Электронная библиотека » Николай Трубецкой » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 19:58


Автор книги: Николай Трубецкой


Жанр: Философия, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Физика Гераклита.
Круговорот вещества

Физика Гераклита или то, что можно назвать этим именем, не представляет научного интереса, какой имели ранние попытки милетских ученых или Пифагора. Это только иллюстрация его учения о всеединстве сущего в вечном круговороте бытия. Как мы уже видели, в отличие от других физиков, признающих свои стихии качественно неизменными элементами мироздания, Гераклит учит, что его огонь изменяется качественно (αλλοιουται), «ξбменивается» на вещи, «как золото на товары» (fr. 90), причем эти вещи являются как бы его эквивалентами. Огонь, угасая, обращается в воду и через нее в землю, чтобы затем, воспламеняясь, переходит из земли в воду, испарение и огонь: «этот строй, один и тот же для всех вещей, не создал никто из богов или людей, но был всегда и будет вечно живой огонь, воспламеняющийся определенными мерами (μετρα) θ угасающий определенными мерами» (fr. 30). Во всеобщем потоке, во всеобщем изменении остается неизменным лишь этот «строй», это непрестанное чередование, или смена, в которой «вечно живой» огонь переходит от себя к своей противоположности (посредством угасания) и возвращается от нее к себе (посредством воспламенения). Колебание между воспламенением и угасанием совершается в нас самих каждое мгновение в процессе дыхания, которым поддерживается в нас жизненный огонь; в природе оно совершается каждые сутки – в смене дня и ночи и каждый год – в смене лета и зимы, которую Гераклит объяснил чередованием светлых и огненных испарений с темными и холодными. Светлые испарения образуют «день», который воспламеняется в солнце; и когда он догорает, поднимаются темные испарения, образующие «ночь». Борьбою между днем и ночью обусловливается и смена лета и зимы. И в этой смене есть строгая закономерность – огонь «мерами» воспламеняется и «мерами» угасает.

Путь вниз и путь вверх

Угасая, огонь выделяет из себя воду; вода образует море, которое Гераклит называл спермой мира; из моря или вообще из воды осаживается суша, – таков «путь книзу», от небесного огня к земле; ему соответствует обратный «путь вверх»: земля разжижается в воду (подземные ключи, болота представляются такими превращениями), вода поднимается к небу в виде смерчей или в виде испарений, частью которых питаются светила небесные, – там они обращаются в огонь. И опять-таки в этом круговороте стихий сохраняются постоянными лишь определенные меры, т. е. пропорции между ними: количества земли, воды, чистого огня, – остаются неизменными; вода получает столько же влаги из земли и огня, сколько она теряет ее на образование огня и земли; если в круговороте стихий и есть колебания, как в смене дня и ночи, то сами эти колебания имеют ритмический характер и не нарушают всемирной системы подвижного равновесия. Это-то и есть гармония противоположностей.

Небесные явления

За пределами неба находится чистый огонь, а светила небесные суть прикрепленные к небу полные сосуды, обращенные отверстиями к земле; в этих-то сосудах собираются светлые блестящие облака, которые воспламеняются при восходе и угасают при закате. Таким образом, следуя общему закону, и само солнце ежедневно обновляется (fr. 6); и оно «мерами» воспламеняется и «мерами» угасает, и если бы оно преступило эти положенные ему «меры», – божественное правосудие (Дике) настигло бы его (fr. 94). Чистые, светлые испарения обращаются в огонь, огонь, угасая, обращается в воду, а вода – частью в землю, частью в «огневицу»,[29]29
  Πρηστηρ – буквально – молонья, или жгучий вихрь; Сенека (Quaest. Nat. II, 56) передает igneus turbo, Дильс – Glutwind, или «смерч с электрическим разряжением» (!), Вернет – «ураган, сопровождаемый смерчем» (153). Важно, что огонь обращается непосредственно в воду, а не в воздух, несмотря на ошибочное толкование Климента Strom. IV, 101, р. 712, Potter; ср. Diog. L. IX, 9, который черпает из достоверного источника – Феофраста. Огонь угасает в воду, вода высыхает частью в землю, частью в огневицу πρηστιρ, θли в воздух, земля частью вновь растворяется в воду, частью выделяет те светлые испарения, которые тают на солнечных лучах, которыми питается солнце. «Воздухом», как уже сказано, называется туман; естественно, такой туман рождается из воды (как испарение) или земли, а не из огня (76).


[Закрыть]
πρηστηρ, θли воздух (fr. 31).

Но мы не будем останавливаться на подробностях этой космологии. Отметим только, что и здесь, несмотря на строгий монизм, отводится место дуализму: огонь есть и целое, как единая общая стихия, и нецелое, т. е. часть целого, как небесный, пламенеющий огонь, которому противополагается огонь угасший – вода, пассивная, холодная стихия, принцип материального мира.

Вопрос о воспламенении Вселенной

Признавал ли Гераклит периодическое возникновение вселенной из огня и конечное возвращение ее в огонь, или же «строй» Вселенной представлялся ему вечным? Стоики, а по их следам и другие свидетели приписывают Гераклиту учение о всеобщем «воспламенении» всего мира по истечении «мирового года» (по Гераклиту – 10800 лет), после чего наступает новый период мирообразования, так что и здесь имеет место периодическое воспламенение и угасание. Разбирая все относящиеся к этому учению фрагменты и свидетельства древних, некоторые ученые, как Шлейермахер, Лассаль и Бернет, доказывают, что философ разумел не единовременное воспламенение мира, а последовательное возвращение в огонь всех вещей в отдельности при неизменном для всех них общем «строе», или мировом порядке (fr. 30): огонь мерами воспламеняется и мерами гаснет, и эти меры непреложны для всех стихий. Другие ученые, как Дильс, Целлер, Виндельбанд, держатся противоположного мнения: важно уже единогласное свидетельство стоиков, да и Аристотель, по-видимому, сближал учение Гераклита с учением Эмпедокла о периодическом разрушении и восстановлении мира (de coelo I, 10, 279 b 12), хотя, сточки зрения Гераклита, такое разрушение и восстановление совершается постоянно.

Конечное «воспламенение», предстоящее всем вещам, изображается как суд над ними, «ибо огонь, пришедши, все будет судить и осудит» (fr. 66), – слова, которые и Целлер и Дильс понимают вместе с Ипполитом в смысле общего воспламенения. Во всяком случае, Гераклит высказывает мысль, близкую к учению Анаксимандра: конечное воспламенение по отношению к каждому индивидуальному существованию является казнью, судом и осуждением всякого обособления и разделения.

Антропология Гераклита

Если божество раскрывается в своем единстве в конечном воспламенении вещей, то оно остается единым и там, где оно скрыто видимым разнообразием Вселенной, как огонь – облаками фимиама. Божественный огонь горит в небе в сиянии дня, в блеске светил, но он незримо проникает все, все движет и оживляет. Он горит и в нас, будучи источником нашей жизни и разума.

Душа

Аристотель свидетельствует о том, что Гераклит признавал душу «тем испарением, из которого он слагает все вещи», т. е. огненным испарением, или огнем. Человек состоит из тех же элементов, что Вселенная: в нем есть огонь, вода и земля, и в нем совершается тот же круговорот, что во вселенной: огонь становится водой и вода землей, и наоборот, или, как говорит философ, «душам смерть – становиться водою, воде смерть – становиться землею. Из земли же происходит вода, а из воды – душа» (fr. 36), т. е. то «сухое», горючее испарение, которое горит и светится в нас и питает нашу душевную жизнь, как оно питает собою солнце и звезды. И точно так же, как во Вселенной, в человеке происходит колебание между воспламенением и угасанием, чередованием сухих и влажных испарений, которым объясняются смены дня и бдения, здоровья и болезни, жизни и смерти. Те «испарения», которыми питается наша душа, извлекаются нами не только из тела, но, главным образом, из окружающей атмосферы, посредством дыхания:[30]30
  См. Sext. adv. math. VII, 128–130 – несмотря на примесь позднейших идей и позднейшую терминологию. Ср. Aet. IV, 3, 12 (Dox.)


[Закрыть]
таким образом поддерживается связь нашей души с душою, разлитою в целом, «из которой составляются все вещи». Источник всемирной жизни – один, и органической связью с ним объясняется разумность единичного духа: «границ души не найдешь, хотя бы исходивши все дороги, – столь глубокий в ней разум» (смысл – λογοζ, fr. 45); γраницы индивидуальной души теряются в общем разумном начале, – психология переходит в космологию и теологию.

Единение нашей души со всемирным разумным началом имеет психофизическую основу. Ночью, когда холодные темные испарения берут верх над светлыми, и день угасает в небе, меркнет и наш внутренний огонь: мы засыпаем, тело наше становится неподвижным, и связь наша с внешним миром поддерживается лишь дыханием, так как чувства наши закрываются для внешних восприятий. Мы теряем сознание общей для всех действительности и погружаемся в мир сновидений: для бодрствующего – один свет и один мир, общий для всех, спящий погружается в свой собственный мир (fr. 26). Впрочем, люди и наяву живут как во сне: хотя истинное слово едино и всеобще, они живут как, бы имея каждый свое собственное рассуждение (fr. l и 2).

Мораль Гераклита

С психологией Гераклита связано и его нравственное учение, которое, по-видимому, как и его физика, пользовалось сочувствием стоиков. «Душе смерть – становиться водою»: перевес грубо-материального начала в человеческой жизни есть ослабление тонкого, духовного начала, его частичная смерть. Если такое ослабление представляется нормальным во сне, который наступает периодически, сменяясь бдением, то, по-видимому, философ считал плотское наслаждение смертельной опасностью для души: оно угашает дух, делает его «влажным» (fr. 77), как мы видим это у пьяного, который теряет сознание (fr. 117). Трудно бороться против сердечного желания, потому что сердце наше покупает то, чего оно желает, ценою души (fr. 85), т. е. ценою огня, заключающегося в ней. «Сухая душа есть мудрейшая и лучшая» (fr. 118), т. е. лучшая душа есть наиболее чистая, свободная от грубо телесных, материальных примесей. Но в жизни смертных людей такая примесь неизбежна, и грубо материальное начало стесняет душу, затемняет ее периодически. Плотская жизнь совершается за счет души и душевная жизнь за счет плотской, или, как говорит Гераклит, «мы живем их смертью (смертью наших душ) и они живут нашей смертью» (fr. 77). Отсюда философ признает не только относительность всех человеческих суждений о добре и зле, но и их ложность: философия ведет к переоценке всех ценностей. Если наслаждение есть смерть душе, то не есть ли страдание – врачеванием? Не направлены ли желания, похоти нашего сердца на то, что гибельно для нашей души? Чтобы не следовать этим неразумным желаниям, чтобы возвыситься над погоней за наслаждениями, которые все относительны и обусловливаются предшествующим страданием (fr. III), надо жить согласно разуму, согласно истинной природе вещей или «поступать по природе» (112) – правило, согласное с основным положением стоической морали.[31]31
  Fr. 112 – ποιειν χατα φυσιν – εсли и не подлинное выражение Гераклита, то все же верно передает его основную мысль, выраженную во fr. 2 и 114.


[Закрыть]
«Рассуждающие разумно (ξυν νοψ) δолжны утверждаться этим общим всем разумом (τψ ξυνψ παντων, ρр. fr. 113 и 2), как государство законом и даже еще крепче. Ибо все человеческие законы питаются единым божественным. Ибо он господствует, насколько он хочет, всему довлеет и превозмогает» (114). «Должно следовать общему… но хотя это слово и всеобще, люди живут, как бы имея свое разумение» (fr. 2). Поэтому-то они уподобляются спящим, которым грезятся сны вместо действительности, и которые сами не сознают, что они делают (fr. l). Цель философа – преуспевать в познании «мудрости», «сущего (истинного) Слова». «Мыслить есть высшая доблесть, и премудрость в том, чтобы говорить истину и поступать по природе, внимая ей». «Мышление обще всем» (fr. 113), и в душе нашей есть «слово, само себя умножающее» (115), – есть разум, способный возрастать в познании и мудрости.

Таковы положительные основания нравственного учения Гераклита, которыми определяется и его обличительная проповедь, направленная против суетности и безумия человечества. Слышат ли шоди истинное слово или нет, они одинаково его не разумеют и, подобно животным, не умеют различать истинно ценного от того, что тешит их плоть. Вместо того чтобы «следовать общему», они создают себе свои установления и законы, противные природе. Вместо того чтобы говорить истину и искать мудрости, они лгут и повторяют лживые басни.

Отношение к религии

Осуждая весь нравственный строй современного ему общества и его политическую жизнь,[32]32
  Из fr. 53 о войне как отце и законном царе, делающем одних свободными, а других рабами, можно было бы заключить, что Гераклит считал нормальным подчинение Эфеса персидскому владычеству (ср. fr 33; но было бы поспешным строить подобные догадки на основании столь недостаточных данных. Предание о сношениях Дария с Гераклитом оставило следы в (подложных) письмах Гераклита и персидского царя. Ср. J. Berhays, Die heraclitischen Briefe (1869), 13. Ср. Clem. Ctrom. I, 65, p. 354, где говорится о том, что Гераклит не последовал предложению Дария, звавшего его к себе, очевидно, не в качестве философа, а в качестве противника господствовавшей в Эфесе демократической партии.


[Закрыть]
Гераклит, как мы видели, высказывается и против существующих религиозных установлений с не меньшею резкостью, чем Ксенофан: сюда относятся не только обычные формы богопочитания, но и мистические, оргастические культы всякого рода мистиков и вакхантов, к числу которых в эпоху Гераклита, несомненно принадлежали и орфики. Однако сам Гераклит является одним из важнейших представителей религиозного движения своего века. И хотя его мистицизм носит умозрительный характер, он не теряет положительной религиозной почвы. Его божество «и хочет, и не хочет называться Зевсом»; но, несмотря на свой пантеизм, на свою веру в единство божественного, он, видимо, разделяет веру Фалеса о том, что все полно богов, демонов и душ. Подобно другим греческим философам, он верит в мантику – в проявление божественного разума через посредство человека; он верит во «владыку, оракул которого находится в Дельфах», верит в существование богов и героев и в загробную жизнь. Здесь он ближе всего подходит к другим мистикам того времени и в частности к орфикам. В смерти он видит рождение души для новой высшей жизни, а в оплощении – ее смерть, или состояние, близкое к смерти; он изображает смерть, как таинство, в котором посвященный переходит от мрака к свету, очищаясь от нечистоты (fr. 63). Этого мало, он признает, что загробная судьба усопших различна, смотря по их заслугам, которые, по выражению Гесиода, получают царственный жребий, восстают перед богом и сами становятся «хранителями» смертных. Каким образом представлял себе Гераклит существование своих огненных душ независимо от тела, – мы не знаем; в одном из фрагментов (98) он наделяет их посмертным обонянием – «души обоняют в Аиде», – что может значить, что они и там питаются испарениями. В отличие от орфиков и пифагорейцев Гераклит ничего не говорит о душепереселении и о загробных мытарствах и решительно высказывается против мистического культа в качестве средства искупления. Таким средством является ему не суеверие, а философия и праведная жизнь, просвещенная ею.

Судьба учения Гераклита и его оценка.

Философия Гераклита быстро распространилась и стала известной мыслящим грекам. Не более, как через 20 лет по написании Гераклитом его книги, Парменид полемизирует против нее на противоположной окраине греческого мира, а вскоре затем Эпихарм в Сицилии потешается над учением о всеобщем изменении вещей. Влияние Гераклита в древности было весьма велико. Стоическая школа, возникшая в конце IV в., перерабатывает его философию, и в умственном росте Платона Гераклит имел важное значение: первым учителем Платона был последователь Гераклита Кратил.

Помимо умозрительного монизма, позднейшие философы, как Гегель, нередко искали у Гераклита идею единства противоположностей в абсолютном, или идею абсолютного как процесса. Эти идеи, выраженные в чувственных материальных образах, трудно, однако, передать в их первоначальном смысле в отвлеченных терминах позднейшей философии. «Абсолютное» Гераклита есть огонь – вещественная стихия, которую, с точки зрения современной мысли, «абсолютным» назвать нельзя. Конкретность мышления Гераклита, который оперирует с образами скорее, чем с понятиями, затрудняет и задачу критика, который неизбежно стремится свести эти образы к понятиям. И древние, и новые критики отмечают, что Гераклит сводит бытие к быванию, что он представляет себе абсолютное сущее как процесс. Исключительно взятая, такая концепция сущего, очевидно, является односторонней. Если «все течет и ничто не пребывает», то нет ничего тожественного: «все есть и не есть», а с такой точки зрения легко прийти к отрицанию закона тожества (А=А); все истинно и ложно зараз, никакое познание не возможно, ни о чем нельзя утверждать ничего, так как все изменяется. Такие выводы делает Аристотель, критикуя Гераклита; к подобным же выводам приходили из посылок Гераклита иные софисты, а также и скептики. К числу последних можно причислить и вышеупомянутого учителя Платона, Кратила, который утверждал, что не только дважды нельзя войти в один и тот же поток, но и однажды. По словам Аристотеля, Кратил для выражения своего крайнего скептицизма уже не говорил, а только двигал пальцем, знаменуя вечное движение. Очевидно, преподавание его не ограничивалось этим приемом наглядного обучения.

Можно возражать против передачи Гераклитовой философии языком отвлеченных понятий; она искажается в прокрустовом ложе современной философской терминологии. Но, в общем, та характеристика, которую ей дают со дней Платона и Аристотеля, представляется правильной, а следовательно, эта «философия огня» действительно является выражением односторонней концепции Сущего. Поэтому нас не должно удивлять, что на другой окраине греческого мира развилось другое, диаметрально противоположное учение.

ГЛАВА VI. ЭЛЕЙСКАЯ ШКОЛА
Ксенофан

Основателем элейской школы считается обыкновенно Ксенофан (VI в.), хотя, строго говоря, трудно сказать, насколько здесь можно говорить об организованном школьном союзе: последователь Ксенофана Парменид и последователь Парменида Зенон принадлежали, по-видимому, к пифагорейскому союзу; у того и другого были слушатели и почитатели, но мы не знаем, составляли ли они особый школьный союз. Во всяком случае, от Парменида до Зенона и Мелисса, учивших около половины V в., мы имеем дело с одним последовательно развившимся учением, которое оказало глубокое влияние на философскую мысль, на атомизм, возникший под его непосредственным воздействием, на учение Эмпедокла, Анаксагора, Горгия, Мегарской школы и, наконец, на философию самого Платона.

Ксенофан был современником Пифагора и является другим представителем религиозного движения VI в. Он родился в Колофоне, ионийской колонии Малой Азии, в первой половине VI в. и, с 25 лет покинув родину, вел скитальческую жизнь рапсода, пребывая главным образом в Сицилии; он был и в Элее, фокейской колонии, основанной около 540 г. в Италии, и воспел ее основание в особой поэме. Умер он в V в. в глубокой старости.

Он снискал себе славу своими поэтическими произведениями – эпическими, элегическими, сатирическими и дидактическими.[33]33
  Элегический отрывок Ксенофана (№ 1 у Дильса) пленил самого Пушкина, который передал его в вольном подражании.


[Закрыть]
По свидетельству Феофраста, он был слушателем Анаксимандра (fr. 6a; Dox. 482), и влияние этого физика, несомненно, сказывается на его философии. Но сам он далеко не был физиком: он – проповедник, облекающий в поэтическую форму проповедь нравственно-религиозного идеала. Другие рапсоды разносят поэмы древних эпиков или подражают им; Ксенофан бичует Гомера и Гесиода в своих ямбах. Величайшие из греческих лириков слагали песни в честь победителей на Олимпийских играх, – Ксенофан высказывает пренебрежение к таким победам, столь высоко ценившимся именно в Сицилии. Его поэзия, однако, не стоит особняком, и его возвышенный религиозный идеал, его представление о едином божестве, чуждом человеческих нужд и страстей, всеведущем, всеправедном, подготовляется уже в лирике VII и VI вв. Ксенофан лишь продумал эту мысль до конца. Справедливо указывают также на возможное влияние богословия орфиков, с его пантеистической тенденцией.

Если первым положением Фалеса, родоначальника милетской школы, является положение, что все полно демонов и богов – верование, разделяемое и пифагорейской школой, то учение Ксенофана заключалось главным образом в борьбе против антропоморфного политеизма. Это основная особенность его учения. Он не хочет петь, по его собственному выражению, старые песни про кентавров, про битвы богов, подвиги исполинов: он избрал новую дорогу, почитая богов разумной речью, вспоминая недавнее прошлое, беседуя о добродетели. Конечно, в этих словах нет еще ничего особенно оригинального, потому что нравственное поучение встречается у многих поэтов того времени, но дело в том, что у Ксенофана мы находим впервые резко выраженный протест против мифологического политеизма, против мифологического миросозерцания вообще, которое нашло классическое выражение в эпосе и которое является ему столь же неразумным, сколь и безнравственным. Он восстает против Гомера и Гесиода, которые приписывали богам все, что есть постыдного и предосудительного у людей: воровство, блуд, обман и другие преступления; он спрашивает, по какому праву богам приписывают человеческий образ. Всякий народ создает себе богов по своему подобию; у фракийцев они рыжие, голубоглазые, у эфиопов – черные и курносые; если бы быки или лошади умели ваять, или писать красками, то они изобразили бы богов подобными себе.

 
Все, что могли, богам приписали Гомер с Гесиодом,
Что у людей почитается постыдным и всеми хулимо:
Множество дел беззаконных они про богов возвестили.
Как воровали они, предавались обману и блуду…
(fr. l1)
Если бы львам иль быкам в удел даны были руки,
Если б писали они или ваяли, как делают люди,
То и они бы писали богов и тела б им создали,
Какие самим им даны, сообразно строению каждых:
Кони подобных коням, быки же быками богов бы
творили (fr. 15).
Смертные мнят, что рождаются боги,
Платье имеют они и голос и лик человечий (fr. 14).
 

Но истинный бог не может ни возникать, ни уничтожаться, и говорить о рождении богов есть такое же нечестие, как признавать, что они умирают: в обоих случаях признается, что есть время, когда их нет (Ar. Rhet. II, 23, 1399 b 5), т. е. в обоих случаях допускается частное отрицание богов. Во имя этой вечности богов отвергаются те мистические культы, в которых воспроизводятся страсти богов: «если Левкотея богиня – нечего ее оплакивать, если она человек – нечего приносить ей жертвы» (ib. 26, 1400 b 5). Нельзя приписывать богам и человеческую чувственность: они видят и слышат всецело, а не отдельными частями (Dox. 580). Наконец, нельзя говорить о господстве одних богов над другими, признавать гегемонию одного какого-либо бога над другими, ибо действительный Бог не может быть существом подвластным и не нуждается в каких-либо других богах (ib.).

Таким образом развитие идеи божества как высшего существа приводит поэта к протесту против политеизма. Высшее существо может быть лишь одно. Во множестве богов пробудившаяся религиозная мысль разглядывает единство божественного:

 
Бог один среди богов и людей величайший,
Смертным ни видом, ни мыслью он не подобен (fr. 23),
Видит он весь, весь мыслит, весь слышит (fr. 24),
Но, без усилия, все потрясает он духом разумным (fr.25),
Вечно на месте одном неподвижно он пребывает,
Двигаться с места на место ему непристойно (fr. 26).
 

Отсюда вытекает с необходимостью отрицание самого культа. Из слов Ксенофана относительно Левкотеи можно заключить, что он не останавливался перед этим практическим последствием своего учения. Известно также, что он решительно отвергал мантику (Cic. de div. I, 3, 5; Aet. V, 1, 2). Равным образом он должен был отнестись отрицательно и к пифагорейскому мистицизму с его новым культом и осмеивал учение о душепереселении (fr. 7).

Учение самого Ксенофана можно определить как пантеистический монизм. «Все едино» и «единое есть бог» – вот сумма его учения, к которому он пришел, «взирая на целое небес», как выражается Аристотель (Met. I, 5, 986 b), т. е. из непосредственного созерцания целого природы. Как уже сказано, он был учеником Анаксимандра, и учение о единстве и вечности, о беспредельности первого «начала» могло сложиться у него под влиянием этого мыслителя. Уже Анаксимандр давал своему «беспредельному» богословские определения: оно «бессмертно», «божественно», «всем управляет» (Ar. Phys. III, 4, 203 b); правда, он физик по преимуществу и в своем беспредельном ищет прежде всего материальную основу миров, а также объяснение их происхождения и движения.

Ксенофан прежде всего религиозный мыслитель, и если что привлекало его в Анаксимандре, так это та смутно формулированная идея абсолютного начала, которая сквозит в миросозерцании этого физика. Он развивает ее в своей полемике против мифологического политеизма. Истинное божество есть единое, вечное, беспредельное начало. Оно есть подлинное божество, не умирающее, не рождающееся, не похожее на смертных ни видом, ни разумом. И Ксенофан приписывает ему всевидение, всеведение, всемогущество. Здесь он как будто оставляет почву космологического умозрения: его «единое» и беспредельное неподвижно пребывает на одном и том же месте (εν ταυτψ μενει).

Но, с другой стороны, это единое есть все; оно есть единство всего неба, всех вещей, объемлемых миром: беспредельное отожествляется с миром, окруженным необъятным небом: это небо (ολοζ ουρανοζ) θ есть видимый образ божества. Поэтому Ксенофан отвергал множество миров и учение о дыхании мира в отличном от него беспредельном (Diog. L. IX, 19). И вместе он представляет свое божество в виде всеобъемлющей сферы (Hipp. 14; Dox. 565, 25) – космологическое умозрение сохраняет свои права над ним.

Как объяснял Ксенофан проблему генезиса, обособления всех вещей из своего «единого», и задавался ли он таким объяснением? Поэма Ксенофана «о природе» утрачена почти целиком, за исключением немногих незначительных фрагментов, и свидетельства древних не дают достаточного ответа на этот вопрос. Парменид, последователь Ксенофана, признал все чувственное множество нереальным, призрачным: мир есть ложное явление; и тем не менее Парменид дает подробную космологию этого ложного феноменального мира, как такового. Судя по источникам, и у Ксенофана есть своя космология, но его физика в которой встречаются следы влияния Анаксимандра, представляется настолько грубой и наивной, что можно спросить себя, насколько сам Ксенофан мог придавать ей серьезное значение.

Мир признается беспредельным вверх – как воздух и вниз – как земля (fr. 28): земля беспредельна в глубину и ширину, распространяясь во все стороны.[34]34
  Трудно соединить эти положения с представлением о сферической форме «всеединого» – противоречие, объясняющее разногласие свидетелей по вопросу о том, признавал ли Ксенофан свое божество ограниченным или беспредельным.


[Закрыть]
Земля и вода, из которых все происходит, некогда составляли одну тинообразную массу, но затем были разделены действием воздуха и солнечного огня (Aet. III, 4, 4): как у Анаксимандра, живые существа вышли из тины и со временем вновь будут поглощены водою, чтобы вновь образоваться, когда вода опять высохнет или отступит. Светила небесные суть горящие испарения земли, – взгляд, часто встречающийся у античных физиков. Светила ежедневно зажигаются как уголья на востоке и либо уходят в бесконечность, либо гаснут над необитаемыми частями земли (Aet. II, 13, 14; 24, 4). Таким угашением Ксенофан объяснял затмения и даже рассказывал будто бы, что солнце угасло однажды таким образом на целый месяц. Признавая бесконечную ширину земли, он допускал существование нескольких солнц и лун над различными поясами земли.

«Не пародия ли это?» – спрашивает один из критиков.[35]35
  Tannery, Hist, de la sc. hell., 132.


[Закрыть]
Но как ни груба космология Ксенофана, в ней высказываются мысли, отвечающие его миросозерцанию: во-первых, беспредельность видимого мира, который отожествляется с божеством; во-вторых, отрицание сверхъестественного в природе, естественное объяснение метеорологических и астрономических явлений в противоположность мифологическому объяснению: Ирида Гомера есть не вестница богов, а радужное облако; дождь, ветры, гроза, огни св. Эльма объясняются физически; сами светила небесные, которые еще пифагорейцами признаются божественными, суть лишь скопления горящих газов – испарений земли. Это последнее мнение, из которого вытекают действительно странные положения Ксенофана относительно затмений и множества солнц, воспламеняющихся ежедневно, высказывается не им одним: мы находим его у Гераклита и даже у стоиков. И тем не менее все же Ксенофан придает своей физике лишь значение мнимого знания:

 
Что же касается правды, то нет и не встретится мужа,
Кто бы знал о богах или то, что о всем говорю я;
Если б кому и случилось сказать совершенную
правду,
Сам бы того он не знал: общий жребий есть ложное
мнение (fr. 34).
 

Пустое, ложное мнение (δοχοζ=δοχησιζ),[36]36
  Ср. δοχεουσι (fr. 14).


[Закрыть]
то, что кажется, обманчивая видимость – есть общий удел всех речей, всех человеческих рассуждений, касающихся богов или природы. Так и по учению Парменида, весь видимый, чувственно воспринимаемый мир есть область ложного мнения (δοξα). Θ, наоборот, если для Парменида учение о едином сущем, постигаемом чистой мыслью, является не предметом мнения, а безусловно достоверного знания, то можно полагать, что и для Ксенофана учение о том, что все едино, и что это единое есть истинное божество, отличное от всех мнимых богов, представляет собою нечто большее, чем сомнительное мнение наряду с другими: он несомненно признает его высшую истину, тогда как в области физики нет достоверного знания. Правда, и здесь возможен прогресс (fr. 18), и, по-видимому, Ксенофан, не придавая своей физике достоверного знания, считал ее наиболее правдоподобной (fr. 35), поскольку и в ней отражается основной взгляд его на всеединое.

Строгого философского построения мы у Ксенофана не находим. Но он несомненно дал программу элейской философии, которую выполнил Парменид.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации