Текст книги "Мёртвая рука капитана Санчес. Книга 2. Достояние Англии"

А теперь выходит, что чём больше они якшаются с нами грешными, с бледнолицыми, то становятся всё хуже и хуже. Первые колонисты научили их пользоваться стальными ножами – так скальпировать удобнее… А сейчас английские власти платят индейцам деньги за один французский скальп. Французы тоже платят, этим они подбивают своих индейцев к скальпированию ирокезов – английских индейцев. Так что мало их уже и остаётся, краснокожих этих… Все уже, почитай, перемёрли…

– А что, сэр, у них, правда, красная кожа? – спросил мистер Трелони, который живого индейца ещё не видел ни одного.

Капитан Мюр весело засмеялся: светлые глаза его сузились, заискрились лукаво, и, глядя на него, рассмеялись и наши мужчины – так это у него заразительно получилось.

– Да нет, мистер Трелони, это у них мазь, краска такая для кожи. Они ею обмазываются от солнца да от насекомых, а ещё в торжественные моменты. А вообще-то кожа у них самая что ни на есть жёлто-коричневая… Да вы сами в Йорке увидите…

Тут капитан посмотрел на мистера Трелони и сказал:

– Нам надо увидеть местное побережье, как можно ближе к береговой линии… Мы ищем две скалы и небольшой водопад поблизости от Нью-Йорка.

– Э, такого добра, как скалы, тут нет вовсе, да и водопад я что-то не припомню, если только подальше, в лесах, – ответил капитан Мюр. – Местность тут в основном низменная, ровная… Но мы поищем, поищем… И надо посмотреть на севере острова Лонг-Айленд – там что-то есть похожее на камни, а вот на юге острова, как и везде на побережье – песок.

При слове «песок» мистер Трелони как бы напрягся и проговорил поспешно:

– Песок давайте тоже посмотрим…

Капитан Мюр глянул на него удивлённо, но ничего не сказал. И, вообще, он не приставал к своим пассажирам с расспросами, молчаливо и с видимой охотой исполняя указания, в общем, вёл себя, как джентльмен.

И наши мужчины, вооружившись подзорными трубами, каждый день, иногда все вместе, а когда и сменяя друг друга, стали методично обшаривать взглядами прибрежные берега, мимо которых они медленно проходили, благо погода и ветер тому благоприятствовали.

В основном берега залива Лонг-Айленд были пологие, поросшие лесом. Лес изобиловал дичью, в чём они неоднократно убеждались, сходя на берег: охота в этих местах была отменная, а залив был богат устрицами и рыбой.

Потом они повернули вдоль северного побережья острова Лонг-Айленд и прошли вдоль его берегов, где кое-где были россыпи камней и редкие скалы, ничего, впрочем, общего не имеющие с рисунком гобелена. Тогда они опять вышли в открытый океан и двинулись к Нью-Йорку вдоль песчаного берега.

– Не будем унывать, мистер Трелони, – сказал капитан, но словно, как бы, больше для себя. – Да, мы опять ничего не нашли… Но мы и не надеялись. Зато Нью-Йорк посмотрим. Представляете, вдруг он через какое-то время станет большим и известным городом?.. А мы там уже с вами были, а?..

– Местность могла сильно измениться со временем, и это самое страшное, – с горечью ответил мистер Трелони, опуская зрительную трубу. – Если наши скалы были сложены из известняков, как здешние, то вода за много-много лет проточила в них выбоины… И вот уже одну скалу вода свалила, другую изломала, и нет теперь ни водопада, ни гор, ни сокровищ…

Капитан не знал, что на это и возразить, и как ещё утешить мистера Трелони.

****

К порту колонии Нью-Йорк они подошли в середине дня. А пока наши герои осматривают берега, лавируя между косами, которые потом, спустя годы, превратятся в мелкие, но известные всему миру острова, я вам расскажу, дорогой читатель, об этих землях…

Первым европейцем, увидевшим земли Нью-Йорка, стал в 1524 году итальянец Джованни да Веррадзано, состоявший на службе у французского короля и искавшего пути в Китай. Спасаясь от шторма, он вынужден был отклониться от намеченного курса к северу и достиг берегов Америки около 34° северной широты (близ мыса Фейр, штат Северная Каролина). Так он проплыл вдоль побережья Америки до устья реки, впоследствии названной рекой Гудзон в честь английского мореплавателя начала ХVII века Генри Гудзона.

Позднее в устье этой реки голландцы основали поселение Новый Амстердам, получившее статус города в 1653 году. Хорошо укреплённый город с крепостью-фортом на южной оконечности острова Манхэттен призван был обеспечить безопасность речного прохода судам Ост-Индской компании, торговавшим в верховьях реки пушниной с местными индейскими племенами. Скоро Новый Амстердам вырос в самое крупное поселение в провинции Новых Нидерландов. И с самого начала колонизации голландцы ввозили чернокожих рабов. Это было нормальным явлением – торговля «живым товаром» на пространствах между Западной Африкой, Бразилией, Карибами и Западной Европой была налажена отлично. Чернокожие выполняли самую тяжёлую работу: они рубили деревья, возводили стены, расширяли гавань, работали на плантациях и по дому.

Но не надо обходить молчанием факт, что первыми рабами в этих местах были рабы белые – так называемые, кабальные слуги. В эту категорию попадали осуждённые, а так же английская или ирландская беднота, которая хотела переехать в Америку, но не имела на это денег. Эти люди, разорённые крестьяне и ремесленники, подписывали с предпринимателем контракт на возмещение его издержек по перевозке себя за океан с обязательством отработать на предпринимателя пять лет. Их привозили в Америку и продавали с аукциона. Зачастую, вследствие новой задолженности, кабальный слуга оставался в рабстве на второй и третий срок. Осуждённых в Европе преступников тоже продавали, только они должны были отработать уже семь лет. Регулярная торговля законтрактованными слугами велась в течение XVII – XVIII веков и постепенно потеряла значение только с развитием работорговли африканцами.

В XVIII веке провинция Нью-Йорк росла и развивалась, а основными занятиями колонистов по-прежнему, как и встарь, оставались заготовка леса и сельское хозяйство в долине реки Гудзон и на острове Лонг-Айленд. Историки сообщают, что в 1703 году почти на каждую вторую нью-йоркскую семью работал хотя бы один раб. При этом в 1720 году количество чернокожих рабов доходило до 16% всего населения: в Нью-Йорке было больше рабов, чем где-либо севернее.

После восстания чернокожих рабов в 1741 году в Нью-Йорке стало набирать силу аболиционистское движение, и в 1827 году рабство было окончательно отменено. Но и в 1850 году рабы Нью-Йорка всё ещё трудились на своих хозяев: даже в годы Гражданской войны город оставался главным коммерческим портом для рабовладельческого Юга – «Чёрным портом»…

Капитан Мюр, как гостеприимный хозяин, рассказывал своим пассажирам о славном городе Йорке, к которому подходил «Нептун»:

– Вон на юго-западе – остров Статен, мы его почти прошли… А сам Йорк лежит на острове Манхэттен… Его купил у индейцев буквально за связку бус голландский колонист Петер Минёйт. Сейчас это считают большой прозорливостью, а я так скажу – обмишулили дикарей, а те уши-то и развесили… Клянусь овсяной лепёшкой!.. Делавары, которые тогда тут жили, называли свой остров «манна-хатта» – «холмистый остров». Остров узкий и длинный, что твой корабль, с левого борта его омывает река Гудзон, а с правого – река Ист-Ривер. А вокруг Манхэттена – фермы, махонькие посёлки и появился даже на Лонг-Айленде ещё один городишко – Бруклэнд, аккурат на месте голландской деревни Брейкелен… А что? Дистанции тут огромные, и люди охотно бросают якорь…

Войдя в реку Гудзон, джентльмены увидели дымные костры на западном берегу.

– Это индейские костры, вокруг вигвамов, на побережье Нью-Джерси, – сказал капитан Мюр. – А вигвамы их лепятся поближе к берегу. Хоть у краснокожих и есть множество потаённых троп в лесу, а всё одно, по большей части они передвигаются по воде, на пирогах или, по-другому, на каноэ. И эти лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева или сделанные из каркаса и берёзовой коры, бывает, вмещают в себя до дюжины смельчаков. И несутся они себе в бурных речных стремнинах – даром, что вода пресная… Ну, пойдёмте собираться, я с вами вместе ошвартуюсь сегодня на берегу…

И капитан Мюр привёл джентльменов в гостиницу «Золотая корона».

****

Капитан стоял перед конторкой гостиницы и ждал хозяина, которого всё не было. Перед его глазами, на стене, висели плохонькие картинки – это неизбежное украшение постоялых дворов всего мира, эта неизъяснимая услада для глаз любого скучающего путешественника, желающего хоть как-то скоротать время. На здешних картинках, наивных и дурно сделанных, были изображены скачки с препятствиями, и капитан сообразил, что их гостиницу содержал англичанин.

От нечего делать капитан облокотился на конторку всем телом, лёг на неё локтями и грудью, постоял там некоторое время в задумчивости, потом почесал правое ухо, зевнул и непонятно почему обернулся. К своему удивлению капитан заметил, как резко за его спиной запахнулась дверь, ведущая куда-то в глубину дома. Дверь запахнулась, но не до конца – осталась небольшая тёмная щель, из которой на капитана смотрели чьи-то глаза. И капитан почему-то сразу решил, что за этой дверью, в темноте, стоит и смотрит на него женщина, и что эта женщина молода и хороша собой.

Он улыбнулся, как мог обворожительнее, поклонился и сказал:

– Я жду хозяина, мадам… Вы не знаете, где я его могу найти?..

Тут дверь закрылась окончательно, и капитан остался один. Он недоумённо рассмеялся и пожал плечами. Спустя некоторое время пришёл хозяин.

Он был невысок и приземист настолько, что голова его, казалось, сливалась с плечами, к тому же она сидела на его теле несколько боком, вроде как тот постоянно прислушивался к чему-то. Черты лица хозяина были оплывшие, рот узенький, и только маленькие настороженные глазки выдавали силу и твёрдость характера.

Весь лучась привычной улыбкой, хозяин спросил у капитана, чем он может ему служить.

– Мы с друзьями хотели бы посидеть и выпить где-нибудь вечером, – объяснил капитан и спросил. – Не знаете ли вы в городе какое-нибудь приятное место?.. С музыкой…

– Единственное в городе приятное место с музыкой – это заведение напротив, – ответил хозяин. – И там сегодня как раз поёт несравненная Норма Джин. Очень рекомендую…

– Несравненная? Вот как? – капитан поднял брови и пошутил. – Имя у неё, по крайней мере, привлекательное…

Он поблагодарил хозяина, вышел на улицу и прошёл в таверну. Спустя некоторое время он опять вошёл в гостиницу и поднялся наверх.

– Господа моряки, – сказал он доктору и мистеру Трелони. – Мы сегодня вечером идём в таверну напротив слушать несравненную, так её здесь все называют, Норму Джин… Она певица…

– Я согласен! – крикнул доктор со своей кровати. – Очень приятное имя!..

– Давайте сходим, конечно, – отозвался мистер Трелони из кресла в углу. – Но думаю, после чернокожей Молли нам уже никто не сможет понравиться…

По лицу капитана словно скользнула тень. Он помрачнел и остаток дня был молчалив.

****

Зал той таверны, куда вечером пришли джентльмены, был довольно большой, ясно освещённый толстыми свечами, которые потрескивали в кованых потолочных светильниках. Здесь царил запах рома, топлёного жира, жареной оленины и, конечно же, рыбы. В середине зала, у стены, была сколочена дощатая сцена, или даже не сцена, а такие низенькие подмостки. Вокруг них стояли столы, за которыми сидели, в основном, мужчины, – иные были и в париках, – женщин было мало. Мужчины громко разговаривали, много курили, по залу сновали слуги. Потом на сцену вышли музыканты. Разговоры смолкли, все повернулись к сцене.

Заиграла мандолина, нежно и чувственно, её страстный призыв подхватила скрипка. На подмостках появилась певица в голубом платье. Она почему-то сразу посмотрела на капитана, быстро отыскав его взглядом. Она запела, и все в зале тотчас подумали, что певица поёт сейчас для кого-то одного.

Норма Джин была невысока ростом, хорошо сложена, с пепельными, поднятыми вверх волосами и гордым детским ртом. Капитан ощутил мелодию всей кожей: в этом пении ему чудились обрывки давних грёз, старательно забытое сверкание переливчатой парчи, белая пена кружев, заломленные женские руки. У певицы был странный голос – мятежный и ужасно печальный, а может быть, это просто песни были такие. Она пела о нежной полевой ромашке, сорванной безжалостной рукой и брошенной на мостовую в грязь под ноги прохожим, о страшной, опустошающей власти денег, и ещё о том, что счастье заключается не в кольцах и браслетах, но только это, почему-то, понимаешь слишком поздно… От этих песен хотелось услышать чей-то зов и откликнуться, но каждый в зале с горечью понимал, что никто его не позовёт, потому что рядом никого нет.

В трепетном свете множества свечей лицо певицы казалось очень бледным, а ещё капитану казалось, что он сразу узнал это лицо, словно оно состояло из многих-многих знакомых ему женских лиц, очень важных когда-то, но потом забытых до стёртого, бесцветного воспоминания. И вот опять это лицо возникло перед ним, но сейчас оно было озарено какой-то волнующей и погибельной красотой… Зыбкое лицо, подумалось капитану, зыбкое, как море: чуть переменится ветер – и его выражение станет иным. Это лицо уже дурманило его, как начало лёгкого опьянения, и он уже чувствовал, уже понимал, потому что не мог не понимать, что будет дальше.

Джентльмены, замерев, смотрели на сцену, и вдруг доктор Легг услышал хриплый голос капитана, который, не отводя глаз от певицы, сказал:

– Джеймс, найди мне цветы… Где хочешь, но найди…

Доктор удивлённо глянул на капитана: тот смотрел на подмостки заворожённым взглядом, весь подавшись вперёд, весь поглощённый тем, что там происходило – кажется, он даже уже и не помнил, что сказал только что. Доктор встретился взглядом с мистером Трелони, опять посмотрел на капитана, – у того на высоком лбу от напряжения налилась жила, – и встал со стула. Тут песня закончилась, в зале захлопали, и в этом шуме доктор вышел из зала. Капитан, казалось, его ухода даже не заметил.

Доктор Легг перешёл улицу и в вестибюле своей гостиницы, – будем так, на французский манер называть нижний зал «Золотой короны», – подошёл к хозяину и спросил:

– А скажите, любезнейший, где я у вас в городе могу купить цветы?..

– Цветы?.. Купить?.. – на изумлённом лице хозяина была написана мысль, что он никогда в жизни не слышал ничего глупее.

– Да, цветы, – повторил доктор, совсем не смутившись, и добавил. – Очень надо…

– Так цветы у нас выращивает только миссис Аэртон, – речь хозяина звучала как-то странно, он уже оправился от изумления, но какая-то новая мысль словно засверкала в его маленьких, заплывших глазках. – А вот продаст ли она их вам…

– Ну что же… Спросить ведь можно? – настаивал доктор. – Где я могу её найти?..

Хозяин заулыбался, он уже, явно, не скрывал своего удовольствия.

– Миссис Аэртон живёт в доме своего супруга, мистера Аэртона, – насмешливо сказал он. – Это самый большой дом по центральной улице возле ратуши, не доходя до митингхауса… Вам каждый покажет, если спросите…

– Благодарю вас, – сказал доктор Легг учтиво и направился к выходу.

Хозяин проводил настойчивого постояльца ядовитым взглядом… Скажите на милость, подумал он, цветы ему, да ещё у самой миссис Аэртон!.. От этих приезжих всего можно ожидать!..

****

Доктор Легг вышел на улицу: уже стемнело, но поздно для визита не было. Он решил попытать счастья. Отыскав взглядом Платона, который сидел среди рабов, ожидающих своих хозяев, он кивком подозвал его. Платон поспешно подошёл.

– Понимаешь, Платон, – сказал доктор. – Капитан попросил достать ему цветы… Как бы нам найти дом миссис Аэртон?..

Платон вернулся к рабам и что-то у них спросил. Те дружно стали показывать ему на конец улицы, освещаемый луной, масляными фонарями и неярким светом из окон домов. Доктор и Платон пошли в этом направлении и вскоре, в самом деле, увидели большой и красивый дом, в окнах первого этажа которого сквозь ставни пробивался свет.

Этот дом действительно выделялся среди остальных таких же фахверковых построек – домов с деревянным, обшитым тёсом каркасом и высокими щипцами крутой крыши. Подойдя поближе, доктор разобрал, что кирпичная кладка дома узорная, из красного и жёлтого кирпича, а второй этаж нависает над первым… Доктор Легг подумал, что этот дом напоминает ему средневековые постройки Голландии. Он не удивился бы, если бы в торце этого дома были специальный проём и ворот для поднятия грузов на чердак.

Доктор и Платон поднялись по ступенькам на крыльцо, и доктор постучал дверным молотком. Дверь открыл чернокожий слуга. Доктор объяснил ему вкратце суть своей просьбы. Слуга ушёл, потом вернулся и впустил его в прихожую. Вскоре там появился явно заинтригованный хозяин дома.

Хозяин дома, мистер Аэртон, был высоким мужчиной лет сорока с надменным и властным лицом. Волосы он имел тёмные, стянутые сзади в хвост… Красивый мужчина, подумал доктор, вот только рот подкачал… Рот у мистера Аэртона был узкий, язвительный, этакий слизняк, а не рот. Он, казалось, дёргался, извивался и существовал на этом холёном, красивом лице своей собственной жизнью, рот выдавал мистера Аэртона, не подчиняясь, не слушаясь его.

Доктор поклонился и сказал, как можно учтивее:

– Я прошу меня извинить, сэр, если невольно потревожил вас. Меня зовут Джеймс Легг, я врач с торгового судна «Архистар». Мы проездом в вашем городе… Но, видите ли, в чём дело… Мне нужны цветы… Цветы для моего друга, а во всём городе, как мне сказали, цветы есть только в вашем доме. Вот я и осмелился побеспокоить вас… Не продадите ли вы мне что-нибудь…

Доктор совсем смешался под пронзительным взглядом хозяина и умолк. Наконец, глаза хозяина, как бы, смягчились, и он сказал, улыбнувшись, и при этом рот его опять дёрнулся куда-то на сторону:

– А, так это вам надо спросить у миссис Аэртон… Я думаю, ей будет даже интересно… Пройдите в парлор, сэр…

Хозяин сделал приглашающий жест рукой, и доктор проследовал за ним в гостиную, которая была обставлена пышной позолоченной мебелью, явно французской. По стенам висели портреты в старомодной английской манере. Доктор заметил мельком, что в лицах особ, изображённых на портретах, проглядывало явное сходство с чертами лица хозяина.

Вскоре к ним вошла бледная, бесцветная женщина с усталым и добрым лицом. У неё были немного беспокойные тёмные глаза, которые с напряжением застыли на лице доктора Легга, пока тот ещё раз высказывал свою просьбу. Наконец, женщина словно бы успокоилась и сказала почему-то с облегчением:

– Да, во всём городе только я выращиваю цветы. Остальные считают это пустой тратой времени… Садитесь, пожалуйста… Откуда, вы сказали, вы прибыли?..

Она улыбнулась доктору – у неё была очень хорошая, домашняя улыбка, от которой доктор Легг немного приободрился.

– Мы пришли из Бристоля, – сказал доктор. – Наша шхуна осталась на ремонте в Бостоне… А здесь мы остановились в «Золотой короне»… И…

И тут доктор запнулся, внутренне ахнув: при упоминании о «Золотой короне» словно тень страшной тревоги прошла по невыразительному до этого лицу миссис Аэртон. Она быстро глянула в сторону мужа и тут же отвела взгляд. Доктор тоже невольно посмотрел на хозяина дома: тот сидел совершенно свободно нога на ногу, в расслабленной позе, и только рот его опять норовил скривиться в тонкую злую нить.

Миссис Аэртон оправилась от замешательства и поспешно спросила:

– Так какие цветы вам нужны?..

– О! Я, право, не знаю, – пролепетал доктор. – Это цветы для нашего капитана… А вот какие – я почему-то не спросил…

– Сейчас самый сезон роз, – ответила хозяйка дома. – Я попрошу садовника срезать вам розы… Денег мне не надо – я всегда рада оказать любезность соотечественнику.

Доктор Легг поспешно встал и поклонился.

– Не хотите ли чаю? – спросила миссис Аэртон, тоже вставая.

Доктор Легг отказался, опять учтиво поклонившись. Миссис Аэртон вышла, но вскоре вернулась и села в своё кресло.

Заговорили о погоде, и миссис Аэртон сказала, что лето в Нью-Йорке влажное и жаркое, а зимы холодные. Потом она замолчала, задумавшись, играя сложенным веером, который она в рассеянности взяла в руки. Беседа не клеилась до тех пор, пока доктор не догадался спросить миссис Аэртон о цветах. Хозяйка, словно обрадовавшись, заговорила с воодушевлением о своём увлечении. Хозяин дома за всё это время не произнёс ни слова. Он сидел, покачивая ногой, и казалось, что беседа жены и позднего гостя его чем-то забавляет.

Наконец, вошёл чернокожий садовник с большим букетом красных и белых роз, и по гостиной поплыл их сладостный аромат. Доктор поспешно принял букет и стал горячо благодарить хозяев, потом раскланялся и вышел, провожаемый слугой.

Когда дверь за доктором Леггом закрылась, миссис Аэртон швырнула веер на столик, повернулась к мужу и воскликнула с сердцем:

– Ах, как же я вас ненавижу!..

****

Доктор Легг и Платон поспешили с букетом к таверне. Они успели вовремя – певица пела последнюю песню. Раздались аплодисменты, и в этом шуме и грохоте сдвигаемых стульев капитан подошёл к ней с розами. Норма Джин посмотрела на него прозрачными русалочьими глазами, взяла цветы и сказала:

– Я живу в «Золотой короне» в пятнадцатом номере. Жду вас у себя через полчаса…

Капитан вернулся за столик к доктору и мистеру Трелони и сообщил, что он сейчас уйдёт и вернётся ли ночевать – не знает. Джентльмены многозначительно заулыбались…

Певица ждала капитана, стоя у своей двери в полумраке коридора. За её спиной из комнаты лился золотистый свет от нескольких свечей, горящих в канделябре. Капитан видел только её силуэт: в следующий миг она спиной прислонилась к проёму и склонила голову. Капитан подходил и перебирал в голове слова, которые хотел бы сказать ей, но слова были немы, затасканы и стёрты. Не в силах сказать ничего, не в силах даже разжать зубов, капитан наклонился к руке Нормы и прижался к ней губами и лицом. Потом она взяла его за руку, и они шагнули в номер. Здесь пахло розами.

Норма крепко прижала ладони к груди капитана, и тут же села на диванчик, откинулась на спинку и посмотрела на него. В её глазах почему-то была мольба и невыплаканные слёзы. Потом она сказала тихо:

– Я влюбилась в тебя с первого взгляда. Ты стоял ко мне задом… Там, перед конторкой…

– О!.. – удивился капитан и поднял брови. – Это была ты…

– Ты стоял ко мне задом, – повторила она, словно не слушая его, и добавила. – У тебя божественный зад…

– Глупышка, – ответил капитан, смутившись. – У бога нет зада…

Она первый раз за всё время улыбнулась. Улыбка её вышла скомканная, недоконченная, потом она опять повторила:

– А у тебя есть… И он божественный. Я поняла это сразу, и с тех пор меня словно ослепляет весенний ливень… Струи хлещут в лицо… Я не могу дышать… Я вот-вот умру или покроюсь цветами…

Капитан смотрел на неё из-под ресниц совершенно хмельным взглядом: она была откровенна, говорила, не стесняясь, то, что думала, что чувствовала. Капитан показался себе рядом с нею сухим, грубым и жалким. Он нагнулся, притянул её к себе, чувствуя лёгкое головокружение сродни дурману опьянения, и тут же понял, что боится её раздавить: она была хрупка, как китайская фарфоровая статуэтка – он видел такие ещё мальчишкой.

– Обними меня, – попросила она, и её плечи и грудь качнулись к нему.

Капитан ощутил её дыхание, – приливы и отливы её тела, – и глянул в её запрокинутое лицо. Она улыбнулась одними губами и прижалась к нему.

Капитан успел подумать, что всё в ней было тайной и волнующим призывом. И тут, словно какая-то сила подхватила его и потянула куда-то вверх. Он чувствовал, как кровь бьётся в его жилах, и эта кровь всё приливала, и приливала, пока не затопила его всего, и вот уже стремительный поток, который был сама жизнь, понёс его всё выше и выше, и он отдался этому потоку, и он опять стал первобытным, диким охотником в ту древнюю тёмную пору, когда на земле ещё не было ничего – ни счастья, ни мук, а было одно лишь таинство стенающей плоти…

****

Под утро их разбудил громкий стук в дверь. Капитан быстро повернулся, сунул руку под подушку – пистолетов там не было, и тут он вспомнил, где находится, и глянул на Норму. У той на лице было написано смятение и неподдельный испуг. Она вскочила с кровати, накинув на себя халат, и подбежала к двери. За дверью сказали, что это полиция. Норма ответила, что сейчас оденется, и посмотрела на капитана. Тонкими хрупкими пальцами она судорожно держалась за полы халата, стискивая его на груди, зрачки её были расширены, в них полыхала тревога.

– Я не знаю, что это, – прошептала она. – Поверь!..

– Я верю, – сказал капитан и стал быстро одеваться, поглядывая на окно.

– Беги, – сказала она. – Я не знаю, что это, но беги…

Дверь уже ломали. Капитан подошёл к окну и выглянул: этаж был первый, но высокий, внизу он увидел крыши каких-то пристроек, сараев, всё это терялось в густой зелени тёмной ещё улицы – уйти по этим крышам было легко.

Норма бросилась к двери, раскинув руки, словно хотела закрыть её своим телом, но створка внезапно распахнулась, вырвав щеколду, в комнату ворвался мужчина и отпихнул Норму с дороги. Капитан, который уже сидел на подоконнике, свесившись наружу, услышал шум падения девушки, нахмурился и повернул обратно. Он спустился с подоконника и шагнул в комнату, кулаки его были сжаты. Его тут же окружили вооружённые люди, выкрутили ему руки, и мужчина, который ворвался первым, стоя перед ним и глядя ему в лицо с высоты своего роста, произнёс:

– Констебль, арестуйте этого человека… Он убийца и пират.

– Слушаюсь, мистер Аэртон, – отозвался какой-то господин, он подошёл к капитану и сказал ему механически, как-бы нехотя. – Мистер, не знаю, как вас там… Вы арестованы…

Мистер Аэртон повернулся к Норме, которая уже поднялась и стояла, спиной привалившись к стене.

– Тварь… Низкая продажная тварь! Я вытащил тебя из-под матросов, – зашипел он, и рот его зазмеился на перекошенном лице. – Я отмыл тебя и поднял до себя…

Он хотел ещё что-то сказать, но захлебнулся ненавистью и закашлялся. Сглотнув мешающий комок в горле, он растянул губы, пытаясь изобразить улыбку, и как мог спокойнее продолжил:

– Ты сама приползёшь ко мне на коленях, умоляя, чтобы я взял тебя обратно… А я ещё посмотрю…

Тут он увидел вазу с розами, стоящую на столе, опрокинул её на пол, ударив наотмашь рукой, и принялся топтать цветы ногами. Послышался хруст стекла и сдавленный крик Нормы.

Капитан посмотрел на девушку: она была бледна, рассыпавшиеся по плечам волосы в предрассветном сумраке были темны, руки её, придерживающие халат, дрожали, белея у горла.

– Уведите этого… – приказал мистер Аэртон.

Капитана толкнули и повели. Когда он проходил мимо Нормы, та схватила его за рукав и вскричала:

– Я люблю тебя!.. Поверь!.. Только тебя!..

Мистер Аэртон за спиной капитана дико захохотал.

****

Утром на юго-востоке залива началось сильное волнение, а в небе на всех высотах с северо-востока стали надвигаться грозовые тучи. Капитан Мюр сказал сквайру и доктору Леггу, что эти зловещие признаки свидетельствуют о приближающемся с востока урагане. Он спешно отправился на свой «Нептун», чтобы отвести его как можно выше по течению Гудзона, а вскоре штормовой ветер уже валил старые деревья. Ветер бушевал в кронах, рвал с них листья и гнал их по улицам вместе с пылью, песком, мусором и створками устричных раковин. Горожане спешно закрывали ставнями окна.

О том, что капитана арестовали и увели в местную тюрьму, мистеру Трелони и доктору Леггу ближе к обеду сообщил хозяин гостиницы. Джентльмены бросились разыскивать Норму. Её нигде не было, дверь в её номер была открыта, а довольный хозяин словоохотливо поведал джентльменам, что мисс Джин ещё на рассвете отбыла куда-то, оставив в гостинице все свои вещи. Джентльмены побежали в городскую тюрьму по мрачным улицам, сгибаясь под порывами ветра.

Они нашли констебля в маленькой комнатке, где он сидел за столом и пил чай, и засыпали его градом вопросов, то есть, спрашивал один только доктор Легг.

– Что совершил капитан Линч?.. – спрашивал доктор. – Почему его сюда препроводили?.. Нельзя ли его увидеть?..

Мистер Трелони ничего не спрашивал. Он молча положил на стол перед констеблем несколько монет. Констебль тут же лихо смахнул их со стола куда-то, словно бы их и не было. Потом сказал с солидной неспешностью:

– Я ничего не могу сделать, джентльмены… Мистер Аэртон здесь самый важный господин, он что-то вроде губернатора, если не главнее… И если он сказал, что ваш капитан – преступник, значит, так оно и есть… Я думаю, что все доказательства и свидетелей он предъявит на первой же сессии нашего выездного суда. Но вы можете нанять адвоката… Самый известный у нас – мистер Эндрю Гамильтон, тот, что защищал нашего городского издателя мистера Зенгера… Вы, наверняка, слыхали… Громкое было дело – вызвало громадный интерес во всех колониях…

– Н-нет, не слышали, – запинаясь, ответил ошеломлённый доктор, который ничего сейчас не понимал. – А когда будет сессия?..

– Так кто ж его теперь знает… Сами видите, какая стихия разыгралась, – ответил констебль и выжидающе посмотрел на мистера Трелони.

Сквайр положил на стол ещё несколько монет, и констебль опять удивительно ловко смахнул монеты быстрым движением загорелой руки.

– Но по закону, вы можете внести за своего друга залог для освобождения до суда, – наконец, сообщил он.

– Много? – почти одновременно выкрикнули мистер Трелони и доктор.

Констебль нарочито горестно вздохнул и закрутил головой. Платон от двери вглядывался в его лицо и в напряжённые спины мистера Трелони и доктора Легга, ничего не понимая, но волнуясь всё больше и больше.

– В том-то всё и дело, что много, – сказал констебль. – Более не бывает. Так много, что, я же говорю, ничего сделать нельзя…

– Сколько? – перебил его мистер Трелони нетерпеливо.

– Семьсот английских фунтов, – выговорил констебль.

У джентльменов вытянулись лица: это действительно были большие деньги, и эти деньги у них были – но только на «Архистар».

– Нам можно увидеться с капитаном Линчем, сэр? – спросил доктор Легг.

Констебль согласно кивнул и проводил всех троих к заключённому. Он оставил их в проходе перед камерой, огороженной решёткой, и вышел.

Увидев джентльменов, капитан подошёл к решётке и взялся за прутья руками. Он был растерзан и возбуждён, словно какая-то мысль взвинчивала его всё это время.

– Джордж, вы не видели Норму? – спросил он у мистера Трелони.

– Нет, нам сказали, что её нет в городе, – ответил мистер Трелони непослушными губами: сообщая это, он почему-то остро почувствовал свою вину.

Капитан опустил голову, и исподлобья посмотрел на мистера Трелони глазами, полными муки. Потом губы его дрогнули, словно силясь улыбнуться, он торопливо отвернулся, отошёл от решётки и, не говоря ни слова, упал на топчан. Он застыл там, не двигаясь и отвернувшись к стене.