Текст книги "Мёртвая рука капитана Санчес. Книга 2. Достояние Англии"

– Договорились…

– Отваливай, – скомандовал капитан.

Пираты в шлюпке оттолкнулись от борта «Принцессы» вёслами и багром, которым они цеплялись за неё, их рулевой с началом движения положил руль в сторону от борта корабля, и шлюпка отчалила.

– Сигнал к началу – закат солнца! – прокричал им вслед капитан.

Новый флибустьерский капитан взмахнул рукой в знак того, что он всё понял, и опять отвернулся.

Подождав, пока их шлюпка отойдёт подальше, капитан повернулся к Платону и Бену Ганну, которые стояли за его спиной, и сказал:

– А теперь давайте продолжим – времени нет совсем…

****

Как только солнце стало садиться в море, Бен Ганн, стоявший у борта «Принцессы», закричал:

– Капитан, от «Гордого» отвалила шлюпка!

Из кормовой надстройки появился Платон, сзади него с факелом в руках шёл капитан. Подойдя к Бен Ганну и бросив факел в воду, капитан посмотрел с тревогой на «Архистар» и приказал всем спускаться в шлюпку. Сам он откинул люк трюма и достал оттуда Руку, по-прежнему замотанную в просмоленную парусину и привязанную, без всякого почтения, к шлюпочному багру. Передав багор с Рукой в шлюпку, капитан спустился в шлюпку сам и приказал грести навстречу пиратам.

Шлюпки встретились на полпути между тремя кораблями – «Принцессой», «Гордым» и «Архистар», на которой, почему-то, стали тут же поднимать якорь: голоса матросов и шум от работы шпиля донеслись до обеих шлюпок, несмотря на ветер. Бен Ганн и Платон сложили вёсла в шлюпку и, развернувшись на банках99
  Банки шлюпки – перекладина, доска для сидения гребцов и пассажиров, а также для скрепления бортов, то же, что на судах бимсы.


[Закрыть] лицом к пиратской шлюпке, достали свои пистолеты, направив их на пиратов. Капитан зацепился за пиратскую шлюпку багром с привязанной к нему Рукой, и шлюпки на мгновение встали нос к носу. Они бились друг о друга на волне, но тут пиратский капитан вцепился в Руку и потащил багор к себе. Капитан выпустил багор с Рукой. Шлюпки тут же стали отдаляться, качаясь.

– Вот вам ваша Рука, – сказал капитан и, бросив настороженный взгляд в сторону «Принцессы», добавил едко. – Проверьте, всё ли с нею в порядке…

Пират, явно ошеломлённый, стал быстро отвязывать свёрток с Рукой от багра, разматывать парусину, и скоро в нос капитану ударил знакомый тошнотворный запах, не спасало даже расстояние между шлюпками, которое медленно увеличивалось.

– И последнее!.. – закричал капитан и опять посмотрел на «Принцессу». – Я оставляю вам «Принцессу» с грузом – а это отличный корабль!..

Тут все пираты, как по команде, повернули головы к полакру, на палубе которого происходило что-то странное: от кормы на нос ползли какие-то огненные всполохи и блики, ясно видные в наступающих сумерках.

– Это небольшой пожар!.. – крикнул капитан. – Но если вы поторопитесь, то успеете его потушить и сгорит совсем немного, только у фок-мачты. И груз будет цел…

А затем произошла ещё одна странность: шлюпка с «Архистар» вдруг резко дёрнулась и стала плавно, словно сама собою, поворачиваться вокруг своей оси. Из-под воды показался привязанный к носу шлюпки канат, усеянный грузами, который скоро натянулся, роняя капли воды, и шлюпка быстро, колыхаясь на волнах, пошла за шхуной на этом буксире, который с каждой секундой всё укорачивался. Капитан, Платон и матрос Ганн в это время, по одному и медленно, стараясь не перевернуть шлюпку и не выпустить из-под прицела пиратов, стали пересаживаться на своих банках спиной к движению. Шлюпку неудержимо тащило к «Архистар», но и сама «Архистар», на которой за это время успели поднять паруса, неудержимо стремилась прочь от «Гордого».

Лицо флибустьерского капитана вытянулось, рот чёрной щелью приоткрылся в отчаянии. С «Гордого» вдогонку «Архистар» ударила пушка. Ядро, не долетев до шхуны, упало в воду, подняв фонтан брызг.

– Куда, болваны!.. – заорал вскочивший со скамьи пиратский капитан, в ярости потрясая кулаками. – Шлюпку спускайте, сволочи!.. Шлюпку!.. Скорей на «Принцессу», висельники!..

Он стал махать руками в сторону «Принцессы», но скоро понял, что на «Гордом» его никто не слышит, и приказал своим гребцам идти на «Принцессу», а на той продолжал разгораться пожар, но как-то медленно, словно нехотя. На бриге тоже, по всей видимости, что-то сообразили, потому что вскоре там спустили на воду вторую шлюпку, которая тоже устремилась к «Принцессе»…

Когда капитан спрыгнул на палубу «Архистар», взволнованные сквайр и доктор Легг уже спешили к нему.

– Багор пропал! – в бешенстве крикнул им капитан и быстро прошёл мимо них на квартердек.

Мистер Трелони и доктор недоумённо, открыв рты, посмотрели ему в спину, а потом растерянно повернулись к Платону и Бену Гану, которым матросы помогали подняться на борт.

Скоро «Архистар», на которой в эту ночь не зажигали огней, поменяла курс и навсегда скрылась от «Гордого» в ночной темноте.

Глава 3. Рундук, обитый медью

Ночью капитан, забывшись на мгновение, увидел сон: он очнулся на крошеве снега, красном от своей крови, чувствуя запёкшиеся сгустки её у себя во рту и горле, и посмотрел кругом – вокруг был снег, один только снег. Он попробовал ползти, и это ему удалось, хотя дышать было нечем, темнело в глазах, и что-то внутри словно рвалось у него при движении, но он полз, сплёвывая на снег кровавые ошмётки, потому что твёрдо знал, что дальше он обязательно встретит траву. И когда он дополз до травы, ещё свежей, зелёной, но уже источающей сладостный запах осенних яблок, горькой мокрой коры, багряных листьев, тогда он лёг на неё щекой, закрыл глаза и заплакал…

Капитан проснулся, сел и огляделся в каюте, отдуваясь со сна, моргая и вытирая обеими руками слёзы на лице. Ему было душно, нечисто и сумрачно настолько, что даже сердце щемило, а может, это просто ныла его душа, размозжённая… Он через силу встал и пошёл проверить вахтенных…

На утро капитан рассказывал штурману о том, как вчера всё прошло. В конце, помолчав и криво ухмыльнувшись, он добавил:

– Теперь вы понимаете, мистер Пендайс… Руку капитана Санчес, как вы просили, спасти не удалось… Её пришлось отдать пиратам.

Штурман сдавленно застонал и по-бабьи всплеснул мощными ручищами.

– Ах, сэр, – пробормотал он огорчённо, зажмурившись, как кот, у которого улизнула из-под носа мышь. – Эта Рука нам бы самим так пригодилась… Когда нам ещё удастся раздобыть такую Руку…

Капитан посмотрел на штурмана и, ничего не ответив, опустил глаза. Штурман постоял ещё мгновение, моргая и расстроенно глядя на капитана, затем отошёл, удручённо крутя большой головой.

– Ах, какая была Рука, Амиго, – говорил он потом боцману Билли Джонсу. – Чудо – а не Рука… Её осталось только провялить на солнышке – и всех делов-то…

И боцман, который слушал штурмана, уставившись от внимания в пустоту и вытянув свои полные красные губы в беззвучном свисте, согласился с ним и горестно завздыхал.

А капитан в конце дня всё-таки заставил себя найти момент, который он так оттягивал и который всеми силами своей души хотел избежать, и достал письмо капитана Авила. Стиснув зубы, капитан взял нож и стал вспарывать им нитки, стягивающие клеёнку. Раскрутив клеёнку, капитан взял письмо, разгладил его и стал читать… И не поверил своим глазам: в письме капитана Авила к своим родным ясно указывались координаты места, где тот зарыл все свои деньги, добытые разбойным промыслом за пять лет. А в конце были имена и адрес его родителей – старинный испанский город Авила недалеко от Мадрида…

– И какие координаты клада? Какого места? – спросил мистер Трелони, когда капитан рассказал ему про письмо.

– Гавана… Недалеко от Гаваны на северо-западном побережье Кубы, – ответил капитан, вздохнув.

– Это по нашему курсу? – спросил сквайр.

– В общем-то – да… Мы отклонимся совсем немного, – ответил капитан.

– Но прямо в лапы к испанцам, – мистер Трелони колебался.

– Место не в самой Гаванской бухте, а поблизости… Мы быстро – только туда и обратно, – сказал капитан и добавил, помолчав. – Мне кажется, я просто обязан это для него сделать…

Мистер Трелони глянул на капитана и невольно отвёл глаза.

– Ну что же, я думаю, надо выполнить волю покойного, тем более, что отклонимся мы совсем немного, – согласился сквайр.

****

Город Гавана, дорогой читатель, находится на северо-западе острова Куба, на берегу Мексиканского залива, в живописном месте вблизи бухты Гавана и Сан-Лисаро. Когда Христофор Колумб открыл эти земли, перед его глазами расстилались слегка всхолмлённые, покрытые девственными лесами равнины, высились вершины карстовых гор, поросшие тропической зеленью, над головой носились диковинные птицы, а вокруг благоухали цветы. И мореплаватель со всем основанием назвал открытую им сушу земным раем.

Испанские поселенцы основали Гавану в 1515 году в устье реки Альмендарес, потом город был немного перенесён по побережью. Местные жители, невысокие и узкоплечие индейцы Кубы, оказались плохими работниками на плантациях и шахтах испанских конкистадоров. Этих слабосильных рабов вскоре почти не осталось, и в 1524 году на Кубу была доставлена первая партия чёрных рабов. Поставкой «живого товара» из Африки занялись хозяева невольничьих кораблей, главным образом португальцы и англичане. В конце ХVI века Гавана уже стала административным центром испанской колонии острова Куба, получившему к тому времени статус генерал-капитанства.

После того, как Всевышний руками испанцев покорил ацтеков Мексики и инков Перу, в Гавану потекли драгоценные потоки. Через этот город в Испанию было переправлено золота, серебра и драгоценных камней на общую сумму в 200 миллионов дукатов. И город стал быстро расти, даже несмотря на рейды всевозможных морских разбойников, бороздивших воды Карибского моря в поисках испанских галеонов.

Чтобы противостоять пиратскому террору и обезопасить порт от нападения, в городе был введён комендантский час, после наступления которого судам запрещалось покидать порт. Так же были оснащены сторожевые корабли, мужчин обязывали носить оружие в любое время суток, помощь беглому пирату каралась смертью, и полным ходом шло строительство фортификационных сооружений. Впрочем, это не помешало пиратам в 1538 году спалить город дотла.

Что интересно, все крепости, предназначенные хранить Гавану от пиратов, строились после их удачных или неудачных нападений. Так что город к середине ХVIII века превратился в мощный бастион: замок и две крепости охраняли вход в порт, и любой вражеский корабль оказывался под перекрёстным огнём крепостных пушек. Между двумя крепостями по дну пролива проходила тяжёлая цепь, которая на ночь натягивалась, а выстрел из пушки в 21 час означал, что городские ворота закрыты. Так что горожане могли спать спокойно, а к 1759 году в Гаване проживала уже половина населения Кубы…

Вместе с мистером Трелони капитан ещё раз перечитал письмо капитана Авила к своим родным: клад был спрятан в пещере, путь к ней был хорошо описан, бухточку по описанию капитан тоже рассчитывал найти без труда – совсем простое дело. И капитан сказал, что в пещеру он намерен идти один, взяв с собой только Платона.

– Я – быстро, – объяснил он это решение. – А осложнений никаких не предвидится. Мне гораздо важнее, чтобы все оставались на корабле и были готовы в минуту опасности сразу уйти отсюда…

Все стояли уже на палубе, когда штурман Пендайс попытался остановить капитана.

– Сэр… Что-то мне не нравится сегодняшняя погода, – начал, было, говорить он.

– Я – быстро, мистер Пендайс, – перебил его капитан.

Капитан нетерпеливо посматривал на берег и словно старался нарочно не встречаться ни с кем глазами, словно какая-то стыдная мысль терзала его, и всегда чуткий мистер Трелони понял, что капитан мучается после смерти капитана Авила. У мистера Трелони заныла душа от того, что он ничем не может помочь капитану.

– Капитан, возьмите хотя бы свой испанский плащ – в пещере может быть холодно, – со всей настойчивостью произнёс мистер Трелони.

Капитан скривился: с некоторых пор он перестал любить испанскую одежду, но посмотрев в беспокойные глаза сквайра, он кивнул Платону. Тот сбегал за плащом, который капитан бросил на дно шлюпки.

На вёслах они с Платоном добрались до берега, пологого и низкого, выбрались на него без происшествий, затащили шлюпку дальше от воды и, перевернув её, спрятали в кустах. Пещеру они нашли тоже без труда, как и было описано в письме – сразу над сухим руслом подземного стока, вытекающего из-под скалы во время обильных тропических дождей…

Дело в том, дорогой читатель, что тропические ливни вымывают в известняках, составляющих основу прибрежного ландшафта на Кубе, отверстия разной величины и так называемые «собачьи зубы» – мелкие и острые каменные выступы карстового происхождения. В эти отверстия ливневая вода уходит под землю, оставляя её поверхность сухой и образовывая в известняковых скалах причудливые галереи и пещеры. Так что отверстий, пещер и изъеденных водой выступов в здешних скалах было множество…

Перед входом в пещеру Платон достал из-за пояса огниво, и капитан через минуту зажёг небольшой факел. Нагнувшись, они один за другим протиснулись в лаз, пролезли в постепенно расширяющийся ход и обомлели – перед их глазами открылся вход в зал, уставленный причудливыми известковыми колоннами. Колонны свисали сверху, как длинные тонкие сосульки, и вырастали снизу, как острые зубы огромного чудовища, некоторые касались друг друга, срастаясь в середине, их было много, дальние терялись в темноте, но насколько можно было судить в неясном свете факела, проходы между ними оставались довольно большие.

Подняв высоко факел, капитан осмотрелся, потом посветил себе под ноги и, взяв Платона за руку, повёл его, вспоминая неровные строчки в письме капитана Авила. Он обходил колонны, светя вверх и вниз, поворачивал в какие-то ходы – он знал из письма, что идти надо недалеко. Потом Платон вскрикнул, капитан обернулся – и ахнул тоже.

Позади них, там, где они только что проходили, все колонны светились, и ясно был виден купол пещеры. Светилось всё вокруг – и своды, и стены, и верхние сосульки, и нижние – всё было окутано сверкающим зеленовато-серебристым неярким светом. Сияло всё, но только одно мгновение, и тут же сияние расплывалось, таяло и гасло на глазах.

Капитан пошёл дальше и вошёл в ещё один высокий зал. Он был с красными стенами, и эти стены были самой природой украшены причудливой окаменевшей растительной резьбой, то грубой и неуклюжей, то изящной и тонкой, а справа темнела пропасть, впереди виднелась гора каких-то сверкающих кристаллов, и где-то шумела вода. Только рундука капитана Авила не было. Факел в руках капитана стал прогорать. Повозившись с огнивом, они зажгли новый факел.

И тогда капитан сказал нервно:

– Кажется, мы заблудились…

Он бросился назад, уже не глядя по сторонам. Платон двинулся за ним. Скоро капитан остановился и оглянулся на Платона в оторопи.

– Когда мы вошли, то первый раз свернули направо, – пробормотал он, вспоминая.

– Нет, мы свернули налево, – поправил его Платон.

– Направо, – настаивая, сказал капитан. – Нам надо было свернуть направо… Я не мог ошибиться…

Он бросился дальше.

– Мы свернули налево, – сказал Платон ему в спину. – А направо мы свернули потом…

– А потом?.. – спросил капитан. – Куда мы потом свернули?..

Он остановился, опустил факел, и посмотрел на Платона. Платон, молча, с недоумением глядел на него: казалось, Платон что-то не понимал сейчас. Было тихо, где-то шумела вода, потрескивал факел, который тоже начинал прогорать.

– Я не знаю, куда идти, – вдруг бессильно сказал капитан. – Я не знаю, где выход…

– Выход там, – ответил ему Платон удивлённо.

Он взял факел из рук капитана и быстро пошёл в том направлении, которое сейчас показал. Скоро они пришли в зал со светящимися колоннами. Подведя капитана к отверстию наружу, – у капитана всё опустилось внутри от облегчения, – Платон сказал:

– Выход – здесь.

Капитан стал холодными пальцами зажигать новый факел.

Теперь впереди шёл Платон, капитан пробирался за ним, говоря ему строчки из письма капитана Авила. Идти, и правда, было не далеко. Рундук стоял совсем рядом – небольшой, обитый медными листами, основательный матросский рундук. Капитан открыл его – рундук был не заперт – и присвистнул. Внутри лежали перемешанные монеты самых разных размеров, чеканок и государств: дублоны, луидоры, гинеи и пиастры и ещё какие-то монеты, принадлежность и стоимость которых капитан не мог сейчас определить. В основном было серебро, золота было меньше.

Капитан захлопнул крышку рундука и сказал:

– А теперь – пойдём скорее… Не останусь я в этой пещере больше ни на минуту…

Они подняли рундук за ручки и понесли к выходу. Потом Платон понёс рундук один – среди колонн так было удобнее.

Когда капитан вылез из пещеры, в лицо ему ударил резкий, режущий ветер.

– Да тут буря! – крикнул он вылезающему с рундуком Платону. – Мы слишком долго блуждали по этой пещере!.. Затаскивай рундук назад…

Платон опять скрылся в дыре. Капитан огляделся: море, ещё недавно тихое и спокойное, теперь катило валами, взмётывая целые горы воды и обрушивая их на берег ревущими водопадами. Самое странное во всём этом было то, что в небе не было той мрачности, которой обычно сопровождается буря: шапки немыслимо белой, сверкающей пены летели над водой в солнечном блеске, и над этим мятущимся морем и трепещущей листьями сушей с невероятным напором и гулом нёсся и нёсся стремительный ветер. И нигде не было видно «Архистар», сколько капитан не вглядывался в горизонт.

Вот и бери женщин на борт в следующий раз, мрачно подумал он и опять полез в пещеру. Там он сел на рундук и, глядя на светлый лаз наружу, стал думать. Думал он недолго, скоро он ухмыльнулся и сказал возмущённо:

– Сидим голодные на рундуке с деньгами!

И помолчав, он добавил:

– Надеюсь, что Пендайс благополучно увёл шхуну от бури и скоро за нами вернётся… Что же? Надо идти в город… Поедим чего-нибудь… И посмотрим заодно…

– К испанцам? – спросил Платон.

– Ну, а мы сейчас сами с тобой испанцами сделаемся, – ответил ему капитан и поправился. – То есть, я – испанцем, а ты – со мной…

Он встал, зачерпнул из рундука горсть денег, выбрал из них испанские, бросив назад остальные, заложил деньги в пояс, золотые отдельно от серебра, и поманил Платона за собой наружу. Снаружи буря вроде даже усилилась: с высоких королевских пальм на берегу рвало, дёргало и тянуло листву ещё яростнее. Пригибаясь под ветром, капитан и Платон стали разыскивать свою шлюпку среди беснующихся кустов. Найдя её и перевернув, капитан взял свой чёрный испанский плащ, постоял, задумчиво глядя на шлюпку, потом пошарил в ней недолго и вытащил какой-то свёрток. Развернув его, он обрадованно сказал:

– Ага, отлично… Платок нашего боцмана… То есть, уже пиратский флаг с линями1010
  Линь – тонкий трос, выделанный, как правило, из особо качественной пеньки.


[Закрыть]… Боцман, наверняка, тут спрятал его с глаз долой… Лучше бы он еды положил…

Затем капитан, найдя спокойное место за камнями, обрезал ножом лини, туго, по самые белёсые брови, повязал платок боцмана, тщательно пряча под него волосы, натянул поплотнее на голову шляпу Платона и накинул на себя плащ, придерживая его на рвущемся ветру.

– Вот теперь я в шляпе, в платке, а под плащом не видно пистолетов… Такой смуглый моряк с седою щетиной…

Он улыбнулся. Платон, который всё это время внимательно смотрел на капитана, вдруг сказал коротко:

– Глаза…

Капитан даже крякнул от огорчения, скривился и задумался.

– А я буду испанцем с голубыми глазами! – нашёлся он тут же. – Бывают же голубоглазые и светлые испанцы? Ну, там из Наварры, например…

Платон молча смотрел на капитана.

– Да, ты прав, – тут же согласился капитан, помрачнев. – Тогда мне всем придётся объяснять, как в Пуэрто-Плата, что я наваррец…

Он задумался и опять воскликнул:

– А я буду слепым испанцем!..

Капитан, явно обрадованный этой идеей, несколько раз закрыл и открыл глаза, по-разному надевая шляпу и натягивая платок, и откидывая голову с закрытыми глазами назад.

– Если вот так откидывать голову и чуть приоткрывать веки, то можно что-нибудь увидеть, – сказал он. – Теперь мне надо выломать палку.

Когда палка была выломана, капитан несколько раз взмахнул ею, примериваясь.

– Ну вот… Слепой испанец с поводырём-рабом пришёл в город, – сказал капитан.

Тут он замолчал и с сомнением уставился на Платона.

– Только вот ты у меня, – сказал капитан озабоченно.

– А что – я? – отозвался Платон и улыбнулся.

– Да ты у меня уж слишком великолепен… И высок, и силён, да ещё и лицо умное… Такой раб каждому нужен. Как бы мне из-за тебя не пришлось драться…

Капитан, задумчиво склонив голову набок и держа руки на поясе, оглядел Платона внимательно.

– Ты не мог бы ссутулиться и сделать лицо поглупее? – наконец, спросил капитан.

– Что? – удивлённо переспросил Платон.

– Вот-вот, именно так… Как будто ты чего-то не понимаешь всё время, – подтвердил капитан и добавил. – И не смей улыбаться, не на прогулку идём… Ох, чую, будут у меня из-за тебя неприятности…

Потом капитан сорвал с рвущихся на ветру веток пучок листьев и написал этим пучком на скамейке шлюпки большое зелёное слово «ждите». Перевернув с Платоном шлюпку опять вверх дном и затолкав её в кусты, капитан сказал со вздохом:

– Пошли, Платон, буря не скоро кончится… Главное, чтобы нас не приняли за лазутчиков-пиратов, а то вздёрнут на месте… Видишь ли, почему-то пиратами становятся, как нарочно, в основном одни англичане…

Капитан встал рядом с Платоном и взялся за его правый локоть, и они пошли, пригибаясь под ревущим ветром, стараясь приноровиться к шагу друг друга, и скоро это у них получилось, и они наткнулись на дорогу в город, и всё время, пока они шли, капитан учил Платона испанским словам, которые Платон повторял и повторял за ним, грустно вспоминая недавние уроки английского языка доктора Легга.

****

Скоро на дороге им стали попадаться другие путники, верховые и повозки, которые тоже стремились в город в поисках заработка, наживы или по другим каким делам. На дороге стало шумно и людно, и это было хорошо, потому что капитан и Платон быстро затерялись в толпе таких же моряков, крестьян и бродяг, увечных и нищих, спешащих укрыться от ветра за стенами города.

Въезд и вход в Гавану со стороны суши охранялся не так тщательно, как с моря. В скором времени капитан и Платон прошли через заставу, и звучное многоголосие большого города, его говора, пения, смеха, особо непривычное после палубного однообразия, охватило их, впитало в себя и поглотило без остатка.

Пройдя немного, Платон, как было с ним договорено, остановился перед кем-то из местных жителей, и капитан произнёс страдальческим голосом свою давно уже заготовленную фразу:

– Друзья, скажите несчастному испанскому матросу, потерявшему свои иллюминаторы в битве с эскадрой проклятого англичанина контр-адмирала Дэвида Митчела… Где он может потратить свою последнюю монету, чтобы поесть?..

– Это женщины, – шепнул Платон, нагнувшись к самому уху капитана.

Капитан неловко поклонился, поводил головой из стороны в сторону и, постучав палкой по земле, сказал жалко:

– О, простите сеньоры, а может быть, сеньориты!.. Где мы можем найти тут таверну?

Женщины наперебой стали объяснять Платону, куда надо идти: все показывали разные направления. Они заспорили между собой, размахивая руками, потом стали отталкивать друг друга в плечи и опять показывать в разные стороны. Платон, потянув за собой капитана, медленно пошёл прочь, оглядываясь по сторонам. Через пару шагов он обернулся на женщин, которые продолжали что-то яростно кричать друг другу, и прошептал:

– Одна сеньорита идёт за нами…

Чёрт, что ей надо, подумал капитан и застучал палкой быстрее, прибавив шаг, у него даже пальцы руки, держащейся за локоть Платона, свело судорогой. Но девушка всё же обогнала их и, зайдя спереди остановившегося Платона, вдруг сунула монету в правую руку капитана между его пальцами, державшими палку, и сказала:

– Возьмите вот…

От неожиданности выронив палку, капитан зажал монету в руке и быстро стал стаскивать свою шляпу. Прижав шляпу к груди, он скованно поклонился и сказал тихо и медленно, чтобы не сбиться ненароком на английский:

– О, сеньорита, вы очень добры…

И тут же сам понял, что получилось слишком уж жалко, словно он уже совсем умирает от голода.

Девушка поспешно произнесла дрогнувшим голосом:

– Я покажу вам, где ближайшая таверна, сеньор… Там вы со своим рабом сможете недорого поесть…

Платон поднял палку капитана, дал её ему в руку и повёл его за девушкой.

Таверна оказалась действительно недалеко. Капитан, который время от времени откидывал назад голову, чтобы посмотреть кругом, прочитал вывеску. Таверна называлась «Добрый Франциск», и перед её входом была ступенька. Капитан опять опустил глаза, нащупал палкой ступеньку и приготовился, было, взойти, как девушка подскочила к нему и, взяв двумя руками под локоть, бережно ввела его в таверну. Платон, несколько оторопев, пошёл сзади.

В этой таверне, как и во всякой другой таверне любой точки мира в это время суток, было полно мужчин, которые сидели за столами, шумно разговаривали между собой под стук игральных костей, пили, курили и ели. На Платона и капитана пахнуло густым запахом мужских тел, сладкого рома и, конечно же, гаванского табака. Курили многие, если не все – откусывали кончик своей «табакос» зубами, сплёвывали его на пол и раскуривали сигару на свече, стоявшей на каждом столе.

Платон поискал глазами самый неприметный уголок зала, но девушка быстро повела капитана через зал. Пройдя патио1111
  Патио (исп.) – внутренний двор здания и Испании и в других испаноговорящих странах.


[Закрыть], где никого не было и где ветер продолжал рвать верхушки пальм, она привела их в комнату, похожую на сарай, а впрочем, тут стоял стол и две лавки, и были окна, по случаю бури сейчас закрытые ставнями.

– Это – задняя комната, – сказала девушка. – Здесь вы можете спокойно поесть, и вашего раба не прогонят… Хозяин таверны – мой дядя… Сейчас я вам принесу лучшую его еду…

Капитан снял шляпу, оставив плащ на себе, и осмотрелся, как мог, через полуприкрытые веки. Их окружали стены, сложенные из известняковых блоков, в углу он заметил гору лука, да тут и пахло луком, и какие-то неясные воспоминания, расплывчатые образы стали тут же возникать, тесниться в сознании капитана. Воспоминания мешались, путались, как любопытное домашнее животное под ногами, которое мешается не ко времени и на которое страшно наступить ненароком, и он отогнал эти воспоминания, как совсем не нужные сейчас, тряхнув головой.

Девушка принесла им воды для умывания, ветчины, варёного петуха с рисом и обилием красного перца, потом гаспачо – салат из перца и, конечно же, хлеба. Капитан и Платон стали есть: Платон подкладывал капитану в руку лучшие куски и наливал ему вина. Все кушанья были очень острые, и если бы не бурдюк с монтильским вином, которое оказалось превосходным, капитану с непривычки пришлось бы худо.

– У вас очень вкусный хлеб, сеньорита, – сказал капитан, когда девушка опять приблизилась к столу. – Очень ароматный…

– Это наш касаве – деревенский хлеб, он выпекается с добавлением корнеплода юкки, который напоминает по вкусу картофель, – ответила девушка охотно и опять отошла.

Спустя какое-то время капитан сказал, склонившись к столу:

– Мы здесь, как в ловушке… Мы не успеем прочесть «pater» и «ave»1212
  «Pater» и «Ave» – католические молитвы «Отче наш» и «Богородица».


[Закрыть], как нас сцапают.

– Что делать? – спросил Платон, почти не двигая губами.

– Удирать, – ответил капитан и спросил. – Где она?..

– Сидит возле входа, – ответил Платон.

– Что делает? – тихо спросил капитан.

– Смотрит на вас во все глаза, – так же тихо ответил Платон.

При этих словах капитан, поднявший кружку с вином, кружку выронил. От неловкости он заулыбался, отдёрнул руку и опустил её под стол.

– А теперь она смотрит на вас и плачет, – сказал Платон снова.

– Чёрт!.. Чёрт!.. – зашипел капитан одними губами.

– Тихо, она идёт сюда, – остановил его Платон.

Девушка подошла и стала тряпкой вытирать вино на столе, поглядывая на капитана. Капитан сидел, не смея шевельнуться, и улыбался тихой, кроткой улыбкой. Потом он вдруг сказал:

– О, сеньорита, не отведёте ли вы меня в лавку?..

– Охотно, сеньор, – сказала девушка и заулыбалась. – А что вам надо купить, сеньор?

– Мне надо купить подарок моей невесте, – сказал капитан и опустил голову.

Какое-то время девушка молчала, потом спросила сдавленно, уже без улыбки:

– Что вы хотите ей купить?

– Серебряный образок и… Может быть, мантилью?.. – ответил капитан и попросил. – Помогите мне выбрать…

– Самые лучшие кружевные мантильи у лавочника Эскудеро, – сказала девушка безжизненным голосом, потом она снова стала вытирать вино, хотя стол был давно чист.

Капитан, с напряжением подглядывая за её рукой, готов был сквозь землю провалиться, но он встал и стал шарить по лавке в поисках своей шляпы. Платон подал ему её. Девушка уже вышла из комнаты. Капитан надел шляпу, достал из-за пояса немного серебра и положил на стол. Чувство бесконечного отвращения к себе уже начинало давить и мучить его, он не знал, куда деваться от стыда, он готов был сбежать немедленно, но ощущение опасности удерживало его.

На улице темнело, но лавки ещё были не заперты, и скоро они пришли в лавочку Эскудеро. Девушка, поговорив с хозяином, выбрала для капитана образок с девой Марией, а ещё мантилью из чёрных кружев и черепаховый гребень. Завернув всё это в простое полотно, она подала узел Платону. На капитана она не глядела. Капитан расплатился с лавочником, достал ещё монету и протянул её перед собой со словами:

– А это вам, милая сеньорита… Вы мне очень помогли…

Девушка не глядя, зажала монету в руке и ушла, быстро простившись.

Спустя минуту, из дверей вышли и капитан с Платоном. Капитан узнал у хозяина лавки, где находится недорогая приличная вента1313
  Вента – постоялый двор, гостиница.


[Закрыть], и они пошли искать её. Из какого-то подвала на их пути, видимо из таверны, потому что снизу доносились звуки дудки, барабана и маракасов, выходили двое пьяных, они, ругаясь друг на друга и держась в обнимку, стали выбираться по лестнице на улицу. Капитан и Платон подождали, когда пьяные уйдут с дороги. На улице скоро совсем стемнело, прохожих было мало, и капитан открыл глаза, не забывая держаться за руку Платона и стучать палкой.

Только через десяток шагов он перестал стучать палкой и стал прислушиваться: ему показалось, что за ними кто-то идёт. Капитан предупреждающе сжал руку Платона и остановился. Платон тоже замер на месте.

Ну, конечно, идут, двое, подумал капитан и, рванув с места, быстро потянул за собой Платона, а когда увидел переулок, он впихнул туда Платона и прижался вместе с ним к стене.

Скоро мимо них в темноте узкой улочки пробежали два человека. Платон с капитаном быстро пошли дальше по вонючему и скользкому переулку, намереваясь скрыться от преследователей на соседней улице, но переулок только сужался и темнел, путаясь и кривляясь, а выхода из него всё не было. Наконец, переулок, словно в насмешку, сделал поворот, и капитан с Платоном чуть ли не носом уткнулись в стену – ровную стену из больших каменных блоков.