорят, из-за ослиного упрямства этих американцев.

– Это не просто упрямство, мама. Это целый заговор против нас, против немцев, и вообще против всех, кто не хочет возвращения фашизма.

– Ты опять за свое, – недовольно проговорила Эмма. – Мне пора… Приходи ко мне… Нет, нет, к отцу не нужно, не ходи, ты его раздражаешь. – С этими словами она поцеловала его в лоб. – Прощай.

Эгон, не оглядываясь, свернул за руины на углу. Расставшись с матерью, он почти тотчас забыл о ней и стал думать о своем. Он шел долго и неторопливо. Его заботили затруднения, встретившиеся именно теперь, когда дело дошло до практического осуществления проекта его счетной машины. Советский комендант дал разрешение на постройку, но негде было взять средств для покупки материалов. Может быть, следует пойти к Вирту? У Вирта, как у заведующего отделом транспорта в магистрате, наверное, есть ненужный металл, который он сможет дать.

Эгон давно убедился в том, что Рупрехт Вирт – достойный преемник своего учителя Франца Лемке. Кому, как не Вирту, Эгон был обязан тем, что ему удалось вернуться на родину из Швеции, куда он был вынужден перекочевать из Норвегии, когда ее захватили гитлеровцы. А вон ведь многие эмигранты до сих пор сидят на чужбине. Да, да, Эгон уверен: Вирт поможет ему и теперь в деле со счетной машиной!

Через полчаса Эгон поднялся на третий этаж дома, где помещался магистрат.

– Дорогой доктор, где вы пропадали? – встретил его Рупрехт Вирт, коренастый, небольшого роста молодой человек с открытым лицом и зачесанными назад русыми волосами.

– Я наконец закончил свой аппарат, – сказал Эгон.

– Значит, можно освободить какую-то долю человеческого мозга от необходимости делать расчеты?

– Представьте себе, я добился возможности интегрировать.

– Это здорово!

– Я никогда не чувствовал такого удовлетворения! Ведь моей счетной машиной никто не может завоевать мир.

– Кто знает… – неопределенно проговорил Вирт. – Судя по тому, что американцы украли в Германии и все патенты мирного характера, следует думать, что и последними можно воевать. Притом воевать самым активным образом.

– Мир помешался на войнах… Я не вижу этому конца… – пробормотал Эгон.

– К счастью, тому миру, о котором вы говорите, противостоит другой мир – мир социализма, мир творческого труда!..

– Англичане и американцы первыми забыли, во имя чего и как велась эта война.

Вирт, вспомнив что-то, ударил себя по лбу:

– Я все хочу вас спросить: в число тех военных патентов, что вывезли американцы, попали все ваши изобретения?

– Не все, но многие.

– А то, что не попало в их руки?

– Это немного…

– Но существенно?

– Без этого мой бывший хозяин доктор Винер, которого хорошо знавал наш Лемке, не сможет довести до конца свое последнее грязное дело – передачу американцам новой модели «фау».

– Сейчас речь не о нем: те из ваших ужасных усовершенствований…

– Не напоминайте мне о них! – с отвращением проговорил Эгон.

– …которые не попали к американцам, в надежном месте?

– Как нельзя больше! – Эгон грустно покачал головой. – Бумаги давно в печке.

– Значит, для того, чтобы ими овладеть, нужно, чтобы вы сызнова записали все это?

– Этого не заставит меня сделать сам Господь Бог!

– Меня больше Бога интересует Винер. Если бы он вдруг появился…

– Здесь?..

– Он или какой-нибудь его эмиссар…

– Я бы послал к черту любого из них. Поговорим лучше о моей счетной машине.

– Я знаю, вам не хватает материалов. Сейчас мы с вами кое-куда пойдем…

На улице Эгон с трудом поспевал за Руппом, который шагал быстро, уверенно и твердо.