Текст книги "Достойно есть"

И тут же раздался в воздухе тёмный свист приближающегося снаряда. И все мы попадали наземь, ничком, на щепки и хворост, потому как признаки Незримого были известны нам наизусть, и мы на слух умели определять, в каком месте огонь смешается с разверзшейся землёй и хлынет вверх. И огонь никого не задел. Только некоторые мулы поднялись на дыбы, а другие бросились врассыпную. И в оседавшем дыму было видно, как за ними бегут, размахивая руками, люди, которые с таким трудом гнали их сюда. И, с побледневшими лицами, они сгружали халву и селёдку, торопясь побыстрее управиться и уехать. Непривычных, их пугали грохот в горах и чёрные бороды на наших осунувшихся лицах.

4

 
Первая ласточка в небе и небо полно весны
Чтобы вернулось солнце какие труды нужны
Чтобы толпа умерших снова была в Строю
Чтобы живые щедро отдали кровь свою.
 
 
Господи Первомастер мой Ты на кручах горных меня ваял
Господи Первомастер мой Ты среди морей укрывал меня!
 
 
Помнишь, волхвы забрали тело весенних дней
Похоронили в склепе в недрах морских зыбей
В чёрной глуби колодца держат его и в ней
Пахнет кромешным мраком если не Бездной всей
 
 
Господи Первомастер мой расцветает нынче Твоя сирень
Господи Первомастер мой близится Воскресение!
 
 
Точно в утробе семя чуть шевелясь во мгле
Жуткой личинкой память зрела в сырой земле
Но как паук кусает вдруг укусила свет
И просиял весь берег и море за ним вослед.
 
 
Господи Первомастер мой повязал Ты поясом мне моря
Господи Первомастер мой Ты в горах основал меня!
 

V

 
Основанья мои на горах
и горы подъемлют народы на плечи себе,
   и память на них горит купиной
неопалимой.
   Память моего народа, ты зовёшься Пиндом и ты зовёшься Афоном.
Сотрясается век
   и вешает за ноги дни,
с шумом высасывая кости униженных.
   Кто, как, когда поднялся из бездны?
Сколько их было, чьи, какие войска?
   От лица небес бежали враги мои.
Память моего народа, ты зовёшься Пиндом и ты зовёшься Афоном.
   Ты одна, по пяте узнающая воина,
Ты одна, говорящая с края обрыва,
   Ты одна, заострившая лики святых,
И теперь над волнами столетий возносишь сирень
   Воскресенья Христова!
Моей мысли коснёшься – и плачет младенец Весны.
   Мою руку караешь – она наливается светом.
И всегда ты идёшь через пламя, к сиянью стремясь
   И всегда ты в сиянье идёшь,
чтобы горных достигнуть вершин этих снегоувенчанных.
   Только что эти горы? Кто и что там в горах?
Основанья мои на горах
   и горы подъемлют народы на плечи себе,
и память на них горит купиной
   неопалимой!
 

VI

 
Певец облаков и прибоя, заснувший во мне!
Он тёмные губы к сосцу непогоды прижал,
   и душой он всегда заодно с этим морем, лягающим
гору в подножье!
   Он дубы вырывает и грозно ступает, фракиец.
И кораблики мыс огибая
   внезапно кренятся и тонут.
И опять возникают уже высоко в облаках
   на изнанке пучины.
На их якорях прилипшие травы морские,
   точно бороды скорбных святых.
От прекрасных лучей, его лик окруживших,
   свечение моря колеблется.
Голодные старцы туда обращают пустые глаза,
   И женщины чёрную тень надевают
поверх незапятнанной извести.
   И я с ними вместе рукой своей двигаю. Я,
певец облаков и прибоя!
   В простую жестянку я кисти свои
все разом макаю и крашу:
   Шпангоуты новых судов
и чёрно-златые иконы!
   Защита нам и опора святой Канарис!
Защита нам и опора святой Миаулис!
   Защита нам и опора святая Манто́!
 

VII

 
Пришли
притворившись друзьями
   враги мои тысячу раз
по земле стародавней ступая
   Но земля их ступней принимать не хотела.
С собой привели они
   Мудреца, Основателя и Геометра
Книги чисел и букв принесли
   и Могущество всякое, и Подчинение
Стародавний наш свет под начало своё забирая.
   Но их покровительства свет принимать не хотел.
Даже пчёлка игру золотую начать не решилась
   даже ветер зефир не коснулся их фартуков белых.
Заложили они и построили
   на вершинах, в долинах, в заливах
дворцы и могучие башни
   челны и другие суда
Законы свои насаждая, на благо и выгоду
   стародавний обычай меняя
Но обычай их мыслей принять не хотел.
   Даже выдох Господень в душе их следа не оставил
даже взгляда русалки их говоры не удостоились.
   Пришли
притворившись друзьями
   враги мои тысячу раз
принесли нам дары стародавние
   И среди их даров ничего не имелось другого
кроме огня и меча
   Ничего в их руке выжидающей
кроме ружей, огня и меча.
   Кроме ружей, огня и меча.
 

VIII

 
Пришли
с золотыми петлицами
   пернатые чудища Севера и хищные твари Востока!
И плоть мою на два куска разорвавши
   за печень мою напоследок подравшись
исчезли.
    «Пусть их» сказали они «дымом жертвы покроет
а нас – дымом славы покроет
   аминь».
И из прошлых времён долетевший сигнал
   все мы слышали и узнавали
Узнавали его и опять и опять
   сиплым голосом мы запевали:
Для нас, для нас кровавое железо
   и трижды выделанное предательство.
Для нас рассветы медные
   и стиснутые зубы до последнего
для нас приманка и силок невидимый.
   Для нас удел ползти на брюхе по земле
и клятва тайная во тьме
   и безразличье глаз
и нет за нас, и нет за нас Возмездия.
   Наши братья смеялись!
«Это их» сказали они «дымом жертвы покроет
   а нас – дымом славы покроет
аминь».
   Только ты на ладони у нас своей речью возжёг
лампадку звезды: рот безгрешного —
   райские двери!
Мы видим в грядущем могущество дыма
   игралище выдоха
твоего. Видим силу и царство его.
 

5

 
Со звёздною лампадкой один я вышел в небо
К лугам заиндевелым на самый берег мира
Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
 
 
Заплаканные мирты во сне посеребрённом
Лицо мне окропили и я бреду вздыхая
Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
 
 
О ты, лучей вожатый и Волхв опочивален
Обманщик ты кто знаешь грядущее скажи мне
Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
 
 
Мои девчата траур веками не снимают
Мои мальчишки держат винтовки и не знают
Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
 
 
Сторукие гиганты в глуби полночной тверди
Мне раздирают сердце и боль меня сжигает
Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
 
 
Со звёздною лампадкой я возвратился в небо
К лугам заиндевелым на самый берег мира
Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
 

Чтение третье. Великий выход

В те самые дни наши ребята провели тайное собрание и решили – потому что недобрые вести распространялись по столице – выйти на улицы и на площади, взяв с собою единственное, что оставалось: пядь земли под расстёгнутой рубахой, с чёрными волосинками и солнечным крестиком. Ту, где царила и властвовала Весна.

А поскольку близился день, когда Народ по обычаю праздновал другое восстание, на это число и назначили Выход. И спозаранку вышли навстречу солнцу, с бесстрашьем, расправленным сверху донизу, точно знамя, юноши с распухшими ногами, которых обзывали беспутными. И за ними следом множество мужчин, и женщин, и раненых с повязками и костылями. Так что, увидав внезапно столько морщин у них на лицах, ты мнил: целые дни пролетели во мгновение ока.

Другие же, узнав о такой наглости, крепко обеспокоились. И, трижды окинув взглядом своё именье, решили выйти на улицы и на площади, взяв с собою единственное, что у них оставалось: аршин пламени из-под брони, с чёрными дулами и солнечными клыками. И ни веточка, ни цветок не проронили слезинки. И они палили куда ни попадя, отчаянно зажмурив веки. А Весна мало-помалу их одолевала. Как будто не было на всей земле другого пути для Весны, окромя этого, и по нему ступали глядящие далеко-далеко, за край безысходности, в Покой, которым им суждено было вскоре стать, юноши с распухшими ногами, которых обзывали беспутными, и мужчины, и женщины, и раненые с повязками и костылями.

И целые дни пролетели во мгновение ока. И выкосили толпу изуверы, а некоторых забрали. И на следующий день тридцать человек поставили к стенке.

6

 
Солнце справедливости разумное и святая слава ветви миртовой,
Не – я умоляю – не забывайте страну мою!
 
 
По её горам лозы вьют венцы смотрят вниз вулканы как орлы
И дома белым-белы рядом с далью лазурною!
 
 
Чуть касаясь кромки Азии и на край Европы опершись едва
В небесах стоит она ах и в море одна она!
 
 
И о ней ни своему ни чужаку ни заботы ни слезы ни мысли нет
только скорбь везде и свет ах и свет безжалостный!
 
 
В свои горькие руки я гром беру уходящему Времени вслед кричу
старинных друзей зову кровью их заклинаю я!
 
 
Только нынче крови низка цена и заклятий залежь истощена
друг на друга встают ветра и друг с другом сшибаются!
 
 
Солнце справедливости разумное и святая слава ветви миртовой,
не – я умоляю – не забывайте страну мою!
 

IX

 
Так вот же он —
всегда невидимый наш собственный Иуда!
   За семью ворота́ми он прячется
и семь ратей себе откормил в услужение.
   Его воздушные машины поднимают
и, от мехов и кости черепаховой тяжёлого,
   на Елисейские поля и в Белые дома его относят.
Не имеет он речи родной, потому как все речи – его.
   И жены не имеет, потому как все жёны – его:
о, Всемогущий!
   Простаки восхищаются
и сквозь блеск хрусталя улыбается чернорубашечник
   и тигрицы господ Ликабеттских дрожат перед ним
полуголые!
   Но не будет пути, чтобы славу о нём донесло до грядущего солнце
И Судного дня никакого не будет ему
   ибо мы – Судный день, братья мои, это мы
и наша рука – та, которая обожествится,
   в лицо ему сребреник бросив!
 

X

 
В лицо мне смеялись юные александрийцы:
посмотрите, сказали они, вот наивный скиталец столетия!
   Бестолковый
тот который один веселится, когда все мы дружно рыдаем
   а если мы все веселимся —
один без причины он хмурится.
   Перед нами вопящими он безразлично идёт
и всё то что невидимо нам
   ухо к камню прижав
в одиночестве он созерцает.
   Тот, который друзей не имеет
ни даже сторонников
   только плоти своей доверяет
и великого таинства ищет в колючих зарослях солнца
   тот который
был с торжищ столетия изгнан!
   Потому что ума не имеет
и из плача чужого не смог сколотить состояния
   и на куст среди наших тревог полыхающий
лишь мочиться способен.
   О, антихрист бесчувственный и заклинатель столетия!
Тот который когда мы скорбим
   солнце поёт.
И когда насмехаемся
   мыслью цветёт.
И когда перемирие мы объявляем
   нож достаёт.
В лицо мне смеялись юные александрийцы!
 

7

 
Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
В пыли и в солнечном огне в толпе и на заутрене
Созвездья ткущий в небесах и мхом одевший древеса
В потере памяти и на подходе сновидений
Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
Кимвал, кимвал звенящий свысока и напрасный смех издалека!
 
 
Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
Насильник родниковых струй грабитель наслаждений
Он под Тайфунами стоит над водами Потопов
Крюковат он горбат и лесист и огнист
По вечерам с сирингами и по утрам с формингами
Среди щебёнки городов с лугами вместо парусов
Наш широкоголовый и наш длинноголовый
Приволен он безволен он
Он сын Хагит и Соломон.
 
 
Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
В отливе в исступлении в стыде и в помрачении
Зодиакальный часовщик и покоритель сводов
На край эклиптики он мчит и сколько длится Космос
Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
Запев походного рожка, рожка и напрасный дым издалека!
 

Чтение четвёртое. Пустырь с крапивой

В один из бессолнечных дней той зимы, субботним утром, множество мотоциклов и автомобилей оцепило маленький квартал, где жил Лефтерис, с худыми жестяными окнами и сточными канавами вдоль дорог. И, перекрикиваясь грубыми голосами, вышли люди с лицами, отлитыми из свинца, и прямыми, точь-в-точь как солома, волосами. Приказавшие всем мужчинам собраться на пустыре, заросшем крапивой. Были они вооружены с головы до ног, и низко наклонённые стволы смотрели в толпу. И нешуточный страх охватил наших ребят, потому как почти у каждого из них нашлась бы какая-то тайна, в кармане или в душе. Но другого пути не было, и скрепя сердце каждый занял место в шеренге, а люди в низких чёрных ботинках, со свинцом на лицах и соломой в волосах размотали колючую проволоку. И распороли надвое облака, так что полился дождь со снегом, и челюстям было непросто удерживать зубы на месте – не ровён час выскочат или сломаются.

Тогда с другой стороны начал неспешно приближаться Некто-Лишённый-Лица: он указывал пальцем – и покрывались мурашками цифры на огромных ангельских часах. И напротив кого ему случалось остановиться, того немедленно хватали за волосы и волокли по земле, топча и пиная. Так пришла минута, когда он остановился и напротив Лефтериса. Но тот не шелохнулся. Только медленно поднял глаза и сразу отвёл их так далеко – далеко в своё будущее, – что стоящий напротив ощутил толчок и качнулся назад, чуть не упав. И, взбешённый, приподнял свою чёрную тряпку, чтобы плюнуть Лефтерису в лицо. Но Лефтерис снова не шелохнулся.

Тут Главный Чужак с тремя лычками на воротнике, который шёл следом, уперев руки в бока, рассмеялся: посмотрите только, сказал он, посмотрите только! Вот кто у нас, оказывается, хочет изменить мир! И, не разумея, какую правду он, несчастный, только что произнёс, три раза хлестнул Лефтериса плетью по лицу. Но и в третий раз Лефтерис не шелохнулся. Тогда, ослепший от того, сколь ничтожное воздействие произвела сила его руки, сам не сознавая, что делает, он выхватил револьвер и громыхнул в упор Лефтерису в правое ухо.

И наши сильно перепугались, и побледнели люди в низких чёрных ботинках, со свинцом на лицах и соломой в волосах. Потому что сотряслись жалкие хибары вокруг, и во многих местах попадали листы толя, и стало видно, как вдалеке, за спиной у солнца, на коленях рыдают женщины посреди пустыря, покрытого крапивой и густой чёрной кровью. А огромные ангельские часы били ровно двенадцать.

8

 
Сдерживая слёзы влажными глазами
посмотрел в окно я
И промолвил тихо на деревья глядя
белые от снега
Даже их однажды обесчестят, братья,
и спасенья нет им
Люди в чёрных масках в глубине столетий
им готовят петли
 
 
Впиться в день зубами и не брызнет струйка
изумрудной крови
Закричу в воротах и подхватит эхо
злую грусть убийцы
Вот ядро земное показалось в недрах
с каждым днём темнее
И лучи полудня посмотрите – стали
цепкой сетью Смерти!
 
 
В траурных одеждах горестные жёны
матери и девы
Прежде у криницы вы водой поили
жаворонков божьих
Полную пригоршню не забыла гибель
поднести вам тоже
Вам тащить наружу из глухих колодцев
голоса убитых
 
 
Столько не охватят ни огонь ни жажда
сколь народ мой страждет
На фургоны грузят урожай Господень
грузят и увозят
В городке безлюдном остаётся только
та рука что будет
Ярко-алой краской выводить на стенах
ХЛЕБА И СВОБОДЫ
 
 
Ночь сошла на землю здания померкли
и душа во мраке
Не услышат стука к чьим дверям ни брошусь
память рвёт на части
Повторяет Братья чёрный час приходит
время вам покажет
Радости людские растравили ярость
дремлющих чудовищ
 
 
Сдерживая слёзы влажными глазами
посмотрел в окно я
Закричу в воротах и подхватит эхо
злую грусть убийцы
Вот ядро земное показалось в недрах
с каждым днём темнее
И лучи полудня посмотрите – стали
цепкой сетью Смерти!
 

XI

 
Где бы ни были вы, я кричу, мои братья
где бы ваша нога ни ступала
   но пробейте источник себе
Маврогениса новый источник.
   Струи доброй воды
и из камня полудня рука
   та которая солнце несёт на открытой ладони.
Как прохладный родник, рассмеюсь я тогда.
   Речь не знавшая лжи
громогласно прочтёт мои мысли
   чтобы стало разборчивым почерком сердце моё.
Не могу ничего
   и деревья мои ослабели от висельных петель
и чернеет в глазах.
   Нету силы терпеть
и мои перекрёстки знакомые сделались мне тупиками.
   Сельджуки с дубинками нас стерегут.
Каганы птицеголовые козни плетут.
   Скотоложцы и трупожоры и смертепоклонники
нечистоты льют на грядущее.
   Где бы зло ни застигло вас, братья,
как бы ни помрачался ваш разум
   поминайте Дионисия Соломоса
поминайте Александра Пападиамантиса
   Речь не знавшая лжи
успокоит лицо ваших мук
   чуть мазнув синевой по губам.
Струи доброй воды
   и из камня полудня рука
та которая солнце несёт на открытой ладони.
   Я кричу: где бы ваша нога ни ступала
но пробейте, о братья
   но пробейте источник себе
Маврогениса новый источник!
 

XII

 
И в глубокую полночь, где сон простирается рисовым полем,
как терзают меня духота и назойливый лунный комар!
   В простынях я мечусь и сгустившийся взгляд
в темноту понапрасну вперяю:
   Ветры старцы длиннобородые
стародавних морей моих ключники и часовые,
   вы, кто знаете тайну,
в глаза мне дельфина пошлите,
   Мне дельфина пошлите в глаза
пусть он быстрым и греческим будет, и часы пробивают одиннадцать!
   Пусть он мчится вперёд и алтарные плиты стирает
изменяя все смыслы страдания
   Пусть взвивается вверх его белая пена,
чтобы в ней захлебнулись Священник и Коршун!
   Пусть он мчится вперёд и фигуру Креста размыкает
возвращая лесам древесину
   Пусть их низкие скрипы мне снова напомнят о том,
кто я есмь и что я существую!
   Пусть широким хвостом бороздит он мою
бездорожную память
   И на солнце лежать пусть он снова оставит меня,
как кикладскую древнюю гальку!
   В простынях я мечусь и ослепшей рукой
темноту понапрасну пытаю:
   Ветры старцы длиннобородые
стародавних морей моих ключники и часовые,
   вы, кто знаете тайну,
мне в сердце трезубцем ударьте
   и с дельфином крест-накрест сложите
В знак того, что поистине я – тот же самый
   и как в юности первой моей я взойду высоко
в синеву небосвода – и властвовать стану оттуда!
 

XIII

 
Беззаконием руки мои запятнаны – как отворить мне их?
Мне глаза мои стали тюрьмой – куда посмотреть мне?
   Что скажу вам, сыны человеков?
Муку тяжкую терпит земля, а душа тяжелейшую!
   Слава юности первой моей и губам непокорным,
научившимся речи у галек подводных
   и под ливнем неистово спорившим с громом.
Слава юности первой моей!
   Столько почвы корням моим давшей, что и мысль моя зазеленела.
Столько света пролившей мне в кровь, что любовь моя стала как небо
   и значеньем, и мощью.
Весь от края до края я чист
   и у Смерти в руках я сосуд непотребен,
и в разбойничьих лапах я добыча плохая.
   Так чего убоюсь я, сыны человеков?
Всё, чем жив я, берите – так спел я вам.
   Берите море в белой пене норда,
и широкие окна с лимонными рощами,
   и напевы мои, и любимую девушку,
лишь коснуться которой мне было для счастья достаточно.
   Всё берите, так спел я вам!
Заберите мечты мои – как вы прочтёте их?
   Заберите и мысль мою – как вам изречь её?
Весь от края до края я чист.
   Поцелуями губ одарил я невинное тело
Дуновением губ расцветил я морские полотна
   Каждый замысел свой в островок превратил я
Горьким соком лимона я совесть свою окропил.
 

XIV

 
Соборы по подобию небес
И прекрасные девушки
   с виноградом в зубах что нам были обещаны!
Птицы тяжесть сердец словно пух уносящие
   и густая лазурь – её так полюбили мы!
Ушли, ушли они
   июль в рубашке светом сотканной
и август каменный с кривыми маленькими лесенками
   ушли
а там в глазах пучин звезда осталась непостигнутой
   и там в пучинах глаз последний солнца луч неотданный!
И границы закрыло людское благоразумие
   Обнесло мир стенами
от неба его оградило девятью бастионами
   и бросило плоть на алтарь и мечом рассекло её
и поставило стражей при выходах.
   И границы закрыло людское благоразумие.
Соборы по подобию небес
   И прекрасные девушки
с виноградом в зубах что нам были обещаны!
   Птицы тяжесть сердец словно пух уносящие
и густая лазурь – её так полюбили мы!
   Так ушли они —
И Мистраль в остроносых сандалиях
   и норд-ост наш отчаянный под косым красным парусом.
Ушли
   и в земле глубоко стали тучи сгущаться,
наверх подымая
   чёрный щебень и гром,
этот гнев мертвецов
   и с медленной дрожью
развернулись открытою грудью вперёд
   грозных скал изваяния!
 

9

 
Облака оставляя Путешествуют скал
за спинами изваяния
Грудь вперёд устремляя В толщу ветра толкали
как если бы грядущее
Чтобы грифы почуяв его не слетелись на запах!
 
 
Смертный час возвещает Убегают стадами
нам колокол селения
Вниз по склонам на море И шатается воздух
взирающим под криками
Ах от голода братья мои наши души ослепли!
 
 
Страны мира в цехах На железо зерно
засекреченных переплавили
Ненавистное кормят Чтобы пасть вырастала
чудовище гигантская
До тех пор пока всех не пожрёт пока кости не хрустнут!
 
 
Только прежде в долине Будто стон из Аида
сотрясшейся извергнулся
Черепичные кровли И предстало нам чудо
рассыпались нежданное:
Молча женщины слушают как их младенцы рыдают!
 
 
Это жизнь прихлебнувшая Возвратилась как свет
гибели обнажённая
И растратив ах всё Ничего не имущая
до последнего более
Одинокий пылающий мак меж развалин воткнула!
 
 
Если коршун вернул бы силу голоса агнцам
когда-нибудь разорванным
Мы бы к травам приникнув гнев усопших и как они
услышали учатся
Тьму хватать и вывёртывать враз с лицевой наизнанку!
 

Чтение пятое. Овечий хлев

Так сказал мой народ: справедливость, которой меня научили, я соблюдал, но века за веками оставался сидеть в наготе у закрытых ворот овечьего хлева. Паства голос мой узнавала и отвечала на каждый мой посвист, встрепенувшись и блея. Но другие всегда, и обычно те самые, что хвалили моё терпенье, прыгали с деревьев и через ограды и первыми ставили ногу свою на средину овечьего хлева. Я же вечно нагой и паствы лишённый, – простонал мой народ. И сверкнул у него на зубах древний голод, и душа его затрещала под грузом обиды, как щебёнка трещит под башмаком обречённого.

Тогда те, кому многое ведать дано, испугались этого треска. Ибо всякую примету знают они в мелочах и, бывает, за многие вёрсты чуют поживу. Немедля они подвязали лживые плесницы к стопам. И одни хватали других, и тянули за руки и за ноги, и твердили такие слова: хороши и достойны ваши труды, но вот – затворены перед вами ворота овечьего хлева. Занесите же руку, и мы вместе с вами, и наша забота – раздобыть вам огонь и железо. Домов не щадите, семей не жалейте, и ни разу перед голосом сына или отца или малого брата не отступайте. Ежели кто из вас убоится, или жалость проявит, или отступит назад, пусть знает: горе ему, и обрушится ему на главу тот огонь, что мы принесли, и железо.

И прежде чем домолвили они слово своё, начала изменяться погода: вдали, в черноте облачных гряд, и вблизи, в тесноте человеческих стад. Словно ветер понизу шёл, завывая, и пустые тела оставлял, без проблеска памяти. Голова посиневшая и бессловесная задрана вверх, а рука глубоко запрятана в карман и вцепилась в кусок железа, и огня, и чего там ещё, с остриём и лезвием бритвенным. И пошли друг на друга, друг друга не узнавая. И в отца целился сын, и в меньшого брата целился старший. Так что ополовинилось много семей, и многие женщины оделись в чёрное кряду по два и три раза. А когда ты хотел в сторонку шагнуть – пустота. Только ветер, гудящий в стропилах, и от редких обожжённых камней дымы там и сям, пасущиеся на трупах убитых.

Тридцать месяцев и три продолжалась Беда и дольше. И ломились в ворота овечьего хлева, пытаясь открыть их. И не было слышно овечьего голоса, кроме как из-под ножа. И не было слышно скрипа ворот, кроме как в тот час, когда они покосились в последнем огне и сгорели. Ибо это народ мой – ворота, и народ мой – хлев, и народ мой – паства овечья.

10

 
Обагрила мне душу кровь любви
Осенили радости несказанные
Окислился я от духоты
• человечьей
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
 
 
Подстерёг меня в синеве морской
Бомбардирский трёхмачтовик и палил по мне
Тем и грешен я что душа моя
• полюбила
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
 
 
Раз июльским днём распахнулись вдруг
Два больших зрачка её у меня в груди
Непорочной жизнью меня
• озаряя
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
 
 
И с тех пор обрушилось супротив меня
Всех веков неистовство с криком яростным
«Кто узрел тебя – тот в крови
• сущ и в камне»
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
 
 
Я родной земле опять уподобился
На камнях расцвёл я и возвысился
За пролитую кровь я плачу
• только светом
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя.
 

XV

 
Боже мой Ты меня возжелал и вот я Тебе воздаю
Извинения я не просил
   уговоров не принял
и пустыню я вынес легко словно камешек малый
   Что ещё что ещё что ещё суждено мне?
Отары деревьев веду я к объятьям Твоим
   и Заря прежде чем я успею
цепляет их сетью и прочь далеко угоняет
   та, которой Ты Сам возжелал!
Холмы с крепостями и морские просторы с садами
   на ветру закрепляю я
и колокол их выпивает медлительный послеполуденный
   тот, которого Ты возжелал!
Я траву поднимаю как будто кричу всем рассудком
   но смотри снова жухнет она
от июльского зноя
   которого Ты возжелал!
Что ж теперь что ещё суждено мне?
   Се: Ты говоришь и я становлюсь справедливее.
Я камень мечу из пращи и он ударяет меня.
   В рудники заглубляюсь и сразу же в небе тружусь.
И охочусь на птиц и под тяжестью их исчезаю.
   Боже мой Ты меня возжелал и вот я Тебе воздаю.
Все явления мира которые сущи в Тебе
   дни и ночи
и солнца, и звёзды, покой и шторма
   возвращаю я в строй и бросаю их против
самой смерти своей
   той, которую Ты возжелал!
 

XVI

 
Спозаранку я страсти свои разбудил
спозаранку свой тополь зажёг я
   прямо в море вошёл я ладонь простирая вперёд
там и встал я один:
   Ты подул и меня окружили ветра штормовые
по одной моих птиц Ты забрал —
   Ты призвал меня, Боже, и разве могу я уйти?
Посмотрел я в грядущие годы и месяцы
   что вернутся уже без меня
и так крепко себя укусил
   что почуял, как кровь моя медленно брызгает ввысь
и сочится из дней моих будущих.
   Раскопал я в земле час вины моей тяжкой
и трясясь жертву на руки взял
   и так нежно я с ней говорил
что глаза её вновь отворились и медленно капли росы
   уронили на землю вины моей тяжкой.
Повалил я на ложе любви темноту
   обнажив в своём разуме все проявления мира
и так мощно я семя излил
   что женщины вышли на солнце и медленно схватки у них
начались порождая всё зримое.
   Ты призвал меня, Боже, и разве могу я уйти?
Спозаранку я страсти свои разбудил
   спозаранку свой тополь зажёг я
прямо в море вошёл я ладонь простирая вперёд
   там и встал я один:
Ты подул и желание вспыхнуло в сердце моём
   по одной мои птицы ко мне возвратились!
 

11

 
В Монахи постригусь цветущего обряда
И кротко послужу собору певчих птиц
На бденье Смоковниц ходить я буду за полночь
Над росами носить в подоле рясы
Голубизну румянец и сирень
И капельки бесстрашных вод сияньем
Я просвечивать буду, бесстрашнейший.
 
 
Иконами возьму я девушек пречистых
Одетых только далью моря точно льном
Я вымолю своей невинности древесное
Наитие и мышцы как у зверя
Любое зло и низость и тоску
Из ретиво́го моего из сердца
Я вытравливать буду, ретивейший.
 
 
Минуют времена великих беззаконий
Корысти и цены ударов и обид
И крови Буцефал взыграет разъярившийся
Прозрачные мечты мои лягая
Любовь и свет и мужество моё
И чуя их строптивый нрав он ржаньем
Отзовётся и храпом, строптивейший.
 
 
И вот в шестом часу возвысившихся лилий
Предстанут Времена перед моим судом
Из глаз моих взойдёт неназванная заповедь:
Он будет жить наш мир или не будет
Как Рождество как Вечность и как Бог
По справедливости души я буду
Проповедовать их, справедливейший.
 

Чтение шестое. Пророчество

Многие годы пройдут после Грехопадения, что в церквах было названо Добродетелью и благословлено. Мощи старых звёзд и паутину из углов небосвода прочь выметая, грянет гроза, порождённая умом человека. И, расплачиваясь за деяния древних Правителей, ужаснётся Вселенная. Содрогнётся Аид, и дощатый настил проломится под тяжестью великого солнца. Поначалу оно скроет свои лучи в знак того, что пришло время мечтам получить отмщение. А затем заговорит оно. Скажет:

– Поэт-изгнанник, говори: что видишь ты на своём веку?

– Народы вижу, хвастливые некогда, а ныне сдавшиеся осам и щавелю.

– Вижу молоты в воздухе, крушащие бюсты Генералов и Императоров.

– Вижу торговцев, что собирают, склонившись, прибыль своих собственных трупов.

– Вижу преемственность тайных значений.

Многие годы пройдут после Грехопадения, что в церквах было названо Добродетелью и благословлено. Но прежде, я реку, народятся красивые, сами собою на перекрёстках трёх дорог любующиеся Филиппы и Роберты. Наденут свои перстни наоборот, и гвоздём причешут свои волосы, и черепами украсят свою грудь, чтобы привлечь женский пол. И женский пол изумится и покорится им. Чтобы сбылось пророчество о том, что скоро красота будет предана мухам Торговли. И возмутится тело блудницы, которой больше нечему будет позавидовать. И блудница станет судьёй мудрецам и сильным мира сего, призывая семя, которому верно служила, к ответу. И взметнёт над собою проклятие, простирая руку к Востоку и крича:

– Поэт-изгнанник, говори: что видишь ты на своём веку?

– Вижу расцветку Гиметта в основе нашего нового Гражданского Кодекса.

– Вижу каменную статую малышки Мирто, проститутки с Сикиноса, на Агоре с источниками и вздыбленными Львами.

– Вижу юношей и девушек на ежегодном Конкурсе Влюблённых.

– Вижу высоко в небесах птичий Эрехтейон.

Мощи старых звёзд и паутину из углов небосвода прочь выметая, грянет гроза, порождённая умом человека. Но прежде, я реку, поколение за поколением вспорют лемехом бесплодную землю. И тайно сочтут Правители товар людской, объявляя новые войны. И насытятся Жандармы и Военные Судьи. Оставляя золото для неизвестных, получат они свой оклад мучений и брани. И знамёна подымутся на огромных судах, и марши пройдут по дорогам, и с балконов будут сыпаться цветы Победителю. Тому, что всю жизнь проведёт в трупной вони. И пастью могилы, вырытой по меркам её, проревёт темнота:

– Поэт-изгнанник, говори: что видишь ты на своём веку?

– Вижу Трибуналы, горящие, словно свечи, на широком столе Воскресения.

– Вижу Жандармов, отдающих кровь свою в жертву чистоте небес.

– Вижу непрестанное восстание цветов и растений.

– Вижу артиллеристов Любви.

И, расплачиваясь за деяния древних Правителей, ужаснётся Вселенная. Содрогнётся Аид, и дощатый настил проломится под тяжестью великого солнца. Но прежде, я реку, застонут юноши, и кровь их состарится без причины. Остриженные заключённые застучат о решётки своими железными мисками. И опустеют заводы, а потом снова насильно будут заполнены, чтобы выпускать консервированные сны миллионами банок и тысячи сортов бутилированной природы. И наступят годы бледные и слабосильные, замотанные в бинты. И будет выдаваться по несколько грамм счастья на каждого. И каждый будет нести в себе лишь прекрасные развалины. Тогда Поэт, не имея другого изгнания, которое он мог бы оплакать, из обнажённой груди изливая здоровье грозы, повернётся и встанет посреди прекрасных развалин. И произнесёт последний человек своё первое слово, чтобы поднялись высокие травы и чтобы женщина вышла к нему, словно солнечный луч. И возлюбит он женщину, и уложит её на траву, как было предсказано. И получат отмщенье мечты, и зачнут поколения новые на веки веков!

12

 
Уста отверзаю я и улыбается море мне
Уносит слова мои в глубины тёмных пещер
И там чуть слышно твердит щенкам тюленей
Что скулят по ночам над людскими печалями.
 
 
Я жилы вскрываю и занявшись алым мечты мои
Обручами становятся у ребятни во дворах
Простынями девчонок не дремлющих чтобы
О чуде любви слушать песню украдкою.
 
 
Пьянит меня жимолость и в свой сад удаляюсь я
Мертвецов моих тайных там я хороню тела
И обрезаю им шнур из осквернённых
Золотящихся звёзд чтобы падали в пропасти.
 
 
Ест ржавчина лезвия и я караю всё царство их
Я кто испробовал много тысяч мечей
Из фиалок и а нютиных глазок
Кую остриё и Героев достойное.
 
 
Я грудь обнажаю и ветры рвут свои привязи
Сметают развалины и грязные души прочь
И землю от тяжких туч освобождают
Да явятся вновь её пажити ясные!
 

XVII

 
Теперь я отправляюсь в новый путь
к стране далёкой и морщинами не тронутой.
   За мною вслед бегут воздушные создания
с полярным радужным сияньем в волосах
   и праведной на коже позолотой.
Я коленом траву раздвигаю как будто форштевнем
   и последние клочья забвения с лика земли
мои вздохи сдувают.
   И деревья бок о бок со мной против ветра идут.
Я великие таинства вижу и непостижимые:
   Сокровенный источник Елены.
Трезубец с дельфином я вижу как Крестное знаменье.
   С бессмысленной сеткой колючей я белые вижу ворота.
Где со славой пройду я.
   И слова, что меня предавали, и пощёчины, миртами ставшие
ветви пальмовой взмахами:
   Осанна поющими благословен ты грядущий!
И лишения вижу, и вижу плода упоение.
   Масличные рощи косые с лазурью меж пальцев
годы гнева в железных застенках
   И берег бескрайний чародейством прекрасного взора омытый
глубь морскую Марины.
   Где безгрешный пройду я.
Капли слёз, что меня предавали, и горести, вздохами ставшие
   невечерними птахами:
Осанна поющими благословен ты грядущий!
   Теперь я отправляюсь в новый путь
к стране далёкой и морщинами не тронутой.
 

XVIII

 
Теперь я отправляюсь в новый путь
К стране далёкой и морщинами не тронутой.
   За мною вслед бегут лазоревые девушки
И каменные жеребята с солнечным колёсиком на лбу.
   Поколения миртов с тех пор меня помнят, когда
Я на водном дрожал алтаре, восклицая: свят, свят!
   Это он, победивший Аид и Любовь уберёгший,
это он, Князь Лилейный.
   И на том же на прежнем дыхании критском я сам
Был однажды написан.
   Чтобы высшее право шафрана цветок получил.
Так сейчас я Законы свои непреложные извести белой
   Отдаю и вверяю.
Блаженны, так говорю я, сильные, постигающие Чистоту,
   Их зубам предназначен хмельной виноград
На груди горных гряд и на лозах девичества. Се,
   Пусть последуют вдаль за шагами моими!
В новый путь отправляюсь – к стране
   И далёкой и юной.
Ныне Смерти рука дарит Жизни сие,
   И отныне нет сна.
Бьёт полуденный колокол
   И на огненно-красных камнях проступают слова
НЫНЕ и ПРИСНО и ДОСТОЙНО ЕСТЬ
   Присно присно и ныне и ныне птицы поют
СИЕ ДОСТОЙНО цены своей!