Текст книги "Повести в Белых Халатах"

Глава 9
Не буди лихо

Первым пациентом на приём записан Епп. Сегодня мы должны определиться с дальнейшей тактикой, поэтому я пригласил для разговора и Малакова. На самом деле после подтверждения онкологии мочевого пузыря я практически не имел отношения к лечению канадца, но он настоятельно просил регистраторов записывать его именно ко мне.

Единственное, за что я переживал, был факт, что пациент не знает о злокачественности диагностированного у него образования. Пришёл он на приём в этот раз без дочери и выглядел несколько возбуждённым.

– Сразу вам скажу, – начал он без обиняков, – что ходил на консультацию в другую клинику.

– К какому специалисту? – уточнил я.

– Сначала встречался с урологом, потом с онкологом.

Мы с Малаковым внимательно слушали.

– Уролог ходил вокруг да около, пересмотрел все мои анализы и, ничего не сказав, отправил к онкологу.

Епп сделал паузу, огляделся и, увидев бутылку минеральной воды и стакан, вопросительно посмотрел на меня.

– Да, конечно, пожалуйста, – разрешил я и, взяв бутылку, протянул Вольдемару.

Жадно выпив полный стакан, Епп заговорил снова:

– Я, конечно, живу не на острове. После консультации с вами я перерыл в Интернете всю подходящую для моего случая информацию и понял: вы нашли у меня рак. Конечно, понял, и почему не сказали – из-за дочери, правда? – снова вопросительно посмотрел на меня пациент.

Я кивнул.

– Короче, – не останавливался он, – разобидевшись на дочь, вас, свою несправедливую судьбу, я решил послушать ещё чьё-то мнение.

Зазвонил телефон, но он, даже не взглянув на экран, отключил звонок и продолжил:

– Онколог с порога спросил, какие идиоты скрыли, что опухоль злокачественная. Я, признаться, – улыбнулся он смущённо, – после того, как выяснил, что у меня рак, сначала рассуждал так же. Но потом подумал и, зная себя, смекнул: это было очень мудрое решение! Я человек вспыльчивый, и, если бы вы меня здесь ошарашили правдой, я бы больше ничего и не услышал и, вполне возможно, до дома бы не доехал!

Епп снова наполнил стакан, но отпил лишь глоток. Переведя дух, он возобновил свой рассказ:

– К моменту, когда я догадался о своём диагнозе, я перечитал такое количество статей, что осознал: мой случай вовсе не конец света! Меня, в самом деле, немного смутил предложенный вариант лечения. Но согласитесь: противотуберкулёзная вакцина! Уж я и про туберкулёз мочевого пузыря почитал! – Вольдемар снова рассмеялся.

Мы с Малаковым слушали не перебивая.

– Без особых подробностей тот доктор раскритиковал ваше назначение и предложил мне начать химию или радиацию, как говорится, в одном флаконе, а вообще сказал, что операция – единственный радикальный метод лечения.

Мы с Захаром переглянулись. Замолчал и Епп, глядя на нас и явно ожидая комментариев.

Малаков, убедившись, что Вольдемар закончил, произнёс:

– Ну, во-первых, хорошо, что вы проконсультировались ещё и с другими специалистами. Теперь вы представляете весь спектр возможных вариантов лечения.

Я, собственно, после того, как услышал от Еппа, что нас назвали идиотами, был вообще не настроен на обсуждение чьих-либо рекомендаций. Для меня подобное отсутствие профессиональной этики является лишь показателем

отсутствия профессионализма вообще. Я не видел ни одного грамотного врача, который позволил бы себе подобную критику по отношению к коллегам, да ещё в присутствии больного, которого эти коллеги лечат! Я был расстроен до такой степени, что хотел завершить приём и умыть руки. Но та же врачебная этика не позволила мне послать Еппа на лечение к врачу – «не идиоту».

Сам будучи человеком чрезвычайно тактичным, я никогда не возражал против альтернативных консультаций, но не приветствую и, более того, категорически не желаю слушать подобные отзывы.

Малаков, зная мою обидчивость, взял инициативу в свои руки:

– Вольдемар, решение принимать вам. Заболевание ваше, как мы уже с Марком Давыдовичем говорили, находится на самой начальной стадии, но само слово «рак» может вызвать у пациента неправильное понимание и панику вместо реальной оценки ситуации. Конечно, мы можем убрать мочевой пузырь, несмотря на то, что в этом нет необходимости. Но, во-первых, как специалист уверяю вас: жизнь без мочевого пузыря, хоть и возможна, но гораздо менее комфортна. Во-вторых, я лично подобную операцию делать не стану, потому что на данном этапе это всё равно что из-за нагноившегося ногтя отрезать для профилактики руку по самое плечо. В-третьих, химию и радиацию мы сделать всегда успеем, если в них возникнет необходимость, которой сейчас нет. И наконец, в-четвёртых, терапия таких случаев, как ваш, с помощью противотуберкулёзной вакцины проводится много лет, результаты положительные, большой процент пациентов достигает стойкой ремиссии и годами, а то и вовсе не нуждаются в иных методах лечения. Если вы согласитесь на наше предложение, мы будем вас наблюдать и при необходимости подключим других специалистов и другие методики. Но на сегодня это самый разумный выбор, который помимо выздоровления также подразумевает и поддержание качества жизни.

Епп, соглашаясь, кивал.

– Я так и решил, – сказал он, выслушав Захара, – и буду делать всё, что вы рекомендуете, мне ваши объяснения и перспективы кажутся гораздо более разумными. Но для того, чтобы это понять, уж простите, пришлось выслушать несколько мнений, – улыбаясь и глядя на меня, заметил Епп.

Видимо, на лице моём читались все мысли.

Я заверил, что абсолютно согласен с доктором Малаковым и со спокойной душой передаю Вольдемара в надёжные руки специалиста.

– Значит, я к вам больше не ходок? – поинтересовался Епп.

– Мы все работаем как одна команда, – заверил его я. – Если появится необходимость, доктор Малаков сразу же меня подключит. На сегодняшний день он ваш основной лечащий врач.

После повторных извинений и выражений благодарности Епп удалился.

– Хотел бы я сказать тому онкологу, что о нём думаю! – не мог успокоиться я.

– Этим ты только убедишь его, что мы идиоты. И меня, кстати, тоже, – усмехнулся Захар, – с такими ведь бесполезно разбираться.

В кабинет заглянула Нина:

– Вы ко мне Еппа направляли, там ничего на УЗИ нет.

– Ну и чудненько, ничего и не должно быть, – ответил я. – Но будем наблюдать. А ты заходи давай, чего всё бегом?

Но Нина, словно не услышав последней фразы, закрыла за собой дверь. Я посмотрел на Захара. Он достал трубку, которую никогда не закуривал, но крутил в руках, если волновался или о чём-то крепко задумывался. Я подозревал, что когда-то между Захаром и Ниной имелись отношения, хотя Малаков был давно и надёжно женат. Чужие романы никогда не возбуждали моего интереса, тем более я не стремился вмешиваться в личную жизнь двух своих друзей: это могло поставить меня перед выбором, на чьей я стороне. А мне и он, и она были дороги.

– Пойду я, – сказал Малаков, – у тебя приём.

– Спасибо, что подошёл, – поблагодарил я.

Проверив расписание, я обрадовался образовавшемуся перед следующим пациентом пятнадцатиминутному перерыву. После Еппа мне однозначно требовалась чашечка хорошего, крепкого кофе. Я заторопился, думая догнать Захара, но он, похоже, ушёл к себе.

В ординаторской никого не было. Я включил кофеварку, засыпал свежего кофе и приготовил свою большую чашку-супницу, как её называла Лето. Дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянула Олимпиада Петровна. Увидев, что никого, кроме меня, нет, она зашла, плотно закрыла дверь и, подойдя ближе, взяла меня за руку.

– Марк Давыдович, дорогой мой, спасибо вам, спасли старуху, дай вам Господи и здоровья, и всего! Дай вам Господи! – и она стала целовать мою руку.

В этот момент в ординаторской появился Сирин и застыл в изумлении, глядя на происходящее. Я отступил на шаг от Олимпиады Петровны, страшно смущаясь и от её поступка, и от неожиданного свидетеля.

– Перестаньте, Олимпиада Петровна, что вы, в самом деле! Не о чем говорить!

– Как же не о чем! Коли не вы, уволили бы меня или на пенсию с позором отправили бы.

Я взял её под руку и повёл к двери.

– Повторяю вам: не о чем говорить, – снова сказал я и, поспешно открыв дверь, буквально выставил медсестру из кабинета.

Сирин сделал вид, что ничего не произошло, за что я ему был благодарен. Кофе сварился и распространял наисоблазнительнейший аромат. Я налил себе кружку и отправился вести приём.

Через пару часов ко мне заглянула Наташа, секретарь главврача.

– Марк Давыдович, зайдите к Людмиле Борисовне, срочно!

Я отпустил очередного больного и поспешил к Кунцевой.

Главная встретила меня не очень приветливо и приказала:

– Входите и закройте дверь.

Я выполнил указание и сел напротив неё.

– Марк Давыдович, вы рассказывали кому-нибудь об инциденте с инсулином?

Я был удивлён вопросом.

– Конечно нет! Только вам. Я думал, это останется между нами.

– Я тоже так думала, – Кунцева отвела взгляд в сторону. – Только что ко мне пришёл Сирин и заявил, что в клинике под моим непосредственным прикрытием происходят серьёзные нарушения, – она посмотрела на меня. – И если я не приму соответствующих мер, то соответствующие меры будут приняты по отношению ко мне.

Я пребывал в шоке! Сирин не мог ничего знать! По крайней мере, не от меня!

– Я поговорю с Олимпиадой Петровной, спрошу, что и кому она рассказывала. Но я думаю, Сирин блефует и никакой информацией не владеет.

Главная помолчала.

– На самом деле дыма без огня не бывает. Даже если у него пока ничего нет, он что-нибудь нароет: вы Сирина знаете.

Я знал Андрея и был очень раздосадован тем, что неосторожное поведение Олимпиады Петровны в его присутствии могло натолкнуть нашего гинеколога на какие-то мысли. Уверив Людмилу Борисовну, что всё разузнаю, я отправился к медсестре.

Увидев меня, она снова принялась благодарить, но я перебил:

– Олимпиада Петровна, вы кому-нибудь рассказывали о том, что произошло?

– Что вы, дорогой Марк Давыдович! Конечно нет, я же понимаю, как это серьёзно.

– Подумайте, совсем никому?

– Да и думать нечего! Вот Сирин пришёл за мной из ординаторской, говорит: «Хороший человек Марк Давыдович, всегда выручит!» Так я подумала, это вы ему рассказали.

– Сирин? И что вы ему ответили?

– Да ничего, согласилась: «Конечно, замечательный человек, выручил на дежурстве».

– Я ничего ему не рассказывал, и вы, пожалуйста, молчите, – попросил я, хотя понимал, что для Сирина информации более чем достаточно: на дежурстве были мы вдвоём, больная под наблюдением оставалась одна. Расспросить пациентку не составит никаких проблем.

А дальше додумать много ума не надо, было бы желание. А желание у Сирина было. Его жена много лет занимала ответственную должность в городском отделении управления здравоохранения и давно подыскивала мужу хлебное местечко. Наш промах мог сыграть им на руку против Кунцевой.

Я готов был рвать на себе волосы, которых, к сожалению, давно не осталось. Так подвести отличного товарища и замечательного врача! Людмила Борисовна не заслужила проблем по моей вине. Я в отчаянии не знал, что делать. Ко всему, не с кем было и посоветоваться…

Глава 10
Лобники

Ко мне на консультацию прислали больного из неврологии. Я как раз вёл занятия со студентами и решил продемонстрировать им интересный случай, тем более наблюдал я этого пациента уже давно.

История была довольно печальная. У молодого мужчины произошло кровоизлияние в мозг, серьёзная неотложная операция проводилась ночью, ассистировать было некому, и позвали интерна, которому поручили блокировать кровотечение электроотсосом. Контролировался аппарат педалью.

Обстановка в операционной сложилась достаточно напряжённая, и, чтобы слегка её разрядить, хирург отпустил шутку. Интерн, рассмеявшись, нажал на педаль и погрузил отсос в мозговую ткань. Послышалось: хлюп! Хирург глянул на помощника и сказал: «Твой хлюп – это кусок лобной доли мозга, отсосанный в мусор».

Вопреки ожиданиям, пациент не просто выжил, но и был практически здоров: медики называют таких больных «лобниками» – людьми с дурашливым поведением, обычно с сексуальной наклонностью.

Итак, я предупредил студентов, что мы будем смотреть больного с лобной симптоматикой. В кабинет зашёл мужчина сорока лет, прилично и аккуратно одетый. Обратился он с жалобами на боли в животе. После короткого опроса я велел пациенту раздеться. Он тут же разделся догола.

– Штаны можете оставить, – заметил я.

– Вы должны осмотреть меня целиком, – возразил больной.

Спорить в этом случае бесполезно. Я провёл осмотр, причём мужчина старательно демонстрировал студентам все свои интимные части. После этого я дал ему направление на ультразвуковое исследование брюшной полости и отправил учеников сопровождать его и присутствовать при обследовании.

Вернулись они возбуждённые, обсуждая поведение больного и безостановочно споря. В кабинете УЗИ история повторилась: когда врач попросил пациента раздеться, он снял всю одежду и демонстративно лежал голый, не позволяя себя укрыть.

Обычно мы беседуем с родственниками «лобников» для выяснения тяжести клиники. Со слов жены, пациент в целом ведёт себя прилично, хотя за столом часто начинает лепить катышки из хлеба и бросаться ими. Это дурашливое поведение очень характерно и относится к лёгким проявлениям.

Окончив занятия, я заглянул в ординаторскую. Там сидели Антонов, Нина, Малаков и Сиротин. Я заметил по выражению их лиц, что предмет беседы был совсем не весёлым. При моём появлении все замолчали, как будто сомневаясь, могут ли посвятить меня в тему.

Я никогда не настаивал на участии в конфиденциальных разговорах и поэтому, налив в чашку кофе, хотел было удалиться в свой кабинет, но Юра меня остановил:

– Марик, мы только что разговаривали с Новиковым. Ты в курсе, что у Кунцевой серьёзные проблемы?

Я забеспокоился, не связано ли это с недавними событиями.

– Какого плана проблемы? – спросил я.

– Её вызывали в горздрав, обвинили в сокрытии профессиональных преступлений, теперь грозят увольнением и возможным лишением лицензии.

– Что? – я не мог поверить в услышанное.

– Новиков сказал, что в горздрав поступила жалоба от больной, которой якобы перепутали препараты, когда она была у нас под наблюдением в стационаре, и она чуть не скончалась. Причём Кунцева никуда не сообщила и не приняла по этому поводу никаких мер.

Я, потрясённый, сел на диван.

И биться сердце перестало! Это работа Сириных! Сирин явно метит на место Людмилы Борисовны. Они используют случай, чтобы лишить её должности.

Нина села рядом со мной:

– Ты в курсе этой истории?

Я посмотрел на докторов и откровенно рассказал обо всём. В ординаторской повисла тишина.

– Я знаю, как выйти из этой ситуации, – сказал я и, оставив непочатый кофе на столе, отправился к Кунцевой.

Секретарша главной сказала, что приёма сегодня нет, но я не дослушав открыл дверь и вошёл в кабинет. Кунцева сидела за столом и что-то писала. Взглянув на меня, она сказала:

– Вы что-то хотели, Марк Давыдович? Я сегодня очень занята.

– Людмила Борисовна, у меня срочное дело. Я прошу вас принять меня сейчас.

Она отложила бумаги в сторону и обратилась ко мне:

– Слушаю вас, доктор Тёткин.

Я сел напротив неё, взял лист бумаги и, быстро закончив писать, протянул его Кунцевой.

– Что это? – спросила она, бегло пробежав написанное глазами.

– Заявление об уходе в связи с профессиональной непригодностью, – ответил я. – Но, я думаю, лучше, если это будет не по собственному желанию, а исходить от вас.

– Вы сошли с ума? Вы просите, чтобы я вас уволила?

– Я не прошу, я ставлю вас перед фактом. Помните наш разговор? Я обещал, что ситуация будет под моей ответственностью.

– Ой, Марк, – вдруг вздохнула Кунцева, – мне действительно сейчас не до вас. Заберите свою писанину и займитесь пациентами.

Удивлённый и растроганный неофициальным обращением, я заявил:

– Людмила Борисовна, сегодня мой последний день в клинике, нравится вам или нет. И это не жертвоприношение, или как вы там можете рассматривать мои действия. Я взрослый человек, отвечающий за свои поступки.

Кунцева серьёзно посмотрела на меня:

– Единственное, что я могу, – принять заявление как временное отстранение от работы до выяснения обстоятельств. Это даст мне время достойно ответить, не наделав скоропалительных ошибок.

– Я буду очень вам признателен, – кивнул я и, поднявшись, направился к выходу.

– Марк, – окликнула меня Кунцева.

Я обернулся.

– Спасибо за поддержку. Это действительно временная и вынужденная мера.

Я вышел из кабинета главной и, прихватив свой портфель, покинул клинику. На душе стало необычайно легко: я радовался, что своим поступком смог помочь замечательному человеку и уважаемой коллеге. Я не думал о том, что будет со мной завтра. Я решил, что пора наконец в самом деле сходить в отпуск, пусть даже вынужденный.

Глава 11
Лёд тронулся

В настоящем отпуске я не был более десяти лет. Обычно я брал два дня, чтобы собрать и отправить на курорт Киру с тёщей, и один день, чтобы прибрать квартиру перед их возвращением. Это случалось не чаще двух-трёх раз в год, а потому отгулянных отпускных дней набегало от силы на пару недель из положенных шести. И вот неожиданно, в добровольно-принудительном порядке я оказался перед лицом неограниченной свободы.

Первые несколько дней я приводил в порядок своё условно новое жилище и прилично старую машину, гулял с Фроськой, которая совершенно обезумела от счастья обладания мной в таком количестве. К концу недели я решил, что мне пора завести хобби.

Планов было громадьё: я мечтал начать изучение испанского языка, взять уроки рисования, заняться какой-нибудь физкультурой, хотя бы утренней зарядкой, записаться в бассейн, купить гитару и научиться играть… Но главное – я давно мечтал написать книгу! Или хотя бы рассказ. Может быть, серию рассказов. что-то связанное с медициной: немного романтики, немного неприглядной правды. Но никогда не знал, с чего начать.

Вечером, взяв чистую тетрадь и ручку, я завалился на диван, Фроська пристроилась у меня в ногах, и мы принялись придумывать сюжет. Для начала, думал я, нужно решить, писать о конкретном враче или о коллективе, скажем, об отделении в больнице. Затем – о какой специальности? Ближе всего для меня терапия, но в работе терапевта очень редко случаются захватывающие истории. Обычно это довольно скучные будни, занятые бесконечным лечением хронической патологии, когда симптоматика не меняется годами.

«О терапевте, пожалуй, романа не получится», – подумал я.

Поднявшись с дивана и согнав Фроську с насиженного места, я начал ходить из угла в угол, как мне казалось, стимулируя тем самым творческий мыслительный процесс. Но хождение не помогало сосредоточиться, напротив, я стал следить за Фроськой, неотступно следующей за мной шаг в шаг. Я останавливался – и она замирала. Я продолжал идти – и она, подрагивая на тонких ножках, шла за мной. Я сел на диван – она тоже запрыгнула и свернулась калачиком у меня на коленях. Я потрепал её за уши: кожица на них была тонкая, просвечивающая на солнце. Глядя на неё, мне показалось, что я вижу не только сосуды, но и как по ним течёт кровь. Фроська в нетерпении начала мотать головой, подбрасывая мою руку: «Гладь! Не ленись!» И я гладил, признаваясь себе, что люблю эту маленькую тварь и знаю: она платит мне тем же.

Итак, роман про терапевта мы с Фроськой отбросили как бесперспективный. Хотя… Я решил, раз ходьба не стимулирует работу правого полушария, нужно поднять уровень глюкозы в крови, а значит, что-то съесть.

Я снова встал с дивана. Фроська сперва глянула на меня неодобрительно, но, сообразив, что я направляюсь к холодильнику, сменила гнев на милость. Побежав за мной, она встала рядом, рассматривая пустые полки, и, как и я, тяжело вздохнула. Единственным выходом было срочно дойти до магазина и купить готовую еду.

В супермаркет с собаками не пускали, но нас с Фроськой это не пугало, так как она свободно помещалась у меня за пазухой и тихо сидела в своём конспиративном убежище.

Мы купили пиццу и, придя домой, немедленно затолкали её в духовку. Именно затолкали, потому как по размеру пицца едва поместилась внутрь.

Нетерпеливо поглядывая на таймер, мы с собачонкой беседовали на отвлечённые темы.

– Вот что ты думаешь о пицце на поздний ужин?

– Что? – спросила молча Фроська, переводя взгляд с меня на духовку и обратно.

– Ну вот Нина сказала бы, что так нельзя, это, мол, преступление по отношению к фигуре и к весам, на которые мы в идеале должны вставать по утрам… А Захар что бы сказал? – продолжал я.

– Что? – снова полюбопытствовала Фроська, не издавая ни звука и увлечённо глядя на таймер.

– Что пицца – самый что ни на есть врачебный рацион. Особенно на дежурстве. По словам Малакова, дежурство без пиццы – неправильное дежурство!

Фроська явно была согласна с Захаром.

– А мы что скажем по поводу пиццы? – поинтересовался я, вытаскивая её из духовки и доставая нож.

– Гав, – в нетерпении прервала мои глупые вопросы Фроська.

– Правильно! Вкусно – значит полезно! – кивнул я и отрезал каждому по куску: большой себе и маленький Фроське. – Отсюда делаем вывод, – подытожил я, – сколько людей, столько и мнений!

Пицца таяла на глазах, а мы с Фроськой становились всё более и более умиротворёнными.

И вдруг, потянувшись за последним куском, я буквально подскочил на стуле от внезапно озарившей меня мысли.

– Сколько людей, столько и мнений! – воскликнул я, но Фроська, которая съела меньше, чем я, а следовательно, её мозг ещё не начал работать так же эффективно, как мой, не поняла идеи. – Я напишу роман в отзывах! Ну, понимаешь, это будет не рассказ от лица одного доктора, а рассказы разных людей об одном докторе: пациентов, которых он лечит; коллег, с которыми работает; студентов, которых учит.

Фроське замысел понравился, и, вскочив на тонкие ножки, она принялась пританцовывать вокруг меня.

– Отличная еда – пицца! – констатировал я факт и, подхватив оставшийся кусок, бросил своё сытое тело на диван с целью обдумать новорожденную идею и начать воплощать её в жизнь.

Очнувшись от телефонной трели, я не сразу понял, где нахожусь: просыпаться на диване с тетрадкой и ручкой на животе было для меня делом пока непривычным: чтобы стать настоящим писателем, требуется время.

Придя в себя после четвёртого звонка, я поднял трубку:

– Алё! Тёткин у аппарата.

– Тёткинсон, у нас здесь ЧП, – услышал я приглушённый голос Антонова.

– Что стряслось? – обеспокоился я.

– Утром пришла Барби, хотела записаться к тебе на приём. В регистратуре сказали, что ты больше в клинике не работаешь. Ты должен был видеть, что тут началось!

Я чувствовал, что моё сердце разгоняется, как велосипед под гору.

– Это был ураган, – продолжал Юра, – несущийся от регистратуры к кабинету Кунцевой, сметая всех на своём пути!

Я замер и весь обратился в слух.

– Знаешь, что мы услышали перед тем, как захлопнулась дверь? – спросил Антонов. – «Не будет Тёткина – не будет клиники!!!»

Сердце моё, разогнавшись до максимума, вдруг споткнулось и провалилось в яму.

– И биться сердце перестало! – подтвердил я и ударил себя кулаком в грудь, как бы восстанавливая ход запнувшегося механизма.

– От главной Барби вышла с таким видом, что я поспешил удостовериться, всё ли в порядке с Борисовной, – переведя дыхание, возобновил рассказ Юра. – Когда я заглянул в кабинет, Кунцева была красная, как из бани, махнула на меня рукой и крикнула: «Да уж хоть вы, Антонов, не лейте масла в огонь!» Я ретировался с места событий и выпал из процесса наблюдения. Но пару минут назад Нинуля сказала, что в приемной сидит пациентка и пишет объяснительную: якобы жалобу на доктора Тёткина её вынудили подать в горздравотделе, сама же она не только не имеет к нему претензий, но очень благодарна за его душевность и своевременную помощь.

Я слушал не дыша, боясь прервать Юрино повествование. Дождавшись паузы, я спросил:

– А Барби? Она там?

– Она в кабинете Кунцевой. Из-за закрытых дверей доносятся только ровный стук каблуков из угла в угол и не прерывающийся вот уже минут десять монолог Барби. Но о чём она говорит, разобрать невозможно.

Я закрыл глаза. Только этого не хватало! Ещё один скандал из-за меня! И, велев Юре быть на связи, повесил трубку. Поразмыслив недолго, я снова взялся за телефон, отыскал нужный номер, позвонил и попросил:

– Запишите меня, пожалуйста, на приём к Сириной… Моя фамилия Тёткин… Завтра утром. Спасибо.

Положив трубку, я посмотрел на Фроську, внимательно прислушивающуюся к происходящему.

– Лёд тронулся, господа присяжные заседатели, – сказал я. – Лёд тронулся.