Текст книги "Александр III. Заложник судьбы"

VIII

Под утро 12 апреля известие о смерти наследника дошло по телеграфу до Петербурга, оттуда пошло по губерниям, и газеты в тот день вышли с объявлением о печальном событии. «Несмотря на то, что было известно о тяжелой болезни цесаревича, весть о его кончине потрясла все слои русского общества: умер не только царский сын, умерла красота и юность с ее первой, едва вспыхнувшей любовью, умирали идеи высокого, справедливого, благородного, умирали надежды миллионов добрых людей» (М. М. Стасюлевич).

В Ницце был обнародован высочайший манифест о кончине наследника русского трона, о провозглашении великого князя Александра Александровича новым наследником.

14 апреля гроб перенесли в русскую церковь, и жители всех возрастов и званий приходили поклониться. Александр стоял в карауле, Дагмар – поодаль.

«Мы были в выпускном классе, когда умер наследник Николай Александрович. По рукам ходили французские письма какой-то фрейлины из-за границы, в которых она трогательно описывала последние дни, часы и последние слова покойного цесаревича. А также фотографическая карточка, изображавшая его – больного и худого, сидящим на стуле, за спинкой которого, положив на нее руку, стояла его августейшая невеста, молодая и очаровательная принцесса Дагмар. Каким образом попали в институт письма фрейлины, написанные к кому-то из родных или знакомых, и фотография – я не знаю хорошенько: кажется, через одну из наших классных дам, но мы читали их с жадностью и горько плакали. Горько плакали и на панихидах, которые служились в нашей домовой церкви – такая глубокая жалость охватывала сердце при мысли о безвременной кончине наследника, которому судьба сулила, казалось, столько счастья: один из самых могущественных престолов и прелестную юную невесту» (Ф. Левицкая).

16 апреля останки Николая перенесли на борт фрегата «Александр Невский», отправлявшегося в Кронштадт. Одновременно царская семья выехала в Германию, решив остановиться у Людвига III – брата Марии Александровны. Оставить Дагмар в одиночестве было бы верхом кощунства – на панихиде сжималось сердце при виде ее: семнадцати лет невеста-вдова. Ее упросили поехать вместе.

В фамильном замке гессенских герцогов Дагмар провела несколько дней, ухаживая за императрицей: Мария Александровна чувствовала себя очень плохо. Граф Шереметев писал в Петербург, что «государыня внутренне умерла и только внешняя оболочка живет механической жизнью». Общее горе сблизило всех.

Печальное лицо датской принцессы вызывало у Саши жалость, он старался быть ласков с ней, но когда император сказал, что сыну придется на ней жениться, Саша опешил! Он был влюблен в Марию Мещерскую, да и зачем ему, русскому, иностранка? Пусть она будет и того лучше, но династический брак ему ненавистен – если жениться, так по любви!

– Я отказываюсь от будущей короны.

– Не имеешь права ставить личные интересы выше державных!

Император как будто забыл, что сам он женился по любви, хоть его мать категорически была против, поскольку мамаша принцессы гессенской рожала детей от камергера, с которым жила открыто, а герцог гессенский вынужден был признавать их своими под прессом влиятельных родственников супруги.

Не веря еще в возможность такого брака, Александр оставался с Дагмар в самых дружеских отношениях. Говорили о Никсе; Саша свое вспоминал, принцесса – свое, вместе курили в саду, чтобы принцессу никто не увидел.

– Приехать великим князем, а уехать наследником – тяжело, – признавался ей Александр. – В особенности лишившись самой верной моей опоры, лучшего друга и брата. Я одно только знаю: что я ничего не знаю и ничего не понимаю… И тяжело, и жутко, а от судьбы не уйдешь… Прожил я себе до двадцати лет, и вдруг сваливается на плечи такая ноша!

Вскоре Дагмар уехала в Данию, а 9 мая император с семьей отправился в Петербург. В пути говорили о дальнейшем образовании Александра, и в Петербурге пригласили преподавателей необходимых дисциплин.

Среди царской родни зашушукались. Великая княгиня Елена Павловна уверяла, что Александр не справится:

– Управление государством должно перейти к Владимиру. – Хоть Владимир никакими талантами не выделялся.

Родной дядя Константин Николаевич вообще отзывался об Александре презрительно, да заодно о Владимире. Профессор А. И. Чивилев, узнав, что его бывший ученик объявлен наследником престола, ужаснулся, а в разговоре со своим коллегой К. Н. Бестужевым-Рюминым пожалел, что государь не убедил Александра отказаться от своих прав.

Александр начал слушание лекций – историков, правоведов, экономистов. Это были вводные курсы. Английскую литературу читал ему М. Мечин, и 31 мая провел последний урок. Александр отметил в своем дневнике: «Мне всякий раз жаль кончать с каждым учителем занятия, потому что разом прерываются все близкие отношения между учителем и учеником».

Траурный фрегат «Александр Невский» прибыл в Кронштадт 21 мая. Балтийский флот приспустил флаги. На пароходе «Стрельна» император из Петербурга отправился встретить гроб с телом сына. Сопровождала его небольшая свита, старшие сыновья и художник Боголюбов. Когда пароход уже вышел из устья Невы, к Боголюбову обратился генерал Грейг:

– А вы-то как смели? Кто вам дозволил?

Художник оторопел. Особенно было неловко, что к ним подходил адмирал Посьет. И вдруг генерал подобострастно склонился:

– Господин профессор, вас государь зовет…

Боголюбов прошел на ют, где стоял император.

«Панихида на фрегате была очень грустной. Жаль было смотреть на царя и его августейших детей, рыдавших над гробом. Вернулся я на пароходе обратно с государем и наткнулся на калифа на час – Грейга» (А. П. Боголюбов).

В скорбные дни перед захоронением сына император отправил письмо датской принцессе, не утаив, что хотел бы видеть ее своей невесткой. Дагмар деликатно ответила, что не может пока принять предложение: слишком свежа еще рана. И добавляла, что главное слово все же за Сашей – она не желает быть для него обузой.

25 мая смертные останки Николая были под балдахином доставлены в Петербург, и с Аничковой набережной препровождены в церемониальном шествии в Петропавловскую крепость. Процессия следовала от Николаевского моста мимо Исаакиевского собора по площади и набережной на Троицкий мост. «Сперва потянулись разные придворные чины, ордена на подушках, бесконечный ряд духовенства в черном облачении, и потом – колесница. Народ стоял безмолвно, сняв шапки, и с появлением колесницы крестился. Не было ни малейшего шума, ни толкотни, ни беспорядка. Вокруг царствовало полное безмолвие, нарушаемое только колокольным звоном с церквей и зловещими пушечными выстрелами с крепости…» (А. В. Никитенко).

28 мая состоялось само погребение – в Петропавловском соборе, усыпальнице императорского дома. Императрица не присутствовала, не нашла в себе сил. «В этой ранней могиле, – сокрушался Чичерин, – похоронены лучшие мои мечты и надежды, связанные с благоденствием и славою отечества. Россия могла иметь образованного государя с возвышенными стремлениями, способного понять ее потребности и привлечь к себе сердца благороднейших ее сынов».

На другой день в Зимнем дворце Александр II принимал представителей иноземных держав, депутации от губерний, представителей петербургского дворянства и городского общества. Вышел к ним вместе с сыном.

– Я желал вас видеть, господа, чтобы лично изъявить от себя и от имени императрицы сердечную благодарность за участие в нашем семейном горе. Единодушие, с которым все сословия выразили нам свое сочувствие, нас глубоко тронуло. Прошу вас, господа, перенести на теперешнего наследника моего те чувства, которые вы питали к покойному его брату. За его же чувства к вам я ручаюсь. Он любит вас так же горячо, как я вас люблю и как любил вас покойный. Еще раз благодарю вас, господа, от души.

На приеме, впервые после восстания поляков в 1863–1864 годах, участвовали высшие гражданские чины и аристократы Царства Польского. Император обратился к ним:

– Я люблю одинаково всех моих верных подданных: русских, поляков, финляндцев и других; они мне равно дороги; но никогда не допущу, чтобы дозволена была самая мысль о разъединении Царства Польского от России и самостоятельное без нее существование его. Оно создано русским императором и всем обязано России. Вот мой сын Александр, мой наследник. Он носит имя императора Александра I, который основал Царство Польское. Я надеюсь, что сын мой будет достойно править своим наследием и не потерпит того, чего и я не терпел. Еще раз благодарю вас за чувства, которые вы изъявили мне в моем горе.

Александр теперь вынужден был вместе с отцом соблюдать церковный и светский этикеты, бывать на официальных заседаниях, приемах, визитах и встречах. Отец старался не выпускать его из виду, но при любой возможности Саша встречался с Марией Мещерской. «Никогда не забуду я этой весны, всегда останется она у меня в памяти, потому что это, может быть, последняя весна, которую я провожу так приятно», – внес Александр в свой дневник. И дальше: «Мама писала королеве об ее желании, если можно, то приехать сюда с Дагмар».

29 июня в Большой церкви, а затем в Георгиевском зале Зимнего дворца состоялось торжественное принесение присяги. «Я молился, сколько мог, страшно было выходить посреди церкви, чтобы читать присягу. Я ничего не видел и ничего не слышал; прочел, кажется, недурно, хотя немного скоро. Из церкви пошли тем же порядком в Георгиевскую залу, тут я прочел военную присягу. Тяжелый был день для меня… как будто камень свалился с плеч». Императрица все время стояла неподвижно, не поднимая глаз, слегка шатаясь от усилия выдержать все до конца.

Князь В. П. Мещерский, присутствовавший на церемонии, вспоминал: «Александр ясно и во всей полноте осознал свой долг и начал для него жить, но по-своему, без всяких манифестаций, без всяких фраз, без всякой наружной вывески, а совсем просто, совсем обыкновенно и почти незаметно».

Приняв гражданскую и военную присягу, Александр был зачислен в Гвардейский экипаж, в полки и отдельные части гвардии, в которых государь состоял шефом и в которых новый наследник еще не числился. Был произведен в чин генерал-майора, получил звание канцлера Александровского университета в Финляндии; придворный штат Николая был ему передан полностью. От короля Швеции получил орден Серафимов, от короля Бельгии – орден Леопольда, Наполеон III наградил Александра орденом Почетного легиона Большого креста, король Италии – орденом Аннунциады.

Продолжалась необходимая учеба. Основы государственного устройства русской империи читал цесаревичу Модест Корф, лицейский товарищ Пушкина. 1 июня Александр записал в дневнике: «У меня в первый раз М. А. Корф. Начал он очень хорошо и умно, надеюсь, что будет так продолжаться». Действительно, все последующие лекции были прослушаны Александром с большим вниманием.

Французскому языку обучал М. Реми, государственному праву – Г. Пискарёв, ряд лекций по экономике прочитал Ф. Г. Тернер, который потом вспоминал: «Уже в эти молодые годы в Александре проявлялись те черты характера, которые позже выступили у него еще с большей ясностью. Чрезвычайно скромный и даже недоверчивый к себе, государь наследник проявлял, несмотря на то, замечательную твердость в отстаивании раз сложившихся у него убеждений и мнений. Так, например, по вопросу о таможенной охране, когда я объяснял ему вредные последствия чрезмерного таможенного покровительства, он, внимательно выслушав все мои объяснения, под конец высказал мне откровенно, что, по его мнению, русская промышленность все же нуждается в значительной охране».

IX

На приглашение императрицы погостить в Петербурге, датская королева Луиза ответила, что сейчас это вызовет лишние толки, но Дагмар прилежно изучает русский язык.

Александр со слов матери понял: Дагмар желает выйти за него замуж. От Дагмар он получил короткое письмо и портрет Николая: «Посылаю Вам обещанный портрет нашего любимого усопшего, прошу Вас сохранить ко мне Ваши дружеские чувства. Пусть воспоминания о нем, хотя бы иногда, станут нас объединять. Таково мое желание. Ваша любящая сестра и подруга, – Дагмар».

С 22 июля по 8 августа он находился в военном лагере под Красным Селом, командуя на маневрах 1-м батальоном лейб-гвардии Преображенского полка. Кроме того, принимал участие в полковых учениях, в маневрах кавалерии и конной артиллерии. В полной мере познал всю тягость походов, когда приходилось порой спать в стоге сена или полночи сидеть у костра. Но, наконец, был свободен, мог повстречаться с Мещерской, однако отец взял его сразу в Москву – представить наследника первопрестольной. И только 20 августа Саша увидел Марию – в Царском селе, где вечерами у матери собиралось высшее общество. Потом ежедневно встречались – коротко, тайно.

А в это время Дагмар писала Александру II: «Я даже не могу найти слов, чтобы объяснить Вам, как была тронута, поняв по Вашему письму, что Вы всё еще видите во мне одного из Ваших детей. Вы знаете, дорогой Папа, какое значение я придаю этому, и что ничто не может сделать меня более счастливой. Вот уже шесть месяцев мы без нашего любимого Никсы. Прошел только год, как я видела его отъезжающим в полном здравии! Все это время было мучительным для меня со всеми дорогими воспоминаниями о моей недолгой мечте о счастье, за которую я никогда не перестану благодарить небо».

18 сентября «Новгородские губернские ведомости» оповестили: «В зале городской думы выставлена великолепная модель памятника тысячелетию русского царства, назначающаяся для поднесения в дар от новгородцев датской принцессе Дагмар, бывшей невесте в Бозе почившего нашего государя цесаревича. Замечательно сочувствие Руси к ее высочеству, счастливо выражающееся у новгородцев особым знаком. На днях случилось нам слышать от одного новгородского иеромонаха, бывшего ныне с балтийскою эскадрою в гаванях Копенгагена и Стокгольма, живой рассказ, подтверждающий нашу мысль и указывающий на продолжающееся благосклонное внимание принцессы к русской национальности».

Иеромонах сообщал, что, когда Дагмар посетила русский корабль, стоявший в гавани, за завтраком были провозглашены тосты за здоровье императора русского и короля датского. «Всякий поймет, – отмечала газета, – что теперь новгородцам особенно приятно видеть наглядное выражение своего сочувствия к принцессе в назначенной для нее модели памятника, на котором предстанут все наши замечательные деятели на поприщах духовном, государственном, военном, на поприще науки и искусства, в продолжение тысячи лет постепенно содействовавшие образованию и славе Русской Земли, которая так ее теперь любит».

Белые нитки тут сильно проглядывали, и при дворе понимали, что царь хочет сблизить русское общество с датским.

Когда начался санный сезон и в парке залили каток, Александр с Марией стали встречаться там. Он катал ее в кресле с полозьями, она ему что-то рассказывала, что-то рассказывал он, над чем-то смеялись… «Это катанье, – отметил наследник в своем дневнике, – я никогда не забуду, так было чудно хорошо». Однако 23 ноября Мария не появилась – камер-фрейлина сделала ей замечание. Возмущению Александра не было предела: «Опять начались сплетни и толки! Проклятый свет не может никого оставить в покое! Даже из таких пустяков подымают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны, где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают, черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость?»

Вскоре императорский дом переехал на зимние квартиры в Петербург. «Жалко покидать Царское, где, может быть, в последний раз провел такую весну и осень, – грустил Александр. – Столько милых воспоминаний!»

Опять начались учеба, приемы, визиты. Император передал ему письмо от Дагмар, велел ей ответить в ближайшие дни, но Александр ответил лишь через три недели. В последний день года он записал: «Этот год навсегда будет памятен мне… Лишился я лучшего своего брата и друга, которого я всего более любил на этой неблагодарной земле… И как бы утешением мне были для меня нынешняя весна и осень в Царском… без этого бы я совсем упал духом и всё казалось бы мне конченным для меня в этой жизни… Прощай, ужасный и милый 1865 год».

X

Из Дневника А. В. Никитенко:

«1866 г. 3 января, понедельник. Как медленно искореняется зло, но еще медленнее возрастает добро. Разбои и грабежи самые возмутительные и дикие злодейства совершаются открыто не в одном Петербурге, но в целой России. Администрация утешается или утешает других тем, что это и прежде всегда бывало. Время от времени она дает о себе знать какими-нибудь мерзостями, вроде казенных краж, какой-нибудь вопиющей несправедливости, какой-нибудь странной меры, полезной для воров и бесполезной для мирных граждан.

5 января, среда. Замечательная телеграмма государя к Кауфману, посланная в ответ на его поздравления с Новым годом. В ней изъявлена благодарность за твердую деятельность генерал-губернатора в западных губерниях. Надо, чтобы Россия существовала, развивалась и зрела как государство, а это невозможно, если поляки снова будут господствовать в западном крае, Я сердечно, искренно сочувствую их бедствиям, но, кто ошибся, тот должен нести последствия своей ошибки.

9 января, воскресенье. Некоторые земские собрания, особенно петербургское, выразили свое неудовольствие на стеснения, коим они подвергнуты со стороны административных властей, и положили просить о расширении своих прав, а больше всего о невмешательстве этих властей в свои распоряжения. А дело в том, что наша администрация не пользуется доверием, ее произвол и злоупотребления всем страшно надоели, а потому неудивительно, что общество старается всячески ее ослабить и по возможности иметь с нею меньше дела в устройстве и ограждении своих интересов.

16 января, воскресенье. Задача наблюдения за печатью – одна из труднейших правительственных задач. Трудность ее увеличивается, когда правительство не установило для себя твердых начал, которым оно намерено следовать, когда оно колеблется между допущением свободы и страхом, что слишком много дозволило. Вот Краевский отдан под суд, который угрожает ему каторгою, а между тем, когда он писал о притеснении раскольников, он основывался на высочайшей воле, выраженной государем во время польского восстания и не оставлявшей никакого сомнения в том, что раскольников отныне у нас уже больше не будут преследовать за их верования.

8 февраля, вторник. Студенческий обед. Обедало человек сто у Демута. Сытно, пьяно, дымно, шумно и тесно!

8 марта, вторник. Поутру был у начальника северо-западного края Кауфмана, по моему личному делу. Затем он начал беседовать о польских делах. Он жаловался, что его действия сильно парализуются партией, покровительствующей полякам. “Мне гораздо легче, – говорил он, – справляться с тамошними противниками, чем здешними. Поляки, – продолжал он, – пропитаны к нам враждою. Никакого доверия нельзя иметь к наружной преданности их, и теперешнее успокоение края есть чисто внешнее”.

4 апреля, понедельник. Девять часов вечера. Сию минуту услышал ужасающую весть о покушении на жизнь государя во время прогулки его в Летнем саду около трех часов пополудни.

5 апреля, вторник. Государь сказал собравшимся вчера во дворце: “Верно, я еще нужен России”, а наследнику, который с рыданием бросился ему на шею: “Ну, брат, твоя очередь еще не пришла”. Спас его от очевидной смерти мастеровой Комиссаров, который ударил под локоть злодея в то самое время, когда тот наводил пистолет на государя. Но кто тот злодей и что его побудило на такое гнусное дело – еще неизвестно.

7 апреля, четверг. Преступник путается и путается в показаниях. Но, кажется, не подлежит сомнению, что он только орудие замыслов какой-то шайки, нити которых надо искать, может быть, даже за границей.

9 апреля, суббота. Князь В. А. Долгорукий, шеф жандармов, уволен от должности. Толкуют об учреждении министерства полиции. Овации и демонстрации по случаю спасения государя превосходят всё, что до сих пор казалось доступным русскому воображению и патриотизму. И в Петербурге и в Москве одинаковый восторг. Комиссарова чуть не в буквальном смысле носят на руках.

12 апреля, вторник. В сегодняшнем номере “С.-П ведомостей” напечатана жестокая статья против полиции и вообще против администрации. В ней сказано, что одно земство предано государю, а что администрация думает только о расширении своей власти и об утверждении своего произвола».

1 мая 1866 года Александр Герцен, давно скрывавшийся за границей, так отозвался о покушении на царя: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик… Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами». Двоякими были эти слова. С одной стороны, он осуждал террориста, с другой стороны, видел, что в дряхлом и диком русском народе только и мог появиться такой преступник.

Во всех Петербургских театрах публика требовала исполнения гимна «Боже, Царя храни». В Александрийском театре гимн был исполнен девять раз, в Михайловском и Мариинском – до шести раз. Александр II вынужден был назначить парад в своем присутствии, чтобы народ убедился: жив император.

В полицию пришел содержатель одной из петербургских гостиниц – пропал господин, снявший у него номер. Срочно был вызван полицейский наряд. Осмотрели в гостинице номер жильца, обнаружили пули, порох несколько доз яда и конверт с московским адресом некоего Ишутина. Поняли: этот жилец и стрелял в государя и называет себя крестьянином Алексеем Петровым.

Вскоре в Петербург доставили Ишутина и двух студентов, которые в преступнике опознали Дмитрия Каракозова. Дмитрию было 24 года. Сын небогатого помещика Саратовской губернии, окончил пензенскую гимназию, поступил в Казанский университет, был исключен за участие в студенческих волнениях, уехал в Москву, став вольнослушателем юридического факультета, вскоре вступил в тайный кружок учащейся молодежи, которая ставила своей целью подготовку государственного переворота. Заметной фигурой в этом кружке являлся двоюродный брат Каракозова Николай Ишутин; оба душевно неуравновешенные.

По делу Каракозова привлекли 35 человек. Самые жесткие обвинения выдвигались против участников общества «Ад», в котором, как средство государственного переворота, было убийство Александра II. Следствие установило связи этого общества с петербургскими единомышленниками, ссыльными поляками и русскими эмигрантами за границей.

Обвиняемые, после осуждения их на каторгу и на поселение, подали просьбы о помиловании. Ишутин и Каракозов, приговоренные к повешению, тоже подали прошения. Каракозов писал государю: «Преступление мое так ужасно, что я, государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мною наказания. Но клянусь в свои последние минуты, что если бы не это ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжелой нервной болезни, я не совершил бы этого ужасного преступления. Государь, я прошу у Вас прощения, как христианин у христианина, как человек у человека».

Ишутин был помилован после совершения над ним церемонии публичной казни, но Каракозову приговор утвердили. «Когда он услышал об этом, кровь отлила от его лица, он как будто уменьшился в размере и окаменел». Вряд ли он слышал слова председателя Верховного Уголовного суда: «Государь император повелел мне объявить, что прощает вас, как христианин, но как государь простить не может». 3 сентября Дмитрий Каракозов был повешен.

Из дневника А. В. Никитенко:

«4 сентября, четверг. В № 210 “С.-Петербургских ведомостей” напечатаны некоторые результаты, добытые следственной комиссией о Каракозове. Из них видно, до какой степени изгажено, перепорчено, изуродовано молодое поколение. Что же делали наши правители, если они не знали и не заботились о том, что происходило у них под носом, – что они делали, все эти блестящие истуканы? О бедное, бедное мое отечество! И с государем, исполненным добрых стремлений!.. Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Но неужели ей необходимо пройти этот путь? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаления незрелых голов?»

Александр II распорядился ужесточить меры по внутреннему порядку, и полиция рьяно взялась за дело. Арестовали нескольких литераторов, остальные боялись, что могут и к ним прийти среди ночи, перепугать детей. «Уж хоть бы скорей обыскали!» – восклицал измученный Федор Михайлович Решетников, который так радостно встретил манифест об освобождении крестьян и оставался в уверенности, что освобожденный и просвещенный народ России осуществит полное преобразование общества.