Текст книги "Заговорщики (книга 2)"

Он с достоинством поклонился и отошел такими же мягкими, неслышными шагами, как приблизился.

Блэкборн медленно поднялся со своего места и, отыскивая самые убедительные, самые простые слова, сказал:

– Мне нечего ответить вам, кроме того, что поворот сделан. Я рад, что на этом повороте нашел именно таких, как вы. Обратно я не пойду. Я хочу увидеть победу. – И тут лицо его озарилось улыбкой, разогнавшей морщины и сделавшей его лицо светлым и молодым. – Может быть, вы будете надо мною смеяться, друзья мои, но всякий раз, когда мне доводится думать об окончательной победе, она предстает мне в образе большого поля, поросшего необыкновенной, огромного роста, золотой-золотой пшеницей. А вокруг этого поля – сад. Тоже удивительный, пышный и зеленый сад, как в сказке! – Блэкборн смущенно улыбнулся. – Это, вероятно, оттого, что мне очень хочется своими глазами увидеть эти необыкновенные сады Сталина и эту пшеницу… Выпейте за это, друзья мои!

– Постойте! – крикнул вдруг Даррак. Он подбежал к одному из музыкантов, сидевших на эстраде, и, взяв его скрипку, вернулся к столу. – Осколок франкистского снаряда оторвал мне пальцы, – он поднял левую руку, – которые были так нужны мне, музыканту. Я думал тогда, что больше никогда уже не смогу взять в руки скрипку, но один мой немецкий друг, он был у нас в бригаде комиссаром, и мои друзья по Испании его хорошо знают, – я говорю о Зинне, товарищи, – да, Зинн спросил меня: «Ты смиришься с тем, что в день победы не сможешь сыграть нам наш боевой марш?» Право, если бы не Зинн, я, может быть, и не подумал бы, что ведь у человека две руки… И вот несколько лет работы над собой – и скрипка снова у меня в руках. Ты помнишь, генерал, помнишь, Стил, песни нашей бригады?

– Играй, Даррак! Играй! – сверкая глазами, крикнул Руис. Он обратил на Матраи такой восторженный взор, что можно было с уверенностью сказать: двенадцать лет разлуки не погасили в бывшем адъютанте восторженной привязанности к генералу. – Играй же, Даррак!

И Руис первым запел под скрипку:

 
Франко и гитлеры, плох ваш расчет…
 

Матраи, улыбаясь, присоединился к нему. Запели и Стил, и Лоран, и Купка. Не знавшие слов Блэкборн и Фельдман начали было тоже несмело подтягивать, но вдруг оглушительные аплодисменты зала покрыли их голоса. Все лица обратились ко входу. Матраи увидел стоящего в дверях высокого стройного мужчину с румяным молодым лицом, но с совершенно серебряной от седины головой. Одно мгновение Матраи смотрел на него в радостном недоумении, потом вскочил и побежал ему навстречу.

– Боже мой! – почти с благоговением прошептал Фельдман. – Я же знаю его! Это советский офицер, он открыл нам двери Майданека. Если бы он со своими танками опоздал на полчаса… Даю вам слово, господа, это он!

Но портного никто не слушал. Все смотрели на входящего. Кто-то громко крикнул:

– Слава русским!.. Слава советским людям – освободителям!

И сразу несколько голосов подхватило:

– Слава СССР!.. Слава Сталину!

На десятках языков гремело: «Сталин!.. Сталин!..»

Русский с улыбкой поднял руки, как бы спасаясь от обрушившегося на него шквала рукоплесканий. В этот момент к нему подбежал Матраи. Одно мгновение они смотрели друг на друга.

– Генерал Матраи?.. Тибор?!

– Миша?!

И, крепко обняв гостя за плечи, Матраи повернул его лицом к своему столу. Обращаясь к старому Фельдману, больше чем ко всем другим, сказал:

– Этот советский человек со своими танками, кажется, никогда и никуда не опаздывал. Советские люди вообще всегда приходят вовремя, всюду, где нужна рука их помощи… – Он подвел гостя к столу. Матраи наполнил стаканы и поднял свой. – Сначала мы выпьем за советских людей, за их прекрасную родину и за того, чья мудрость сияет над всем, как путеводная звезда свободы, братства народов, как яркая звезда побеждающего коммунизма. За Сталина, друзья!

Зал рукоплескал…

Глава 7

В эти же дни в одной из советских комендатур Берлина шли своим чередом дела – повседневные дела города, который англо-американцы тщились, вопреки всем доводам разума и чести, сделать яблоком раздора с Советским Союзом и предлогом для политической распри мирового значения.

К концу рабочего дня помощник коменданта вставал из-за рабочего стола совершенно вымотанный. Дни, которые еще год тому назад, когда он возился с допросами Кроне, казались ему такими загруженными, вспоминались теперь, как интересная экскурсия в историю. Он отлично помнил, как извивался тогда Кроне, пытаясь угадать дальнейшую судьбу своих стенограмм. Советский офицер, прочитав предыдущий допрос Кроне, испещренный сотнею вставок и исправлений, сделанных сведущими людьми, узнавал таким образом все, что пытался от него скрыть американский разведчик в шкуре немецкого эсэсовца, и все, что тот и сам не знал. После этого офицер должен был приступить к следующему допросу, не подавая виду, что знает что-нибудь, кроме того, что говорил Кроне. Какова-то судьба этого типа? Какова участь темных героев его мрачного повествования?

Офицер закурил и подошел к окну кабинета, выходившего во двор комендатуры. Улыбка пробежала по его губам. Он отлично помнит: именно в тот день, когда к нему привели пойманного Кроне, советский старшина посадил во дворе вон то деревцо. Оно росло, тянулось и зеленело, словно в пример остальным, посаженным немецким садовником. И только было пробужденная воспоминаниями мысль офицера понеслась в родные советские края, как ее тут же оборвал заглянувший в кабинет старшина:

– К вам, товарищ майор!

– Прием окончен.

– Очень просит.

Офицер с досадою придавил в пепельнице папиросу и вернулся к столу. Его взгляд без особой приветливости остановился на вошедшем в кабинет крепком мужчине с необыкновенно красным лицом. Тот развязно взмахнул шляпой и громко сказал:

– Я американский журналист. Хочу познакомиться кое с чем в вашем районе, комендант.

Офицер уже выработавшимся движением протянул руку. Посетитель вложил в нее визитную карточку: «Чарльз Друммонд. Корреспондент».

Помощник коменданта и американец перебрасывались незначащими, обычными в таких случаях фразами, и офицер машинально вертел в руках визитную карточку американца, как вдруг в его глазах блеснул огонек любопытства: «Чарльз Друммонд?..» Чтобы скрыть вспыхнувший у него интерес, он прищурился и как бы невзначай еще раз по складам прочел: «Чарльз Друммонд…»

Офицер поднял взгляд на американца: «Так вот он каков, мистер Фрэнк Паркер, впервые пересекший океан из Америки в Европу на борту “Фридриха Великого”!..»

Паркер с нарочитой старательностью раскуривал папиросу, чтобы дать себе время исподтишка рассмотреть коменданта. Он много слышал о простодушии русских, на лицах которых будто бы отражаются их мысли. Но, черт побери, на лице этого офицера он не мог уловить ничего. Единственное, что можно было, пожалуй, сказать с уверенностью, судя по равнодушному взгляду, которым офицер скользил то по его визитной карточке, то по нему самому: он не имеет представления о том, кто перед ним в действительности. Да, в этом-то Паркер был уверен.

Ответы офицера были все так же спокойны и неторопливы, какими американцу казались и его собственные вопросы. Паркер обдумывал теперь ход, который позволил бы ему свободно передвигаться по советской зоне, отыскать конспиративную квартиру доктора Зеегера и через него помочь диверсионной группе Эрнста Шверера заманить Эгона Шверера на ту сторону.

Чтобы отвлечь внимание коменданта от главного, ради чего пришел, Паркер сказал:

– А не кажется ли вам, майор, что правы все-таки не вы, русские, а мы, американцы, дав немцам кое-что в долг?

– Дать в долг и заставить взять – не одно и то же.

С напускной беспечностью американец сказал:

– Все-таки важно то, что они взяли, и взяли немало!

Комендант ответил без тени шутливости:

– А вам не приходит в голову, что под видом хлеба вы, американцы, вложили в руку немцев камень?

– Чепуха! – уверенно воскликнул Паркер. – Мы даем им возможность не околеть с голоду.

– Чтобы не потерять живую силу – людей, которых хотите сделать своими рабами?

– Покупатели и должники нужны нам не меньше рабов, – с усмешкой сказал Паркер. – Важно то, что мы не уйдем отсюда, пока не вернем своего. А вы? Скоро у вас не будет никаких оснований торчать тут.

– Мы не задержимся здесь ни одного дня… Мы скоро уходим.

– Чтобы потерять Германию!

– Или прочно приобрести в ней друга!

– Уйдя-то? – Удивление Паркера было так неподдельно, что он даже приподнялся в кресле. – Вы собираетесь чего-то достичь, бросив Германию на произвол судьбы?

– Нет, передав ее в руки немецкого народа.

Паркер рассмеялся.

– Сделай мы подобную глупость, – прощай не только проценты, но и все долги. Это было бы противно здравому смыслу! – Он потер лоб, и его красное лицо расплылось в улыбке. – До тех пор, пока у нас в залоге сердце должника, мы можем быть уверены, что возьмем свое.

Глаза коменданта сузились, и он несколько секунд молча смотрел на американца. Потом вздохнул так, как если бы ему было жалко этого самоуверенного и такого глупого человека.

– Шейлок думал так же, – сказал он и опять вздохнул.

– Что вы сказали? – встрепенулся Паркер, услышав знакомое имя, но комендант ничего не ответил, и Паркер, пожевав губами, спросил: – Как насчет прогулки по вашей зоне?

Комендант опустил взгляд на визитную карточку: «Чарльз Друммонд…» Подавляя усмешку, он посмотрел в глаза американцу и, извинившись, вышел в другую комнату.

Там он, закуривая на ходу, медленно, почти машинально, приблизился к окну и, задумавшись, поглядел на деревцо. Да, вот оно, уже совсем крепкое, и листья его уже утратили наивную беспомощность, и корни его не нужно больше поливать из лейки, как делал когда-то старшина. Немец-садовник уже поливает его из шланга и уже не смотрит на это дерево, как на забаву русского солдата, которая никогда не пригодится немцам: он теперь даже усмехается в усы, вспоминая глупые свои мысли. Тот советский солдат очень хорошо сделал, что посадил деревцо на месте вырванной снарядом старой липы. Оно ведь растет на немецкой земле и навсегда останется немецким. В этом не может быть уже никаких сомнений. Сейчас уже почти все простые немцы понимают, что жизнь опять распустится здесь полным цветом, и они хотят ее видеть, хотят строить ее своими руками и верят тому, что построят на своей земле, принадлежащей не какому-нибудь толстобрюхому, а простым немцам – народу…

Офицер оторвал взгляд от окна и поднял трубку телефона.

– Военная прокуратура?.. Человек, организовавший попытку похищения инженера Эгона Шверера, у меня. Да, это Фрэнк Паркер… Да, тот самый Паркер, о котором столько говорил Кроне… Слушаю, сейчас будет доставлен.

Он положил трубку и повернулся к старшине, молча стоявшему у двери:

– Двух автоматчиков!

Глава 8

В течение долгого времени у Аллена Долласа сохранялась надежда на то, что Паркер-Друммонд не подает о себе вестей из соображений конспирации. Затем один из людей Эрнста Шверера доставил сообщение доктора Зеегера об аресте Паркера.

Дважды перечитав расшифрованную записку Зеегера, Доллас сидел, не поднимая глаз на Александера, примостившегося на кончике кресла по другую сторону стола. Тот, кто посмотрел бы теперь на Александера, не узнал бы в нем прежнего начальника разведывательного бюро вильгельмовской армии, штреземановского рейхсвера и гитлеровского вермахта. Усы его были по-прежнему тщательно подстрижены, но они стали редкими и серо-желтыми, как вытертая зубная щетка. Монокль еще держался в глазнице, но глаз генерала глядел из-под стекла усталый и тусклый, как пуговица из серого эрзац-металла на кителе отставного эсэсовца. Движения Александера оставались мягкими, но это уже не была хищная повадка тигра, подстерегающего очередную жертву абвера. То была вкрадчивость лакея, боящегося получить расчет. Одним словом, то не был уже прежний Александер. Он сидел в позе почтительного внимания и следил за выражением зеленовато-прозрачной физиономии Долласа. Он принес ему сообщение Зеегера, чтобы показать, что американские агенты ни к черту не годятся: Паркер сам, как глупый теленок, полез в берлогу русского медведя.

– Вызовите сюда этого Зеегера, – раздался наконец скрипучий голос Долласа.

От удивления и испуга Александер даже откинулся к спинке кресла.

– Абсолютно невозможно, сэр!

– Это единственный толковый парень… там. Я хочу с ним поговорить.

– Абсолютно невозможно, сэр, – повторил Александер. – Этот человек не должен потерять лицо. Он пронес его чистым через разгром социал-демократии при фюрере, сохранил его после поражения…

– После победы! – поправил Доллас.

Взгляд Александера не отразил ничего. Он настойчиво повторил:

– Зеегера нельзя трогать. Его даже не следовало бы сейчас использовать ни для каких побочных заданий.

– Вытащить Кроне и Паркера – не побочное дело.

– По сравнению с тем, что предстоит доктору Зеегеру…

– Я не давал ему никаких поручений.

– Но я дал, сэр, – возразил Александер. – Общая директива о введении наших людей в ряды СЕПГ. Для этого Зеегер самый подходящий человек: его роль в социал-демократической партии не слишком значительна. Его измена социал-демократам не отразится на их деятельности. Шумахер легко подыщет ему замену для работы в Берлине.

– Вы воображаете, что Пик встретит вашего Зеегера с трубами и барабанным боем?

– Очередная задача СЕПГ – Национальный фронт. Они заявили, что даже бывшие рядовые нацисты, если они патриоты и готовы драться за единую Германию, – желанные попутчики. А Зеегер никогда не был скомпрометирован сотрудничеством с нами. Мы берегли его. Наша предусмотрительность…

Но Доллас без церемонии перебил его:

– Ваш очередной просчет?

Александер молча отрицательно покачал головой.

– Хорошо, – сказал Доллас, – оставим в покое вашего Зеегера. И все же мне нужен надежный человек: если Кроне нельзя вытащить, нужно заставить его замолчать.

– При одном условии… – подумав, проговорил Александер.

Маленькие глазки Долласа вопросительно уставились на генерала. Видя, что он молчит, американец сердито буркнул:

– Ну?!

– Замолчать… навсегда…

Доллас был далек от предрассудков, которые помешали бы ему дать утвердительный ответ. Это было слишком обыкновенным делом: агенты провалились, один уже болтает, другой может начать болтать – они должны быть уничтожены. Мак-Кронин и Паркер не были бы первыми в этом счету, не были бы и последними, убранными по распоряжению Аллена Долласа. В этом отношении он перенял все приемы своего старшего брата, но действовал с большей решительностью. Фостеру приходилось начинать дело, Аллен получил его на ходу. Фостеру еще мешала необходимость соблюдать декорум демократии рузвельтовского периода, Аллен плевал на всякие декорумы – он работал во времена Фрумэна, а не Рузвельта.

И тем не менее на этот раз он заколебался. Эти двое – Мак-Кронин и Паркер – были людьми хозяина. Ванденгейм ценил этих агентов и время от времени интересовался их донесениями. Ему взбрело на ум, что они его крестники. Как тот король, что пустил в ход при дворе блоху… Нельзя было уничтожить Паркера и Мак-Кронина, не сказав Джону. А сказать ему – значит признаться в ошибках своей службы, в собственных ошибках. И под какую руку попадешь? Может начаться крик, топанье ногами, в голову Аллена полетит первое, что попадет под руку хозяина. И вместе с тем… Вместе с тем – свой провалившийся разведчик опаснее вражеского непровалившегося. Мак-Кронин и Паркер должны быть изъяты или уничтожены.

– Мы испробуем путь официального нажима, – сказал Доллас Александеру. Заметив на его лице выражение сомнения, добавил: – Я того же мнения, но нужно испробовать. Реакция русских бывает иногда совершенно необъяснимой…

– Как пути Господа Бога? – усмехнулся Александер.

– Нет, как поступки людей с совершенно иной психологией, чем наша. Вспомните, как они обошлись с немецкими инженерами, пытавшимися нарушить у них электроснабжение. И как цепляются за каждого русского ребенка, которого откапывают на нашей стороне: точно это принцы крови, от возвращения которых на родину зависит весь ход истории!.. Все как раз обратно тому, что делали бы мы: повесили бы инженеров, а впридачу к каждому ребенку отдали бы еще десяток.

Александер вызвал на лице подобие улыбки.

– Более сорока лет я пытаюсь разгадать душу этого народа и… – он развел руками.

– Если бы в войне четырнадцатого – восемнадцатого годов вместо разгадывания русской души немцы покончили с нею отравляющими газами, у нас с вами не было бы теперь столько хлопот.

– Позвольте узнать, сэр, – иронически спросил Александер, – почему же вы не исправили эту ошибку?

– Потому, что вы оказались мягкотелей и глупей, чем мы надеялись, давая вам в руки все, что нужно для победы над большевиками, – с нескрываемой неприязнью ответил Доллас.

– Одною рукой давая нам оружие, вы другою рукой пытались схватить нас за горло. Вы думаете, мы не знали: «поддержать Гитлера, если ему придется плохо, но если худо будет русским – помочь им»? Вы хотели, чтобы та и другая – сильная Россия и сильная Германия – исчезли с вашего пути. Нас это не устраивало.

В голосе Долласа прозвучала откровенная насмешка:

– А вас устраивает то, что вы имеете теперь?

– Да.

Этот неожиданный ответ поверг американца в такое удивление, что, глядя на него, Александер счел нужным повторить:

– Да, да! Нас это вполне устраивает, потому что это незабываемый урок вам: из-за нечистой игры вы получили ошметки победы.

– Скоро вы узнаете, что это за «ошметки», – злобно проговорил Доллас.

– Никому не дано знать будущего. Зато все мы достаточно хорошо знаем прошлое. Мы знаем, что настоящими победителями вышли из войны русские. Половина Европы стала коммунистической, завтра будет коммунистическим весь Китай…

Доллас резко перебил:

– Никогда!

– Будет! Потому что там вы ведете ту же двойную игру, что пытались вести здесь: хотите чистыми вылезти из грязи. Это не удавалось даже вдесятеро более умным людям. – На миг Александеру показалось, что он сказал лишнее, но он уже не мог сдержаться. Не мог и не хотел. Быть может, это был первый случай в его жизни, когда он говорил то, что думал; когда он хотел сказать этому самоуверенному приказчику самовлюбленных хозяев: «Грош вам цена! Такие немцы, как я, имеют с вами дело потому, что оказались в положении париев, с которыми никто другой не хочет говорить». Хотелось сказать, что…

Его быстро бегущие мысли были прерваны замечанием, которое Доллас сделал как бы про себя, ни к кому не обращаясь:

– Их устраивает победа России!..

Александер с непривычным раздражением быстро проговорил:

– Да, нас устраивает эта победа России. Теперь вы не посмеете вести двойной игры. Вы не захотите, чтобы из следующей войны Россия вышла с еще большей победой. А это вовсе не исключено: коммунистической может стать вся Европа, коммунистической, почти наверно, станет вся Азия! Только попробуйте схитрить и подставить нас под удар в надежде, что и наша голова будет расколота и русский кулак разбит. Не выйдет, мистер Доллас! Не выйдет!.. Честная игра: выигрыш пополам!

Доллас рассмеялся. Он смеялся скрипучим, прерывающимся смехом, похожим на вой подыхающего шакала. Между припадками смеха он взвизгивал:

– Пополам!.. Это великолепно: пополам! А что у вас есть, чтобы ставить такие условия?.. Что вы можете выложить на стол, кроме нескольких миллионов тупиц, умеющих стрелять и по команде своих офицеров – таких же тупиц, как они сами, – поворачиваться налево и направо?.. Что, я вас спрашиваю?..

– Это не так мало, как вам хочется показать! – зло крикнул Александер.

– Если бы не мы, они проделывали бы свои упражнения в подштанниках и на пустой желудок…

Александер не дал себя прервать:

– Попробуйте поискать таких солдат у себя… – Ему очень хотелось сказать «в паршивой Америке», но он удержался. – В своей Америке.

– И найдем, найдем, сколько будет нужно! – провизжал Доллас. – Да не такого дерьма, как ваши молокососы, а прекрасный, тренированный народ – чистокровных янки.

– Тренированы бегать за девочками. Видели! Знаем! Один раз мы на них как следует нажали: в Арденнах…

Упоминание об этом позоре американской армии вывело Долласа из себя:

– Замолчите, вы ничего не знаете!

Но Александер не сдавался:

– Если бы не русское наступление… Всякий раз только русские, именно русские. Это они помешали нам войти в Париж в прошлую войну. Они помешали нам сделать из вас шницель в эту войну… Всегда русские!.. Если на этот раз не будете играть честно, придется иметь с ними дело вам. Вам самим. Тогда узнаете, что такое война с Россией!.. Не пикник, проделанный Эйзенхауэром. Навстречу ему наши дивизии бежали с единственным намерением не попасть к русским. – И, выронив монокль, со злобой закончил: – Крестовый поход!.. Хотел бы я посмотреть на ваших крестоносцев там, под Сталинградом, под Москвой…

Он сидел бледный, с плотно сжатыми тонкими губами, с неподвижным взглядом бесцветных глаз. Доллас давно знал его, но таким видел впервые. Лопнуло в нем что-то или просто переполнилась чаша терпения? Придется выкинуть его в мусорный ящик, или старый волк станет еще злее?

Доллас молча пододвинул Александеру бутылку минеральной воды. Некоторое время тот недоуменно смотрел на бутылку, потом перевел взгляд на американца. Размеренным, точным движением вставил монокль и прежним покорным тоном негромко проговорил:

– Итак, о Паркере…

Доллас вздохнул с облегчением и быстро спросил:

– Вы лично знаете этого… Шверера?

– Которого?

– Главаря шайки на той стороне.

– Эрнста?.. Знаю.

– Ему можно поручить дело Кроне и Паркера?

– Полагаю… полагаю, что можно… Особенно если речь идет об их ликвидации.

– Пока нет. Подождите, это в резерве, – быстро заговорил Доллас. – Живые они нам нужнее.

– После такого провала?

– У нас дела не только в Германии. Завтра мы возбудим вопрос: американский журналист, совершавший невинную экскурсию по Восточному Берлину, под арестом? Это же неслыханно!

– Этим вы русских не проймете.

– Тогда поднимем на ноги прессу: американский журналист, среди бела дня похищенный советскими войсками. Это подействует.

– Лучше бы не терять времени.

– Избавиться от них вы всегда успеете.

– Далеко не всегда, сэр… Только до тех пор, пока они в Берлине и пока их возят из тюрьмы на допросы. Если завтра эти допросы прекратятся, арестованные станут недосягаемы и для Эрнста Шверера.

– Не прекратятся! – уверенно возразил Доллас. – Русские достаточно любопытны.

– При чем тут русские? – возразил Александер. – Арестованные переданы германским властям.

– Извините, забыл.

– Поскольку мы уже заговорили о Шверерах: как решен вопрос о старшем, об Эгоне, инженере? – спросил Александер.

– Он по-прежнему нужен нам.

– А если я использую его по-своему? Для обмена на этих двух?

– Едва ли он нужен тем.

– Вы сами говорили: это люди с необъяснимой психологией. Ради того, чтобы спасти ненужного им немца, они могут вернуть двух нужных нам.

– Если вы так думаете… – без всякого подъема проговорил Доллас. Он не верил в возможность такого трюка. – Да и, для того чтобы менять, нужно иметь его в руках.

– Я сам возьмусь за это. Вопрос в том, в какой мере для вас действительно ценны те двое?

Доллас быстро прикидывал в уме. Только страх перед Ванденгеймом мог заставить его пойти на такую возню…

– Попробуйте… – вяло сказал он. – Но умоляю: без «битья посуды», как говаривал наш покойный президент.

Александер подытожил:

– Значит, соблюдаем последовательность: а) официальное обращение, б) скандал в прессе, в) похищение при перевозке, г) обмен на старшего Шверера.

– Мой старший брат, которого вы, к вашему счастью, не знали, – насмешливо проговорил Доллас, – в своем нынешнем положении, вероятно, произнес бы: «Аминь».

Для Александера Мак-Кронин продолжал оставаться Вильгельмом фон Кроне. Американцы не считали нужным посвящать немецкую разведку в то, что пятнадцать лет в ее недрах сидел их агент. Вероятно, поэтому, строя свои планы освобождения обоих провалившихся разведчиков, Александер больше думал о Кроне, чем о Паркере. Кроне не только был в глазах Александера немцем, но и человеком, обладающим слишком большим количеством немецких секретов. Их не следовало знать не только русским, но и американцам. Пожалуй, теперь, в силу создавшейся обстановки, Александер больше боялся выдачи секретов Кроне американцам, чем русским. Поэтому он решил подождать несколько дней, чтобы не раздражать Долласа и дать ему возможность использовать официальные пути освобождения арестованных. Но, не веря в успех этих попыток, он заранее подготовил все, что было нужно, для осуществления своего собственного плана.

Эрнсту Швереру была дана строжайшая директива: при малейшем сомнении в возможности освободить – убить обоих. Пусть потом американцы разбираются, по чьей вине это произошло. Младший Шверер умеет держать язык за зубами и может свалить все на чинов народной полиции Восточного Берлина, которой переданы оба арестанта.

Итак: в один из ближайших дней Кроне и Паркер перестанут доставлять ему хлопоты и быть предметом неприятных разговоров с проклятым рыжим американцем.