Текст книги "Заговорщики (книга 2)"

– Вы полагаете, что за войной с внутренней реакцией в Китае должна еще последовать война с иноземными друзьями и хозяевами этой реакции – американцами? – спросил Фу.

– Не обязательно должно так случиться, – в задумчивости ответил Пын Дэ-хуай, – но мы должны подготовить себя к такой возможности. Величайшие полководцы древности говорили: «Самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска». Довершая последнее из этих положений, мы тем самым решаем, вероятно, и второе. Чан Кай-ши без армии и без тыла не будет нужен американцам. Останется решить первое положение: разбить замыслы захватчиков. Я уверен: мудрость председателя Мао и опыт главкома Чжу Дэ приведут нас к цели.

– Путем войны? – спросил Фу.

– Не знаю… Может быть. Но могу с твердостью повторить слова Сунь Цзы, сказанные двадцать пять веков назад: «Тот, кто не понимает до конца всего вреда войны, не может понять до конца и всю выгоду войны». Американцы понимают только ее выгоду, не понимая вреда. Значит…

– Значит, они будут побеждены! – решительно досказал Линь Бяо. – Если товарищ Пын разрешит мне…

Пын Дэ-хуай согласно кивнул головой, и Линь Бяо продолжал:

– …Я тоже позволю себе вспомнить некоторые положения мудрости нашего народа, имеющие непосредственное отношение ко всей нашей армии в целом и к тому прекрасному роду оружия, в рядах которого вы теперь сражаетесь, товарищ Фу. – И, на минуту задумавшись, процитировал: – «То, что позволяет быстроте бурного потока нести на себе камни, есть его мощь. То, что позволяет быстроте птицы поразить свою жертву, есть рассчитанность удара. Поэтому у того, кто хорошо сражается, мощь стремительна, рассчитанность коротка. Мощь – это натягивание лука, рассчитанность удара – спуск стрелы». Мне хотелось бы, товарищ Фу, чтобы вы повторили эти слова летчику Чэну. Можете добавить: «Удар войска подобен тому, как если бы ударили камнем по яйцу». Может ли истребитель-одиночка быть камнем, а эскадрилья – яйцом? Пусть он об этом подумает.

– Позвольте мне выразить уверенность, – ответил Фу, – что летчик Чэн уже понял многое. Сегодня, надеюсь, он докажет это. Я в нем уверен. Как говорят русские, «чувство локтя» будет его шестым чувством, а в бою – первым.

– Только смотрите, чтобы, выгибая его волю по своему желанию, как гнут бамбук для изделия, вы не согнули ее больше, чем следует. Воля к встрече с врагом – вот первое качество всякого бойца на земле и в воздухе.

– Непобедимость может крыться в обороне, но возможность победить – это наступление, – ответил Фу.

– Правильно сказано, Фу! – с нескрываемым удовольствием проговорил Пын Дэ-хуай.

Тут в дверь несмело просунулась голова Сань Тин.

– Позволите давать чай?

– Непременно! – весело крикнул Линь Бяо. – Тут без чая не обойтись. И дайте гостям ваши прекрасные лепешки, Сань Тин.

Темнота за смотровой щелью блиндажа исчезла, уступив место розовому свету, быстро растекавшемуся по всему небосводу.

Внезапно стремительно нарастающий гул многочисленных, низко летящих самолетов потряс воздух над горой.

– Лао Кэ! – крикнул Фу, бросаясь к смотровой щели.

– Молодец! – удовлетворенно проговорил Линь Бяо. – Словно из-под земли вырвался. Теперь авиация противника не успеет подняться – Лао Кэ пришьет ее к аэродромам.

– Да уж, Лао Кэ! – в восхищении воскликнул Фу. – Он им даст.

Из хода сообщения донесся торопливый говорок телефониста:

– Товарищ командующий!.. Наблюдательный доносит: противник в воздухе.

– Не может этого быть!.. Пускай проверят! – сердито крикнул Линь Бяо.

– Противник действительно в воздухе, – проговорил Фу, глядя в щель.

Линь Бяо мельком глянул и разочарованно произнес:

– Значит, сами поднялись на задание раньше, чем подошел Лао Кэ. Жаль…

Но Фу его не слушал. Просунув стереотрубу в щель, он, не отрываясь, следил за сближающимися самолетами.

– Сошлись!

Линь Бяо прильнул к трубе и стал крутить кремальеру, чтобы не упустить из поля зрения быстро двигавшийся в розовом небе рой своих истребителей. И больше для самого себя, чем для присутствующих, пробормотал:

– И все-таки он загонит их обратно в Цзиньчжоу.

Лао Кэ действительно не застал противника на аэродромах. Очевидно, гоминьдановцы сами вылетели с таким же намерением: приковать народную авиацию к земле. Лао Кэ, рассчитывавший пройти над вражеским расположением так, чтобы его появление было полной неожиданностью для авиации, встретил ее в воздухе тотчас по переходе пехотных позиций.

Теперь задачей Лао Кэ было навязать противнику бой и, как всегда, провести его над своим расположением. Навалившись на врагов всей частью, Лао Кэ не давал им опомниться. Они были вынуждены принять бой. Тогда Лао Кэ стал уводить своих из боя со всею стремительностью, какая была доступна его самолетам. Этот маневр был повторен два или три раза, пока весь рой сражающихся не был оттянут на свою сторону.

Следя за сигналами Лао Кэ, Чэн вел свою эскадрилью правой ведомой и старался четко и быстро повторять маневры командира. Где-то далеко, на задворках сознания, мелькало иногда искушение положить пальцы на сектор, прибавить обороты, вырваться над головою противника так, чтобы он не успел опомниться от неожиданности, и «дать хорошего огня» командирскому звену врага. Но он хорошо помнил недавно полученный урок.

Когда Чэн, оторвав взгляд от самолета Лао Кэ, по установившейся привычке оглядел небосвод, он увидел, как из облака вывалился клубок серых американских машин с задранными хвостами. Очевидно, резерв вражеского командира наблюдал, как обычно, бой сверху и теперь решил клюнуть летчиков НОА в тот момент, когда они этого меньше всего ожидали.

Чэн видел, что американские самолеты пикировали между звеном Лао Кэ и остальными. Гоминьдановцы и американцы, очевидно, намеревались разбить строй и отсечь Лао Кэ от его ведомых.

«Неужели командир не видит?» – пронеслось в голове Чэна. И тут же он уверенно ответил сам себе: «Увидит!» Однако через одну-две секунды эта уверенность сменилась беспокойством. Чем дальше, тем беспокойство делалось сильнее: вся масса вражеских истребителей, получивших, вероятно, соответствующий приказ по радио от своего командира, пошла в бой с ведомыми эскадрильями Народной армии. Вынырнувший из облака вражеский резерв, подкрепленный еще новыми звеньями, используя превышение, продолжал нажимать на Лао Кэ. Происходило одно из двух: либо Лао Кэ не видел верхних вражеских самолетов и тогда рисковал очутиться под их огнем, либо он знал о положении вещей и сознательно привлекал к себе внимание врага, чтобы не дать ему ввязаться в бой со всем полком. В таком случае перед Лао Кэ открывалась перспектива драться с противником, по крайней мере вчетверо превосходящим его численностью.

Пока Чэн в течение нескольких секунд бесплодно пытался по каким-нибудь признакам в поведении командирского самолета решить эту задачу, враги уже зашли в тыл Лао Кэ. Их основные силы обволокли первую эскадрилью, не давая ей ходу в сторону командирского звена. Еще в прошлом боевом вылете, очутись он в подобном же положении, Чэн безусловно пришел бы к решению, определявшему его личный, одиночный маневр. Но сегодня, думая о себе, он уже отождествлял себя с теми, кто шел за ним, – со своими товарищами, с летчиками своей эскадрильи. И поэтому всего доля секунды понадобилась ему на то, чтобы приказать второй эскадрилье следовать за ним. Если бы рев его собственного мотора не заглушал для него всех звуков вселенной, Чэн услышал бы, как одновременно с движением его сектора увеличилось число оборотов на всех моторах его эскадрильи. На фоне облаков, висящих над горизонтом, он увидел, как все его машины, повторяя его маневр, ложатся в вираж. Чэн скользнул взглядом по окутанной роем врагов первой эскадрилье и за нею увидел самолет Лао Кэ. К удивлению Чэна, командир продолжал вести себя так, будто до сих пор не подозревал о присутствии противника у себя в тылу. С этого мгновения все мысли и чувства Чэна были сосредоточены на одном: пристроиться в хвост самолету Лао Кэ раньше противника. У врагов было преимущество: они выходили в желаемое положение с большого запаса высоты и могли использовать для маневра скорость своего снижения, а Чэну нужно было предупредить их, проделывая маневр с набором высоты. Рука Чэна, казалось, сама, без участия сознания, жала на сектор до тех пор, пока стрелка тахометра не подошла к максимальным оборотам, на какие был способен мотор. На таком режиме он мог работать очень короткое время. Но мотор должен был выдать теперь все, что было вложено в него конструктором и строителями.

Наконец Чэн почувствовал по вибрации самолета, который должен был вот-вот провиснуть и отказаться слушаться управления, что от мотора взято все. Летчик бросил короткий взгляд на своих ведомых и, убедившись, что все следуют за ним, вздохнул легко и свободно. Через секунду его эскадрилья с ревом и стремительностью смерча врезалась в узкий промежуток, оставшийся между звеном Лао Кэ и настигавшими его врагами. Хвосты своих были прикрыты.

Дальше все пошло, как по расписанию. Через короткий миг, едва ли достаточный, чтобы стороннему наблюдателю осознать происходящее, звено Лао Кэ вырвалось вверх и повисло над головами неприятеля. Началась настоящая карусель.

В стереотрубе командующего эта карусель выглядела тучею комаров, которые бестолково метались в луче солнечного света. Даже опытные наблюдатели едва улавливали быструю смену положений дерущихся и с трудом связывали это в нечто объяснимое.

После неудавшегося первого захода в тыл вражескому подразделению Чэн вывел своих на второй заход и с удовлетворением положил палец на спуск. Он был почти уверен, что именно намеченный им самолет, который был теперь в его прицеле, должен загореться от его очереди. Он бровью не повел, когда после его короткой очереди из-под брюха вражеского самолета действительно брызнула струя дыма. Сначала дым вырвался тонкой, стремительной струйкой, начисто сбитой потоком воздуха. Тотчас за нею последовало густое черное облачко, растянувшееся в длинный траурный шлейф. От двойного переворота, которым летчик бесполезно пытался спастись от гибели, дымный шлейф замотался вокруг его машины, и самолет исчез в сплошном черном облаке.

Чэну было некогда следить за вражеским самолетом: в поле его зрения был «Як» Лао Кэ. От него только что, на глазах Чэна, отвалился густо задымивший и перешедший в беспорядочное падение истребитель противника. И именно в этот момент Чэн вдруг почувствовал, как его собственная машина забилась, сотрясаемая беспорядочными рывками. Мысль об аварии винта или мотора раскаленною стрелой пронзила мозг. Но, как почти всегда бывает в таких случаях, на смену этой первой мысли тотчас появилась надежда: вот он сейчас что-то сделает – на миг выключит контакт, и когда снова включит его, все будет в полном порядке – мотор загудит привычным ровным гулом. И Чэн машинально выключил зажигание, но когда он снова поднял кнопку контакта, мотор не включился. Еще попытка, и еще – напрасно… Самолет превратился в простой планер, отягощенный на носу тонной бесполезной стали.

Чэн уже не успел ответить на вопрос, заданный самому себе: «Выходить из боя?» Он всем телом, как если бы удары приходились по нему самому, почувствовал, как «Як» вздрагивает от хлещущей по нему новой очереди. В тишине, показавшейся после остановки мотора могильным молчанием, Чэн отчетливо слышал, а может быть, все еще только ощущал всеми нервами звон секущих пуль. Их удары отдавались в голове, словно по ней били чем-то твердым и звенящим. Впрочем, в следующее мгновение он с трудом сообразил, что это ему вовсе не чудится, – удар действительно пришелся ему по голове, и из-под шлема сочилась на лоб теплая кровь.

Чэн сделал усилие, чтобы оттолкнуть со лба шлем, огненным кольцом сжимавший голову. Но застежка под подбородком не поддавалась, и шлем все плотнее и горячее стискивал череп. Пытаясь напряжением воли удержать ускользающее сознание, Чэн смутно понял, что машину спасти уже не удастся.

Это было последнее, что он воспринял перед тем, как мерзкое ощущение тошноты подкатило к горлу…

– Лао Кэ! – вырвалось у Фу, внимательно следившего за снижением «Яка».

Он старался убедить себя в том, что это не беспорядочное падение машины, не управляемой волею человека, а всего только хитрость Лао Кэ. До боли в пальцах, до дрожи в руке стискивая стереотрубу, Фу ждал, что вот сейчас, в следующую секунду, Лао Кэ выправит машину, включит мотор и…

Прошла секунда, другая, третья, а «Як» продолжал свое безвольное падение. Было очевидно: никто не брал в руки ее управления. Неужели некому его взять?..

Что с Лао Кэ? Командир не может быть мертв – тогда он не выключил бы мотор. Ранен?

Неужели у Лао Кэ не хватает сил дотронуться пальцем до контакта зажигания? Немножко сил, чтобы взяться за управление! Ведь дальше рука сама проделает все привычные движения, необходимые, чтобы вывести легкокрылый «Як» в правильный полет. Машина так легка, так послушна.

Одно маленькое усилие, друг!.. Маленькое усилие – и ты посадишь ее, как всегда… Фу больше всего в жизни хотелось быть сейчас там, возле своего друга, напарника, командира: одному «я» быть там, где второе…

Чэн, придя в себя, определил характер падения своего самолета. Сделав несколько порывистых произвольных движений хвостом, «Як» нерешительно перешел в правильный неторопливый штопор. Преодолевая все еще подкатывавшую к горлу тошноту, летчик взялся за управление и убедился в его исправности: действовали рули и элероны. Он думал теперь только о том, чтобы благополучно посадить самолет. Летчик без труда вывел послушный самолет из штопора и, переведя его в пологое планирование – такое, чтобы машина только-только не проваливалась, внимательно вгляделся в землю. До нее было уже рукою подать.

Впереди и немного влево виднелось ровное место, поразившее Чэна свежей зеленью колыхавшейся там высокой сочной травы. Чэн чуть тронул от себя ручку и легонько нажал педаль. Чэн знал: высокая трава хорошо затормозит машину на пробеге – посадка будет, как на смотру!

Но тут Чэну почудилось, что в просветах травы что-то блеснуло. Через секунду он был уже уверен: вода! Под ним было болото.

Но прежде чем он мог что-либо предпринять на дотягивающей последние метры машине, он почувствовал, как по брюху «Яка» стегают высокие, крепкие, как хлысты, стебли. Стена брызг, поднятая колесами, коснувшимися воды, застлала козырек, обдала фонтанами всю машину.

У Чэна блеснула было надежда, что машина, по инерции преодолев болото, остановится у противоположного берега, отчетливо желтевшего впереди краями обнаженней глины. Но высокая крепкая трава и вода задержали машину. «Як» остановился в самой середине болота.

Едва Чэн успел отстегнуть парашют и расправить затекшие ноги, собираясь вылезти из машины, как увидел, что стебли окружающей травы показались у самого его лица, вровень с краем кабины. Он с удивлением взглянул на борт: машина погружалась в болото. Он понял, что намерение выбраться на берег нужно оставить. «А что же делать?» От неосторожного усилия тупая боль в спине заставила Чэна опустить руки, и в голове снова зазвучал мучительно громкий звон. Прошло много времени, прежде чем Чэн смог осторожно, не напрягая спину, выбраться на фюзеляж. Но единственное, что он увидел отсюда, было все то же болото и дальний берег овражка, загораживавший горизонт с той стороны, где были свои.

Чэн вытащил карту из планшета: место его посадки было вдали от всяких дорог, далеко за правым флангом народных войск…

Фу видел, как «Як» перешел в штопор и скрылся за бугром, далеко на правом фланге.

– Лао Кэ! – прошептал Фу, отрываясь от щели. Он и не заметил, что командующий давно покинул блиндаж. Отправившись на его поиски, Фу обнаружил его на наблюдательном пункте.

– Прошу разрешения взять ваш самолет, – сказал Фу.

– Зачем?

– Я должен быть в части, командир выбыл из строя.

– Отправляйтесь! – проговорил командующий.

Фу добежал до поворота хода сообщения, как вдруг остановился, ухватившись за стенку: прямо навстречу ему торопливо шагал… Лао Кэ! Фу не мог ошибиться, хотя, может быть, кто-нибудь другой и не сразу узнал бы Лао Кэ в этом испачканном маслом и копотью человеке, на котором клочьями висели остатки одежды.

– Живой?! – воскликнул Фу.

И нельзя было понять: вопрос это или категорическое утверждение для самого себя.

Лао Кэ усмехнулся и совершенно спокойно проговорил:

– А то какой же?

Фу схватил друга за плечи и потряс.

– Что с вами? – с искренним удивлением спросил командир, не понимавший причины такого восторга.

– Я же своими глазами видел, как вы только что упали.

– Я?

– «Як» штопорил до самой земли!

– Ах, вот вы о чем!.. Это там, за бугром, у болота?

– Ну да!

– Это Чэн! Если бы не он, мое звено смяли бы. Противнику больше всего хотелось обезглавить полк. И тогда неизвестно, что еще вышло бы из всего дела. Однако, – перебил он сам себя, – нужно поскорее подать ему помощь… – Лао Кэ вынул карту. – Я видел, где он воткнулся в болото…

Несколько мгновений Фу, колеблясь, глядел на голубое пятно, испещренное на карте косыми частыми штрихами.

– И вы думаете, что он жив? – спросил он.

– Я отчетливо видел, что он выправил машину и посадил ее.

– А где ваш «Як»?

– Тут, под горой, возле ямы, где спрятан самолет командующего.

Фу быстро огляделся, словно боясь, что его могут подслушать, и полушепотом сказал:

– Я возьму ее, слетаю на болото, а?

Но Лао Кэ молча показал на свое лицо и одежду.

– Масляный бак? – спросил Фу.

– Нет…

И командир рассказал: осколок вражеского снаряда, не перебив маслопровода, только вдавил трубку так, что масло пошло через суфлер и залило всю кабину, пока Лао Кэ выбирал место для посадки. Пройдет немало времени, пока заменят помятый маслопровод и проверят исправность мотора, работавшего некоторое время почти без подачи масла.

…Лежа на крыле своего «Яка», Чэн следил за тем, как заканчивался бой полка, как самолеты дружной стаей прошли на юго-запад и исчезли в волнующейся дымке, поднимавшейся от нагретой земли. Вместе с ними исчезла для Чэна и надежда на спасение, но для него это уже почти не имело значения.

Надо всем главенствовала радостная мысль о том, что полк выполнил задание – воздух над полем сражения за выход в Северный Китай был очищен от американо-гоминьдановской авиации. Теперь Лао Кэ запрет ее на ее же аэродромах, и войска Дунбейской армии погонят банды Чан Кай-ши на юг, чтобы выйти к Ляодунскому заливу и к Великой стене и повиснуть угрозой над линией обороны гоминьдановцев Калган – Бейпин – Тяньцзин. Закрыв глаза, Чэн мысленно рисовал себе картину начавшегося сегодня разгрома гоминьдановской группировки старого разбойника.

От нестерпимой жары все больше трещала голова. Попытка снять шлем вызвала новое кровотечение из запекшейся было раны. Чэн не решался больше трогать его, хотя шлем давил голову нестерпимо.

Руки и лицо Чэна совершенно почернели от облепивших его комаров. Чэну вспомнились его собственные насмешки над словами Мэй о комарах как биче летчиков. У него не было сил сгонять их, да это было и бесполезно: вместо прежних на испачканные кровью руки и лицо тотчас устремлялись легионы новых.

Чэн сделал попытку, несмотря на головокружение, добраться до берега. Но едва он спустился с самолета, как должен был тотчас же взобраться обратно: под ногами была такая топь, что он неизбежно погрузился бы в нее с головою, прежде чем успел бы сделать два шага. Выбор оставался небольшой: утонуть в трясине или умереть от солнечного удара…

Инстинкт заставлял Чэна цепляться за крыло. Все же это было крыло его родного самолета. И вот он лежал тут, и тягучие, все более медленные и трудные думы текли в его мозгу, казалось кипевшем под лучами беспощадного солнца. Это были мысли о Мэй и о Джойсе, о Фу Би-чене и о строгом командире Лао Кэ; мысли о школе, любви и боях. Стоило Чэну сомкнуть веки, и на огненном фоне рядом с образом Мэй неизбежно возникало лицо негра. Мешалось все: дружба, любовь, ошибки, победа… Мысль о победе всплывала надо всеми другими: победа, победа… Победа?

Чтобы не видеть раскаленного добела неба, Чэн перевернулся на живот. Он попытался спрятать лицо в воротник куртки, но комары тотчас набились туда. Они проникали под одежду, яростно кусали за ушами, шею, спину. Чэну чудилось, что все тело его горит от уколов раскаленных иголок и череп распирает тесный шлем.

Он с усилием вернулся мыслями к товарищам, к полку. Перед ним встала широкая улыбка Лао Кэ, его сверкающие белизною зубы; проплыл перед глазами непослушный вихор Фу Би-чена…

…Сань Тин вошла в блиндаж и подняла циновку, чтобы сделать сквозняк: в земляном углублении нечем было дышать. Солнце стояло высоко и словно вовсе не собиралось уходить с небосклона.

Сань Тин отерла лицо и, тряхнув головой, принялась накрывать на стол. Потом принесла большой чайник с трубой, наполненной горячими углями. Командующий любил крепкий, свежезаваренный чай.

Сань Тин приподняла крышечку и заботливо понюхала пар. Кажется, все обстояло благополучно. Она высунулась из блиндажа и приветливо сказала, словно принимая гостей:

– Чай пить!

– Когда-нибудь, – сказал Линь Бяо, – весь мир поймет, что в жару нужно брать горячую ванну, а не обливаться холодной водой, пить кипящий чай, а не глотать толченый лед, как это делают дикари янки, – и потянулся за налитой для него чашкой.

Ловко держа ее на растопыренных пальцах, он маленькими глотками отхлебывал ароматную зеленоватую жидкость, и мохнатые брови его сильно двигались в такт глоткам.

В блиндаж вошел ординарец.

– Генералу Пын Дэ-хуаю! – доложил он, протягивая пакет.

Пын Дэ-хуай отошел от стереотрубы и, распечатав длинный узкий конверт, стал быстро просматривать бумагу. Линь Бяо отставил недопитую чашку и напряженно наблюдал за выражением лица генерала, будто пытаясь по нему угадать содержание донесения.

– Самое важное, – спокойно проговорил Пын Дэ-хуай, закончив чтение, – что авиация Чан Кай-ши больше не принимает участия в обороне Цзиньчжоу…

– Значит, маньчжурскую пробку мы заткнем накрепко.

– И второе: Фан Юй-тан выступил.

– А-а, господин католик наконец решился! – смеясь, сказал Линь Бяо.

– Его дивизии ударили от Калгана во фланг Янь Ши-фану.

– Эти два толстяка ненавидят друг друга. Сцепившись, они уже не разойдутся, пока один из них не падет. А мы поможем пасть изменнику Яню.

– Что же, – подумав, проговорил Пын Дэ-хуай, – можете двигаться и вы.

Вместо ответа Линь Бяо молча перекинул через голову ремень большого маузера.

– Вам выпала большая честь, Линь Бяо, – сказал Пын Дэ-хуай. – Сегодня начинается конец Чан Кай-ши. И этот удар наносят ваши солдаты.

– С именем партии и председателя Мао!

Фу сделал над болотом два круга, далеко высунув за борт голову, чтобы хорошенько разглядеть лежавший посредине болота самолет. Он видел распластанного на его крыле Чэна. Шум мотора должен был бы разогнать самый крепкий сон, но Чэн не шевелился. Посадив самолет, Фу поставил сектор на малые обороты и пошел к воде. Сложив руки рупором, он покричал, но Чэн не отозвался. Фу постоял в раздумье и медленно зашагал обратно к самолету.

Солнце уже давно перешло зенит, когда над озером снова послышалось стрекотанье мотора. На этот раз из подрулившего к озеру учебного самолета следом за Фу вылез Джойс. Они оба покричали с берега, но опять не получили ответа. Они сели на берегу и молча закурили. Время от времени Фу поглядывал на часы, поднимая взгляд к солнцу, и мерил путь, оставшийся багровому диску до горизонта.

– Я так и знал: санитарному автомобилю сюда не пройти, – сказал он.

– Ему не перебраться через то второе болото. А объезжать – это до завтра, – согласился Джойс. – Такое положение вещей нас не устраивает.

– А еще больше – его, – с горькой усмешкой сказал Фу, движением головы указав на Чэна.

– Тогда мы не должны больше ждать санитарный автомобиль, – сказал Джойс: – в нашем распоряжении мало времени.

Фу молча поднялся и пошел к самолету. Джойс помог ему выгрузить надувную резиновую лодку.

…Солнцу оставалось уже пройти совсем короткий путь до горизонта. От высокой травы озера на берег ложились длинные тени.

Тяжело ступая с Чэном на плече, Джойс приближался к своему самолету. На примятой траве оставались мокрые следы. Его одежда тоже была мокрой. Остановившись возле самолета, Джойс осторожно снял со своей шеи руку Чэна. Вдвоем с Фу они бережно положили Чэна в заднюю кабину.

Негр отряхнулся, сбрасывая с себя налипшую траву и грязь. Глядя на него, Фу усмехнулся.

Только когда они выкурили по папиросе, Джойс сказал:

– Втроем мы с этой площадки не взлетим! – И в подтверждение своих слов ударил каблуком в пружинящую почву берега. – За мною пришлете завтра.

Полагая, по-видимому, что другого решения не может быть, он обошел крыло и взялся за винт.

Фу застегнул шлем и полез в кабину. Прогрев мотор, он дотянулся до Чэна и осторожно ощупал повязку, которой не очень умело, но очень старательно была обмотана его голова.

Наконец Фу уселся и дал обороты. Но тут, пересиливая вихрь от винта, Джойс бросился к самолету и крикнул в самое ухо Фу:

– Отдайте мне ваши сигареты!.. Тут чертовски много комаров.

Пряча в карман пачку и держась за борт кабины, он ответил улыбкой устремленному на него с немым вопросом взгляду Чэна. Стараясь казаться веселым, крикнул раненому:

– Мэй ждет вас… Ждет, понимаете?..

Но видя, что вопрос не исчез из глаз Чэна, крикнул еще громче:

– А Цзиньчжоу уже взят! Линь Бяо ринулся на равнину, понимаете?.. «Его превосходительство Фан» вцепился в спину толстому Яню… Одним словом, все в порядке!

При этих словах Джойс едва не упал на землю, отброшенный мощным потоком воздуха. Самолет побежал, разбрызгивая воду, подскочил, и на фоне погасающей зари Джойсу стали видны оторвавшиеся от земли колеса.

Джойс присел на корточки. Его большие пальцы с ярко белевшими в сумерках ногтями долго разминали сигарету. Так долго, что если бы не комары, он, наверно, и не вспомнил бы, что ее нужно закурить…