Текст книги "Наполеон Великий. Том 1. Гражданин Бонапарт"

3. Завоевание Ломбардии

Австрийская армия, пока еще под командованием фельдмаршала Ж.-П. Больё, оставшись после выхода Сардинского королевства из войны без союзника, отступила за р. По, чтобы прикрыть Милан – столицу провинции Ломбардия и всей Северной Италии. Там она была усилена резервной дивизией и численно не уступала французам.

Больё был уверен, что Бонапарт попытается форсировать По у города Валенца и поэтому приготовился защищать именно эту переправу. Он не знал, что Наполеон включил в условия мирного договора с королем Сардинии свое право на переход через По у Валенцы, где была действительно самая удобная для войск переправа, «только с целью ввести в заблуждение Больё»[521]521
  Клаузевиц К. Цит. соч. С. 41.


[Закрыть]. По франко-сардинскому договору Валенца была сдана французам для переправы. К ней тотчас потянулись части войск из дивизии А. Массена, о чем австрийские лазутчики поспешили уведомить своего фельдмаршала. Но тем временем Наполеон с главными силами стремительно пошел к Пьяченце, чтобы там захватить врасплох не столь удобную, как у Валенцы, но слабо защищенную переправу.

Утром 7 мая 1796 г., преодолев за сутки почти 70 км, отборные гренадерские полки Наполеона прибыли к Пьяченце, внезапно атаковали и захватили десять австрийских судов с 5 тыс. ранеными и медикаментами. Оказавшиеся здесь всего лишь два эскадрона гусар не смогли помешать высадке французов на левый берег р. По. В ночь с 7 на 8 мая к Пьяченце подоспели и 9-го переправились через По все остальные соединения Итальянской армии.

Больё, карауливший французов у Валенцы, узнал о том, что Наполеон оказался в Пьяченце, только 8 мая. Он попытался сорвать наполеоновские планы. Своему авангарду, а именно дивизии генерала Антона Липтая, Больё приказал удерживать позиции у г. Фомбио, в 4,5 км от Пьяченцы, а сам с остальными войсками поспешил к ней на помощь. Однако 8 мая при Фомбио Наполеон в течение одного часа разгромил дивизию Липтая. Здесь блистательно отличился Жан Ланн, уже произведенный к тому дню из полковников в генералы. Больё вынужден был отойти к крепости Лоди, на р. Адда.

К несчастью для французов, уже после боя под Фомбио, во время ночной рекогносцировки, трагически погиб дивизионный генерал Амедей-Франсуа Лагарп. Он выехал засветло на виду у своих солдат по шоссе, а возвращался в темноте почему-то другим путем, по тропинке, и был застрелен собственными солдатами, которые приняли его за австрийского лазутчика[522]522
  См.: Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 83–84.


[Закрыть].

Пока Больё сосредоточивал свои войска у крепостных стен Лоди, Наполеон вступил во владения Пармы и принял послов герцога Пармского с просьбой о мире и покровительстве. Он не стал вмешиваться в управление герцогством и не предъявил ему никаких территориальных претензий, но по договору о мире 9 мая наказал Парму за ее участие в войне против Франции на стороне Австрии внушительной контрибуцией: «герцог уплачивал 2 млн ливров золотом, доставлял французской армии большое количество хлеба, овса и т. д., 1600 артиллерийских и кавалерийских лошадей и принимал на себя издержки по обслуживанию военных дорог, а также госпиталей, которые французы развертывали в его владениях»[523]523
  Там же. С. 84.


[Закрыть].

Мало того, Наполеон, учитывая интерес и аппетиты Директории, наложил на Парму контрибуцию предметами искусства для музеев Парижа: «Парма дала 20 картин по выбору французских комиссаров»[524]524
  Там же.


[Закрыть]. Среди них был и знаменитый «Святой Иероним» корифея мировой живописи Антонио Корреджо. Герцог предлагал Наполеону еще 2 млн ливров, чтобы сохранить у себя эту картину, и французские комиссары соглашались на такую сделку, но Наполеон заявил, что «от двух миллионов, которые ему дадут, не останется вскоре ничего (думал ли он в тот момент о Директории? – Н. Т.), тогда как подобный шедевр украсит Париж на многие столетия и вызовет появление других шедевров»[525]525
  Там же.


[Закрыть].

Вальтер Скотт усмотрел здесь – не без оснований, но с чисто английской, т. е. преувеличенной, неприязнью к Наполеону – «особый и гнусный род хищничества», оговорившись, что Наполеон, «вероятно, повиновался Директории», но «все же он был первым лицом в истории войн и человечества, превратившим такое разнузданное и наглое лихоимство в закон»[526]526
  Скотт В. Цит. соч. Т. 1. С. 69.


[Закрыть].

Наполеон тогда действительно не гнушался никакими контрибуциями. Сразу после подписания мирного договора с Пармой он уведомил Директорию: «Надеюсь, если все пойдет по плану, прислать вам миллионов двенадцать»[527]527
  Кастело А. Бонапарт. С. 149.


[Закрыть]. Стендаль полагал даже, что он тогда «расшатал нравственную стойкость своих войск», поощряя «самый позорный грабеж со стороны своих генералов»[528]528
  Стендаль. Собр. соч. Т. 11. С. 17.


[Закрыть]. Впрочем, может быть, Наполеон таким образом старался вознаградить «нищую рвань» своей армии за воинскую доблесть. Для себя лично он добивался в то время только одного – приезда к нему Жозефины. Пока безуспешно.

Переговоры с герцогом Пармским Наполеон вел в течение одного дня 9 мая, почти на ходу, преследуя по пятам до стен Лоди войска Больё. К тому моменту австрийцы уже не имели численного превосходства над французами, а в самом сражении при Лоди с участием отнюдь не всех войск с обеих сторон Наполеон обеспечил себе даже почти двойной перевес: 18 тыс. человек против 10 тыс. Дело в том, что Больё ушел с главными силами за р. Адда в ожидании подкреплений, оставив у Лоди только дивизию генерала Карла Зеботтендорфа. Но эта 10-тысячная дивизия занимала мощную позицию перед мостом через Адду, и Наполеон вынужден был фронтально атаковать ее, рискуя понести большие потери и не добиться успеха.

10-е мая 1796 г. вошло в историю как день битвы при Лоди. Ключевым пунктом австрийской позиции был мост, казавшийся неприступным. «7000 австрийских солдат при 14 орудиях (по другим источникам, 20 орудий. – Н. Т.), выставленных для обороны одного единственного моста длиной в 300 шагов, перекинутого через непереходимую вброд реку! – восклицал К. Клаузевиц. – Кто бы не признал такой пост неуязвимым!»[529]529
  Клаузевиц К. Цит. соч. С. 47.


[Закрыть] Наполеон не признал. Он нацелил свою артиллерию на орудия противника, державшие под обстрелом мост. Затем скрытно, за городским валом построил колонну из 3500 гренадеров, воодушевил их короткой зажигательной речью и, как только огонь австрийской артиллерии несколько ослабел, сам повел колонну на штурм моста. Атака французских гренадеров во главе с их «чудо-генералом» была до того стремительной, что они успели в считаные секунды проскочить без больших потерь зону шквального огня на мосту и ворвались в оборонительные порядки австрийцев. Зеботтендорф, потеряв, по разным данным, от 2 до 2,5 тыс. человек и 15–20 орудий, поспешно отступил к главным силам Больё. Потери французов при Лоди не превышали 400 человек[530]530
  См.: Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 85–86; Клаузевиц К. Цит. соч. С. 48–49; Скотт В. Цит. соч. Т. 1. С. 60–61; Чандлер Д. Цит. соч. С. 69–70; Лашук А. Цит. соч. С. 44–45; Тарле Е. В. Цит. соч. С. 44; Богданович М. И. Поход 1796 г. Бонапарта в Италии. 2-е изд. СПб., 1860. С. 30.


[Закрыть].

Сражение при Лоди, внешне – по соотношению сил и потерь – не столь масштабное, как последующие битвы Итальянской кампании от Кастильоне до Риволи, сыграло важную роль не только в этой кампании, но и вообще в полководческой карьере Наполеона. Во-первых, впечатляли дерзость замысла и мастерство его исполнения, которые продемонстрировал Наполеон. «Бесспорно, – считал Клаузевиц, – никакой боевой подвиг не вызвал такого изумления во всей Европе, как эта переправа через Адду»[531]531
  Клаузевиц К. Цит. соч. С. 57.


[Закрыть]. Именно после Лоди пленный австрийский офицер так сетовал на судьбу: «Здесь нет возможности что-либо понять; мы имеем дело с молодым генералом, который всегда то перед нами, то в нашем тылу, то на нашем фланге. Никогда не знаешь, как расположить свои силы. Такой способ действий на войне невыносим и противоречит всем правилам»[532]532
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 87.


[Закрыть]. Но что важнее, битва при Лоди, вызвавшая у французов, по выражению того же Клаузевица, «изумительный энтузиазм», во многом предопределила победоносный для них исход Итальянской кампании. Северная Италия, исстрадавшаяся от австрийского гнета, уже склонялась под их знамена. 11 мая Наполеон докладывал члену Директории Лазару Карно: «Битва при Лоди, мой дорогой Директор, отдала Республике всю Ломбардию <…>. Вы можете считать в Ваших расчетах, как если бы я был в Милане»[533]533
  Correspondance de Napoléon. Т. 1. № 383. Р. 314–315.


[Закрыть]. Действительно, уже на пятый день после Лоди Наполеон триумфально вступил в Милан.

А пока воины Итальянской армии праздновали победу и славили своего «чудо-генерала». Со дня битвы при Лоди он станет их кумиром. Вечером 10 мая, сразу после победы, самые авторитетные солдаты-ветераны собрались на совет и присвоили главнокомандующему свое, самое младшее воинское (унтер-офицерское) звание – капрала. Отныне и навсегда он станет для них «маленьким капралом», хотя они и будут повышать Наполеона в чинах и уже после битвы при Кастильоне, 5 августа 1796 г., произведут его в сержанты. Их тогда восхищал не столько полководческий дар, в чем они мало разбирались, сколько личный героизм главнокомандующего, его умение воодушевить солдат и вести их за собой хоть в самое пекло.

Тогда у всех солдат Итальянской армии был на устах рассказ о том, как перед атакой моста Наполеон стоял рядом со статуей св. Иоанна Непомука (покровителя мостов) и как в тот момент австрийским ядром оторвало голову у статуи. После битвы Наполеон велел восстановить статую[534]534
  См.: Лашук А. Цит. соч. С. 45.


[Закрыть].

Сам Наполеон после Лоди «кристаллизовал (по выражению Д. Чандлера) свое честолюбие». На острове Святой Елены он так вспоминал об этом: «Только после Лоди у меня родилась мысль, что я мог бы стать, пожалуй, решающим лицом на нашей политической арене. Первая искра честолюбия появилась тогда»[535]535
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 86.


[Закрыть].

15 мая 1796 г. войска Наполеона торжественно вступили в Милан. Наполеон был на коне по кличке Бижу (Прелесть). Он въезжал в город впереди полковых колонн своих солдат через триумфальную арку, украшенную плакатом: «Героическая французская армия! Добро пожаловать!» Да, жители Милана встречали его как освободителя от австрийской тирании. Они уже знали, что правитель Ломбардии австрийский эрцгерцог Фердинанд (брат императора Австрии) со свитой и жандармами бежал из города. Миланцы тут же «прикололи на стены его дворца издевательскую надпись: “Этот дом сдается внаем. Ключи можно спросить у французского комиссара Саличетти”»[536]536
  Скотт В. Цит. соч. Т. 1. С. 64.


[Закрыть].

Толпы народа с гирляндами цветов, ликующие женщины и дети приветствовали французских солдат и особо – их главнокомандующего. Архиепископ ломбардский и главы декуриона (городского правления) вручили Наполеону ключи от города и герб Милана. В тот же вечер на главной миланской площади было торжественно воздвигнуто символическое Древо Свободы, а на банкете у архиепископа Наполеон выступил с пламенной речью по-итальянски: «Отныне вы свободны, и свобода вам будет гарантирована еще в большей мере, чем французам. Милан станет вашей столицей <…>. Если Австрия сюда сунется, не бойтесь – я с вами!»[537]537
  Цит. по: Кастело А. Бонапарт. С. 151.


[Закрыть]

Казалось, все идет у Наполеона, как надо, словно в популярной тогда у французов песне «Ça ira!»[538]538
  «Ça ira!» («Пойдет! Пойдет!») – название и припев одной из самых популярных песен Французской революции.


[Закрыть]. Но, вступая в Милан, победоносный освободитель Ломбардии еще не остыл от пережитого им накануне уязвления со стороны Директории. Дело в том, что 13 мая, на пути от Лоди к Милану, когда его солдаты радовались одержанным победам, он получил от Директории приказ о разделе Итальянской армии на две: одна из них останется на севере Италии и поступит под командование генерала Франсуа Этьена Кристофа Келлермана (победителя при Вальми), а другая, во главе с Бонапартом, пойдет на Рим и Неаполь, против папы Римского. Наполеон воспринял этот приказ как оскорбление и уже 14 мая отправил в Директорию на имя Л. Карно резкий ответ. «Келлерман будет командовать армией так же, как и я, – писал он, – ибо никто более меня не убежден, что победы завоевываются героизмом солдат, но я считаю, что соединить Келлермана и меня в Италии – значит, потерять все. Я не могу охотно служить вместе с человеком, считающим себя первым генералом в Европе, а кроме того, я уверен, что один плохой командующий лучше, чем два хороших». Не впрямую, но доходчиво он угрожал Директории своей отставкой: «Каждый ведет войну, как умеет <…> Вдвоем мы будем вести ее плохо»[539]539
  Correspondance de Napoléon. Т. 1. № 421. Р. 336.


[Закрыть].

Разумеется, Наполеон учитывал, что после Лоди его репутация как военачальника затмила собой репутацию всех остальных полководцев Франции, ибо он за два месяца Итальянской кампании добился больших успехов, чем они вместе взятые за четыре года после битвы при Вальми. «Если бы они только осмелились, – говорил он позднее о возможном решении членов Директории отправить его в отставку, – то вся Франция восстала бы против них»[540]540
  Кастело А. Бонапарт. С. 150.


[Закрыть]. Директория это поняла. «Бессмертная слава победителю при Лоди! – гласит ее письмо к Наполеону от 21 мая. – Ваш план – единственный, которому необходимо следовать. Директория тщательно обсудила этот вопрос и решила его положительно»[541]541
  Цит. по: Чандлер Д. Цит. соч. С. 70.


[Закрыть]. А. З. Манфред резонно усмотрел в этом решении Директории не только пиетет к «бессмертной славе победителя при Лоди», но и корысть. У Франции в то время армия Бонапарта была единственной, регулярно присылавшей в Директорию не только победные сводки и воинские трофеи, но и деньги золотом. «Через несколько дней после вступления в Милан Саличетти сообщил Директории, что завоеванные области уже заплатили 35 миллионов. Могла ли Директория отказаться от такого важного источника пополнения пустой казны, а заодно, может быть, и собственных карманов? Обеспечит ли этот непрерывно поступающий из Италии золотой поток другой генерал? Это было сомнительно. Журдан и Моро не только не присылали золото – их армии требовали больших расходов»[542]542
  Манфред А. З. Цит. соч. С. 143.


[Закрыть].

Генерал Келлерман согласился с доводами Наполеона в пользу единоначалия и даже прислал к нему служить под его командованием своего сына Франсуа Этьена – тогда полковника, который уже в 1797 г. станет генералом и позднее отличится в битвах при Арколе, Риволи, Маренго, Аустерлице, Дрездене, Ватерлоо. Что касается Келлермана-отца, то он в 1804 г. получит от императора Наполеона жезл маршала Франции.

Тем временем в Милане Наполеон занялся не только военными, но и административными государственными делами. Чтобы извлечь наибольшую выгоду из своих завоеваний, он считал необходимым «учредить в покоренных землях республиканское правление с целью привязать их к Франции общими правилами и выгодами»[543]543
  Жомини А. Политическая и военная жизнь Наполеона. СПб., 1840. Ч. 1. С. 35.


[Закрыть]. Из-за этого он вступил в конфликт с Директорией. Ведь она предписывала генералу Бонапарту вести захватническую, грабительскую политику по отношению к итальянским землям, полагая, что их следует просто оккупировать и далее использовать как разменную монету в мирных переговорах с Австрией. Наполеон, к неудовольствию (мягко говоря) Директории, действовал принципиально иначе. В своих обращениях «К гражданам Милана» от 15 мая, «К народу Ломбардии» от 19 мая и ко всем итальянцам от 26 сентября 1796 г. он последовательно, саботируя предписания Директории, вел дело к созданию на территории Италии самостоятельных республик и обещал им помощь французского народа в обеспечении «братского равенства и свободы»[544]544
  Correspondance de Napoléon. Т. 1. № 453. Р. 359–360; Т. 2. № 1035. Р. 1617; Bouvier F. Op. cit. Р. 581–582.


[Закрыть]. И не только обещал. Подогревая национальные и республиканские амбиции итальянцев, он искусно, не торопясь, инициировал и осенью 1796 г. санкционировал создание Транспаданской (т. е. фактически Ломбардской) республики со столицей в Милане и республики Циспаданской в составе городов Болонья (в качестве столицы), Феррара, Реджо и Модена – республик, формально независимых, но связанных с Францией общностью антифеодальных интересов.

Все это свершится осенью (к осени 1796 г. мы еще обратимся со всеми подробностями), а пока вернемся к летним заботам Наполеона в Милане. Он дал Итальянской армии шесть дней отдыха, пополнил артиллерийский парк, а главное, качественно улучшил (за счет ресурсов Ломбардии!) снабжение своих воинов, удовлетворил все их нужды и выплатил им жалованье не ассигнациями, давно практически обесцененными, а золотом. Для французских солдат «это было совершенно невероятным событием»: «…впервые с 1793 года мы получили звонкую монету», – вспоминал бравый капитан и будущий генерал (комендант Москвы в 1812 г.) Франсуа Роге[545]545
  См.: Чандлер Д. Цит. соч. С. 71.


[Закрыть].

Еще больше, чем все административно-государственные и военно-хозяйственные заботы, беспокоила Наполеона и меньше давалась ему одна личная забота – как «выманить» к себе из Парижа всецело пленившее его «маленькое чудовище», «обворожительную Жозефину». 23 мая он писал ей из Милана: «Я вижу только одну тебя, думаю только о тебе <…>. Все время ты передо мной с твоим милым маленьким животиком; наверное, ты очаровательна с ним…»[546]546
  Цит. по: Кастело А. Бонапарт. С. 152.


[Закрыть] Увы, она в те дни была «очаровательна» с капитаном Шарлем (причем без «маленького животика», выдуманного ею), а на письма Наполеона, полные любовной страсти, даже отвечать забывала.

Тем временем Наполеон после недельного отдыха в Милане возобновил свою Итальянскую кампанию. Его воззвание к солдатам было, как всегда, величально призывным: «Солдаты! Милан ваш, и республиканский флаг развевается над всей Ломбардией <…>. Вся Франция приветствует вас. Ваши отцы, матери, жены, сестры, ваши возлюбленные радуются вашим победам и гордятся вами. Да, солдаты, вы многое сделали. Но значит ли это, что больше уже нечего делать? Не скажут ли о нас, что мы сумели победить, но не смогли воспользоваться нашей победой? Не упрекнет ли нас потомство, что в Ломбардии мы нашли Капую?[547]547
  Намек на карфагенские войска Ганнибала, которые, разгромив римскую армию, не пошли на Рим, а долгое время бездействовали в Капуе.


[Закрыть] Но я вижу, как вы уже хватаетесь за оружие <…>. Итак, пойдем вперед! Нам еще предстоят форсированные марши, остаются враги, которых надо добить, лавры, которыми надо еще покрыть себя, оскорбления, за которые надо отомстить. Пусть трепещут те, кто наточил кинжалы войны против Франции! <…> Но пусть не беспокоятся народы. Мы – друзья всем народам и особенно верные друзья потомкам Брутов, Сципионов и других великих людей, которых мы принимаем за образец <…>. Французский народ даст Европе славный мир, который возместит ему жертвы, приносимые в течение шести лет. Вы вернетесь тогда к своим очагам, и ваши сограждане будут говорить, указывая на вас: “Он был в Итальянской армии!”»[548]548
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 88–89.


[Закрыть].

22 мая Наполеон с 30 тыс. солдат выступил из Милана против Ж.-П. Больё. Австрийский фельдмаршал, имея 28 тыс. и все еще ожидая подкреплений, занял сильную позицию за р. Минчио. На севере его фланги были прикрыты озером Гарда, на юге – рекой По. Стараясь обезопасить все возможные переправы через Минчио, он чрезмерно растянул свои войска. Наполеон, зная об этом, решил прорвать фронт австрийцев в центре, у селения Боргетто. Но уже на марше от Милана к Боргетто он узнал, что в городе Павия (примерно в 25 км от Милана) и окрестных местах восстали их жители.

Оказалось, что 20-миллионая контрибуция с Ломбардии и связанные с ней реквизиции, а местами и грабежи французских солдат, отдельные притеснения со стороны офицеров вызвали острое недовольство и горожан, и селян. Местные роялисты и австрийские агенты разжигали антифранцузские настроения, многое преувеличивая, но и справедливо обвиняя французов в «святотатстве», а именно в том, что они крадут и отправляют во Францию великие творения мастеров итальянской культуры. Андре Кастело очень к месту цитирует здесь Стендаля: «Эти добрые итальянцы и не представляли себе, что присутствие у них чужой, пусть и освободительной армии в любом случае катастрофа»[549]549
  Кастело А. Бонапарт. С. 153.


[Закрыть].

Наполеон вынужден был с частью войск идти к Павии, «направив впереди себя ломбардского архиепископа и во все стороны – агентов с прокламациями, которые должны были просветить и образумить крестьян»[550]550
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 96.


[Закрыть]. Одна из них гласила: «Сбитые с толку люди не признают республику и доблестную армию, победившую королей. Это безрассудство вызывает сострадание: бедный народ вводят в заблуждение на его погибель. Главнокомандующий, верный принципам, принятым его нацией, – не вести войну с народами, – желает оставить открытой дверь для раскаявшихся. Но те, кто через 24 часа не сложит оружие, будут считаться бунтовщиками. Их селения будут сожжены»[551]551
  Там же.


[Закрыть].

Мятежники не поддались ни уговорам архиепископа, ни прокламациям Наполеона. Горожане Павии, ведомые роялистами, убивали французских солдат на улицах поодиночке. В деревне Бинаско крестьяне сформировали вооруженный отряд, который дал бой французскому авангарду под командованием Ж. Ланна. Сам Ланн признал тогда, что этот мятеж «был подавлен с беспримерной жестокостью»: Бинаско была сожжена дотла[552]552
  Кастело А. Бонапарт. С. 153.


[Закрыть]. Наполеон позднее вспоминал: французы «надеялись, что пожар в Бинаско, который можно было видеть со стен Павии, устрашит город. Вышло не так. В город бросились 8–10 тыс. крестьян и стали там хозяевами»[553]553
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 96.


[Закрыть]. Пришлось штурмовать город по всем правилам военного искусства и силами трех родов войск – пехоты, кавалерии, артиллерии. 26 мая восстание в Павии было подавлено, по выражению А. Кастело, «в крови и огне». В наказание за организованный здесь бунт Наполеон «дал своим солдатам три часа на разграбление города», приказав, однако, не трогать дома биолога Лазаро Спалланциани и физика Алессандро Вольта – изобретателя т. н. Вольтова столба[554]554
  Кастело А. Бонапарт. С. 153.


[Закрыть]. Столь же быстро и жестоко был подавлен бунт жителей города Люго, которые поначалу сумели отбить атаку французских драгун.

Далее, по признанию самого Наполеона, «со всей Ломбардии были взяты заложники, которых брали из самых знатных семей, даже если на них не ложились подозрения». Все они были отправлены во Францию, но через несколько месяцев вернулись на родину. «Многие из них, – не без иронии свидетельствовал Наполеон, – объехали чуть ли не все наши провинции и офранцузились»[555]555
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 98.


[Закрыть].

Расправа Наполеона с повстанцами в Ломбардии оценивается в литературе неоднозначно. Вальтер Скотт, естественно, осуждал ее жестокость, клеймил «зловещий» мотив репрессий Бонапарта («нечего защищать независимость своей земли, коли в ней появились сильные чужеземные штыки!»)[556]556
  Скотт В. Цит. соч. Т. 1. С. 73–74.


[Закрыть]. Стендаль, напротив, оправдывал наполеоновские репрессии: «В Павии милосердие было бы преступлением против армии <…>. Малейшее колебание со стороны главнокомандующего – и мятеж охватил бы всю Ломбардию. А чего только не сделала бы пьемонтская (т. е. сардинская. – Н. Т.) армия, если бы восстание удалось!»[557]557
  Стендаль. Собр. соч. Т. 14. С. 256.


[Закрыть]

Сам Наполеон считал принятые против мятежников карательные меры разумно жестокими, что не исключало и проявления гуманности. Так, он приказывал своим солдатам (и это отметил Вальтер Скотт) щадить при подавлении мятежа женщин и детей[558]558
  См.: Скотт В. Цит. соч. Т. 1. С. 74.


[Закрыть]. «Ладья главнокомандующего в побежденной стране лавирует среди утесов, – вспоминал Наполеон о тех днях спустя 20 лет на острове Святой Елены. – Если он суров, он раздражает народ и умножает число врагов; если он мягок, то порождает надежды, которые в дальнейшем заставляют особенно остро реагировать на злоупотребления и насилия, неизбежно связанные с войной. Как бы то ни было, если бунт при таких обстоятельствах вовремя усмирен и победитель сумел применить одновременно меры строгости, справедливости и мягкости, то это будет иметь только хорошие последствия и явится гарантией мира на будущее»[559]559
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 99. Курсив мой. – Н. Т.


[Закрыть].

Подавив бунты в городах и селах Ломбардии, Наполеон с тремя дивизиями (А. Массена, П. Ф. Ш. Ожеро, Ж. М. Ф. Серрюрье) и резервной кавалерийской бригадой генерала Шарля Эдуарда Кильмена пошел на Боргетто с намерением прорвать здесь, в центре, растянутый фронт войск Больё. К тому времени австрийский фельдмаршал получил подкрепление и имел под ружьем 31 тыс. человек против 30 тыс. у Наполеона, но не рискнул перейти от обороны к наступлению. Он выжидал – без уверенности в том, откуда последует нападение противника, и с надеждой на прочность своих позиций.

В 7 часов утра 30 мая генерал Кильмен со своей бригадой неожиданно, как гром среди ясного неба, ворвался на аванпосты австрийцев в Боргетто и выбил оттуда три эскадрона кавалерии и батальон пехоты противника, которые защищали переправу через р. Минчио. Австрийские аванпосты отступили на противоположный берег реки, к своим главным силам. Штаб-квартира Больё была в тот день около Боргетто, в местечке Сан-Джорджио. Преследуя защитников переправы, гусары Кильмена едва не взяли австрийского фельдмаршала в плен. Преследовать австрийцев Наполеон отправил, вслед за Кильменом, дивизию Массена, а сам со свитой из нескольких человек задержался в Сан-Джорджио, откуда только что едва унес ноги фельдмаршал Больё.

Причина этой задержки, чуть было не стоившей Наполеону жизни, была банальной: «чтобы ножной ванной избавиться от сильнейшего приступа головной боли»[560]560
  Клаузевиц К. Цит. соч. С. 64.


[Закрыть]. Тем временем австрийский генерал К. Зеботтендорф с эскадроном кавалерии выехал на рекогносцировку к Сан-Джорджио и оказался прямо перед домом, где принимал ванну Наполеон. «Часовые едва-едва успели запереть ворота, – читаем об этом у К. Клаузевица, – а сам Бонапарт в одном сапоге, с босой ногой спасся через заднее крыльцо»[561]561
  Там же. С. 65. Курсив мой. – Н. Т.


[Закрыть]. Наполеон вспоминал об этом происшествии с меньшими подробностями: «Охрана едва успела захлопнуть ворота и прокричать о тревоге. Это дало время главнокомандующему вскочить на лошадь и выбраться по садам за селение»[562]562
  Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. С. 102.


[Закрыть]. Так в скромном селении с громким названием Сан-Джорджио чуть не попали в плен сначала австрийский, а потом французский главнокомандующий.

После этого случая Наполеон сформировал для своей охраны совершенно особую воинскую часть под названием «гиды» – ядро его будущей Императорской гвардии. В эту часть зачисляли только отборных солдат с не менее чем десятилетним сроком службы и первоклассными боевыми качествами. Ее организатором и первым командующим стал Жан Батист Бессьер (1768–1813) – тогда капитан, командир эскадрона, а позднее – начальник всей гвардейской кавалерии, маршал Франции, герцог Истрийский, один из ближайших соратников и личный друг Наполеона. «Он и Мюрат были первыми кавалерийскими начальниками армии, – считал Наполеон, но обладали противоположными качествами. Мюрат был авангардным начальником, порывистым и кипучим. Бессьер обладал свойствами офицера резерва, полного энергии, но осторожного и рассудительного»[563]563
  Там же.


[Закрыть].

Проиграв бой при Боргетто и едва не попав в плен в Сан-Джорджио, Больё продолжил отступление к мощной крепости Мантуя. Д. Чандлер согласился с таким выводом американского историка И. Эдлоу: «Больё не был выброшен из Ломбардии; уместнее сказать, что он отступал из страха»[564]564
  Ср.: Чандлер Д. Цит. соч. С. 73; Adlow E. Napoleon in Italiy. Boston, 1948. Р. 77.


[Закрыть]. Венский гофкригсрат, наконец, посчитал Больё битой картой и временно передал командование его армией генералу Михаэлю Фридриху Бенедикту фон Меласу – опытному военачальнику, соратнику А. В. Суворова по Итальянской кампании 1799 г. и противнику Наполеона в исторической битве при Маренго 14 июня 1800 г. Пока Мелас заменял Больё, гофкригсрат принял важное решение, которое должно было коренным образом изменить ситуацию на итальянском фронте в пользу Австрии. Учитывая, что на Рейне эрцгерцог Карл успешно противостоял французским армиям Ж. В. Моро и Ж. Б. Журдана, вынудив и того и другого к отступлению, австрийские военные верхи сняли с Рейна и направили в Италию фельдмаршала Д.-С. Вурмзера с 25 тыс. солдат из Верхнерейнской армии. По пути Вурмзер присоединил к себе дополнительные подкрепления, так что, вступая в командование Итальянской армией (вместо Меласа), имел уже 60 тыс. К тому же он рассчитывал на взаимодействие с гарнизоном Мантуи.

Мантуя представляла собой неприступную крепость на острове при впадении р. Минчио в р. По. Кроме ряда мощных фортификационных сооружений ее защищали с севера и востока три озера, а с юга и запада – малярийные болота. Гарнизон крепости насчитывал 13 тыс. человек при 316 орудиях и был обеспечен продовольствием на четыре месяца. Командовал им генерал Иосиф Канто д’Ирль – по авторитетному мнению К. Клаузевица, «превосходный комендант, офицер с блестящей репутацией»[565]565
  Клаузевиц К. Цит. соч. С. 71.


[Закрыть]. 3 июня Наполеон частью своих войск (дивизиями Серрюрье и Ожеро) осадил Мантую, но воздерживался от решающей операции по двум причинам.

Во-первых, он получил известие о наступлении Вурмзера. Этого австрийского полководца Наполеон хорошо знал по данным из разных источников. Дагоберт Сигизмунд Вурмзер (1724–1797), как и Больё, был участником Семилетней войны, причем отличился в одном из сражений против самого Фридриха Великого. «Таким образом, – заметил Стендаль, – ему выпала на долю слава воевать с Фридрихом Великим и с Наполеоном»[566]566
  Стендаль. Собр. соч. Т. 14. С. 268.


[Закрыть]. Как военачальник Вурмзер и талантом, и авторитетом заметно превосходил Больё. В его активе была яркая победа 1795 г. при Гейдельберге над одним из лучших полководцев Французской республики Шарлем Пишегрю. Наступление такого противника с численно бóльшими (вдвое!) силами вынуждало Наполеона временно отказаться от активных действий и впервые за время его Итальянской кампании перейти к обороне. Он, правда, успел предложить коменданту Мантуи сдаться на почетных для него условиях, но тот презрительно отверг это предложение.

Была и вторая причина, по которой Наполеон сделал паузу в своих сражениях и тактических начинаниях, отвлекся от них: 13 июля к нему приехала Жозефина.

К тому времени Наполеон уже явно перегрузил жену нежнейшими письмами, умоляя ее приехать к нему как можно скорее. «Я буду так счастлив, что сойду с ума, – пишет он ей о предстоящей встрече. – Италии недостает только тебя. Ты украсишь ее. По крайней мере, в моих глазах. Ты же знаешь: там, где рядом моя Жозефина, я ничего уже больше не вижу»[567]567
  Letters of Napoleon to Josephine… Р. 44.


[Закрыть]. Из другого письма видно, как он боготворит ее: «Я думаю сперва о тебе, потом уж обо всей природе. Любая твоя прихоть для меня – священный закон, а видеть тебя – верх счастья. Ты прекрасна, грациозна. На твоем лице написано, какая у тебя нежная, небесная душа. Обожаю в тебе все!»[568]568
  Ibid. Р. 48.


[Закрыть]

Жозефина долго откладывала свой отъезд к мужу, развлекаясь с Ипполитом Шарлем и не желая расставаться ни с любовником, ни с Парижем. Наполеон даже воззвал к брату Жозефу, который тогда был в Париже: мол, поторопи ее! «Я люблю ее до исступления и не могу больше оставаться вдали от нее, – так он писал Жозефу. – Если она разлюбила меня, мне больше нечего делать на земле»[569]569
  Цит. по: Массон Ф. Указ. соч. С. 49.


[Закрыть]. Жозеф всполошил П. Ф. Барраса, а тот потребовал, чтобы Л. Карно «успокоил Бонапарта» и чтобы Директория спровадила Жозефину к мужу. Ведь получалось, что «судьба дальнейших завоеваний в Италии зависела от того, будет ли спать в одной постели с Бонапартом его жена», – так передает ход мыслей Барраса Андре Кастело[570]570
  Кастело А. Бонапарт. С. 158.


[Закрыть].

В результате 24 июня «в крайней подавленности, заливаясь слезами и рыдая, как если бы шла на казнь» (по свидетельству очевидца), Жозефина после обеда, устроенного в ее честь Директорией, села в карету дальнего следования. «Но стоило карете отъехать, – рассказывал тот же или другой очевидец, – как слезы ее мгновенно высохли. Еще бы! – напротив нее, касаясь своими коленями ее колен, сидел ее веселый красавчик Ипполит»[571]571
  Там же. С. 159.


[Закрыть]. Да, она взяла с собой в дорогу к мужу своего любовника! Вместе с ним ехали два очевидца этой сцены – Жозеф Бонапарт и Андош Жюно.

13 июля Наполеон встретил свое обворожительное «маленькое чудовище» у городских ворот Милана и сопроводил к себе во дворец Сербеллони. «Он настолько обезумел от желания, – красочно описывает эту встречу А. Кастело, – он так пылко думал о ее дивном теле с его бугорками и ямочками, что только и прижимал ее все крепче и крепче к себе и даже не заметил возле своей жены этого красавчика Ипполита Шарля… Более того, первые два дня ее пребывания в Милане тот не будет отходить от его жены, а Наполеон пригласит ее любовника пообедать за своим столом и побалагурить в своем салоне»[572]572
  Там же.


[Закрыть]. А вот мопса Фортюне, которого Жозефина тоже привезла с собой (!), Наполеон заметил (еще бы не заметить, если мопс первым делом зло облаял «чудо-генерала»!), но нежные объятья и поцелуи Жозефины доставили ему такое блаженство, которое даже Фортюне не смог отравить.