Текст книги "Как любят россияне"

А третий… вот о нем я и хочу вам поведать. Обычный зэк по имени Август ничем не бросался в глаза, вот только взгляд у него какой-то… хранящий вечную печаль.

Прошло полгода, и за это время мы до такой степени стали понимать друг друга, что стоило одному подумать о чем-то, как второй поддерживал его вслух. А знали мы друг о друге то, что родные наши матери о нас позабыли. Хочу уведомить, что та камера, в которой сидит вор в законе, имеет весомое значение для всех остальных камер. Жизнь в тюрьме начинается ночью. Днями спят, а ночью начинаются картежные дуэли, разборки и прочее нормальное тюремное бытие.

Август был молчалив, спокоен, как-то очень уверен в своих действиях. Всем он отличался: у него в вещмешке хранились томики философских трактатов, стихи различных поэтов. Кое-какие выдержки по психиатрии и психологии. Движения его, походка, осанка, выражение лица – все это как-то отличало его от нас.

Однажды, когда «хозяин» тюрьмы делал обход камер, он был чем-то обозлен и приказал перевести нас всех в карцер. Святого и Графа поместили в один карцер, а меня с Августом – в другой. Выписал нам хозяин сразу по 30 суток с выводом в баню через 15 суток и обратно (по тем временам и по 75 суток морили в карцерах).

Однажды вечером, в отбой, мы предались воспоминаниям.

Я тарахтел о том, что мечтаю покорить кинозвезду или певицу и украсть миллион сразу. Август, улыбаясь, слушал мой бред и вдруг спросил: «А ты любил?» – «Да! – ответил я – Первый раз в детсаду воспитательницу, второй – в школе учительницу. А ты?» Он сразу помрачнел и стих. Вот история, которую мне он тогда рассказал:

«Я родился и рос в маленьком поселке у Черного моря. Мать, родив меня, оставила нас с отцом и уехала с одним заезжим эстрадным гастролером. Отец был строгим, но, несмотря на это, любил меня до безумия и ни разу не ударил. Когда мне исполнилось пять лет, отец разрешил мне самому ходить к морю. У меня был свой любимый уголок в скалах, где я создавал свой собственный мир. В шесть лет я умел и читать, и писать. Отец приносил мне книжки о море. Я жил жизнью героя Грея из „Алых парусов“ и пристально вглядывался в морскую даль в надежде увидеть Бегущую по волнам и… однажды я увидел ее! Она махала мне рукой и, прыгая с волны на волну, убежала за утес Чертов Мост.

Только отец мог разделить мои фантазии. После, уже в школьные годы, я пытался доказать сверстникам, что видел Фрэзи Грант, но меня осмеяли. Может быть, поэтому я был замкнутым и не имел друзей, но и врагов у меня не было – наверное, оттого, что меня побаивались. Отец с раннего детства привил мне уважение к физическим упражнениям, а в маленькой пристройке к дому у меня был сооружен целый спортзал. Я научился там упражнениям, которые мне показывал старый рыбак дед Фан. Он то ли китаец, то ли кореец, но знаю – жил в нашем поселке еще с войны. Дед Фан потерял всю свою семью в вой ну и, поселившись в нашем поселке, жил один. Он был дружен с моим отцом, и имели они общий баркас для рыбалки. Окончив восемь классов, я подал заявление в мореходное училище. Экзамены сдал на пять баллов каждый и был принят на факультет судоводителей, хотел стать штурманом. И стал бы им, если бы не повстречался со своей Судьбой. Она была скромной и нежной. Три года мы дружили и, конечно, полюбили друг друга.

Пришло время дипломной практики, и меня распределили на трехмачтовый барк „Товарищ“, на котором мне предстояло обогнуть мыс Горн, зайти на Гавайи, Ямайку.

Но меня страшила мысль о предстоящей разлуке. Любимая меня подбадривала: „У тебя две любви – я и море, а коль так, ты обязан быть дважды сильным. Ты не можешь отдать морю мою любовь, а мне отдать свою любовь к морю! Я буду ждать тебя! А когда вернешься – прочтешь мои письма, которые я буду каждый день посылать для тебя на адрес училища“.

За год похода я возмужал, но очень тосковал. И вот он, долгожданный день. Нас встречала вся Одесса! До боли в глазах искал я ее среди толпы, но она не пришла. В училище всех ждали стопки с письмами, а я получил письмо от отца и привет от деда Фана. Я мучился в догадках, ничто не могло успокоить меня. Получив увольнение, я отправился к ее дому, прождал до глубокой ночи, но она не появилась. Я не пошел в училище и прождал всю ночь. А утром из дома вышла ее мать и, увидев меня, зарыдала.

Я слушал ее, оцепенев от горя. Мою любимую убили в день моего отплытия. Она пошла на причал и не вернулась. Сын начальника отделения милиции, ее однокашник, со своим дружком вызвались подвезти ее домой на своей машине. Завезли за город, изнасиловали и убили. Следствие пришло к выводу, что она, пьяная, выпала из машины и ударилась головой об асфальт, а факт насилия отнесли к согласию и… Одним словом, они получили от трех до пяти лет!

…В день получения диплома я выпил для куража и разбил витрину ювелирного магазина. В момент задержания оказал сопротивление, и меня осудили. Я не стал подавать никаких обжалований и вскоре пришел в ту зону, в которой отсиживали эти подонки… Я убил их обоих. Меня приговорили к расстрелу, и я снова не стал обжаловать приговор. Восемь месяцев просидел в смертной камере, но адвокат все-таки узнал о моей любимой, и меня помиловали, заменив смерть на 15 лет».

…Прошло несколько лет, но я часто вспоминал ту исповедь Августа и никак не могу понять, было ли это правдой.

И, оказавшись на свободе, поехал в поселок, где жил Август. Нашел его дом, но в нем жили другие люди, которые объяснили, что хозяин дома умер в психушке, куда попал по случаю запоя, а про судьбу его сына они ничего не знали. Тогда я решил отыскать деда Фана. Я нашел его. Дед Фан рассказал, что Август совершил побег из заключения. Он добрался домой и через знакомых вызвал отца в Одессу вместе с дедом Фаном. Те приехали и были ошарашены просьбой Августа: он привел их в мастерскую по изготовлению могильных памятников. Здесь был готов памятник с двумя фотографиями – ее и его. Август просил у отца прощения и попросил похоронить его в одной могиле с нею… А наутро он застрелился на могиле своей любимой.

Выполнить его просьбу было нелегко. По настойчивому требованию родных убитой девушки его все-таки похоронили рядом с нею, поставили памятник и оградку, которые он заказал сам. Я был на этой могилке… И по-прежнему не понимаю Августа. Знаю только, что, несмотря на тот путь, по которому он пошел, он не был преступником. Вы согласны со мной? Я считаю, что он – Рыцарь и супероднолюб. Можно найти в его поступке слабость – он ушел следом за ней, хотя должен был жить! Но на этот вопрос нет ответа «да» и «нет». Мне обидно, что о таких Рыцарях не пишут писатели. А зря, ведь он – и это истина – был намного чище и честнее многих…

Василий Васильевич Астанин, Красноярский край

В городе полтора миллиона, но я одинок

Я не прошу совета или помощи, даже не прошу, чтобы письмо непременно напечатали. Просто хотелось рассказать немного о себе. Может, эта история заставит кого-нибудь задуматься о своей жизни.

Мне 37 лет. Уже второй год, как мы разошлись с женой. Мы прожили 11 лет, я очень люблю ее, она и теперь остается для меня всем. Виноват во всем я. Нам жилось нелегко. Я никогда ничего не запрещал ей и верил, как самому себе. Я был счастлив, обожал жену и дочь, все свободное время старался проводить с ними. Тем страшнее был удар в спину. Она с дочуркой оставила меня и ушла. Ушла в общежитие, оставив квартиру и все, что мы нажили, забрав только вещи свои и дочурки. Ссорились редко, да и то по пустякам. У меня нет зла. Я хочу, чтобы они были счастливы, хотя и не верю в это.

А я… Я люблю ее еще сильнее, хотя прошло почти два года! Я остался один. В городе полтора миллиона человек, а руки подать некому, поздороваться не с кем, я остро переживаю одиночество. Я очень изменился. Стал замкнутым, нелюдимым. Научился молчать, молчать сутками, неделями. У меня нет ни друзей, ни подруг. Я не люблю свой холодный и пустой дом. После работы идти домой не хочется, а если прихожу, то сижу один, как паук в закрытой банке. Может, было бы легче, если бы я пил? Но я не пью. Вроде у меня все есть: квартира, машина, денег хватает. Но я уже ничего не хочу. Я ОТДАЛ БЫ ВСЕ ЗА ЕЕ ВЗГЛЯД, УЛЫБКУ Каждую неделю я гуляю с дочуркой. Как-то раз она прижалась ко мне и заплакала. Впервые в жизни я не знал, что ей сказать. Мне хотелось умереть. Наверное, именно тогда я почувствовал, что подошел к черте, за которой уже больше ничего. Я УСТАЛ ОТ ОДИНОЧЕСТВА, УСТАЛ ОТ ЭТОЙ СВОБОДЫ. Меня считают угрюмым и нелюдимым. Но ведь я не такой. Хочется, чтобы меня кто-то ждал дома и спрашивал, как прошел день, но… Я однолюб и своей жизни без нее не представляю, да и не нужна мне больше эта жизнь. Осталась какая-то звериная тоска. Я знаю, второй раз осечки не будет. Берегите вашу любовь. Слишком страшно одиночество.

Бойцов Николай Васильевич, г. Минск

Письмо, которым завершается глава, совсем коротенькое. И кто бы мог подумать, что именно оно вызовет целый обвал писем. С разных концов страны мужчины и женщины разного возраста присылали их мне с просьбой поскорее, не теряя времени, переслать их Николаю в Минск. Отложив в сторону свои дела, позабыв о своих заботах и тяготах, все эти незнакомые люди вдруг предстали передо мной как единая, любящая семья, которая кинулась на помощь одному из своих братьев, разуверившемуся в своих силах и ослабевшему в борьбе за свое счастье. Те, кто постарше, писал: «Держись, сынок, и помни – ты не один в мире. Я пережил когда-то такое и знаю, как тебе больно сейчас. Но, выше голову! Соберись с силами и не думай о самом плохом – жизнь дана тебе не зря! А если совсем плохо станет, приезжай ко мне! Я живу от тебя всего в 800 километрах!» Ровесница Николая из Свердловской области прислала телеграмму: «Прочитала вашу исповедь и увидела себя. Я замужем, не все гладко. Хочу, чтобы мы стали друзьями. Мы можем и должны помочь друг другу. Откликнись! Елена».

И я отправляла пакеты писем автору. И радовалась, ликовала – вот он, чудодейственный ДАР СОПЕРЕЖИВАНИЯ!

Глава 7. Где взять хорошего мужа? Его надо сотворить своей любовью!

Прочитав много женских писем я убедилась, что сильными, умными, удачливыми, здоровыми и красивыми женщину делает любящий мужчина. Но где его взять? Его надо сотворить своей любовью!

Об этом письма в этой главе. «Была бомжем, а стала любимой!», «Я подставила свои плечи, и семья выстояла!» – уже в этих заголовках писем ответ на этот очень важный вопрос.

Ты подарил мне жизнь!

Интеллигентная девушка из Одессы познакомилась по переписке с человеком, сидевшем в колонии строгого режима, который оказался ее Судьбой. 350 писем друг другу за восемь месяцев, затем венчание в колонии и, наконец, долгожданная свобода, а затем рождение сына-первенца и счастливая жизнь сегодня.

Перед вами письмо Евгении, подлинной героини этой непростой истории рождения семьи.

Нашей семье сколько? Пять месяцев, если семья начинается с общей кухни. Или год с небольшим, если отсчитывать с момента, когда появление штампа в паспорте отмечает свое рождение перед законом? А может быть, полтора или даже два года, ведь именно столько прошло с тех пор, как мы обменялись первыми неуверенными письмами и потом впервые взглянули друг другу в глаза… и стали на всю жизнь существовать друг в друге – перед Богом…

Жила-была девочка из стандартной советской интеллигентной семьи (врач + инженер, и еще наличествуют в семье кандидат наук и воспоминание о покойном профессоре). Впрочем, девочкой ее, пожалуй, не назовешь – 25 лет. Жила довольно благополучно, получив интеллигентски-старомодное воспитание.

Однажды навалилось вместе одиночество, усталость и плохое настроение. В один из серых осенних дней я пришла в рекламу с объявлением: «Ищу человека, способного стать добрым другом и надежным главой семьи». Почему я там оказалась? Не знаю, ей-богу, и до сих пор. Ведь, признаюсь, совершенно искренне не верила в «рекламный» способ знакомства. Не знаю даже, верила ли во что-нибудь вообще. И все-таки я оказалась там, в этой маленькой комнатушке на пятом этаже, с двумя приветливыми женщинами и неумолкающим телефоном. Через неделю мой «крик души» увидел свет, а еще через две я уже спускалась по лестнице, растерянно прижимая к себе сумку с первой партией из 65 писем.

Наверное, с этого дня и начинается мое признание в любви. Итак, 65 (а потом еще 70 или чуть больше) писем. И мои размышления о том, зачем же мне все это было нужно. Но тем не менее я увлеклась, и с кем-то завязалась переписка, по каким-то телефонам я позвонила, с кем-то встретилась – с неизбежными походами в кино, прогулками по городу и (не менее неизбежными) приглашениями на чаепитие. «С кем-то» – так сказала, но, пожалуй, это правда, потому что теперь не осталось уже в памяти ни лиц, ни голосов. И еще потому, что началась эта история в ноябре, а уже к февралю, непонятно и необъяснимо, из всего захлестнувшего меня потока самых разных отношений с самыми разными людьми остались только эти письма – с невероятными ошибками и зловещим обратным адресом «КС…».

Мы переписывались восемь месяцев, прежде чем впервые увидели друг друга.

Для меня «тот мир» был чужим и страшным. Так нам объясняли газеты и голубой экран. Нормальным людям было там не место. И бывший там, уже никогда не мог стать нормальным человеком. Все это я с детства усвоила твердо. Переступить через эти представления было трудно. Но в конце концов именно эти письма со «страшным» обратным адресом из колонии, даже не общего – строгого! – режима, стали в моей жизни единственным лучиком доброты, тепла и понимания.

Говорю еще раз, я не знаю почему. Может быть, потому, что (я поняла это не так давно) в каждом человеке есть главное и не главное. Как ни парадоксально, но «не главным» в этой истории для меня оказалась именно вся основная часть его биографии – бурная и не слишком «святая» молодость, в которой все-таки не было места подлости, и годы, потерянные навсегда в местах, не столь отдаленных. А главным… главным было то, что я нашла в нем (и безуспешно искала все эти годы до него) ВРОЖДЕННУЮ, как говорится, БОГОМ ДАННУЮ ПОРЯДОЧНОСТЬ, ЧЕСТНОСТЬ И НЕКОТОРОЕ ДАЖЕ СТАРОМОДНОЕ РЫЦАРСТВО, А ЕЩЕ УМ И ДОБРОТУ… и… но всего не объяснишь. Впрочем, все это я поняла не сразу. Конечно, было и недоверие. И осторожничанье – три месяца его письма шли все в ту же «Службу семьи», на безымянный номер абонента, и еще полгода потом – на столь же неясный адрес: «до востребования». Сергей все понимал и не просил ничего иного. Может быть, именно это молчаливое понимание и привлекло меня поначалу.

Через пять месяцев переписки он впервые попросил о встрече, но еще три месяца я не решалась, а может, попросту кокетничала, мучая уже не только его, но и себя, и наконец мы увиделись. Это был уже 89-й год. Признаться честно, я была просто насмерть напугана: лязг железной двери, суровый военный с журналом, допрашивающий «кто вы ему такая?» (а кто я такая? И «невеста», и «знакомая» – все звучало одинаково двусмысленно). Страшные и непонятные «родственники осужденных», собравшиеся кто на свидание, кто для передачи и учившие меня «бежать к замполиту и просить»… Четыре часа ожидания. И наконец, его лицо через два слоя пыльного стекла и решетки в тусклом свете казенных ламп, неработающая телефонная трубка и табуретка, привинченная к полу.

Увиделись мы впервые в полном смысле слова – у него моей фотографии не было вовсе, у меня же лишь не очень умело сделанный кем-то из его друзей рисунок, его портрет. Говорили два часа бог знает о чем, только не о том, что было важным для нас. Но что было важным, мы и сами не знали. Наверное, именно на этом первом и не очень удачном свидании мы и влюбились по-настоящему друг в друга.

Во всяком случае, мы расстались со странной уверенностью, что мы уже вместе, что это серьезно и, по-видимому, навсегда и что будет наша жизнь хороша или плоха, но прожить ее нам уже суждено вместе.

Через пять дней ожидания и все того же тумана я получила от него коротенькое (первый раз у него не нашлось слов) письмо: «Я не знаю, что со мной, я уже извел кучу бумаги, и у меня ничего не получается. Выходи за меня замуж». Был ясный летний день, и солнышко отражалось в черном бабушкином пианино с бронзовыми подсвечниками, а на уголке пианино лежало его письмо, и я бродила по комнате, растерянно на него поглядывая. О замужестве не могло быть и речи – это ясно было как день, мы абсолютно разные люди, я его совершенно, в конце концов, не знаю, и мама, мама же никогда… достаточно было посмотреть на брезгливую гримасу, появлявшуюся на ее лице, если по ТВ случайно проскальзывала передача об «этих»… все это было ясно…

И через два дня, вернувшись с комком в горле от начальника колонии, у которого я пыталась вымолить «внеочередное краткосрочное свидание» (этим терминам я выучилась быстро), я написала Сереже: «Я согласна», потому что не знала, как буду жить без него. Разных дорог у нас уже просто не было.

О чем рассказывать дальше? Нам пришлось нелегко. Сергей и хотел, и не хотел этой свадьбы. Он хотел для меня белого платья, а не решеток и конвоя. Он не имел права даже подарить мне цветы. Я понимала его, но мне же ничего не было нужно, кроме одного: быть вместе, – и в сердце моем была одна только нежность и благодарность за эти его хмурость и растерянность, появлявшиеся, когда речь заходила о предстоящей свадьбе. А я… Я скрыла свое замужество ото всех, и прежде всего от родных.

Как бы там ни было, 21 декабря 1989 года мы поженились, и день «тайного венчания» с последующими тремя днями стали самыми счастливыми в моей жизни.

Было все: любовь, и удивительное узнавание друг друга, и неожиданное открытие для себя потрясающего запаса нежности, ласки, доброты в человеке, от которого меньше всего можно было бы этого ожидать. И – назло всему! – был даже свадебный букет, его принес тайком поздно вечером по Сережиной просьбе дежурный офицер, оказавшийся умнее и милосерднее самого закона.

Сейчас-то можно уже признаться, как следует я узнала Сергея только после нашей «тюремно-подконвойной» свадьбы и короткого «свадебного путешествия» в комнате с зарешеченными окнами, через которые всю ночь доносились вой собак и сонная перекличка солдат. ТОГДА ЭТОТ ЧЕЛОВЕК СТАЛ МНЕ ПО-НАСТОЯЩЕМУ РОДНЫМ, близким навсегда.

Хотя мне до сих пор кажется, что так, как я люблю его и как привязана к нему сегодня, именно в этот день, так не было еще никогда. Можно ли сказать, что с каждым днем я люблю его сильнее? Не знаю. Вряд ли есть мерки у любви. Просто каждый день дарит мне в нем что-то новое, и я с изумлением вновь и вновь убеждаюсь, что этот человек – НЕ ПРОСТО ЛЮБИМЫЙ, НО И МОЙ.

…А потом, потом потянулись дни ожидания, все тот же туман (в котором я оказываюсь и по сей день, стоит мне услышать его голос или щелчок его ключа в замке), сумасшедшие письма, «нелегальные» телефонные звонки.

В феврале нам удалось провести вместе еще три дня, и потом мы были обречены жить, не замечая ничего окружающего, считая дни, перечитывая по сотне раз письма, писавшиеся утром, вечером и ночью, вымаливая, выклянчивая все те же «внеочередные краткосрочные», жалкие пятнадцатиминутные встречи, но такие счастливые! (Вконец измученный нами замполит сказал, что такого за всю многолетнюю службу он еще не встречал.) Сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне просто не верится, что можно было все это пережить и не умереть от тоски и одиночества. 341 письмо – 168 его и 173 моих – отсчитывают дни нашей разлуки. В нашей горькой любви были праздники – год до освобождения, потом двести дней, чуть позже – «сто дней до приказа», так мы шутили; еще был месяц после свадьбы, и два, и три, и годовщина первого письма и первого свидания, и даже первой передачи.

И вот пять месяцев мы вместе. Пять месяцев у нас «настоящая семья», в которой есть все, что положено настоящим семьям: в меру ссор, множество ошибок и великое множество любви.

…О чем еще рассказать? О том, как мама, узнав обо всем, кричала мне в трубку: «Я все равно не дам тебе жить в этом городе!» Или о том, как бабушка, поначалу отнесшаяся вроде бы с пониманием, узнав, что я жду ребенка, приветствовала будущего правнука словами: «А не проще ли сделать аборт?» Или еще о том, как Сергей, когда я заболела, пять дней мотался по незнакомому городу, отыскивая для меня лекарства, потому что мои родные, известные в городе медики, отказались от меня, узнав, как я их «опозорила»?

Кроме Сережи, у меня не осталось ни одного близкого человека. Весь мир для меня замкнулся в нем. Каждый день и каждый час в каждом дне он превращает в маленький праздник – для меня. В самые трудные времена меня спасают его улыбка и его плечо.

Может быть, этот рассказ вызовет недоверие – нашей семье, как и любви, еще так мало лет, можно ли с уверенностью говорить о чем-то? Но мы пережили вместе столько плохого и тяжелого, что есть все-таки маленькая надежда – с хорошим мы справимся…

И если только может быть женщина благодарна мужчине за его любовь, за веру, за то, что он оказался настоящим мужчиной, – значит, это мое письмо и есть самое искреннее и настоящее признание в любви. И БЛАГОДАРНОСТЬ – ЗА ПОДАРЕННУЮ МНЕ ЖИЗНЬ.

Евгения и Сергей

Я была бомжом, а стала любимой!

Жизнь моя до встречи с ним была запрограммирована на обычную схему несчастных женщин. Первый брак – крушение иллюзий. Рождение дочки, скандалы, измены. И самое страшное – мой уход из дома. Ушла в никуда. Бесцельно ездила по городам – отдыхала душой. Двухлетняя дочь в это время была у родственников. С родителями я почти не имела связи. Не могла – у нас конфронтация. Попытки зацепиться за жизнь. В это время вокруг меня был беспросветно-черный туман. Бомж, перебивающаяся случайным заработком, ночующая где придется. Только случайно не стала проституткой – мордашкой не вышла.

И вдруг словно толкнули под руку. Пробираясь через толпу, почувствовала чей-то взгляд. Оглянулась – неброско одетый парнишка курил и смотрел на меня. Надо сказать, что вид я держала. На вокзалах, в общагах мылась, стирала одежду, даже красилась. Стало, однако, интересно, что он нашел в этой бабе не самой первой молодости, да и не королеве красоты. Подошла, попросила сигарету. И в этот момент точно в сердце кольнуло – было в этом пареньке что-то располагающее. Вот так посмотрела я ему в глаза и поняла – это он.

Стендаль назвал эту фазу «вторичной кристаллизацией». Я назову – узнаванием. Разговоры, рассказы друг о друге. Он моложе меня на четыре года. Совсем пацан. И я не совсем юная, не очень свежая, пережившая брак, да еще с ребенком. Но парадоксально, это была любовь с первого взгляда.

Не стану рассказывать, как Он тянул меня из того болота, где я в то время находилась. Как я жила в Его комнате в общежитии, где жили еще трое. Но никто не смел даже оскорбительно отозваться обо мне. Так, можно сказать, появился наш неофициальный союз.

Но я скучала по дочери и однажды решила уехать. Он не стал меня удерживать, хотя в глазах у него стояли слезы. «Я очень люблю тебя, – сказал Он, – и я приеду к тебе».

Можно представить, как встречали блудную дочь. Упитанного тельца не резали. Угощали выговорами и нотациями, а это хоть и полезно, да не очень питательно. На мою голову свалилась куча проблем: развод, раздел, размен. Помощи ждать было неоткуда. Не в силах справиться с трудностями, я думала о Нем. И – словно чудо – Он приехал! Разыскал меня в нашем городе и своим присутствием помогал мне.

Его письма, словно пропитанные любовью, шли мне каждый день. Телеграммы на цветных бланках, переводы, посылки. Иногда Он приезжал. Никто, кроме нас двоих, не знал о Его приездах. Но самое трогательное было то, что Витя, сам выросший в многодетной семье, привязался к моей дочурке. Ей слал подарки на Новый год, на Восьмое марта, на день рождения. Однажды тайна раскрылась. Родители облили меня грязью, оскорбили самое святое. Виктор немедленно приехал, несмотря на протесты моих родителей, и увез нас с Катей к себе.

Сейчас я повторно замужем. Родители Виктора меня не приняли, мы живем отдельно. Я не работаю. Катя ходит в детский сад. Витя вечером приходит с работы, по дороге забирает дочку, и они вместе идут домой, обсуждая какие-то свои проблемы. В нашей комнате всегда стоят свежие цветы.

Я полдня сидела в читальном зале и сегодня порадую свою маленькую семью чем-то новеньким. Вот раздается звонок в дверь. Катя въезжает на папиных плечах, протягивая мне букет гвоздик и огромный кулек с жареным арахисом. В коридоре веселая возня. Я в это время накрываю на стол. «Спасибо, любимая!» – целует меня Витя. Как здорово сидеть за столом вот так, втроем! За окном тихо стелется снег. Я смотрю на Виктора. Его ровесники – совсем пацаны, горластые и шумные. А Виктор… Я не чувствую себя старше его.

Подходит вечер. Спит Катенька. А мы с Витей, убрав все, перед сном сидим тихо и о чем-то говорим. Разве это не прекрасно?! Может, я не умею красиво рассказать – я простая женщина и ценю свое маленькое счастье.

Алена

Я подставила свои плечи, и семья выстояла

Замуж я вышла рано. Не скажу, что это был брак по великой любви. Сейчас-то я понимаю, что любви-то как раз между нами не было. Мой муж – интересный, веселый, общительный человек. А я была тогда совсем девчонка. Мне казалось, что я его люблю и что мы будем счастливы всегда-всегда. В общем, вскружил он мне голову, и я стала его женой. Первое время у нас все было хорошо, мы действительно были счастливы. Иметь свой дом, делать его уютным и светлым, ждать мужа с работы, приготовить для него его любимые пельмени – в этом была радость. Но шли месяцы, и я понимала, что для счастья нам не хватает лишь одного – ЛЮБВИ. Как этого мало! И как этого много! Я понимала, что без этого рано или поздно наступит крах. Муж не хотел развода. Он долго уговаривал меня, приводил пример своих друзей, убеждал, что и без любви люди живут семьей. Но во мне уже жил малыш, мое маленькое солнышко, мой мягкий, нежный комочек, моя ЛЮБОВЬ.

Да, ребенка еще не было на свете, но я уже любила его. Может, это трудно представить, но, я думаю, меня все-таки поймут женщины, страстно желающие иметь малыша и вдруг ощутившие, что он уже существует внутри тебя. Я любила каждую его клеточку. Помню необъяснимое чувство, которое вдруг завладело мной, как затрепетало сердце, как все во мне дрогнуло, когда я впервые ощутила движения своего малыша.

Я хорошо помню тот летний день, каким теплым и солнечным он был, когда мое счастье забилось во мне. Я лежала и боялась вспугнуть это первое движение моего малыша. Но оно повторилось еще и еще. Потом еще, еще и еще раз, еще много-много-много-много раз. И с каждым днем я любила его все сильнее и сильнее. Вот теперь поймите, почему я даже представить себе не могла, чтобы мой ребенок родился в доме, где между папой и мамой нет любви. Разве будет он счастлив? Разве сможет он сам на учиться любить, если между родителями любви нет?

И я делала все, чтобы в нашем доме жили любовь и взаимопонимание. Сколько детей глубоко несчастны! Начальник на работе говорит: «Не надо колебать воздух! Это бессмыслие! Живи для себя и радуйся!» У меня так не получается. И не получилось, пока я не сообразила подставить плечи и взвалить на себя все заботы. Муж сначала смотрел за моими действиями, потом, шаг за шагом, стал помогать. Я видела, как в нем просыпается чувство сопричастности и любовь ко мне, малышке, даже нашему дому. Это было начало нашей новой жизни, куда я привела мужа своим примером.

Я не подписываюсь. Боюсь сглаза!

С детства все за него решала мама

Я долго не решалась написать вам. Все читала письма о счастливой любви и боялась, что мое письмо не поймут. Так простите и не судите меня за то, что я все же решилась написать о своей любви.

Познакомились мы 25 апреля, когда мне было восемнадцать, а ему двадцать три. Игорь был женат… и за несколько дней до нашего знакомства его сыну исполнилось пять лет.

Господи! Уже прошло три года, а я все чувствую вину на себе, как крест, который придется мне нести до конца своих дней. Саша!.. О том, что Игорь женат, он сказал мне сразу, и о последующих встречах должна была думать только я. На протяжении двух лет, пока мы встречались, Игорь успокаивал меня, что, мол, в разводе не я виновата. Они все равно разошлись бы. Жили они плохо, расходились и сходились и снова ссорились.

И вот наше с Игорем первое лето: три дня на Азовском море, три счастливых дня, потом побывали у друга в Москве, и я самая-самая счастливая, что мы так далеко от Запорожья, что можно по городу ходить смело и он только мой. Потом снова море, и мы только вместе. Я ЛЮБИЛА ТАК, КАК НЕЛЬЗЯ БЫЛО. То ли по молодости и чистоте души, но я не скрывала своих чувств, Я БЫЛА СЧАСТЛИВА. Во всем стараясь угодить ему, я совершала глупость, но это я понимаю сейчас. Родственники говорили моей маме: «Вера, ты посмотри на нее! Ведь так любить, как она, нельзя…» Наверное, они были правы.

По воле судьбы моя первая беременность была мне не нужна. Игорь на своей машине вез меня в больницу, а я плакала и просила прощения у своего ребенка за то, что я, мать, должна его предать, отказаться.

Выбрать: или Игорь, или малыш. Игорь не хотел ребенка, да и я понимала, что он только развелся, что надо нам для себя пожить. Вот и решилась.

Прошло несколько месяцев, я забеременела еще раз. Игорь опять настаивал на аборте, а я, боясь его потерять и боясь скандала в семье, снова пошла на это. Только сейчас я понимаю, что для него я была всего лишь женщина, а он был для меня любимым. Наверно, это и есть любовь – умение прощать и жертвовать. Игорь со своей мамой жили вдвоем, и она любила его, как и я. Только не материнской любовью, а странной. Она желала ему счастья по-своему. Тогда я думала, что она не любила меня за то, что дорогу им перебежала, развела его с женой, а сейчас я знаю, что не только меня, а любую другую она будет не замечать лишь только потому, что ревнует Игоря. Спрашивала я Игоря: «Почему мама ко мне так относится?», а он сказал: «А что ты сделала для того, чтобы она относилась хорошо?»

А я вот и думаю, что же я сделала плохого? Как-то, сев впереди, я заняла ее место в машине, а она тут же мне место указала на это: мол, хозяйка впереди ездить должна, та, Лена, пять лет сзади сидела, и ты не лезь. Я молчала, и Игорь молчал.

Зимой, забежав к Игорю погреться, она снова высказала свое негодование: «Почему весь вечер не звонил, где ты? Увлекся чем-то?!»

Я и супа уже не захотела, к горлу подступала горечь. Игорь молчал, я видела его безразличное лицо.

Предательство Игоря, боль и унижение съедали меня. Как в первый, так и в последний раз я бежала к нему на свидание на одном дыхании. Как бы там ни было, я благодарна судьбе за то, что ты был. Я познала любовь, это святое и чистое чувство. Пусть только два года, но я была счастлива.

Что потом? Прошел год, и… снова я жду ребенка, и… снова Игорь его не ждет. Сколько колких слов и унижений я выслушала, сколько слез пролила, одному только Богу известно. Я РЕШИЛА СОХРАНИТЬ РЕБЕНКА И РОДИТЬ, ПУСТЬ ДАЖЕ БЕЗ ОТЦА, НО ОТ ЛЮБИМОГО. Да! Да! И, пройдя все это, я любила его, конечно же не все плохое было в наших встречах, за что-то же я его любила. В памяти осталось кое-что и святое, о чем знаем только мы. Так шло время, а о замужестве ни слова.