Текст книги "Немного страха в холодной воде"

– И много у тебя проблем с ребятишками? – осторожно вернулась бабушка Надя к первопричине визита.

– С этими? – понятливо усмехнулся Павлов. – С этими не слишком, эта четверка – мои верные помощники. Надеюсь, когда получат образование, станут настоящей опорой. Иван, которому я сейчас звонил, учится на физфаке, хочет стать преподавателем физкультуры. Максим – историк. Володя уже классный автослесарь, учится в дорожном техникуме. Мишка Примаков… – тут Аркадич усмехнулся, – Мишка – артист. Особый случай. Сейчас второй курс культпросветучилища закончил, но на следующий год собирается в Москву, в театральный поступать. Думаю – получится. Театр его дело. – Павлов подумал немного, пожал плечами. – А не получится, так и ладно. Будет у меня художественной самодеятельностью руководить.

– Дружные ребята, – похвалила бывших детдомовцев бабушка.

– А то! Они, знаете, что удумали, когда после выхода из интерната квартиры от государства получили? Я, кстати, за этим особенно следил, чтоб не обидели ребят… Так вот. Эти чертенята сдают две из этих квартир внаем, сами живут по двое. Дельцы.

С воодушевлением рассказывая о любимых воспитанниках, Герман Аркадьевич откинулся на стул, расслабился, ворот рубашки разошелся, и Надежда Прохоровна хорошенько разглядела над ключицами Павлова ужасные пятнистые шрамы от ожогов.

– Где обжегся-то? – спросила, сочувственно пощелкивая языком.

Герман Аркадьевич автоматически схватился за распахнутый воротничок, но, подумав, застегивать верхнюю пуговку не стал.

– Восемь лет назад ездил с ребятами в летний лагерь на море, – суховато начал он. – В корпусе, где жили девочки, случился пожар. Две мои шестиклассницы – Танечка и Ира – забились под кровать. Я их оттуда вытащил.

– Обгорели девочки?

– Нет. Девочки остались невредимыми.

Было заметно, что бывший директор детского дома не любит вспоминать эту историю. Тон, которым он произнес последние слова, не оставил сомнения – больше он на эту тему разговаривать не будет.

А впрочем, о чем тут разговаривать? Шрамы на груди помогли дорисовать остальную картину: девочек директор спас, а сам, по всей видимости, долго потом лечился.

Баба Надя снова вздохнула: вон как бывает. Носит человек из скромности одежду, на все пуговицы застегнутую, а деревня думает – мода такая сектантская. Христопродавец в деревне объявился.

Эх, дремучесть непролазная… Извечная деревенская подозрительность к пришлому люду.

Но, впрочем, Герман сам виноват – доверять побольше надо соседям. Не изображать таинственность, не напускать туману. А то засел, понимаешь ли, за учебу, двери на все запоры запер… Конечно, обижается деревня! Конечно, судачит – на то она и деревня. Людям вообще свойственно обижаться на непонятное, бояться его…

Как в песне из кинофильма поется, «от людей на деревне не спрячешься». Ни за какой оградой, ни за какими замками! Пукнешь, пардон, два раза за своим забором, а по селу слушок пошел – дизентерия, скоро все поляжем.

Так-то вот.

Герман Аркадьевич предложил гостье чаю, Надежда Прохоровна отказалась – пила уже. Во входную дверь негромко постучали.

– Можно, Герман Аркадьевич? – донесся голос из сеней.

– Заходите, Иван, – посуровевшим голосом, не обещающим воспитанникам приятного свидания, сказал бывший и потенциальный директор.

В дверь комнаты просунулась розовощекая, ушастая голова давешнего бугая с ножом. Собираясь поздороваться, он уже рот раскрыл, но, увидев Надежду Прохоровну, чинно сидящую на диванчике, отпрянул так, что столкнулся спиной с кем-то в полутемном предбаннике. И наверное, ногу там кому-то отдавил, поскольку из сеней раздался придушенный вопль:

– Ой! Ты чё, Ванька, на любимый на мозоль!

– Хватит там возмущаться! – прикрикнул воспитатель. – Заходите.

О том, как вообще и в принципе «академик» Павлов обращается со своими недорослями, Надежда Прохоровна судить не могла, поскольку находилась в их обществе впервые. Может быть, порол «академик» «приматов» для профилактики по четвергам. Может быть, в лобики целовал, укладывая на ночь…

В горнице троица парней предстала перед Павловым сущими ангелами в майках и шортах. Глазки незамутненные честнейше хлопают, ротики «здрасте» дружно лепечут – ну, благородные девицы из пансиона, а не парни, что за старушкой по лесу носились!

Надежда Прохоровна приняла любимую позу: высоко сложила руки под грудью. Выпрямила спину и встретила парней взглядом главного инспектора богоугодных заведений.

Высокорослые бугаи «безмятежно» таращились на бабушку и «академика».

– Где Примаков? – пересчитал парней директор.

– Машину караулит, – не моргнув, отрапортовал «физкультурник» Ваня, бывший, судя по всему, в компании за главного.

– Не выдумывайте, пусть заходит. – И коротко отдал команду: – Максим.

Синеглазый понятливый паренек моментально исчез за дверью, Павлов, собрав на животе пальцы в замок, мрачно разглядывал оставшуюся парочку в линялых, но чистых майках. Молчал.

Парнишки делали вид, что их интересуют пейзажи за окном, и тоже помалкивали. Переминались только.

В комнату, нагибая голову под низковатой притолокой, зашел тот самый парнишка с постирушками. В отличие от своих приятелей, он был одет в мастерски прорезанные на коленках, обмахрившиеся джинсы и пятнистую курточку военного образца поверх футболки с профилем гламурного розового кролика. Курточка явно была с чужого плеча и вольно болталась на худосочном, высоком «артисте».

– Соизволил почтить присутствием? – язвительно приступил к разгону Павлов. – Прошу любить и жаловать – Надежда Прохоровна. – Молодые люди воспитанно мотнули стрижеными головами и были перечислены поименно. – Иван, Максим, Володя, Миша. Наши мушкетеры. Любить их не прошу…

– Подожди, Аркадич, – перебила его баба Надя. Встала с дивана, подошла к Михаилу, стоявшему за спинами приятелей.

Возможно, приемная комиссия театрального училища и даже хорошо знакомый с будущей звездой подмостков «академик» Павлов поверили бы искренней прозрачности светлого мальчишеского взгляда. Открытости и честности лица с пушистыми ресницами…

Но тут – не повезло. Нарвался новоявленный талант на бабу Надю, которую не удавалось провести ни одному сопливому курильщику в подъезде собственного дома, ни одному пьянчуге, намедни стащившему с чердака сушившееся белье.

Надежда Прохоровна осторожно положила руку немного повыше локтя паренька… Давить необходимости не было, под ладонью и так свободно угадывалась толстая повязка.

– Болит? – спросила бабушка сочувственно с толикой ехидства. – Перевязали хорошо? Матрена завсегда по пням палила ровно…

Мишка немного отпрянул, в его глазах отчетливо промелькнули несколько вариантов ответа:

а) о чем вы говорите, какие пни?!

б) болит немножко, бабушка, пожалейте, о сучок поцарапался.

в) (хамский вариант) какое ваше дело?!

Склониться в пользу хамства не позволил воспитатель.

– Примаков, ты ранен?! – Голос бывшего директора сорвался, он поперхнулся, но, даже заходясь в кашле, Павлов стремглав бросился к раненому Матреной воспитаннику.

А баба Надя подумала, что если в лобики шалопаев директор целовал навряд ли, то пару раз в виде поощрения пропеть под гитару колыбельную «Спокойной ночи, малыши» вполне мог. Кутерьма, последовавшая за паническим воплем «академика», прекрасно показала, каким заботливым наставником был Герман Аркадьевич. На диван полетели бинты и мази, коробочки с антибиотиками, шприц, какие-то ампулы, вынутые из тумбочки.

Примаков играл роль терпеливого и скромного героя, живым вернувшегося с передовой.

– Да не надо, Герман Аркадьевич, царапина… Не больно.

Чем заработал подзатыльник и сиплый вопль:

– Балбес! Это я тебе сейчас больно сделаю! Не можешь жить спокойно, неприятности ищешь себе и людям?!

На выручку балбесу пришли три друга.

– Герман Аркадьевич, Герман Аркадьевич, – встревали юношескими басками, – там правда только задело чуть-чуть! Мы рану обработали, антибиотиками Мишку накормили, повязку наложили…

Надежда Прохоровна повидала на своем веку достаточно ранений. Еще совсем маленькой девчонкой бегала к маме в соседнюю школу, что отдали в войну под госпиталь, помогала санитаркам, писала за раненых письма домой, судна выносить не брезговала…

Иногда, если не прогоняли, одним глазком заглядывала в перевязочную…

(Сейчас, видя себя как будто со стороны, вспоминала маленькую девчонку с ранцем за спиной, несущуюся к госпиталю через посадки юных тополей.

Наверное, не красивую. Худую, бледненькую, с носом по форме напоминающим картофелину и заботливо заплетенными мамой тощими косицами, в которые были вплетены заштопанные ленточки.

Прибегая, она садилась на табуретку перед раненым, клала на колени учебник и долго, высовывая кончик языка, выводила округлым детским почерком аккуратные завитушки: «Как вы там поживаете, драгоценная моя Арина Марковна? Не хворают ли детки, жива ли матушка…»

Старалась. По себе знала, как ждут родные эти небольшие письма-треугольники от пап, мужей, отцов и братьев… Сама ждала. Сама надеялась, что, если ранят папку, сядет возле него вот такая девочка и напишет за него письмо. И чаю принесет, газету почитает…)

Рана Мишки Примакова Надежде Прохоровна понравилась. Приличная царапина с ровными, не набухающими кровью краями – сухая.

– Дельно обработали, – похвалила парней, когда, отогнав «академика» с трясущимися руками, умело перебинтовала морщившегося от боли «героя».

Павлов сел в кресло спиной к окну. Оглядел вытянувшуюся в струнку четверку парней, набрал воздуха в легкие и грозно распахнул глаза. Мушкетеры струхнули, Надежда Прохоровна, не скрывая ехидства, уселась на диван, – все сразу поняли, что вводно-лечебная часть окончена, сейчас последует разгон.

– Герман Аркадьевич, – поспешно вставил Иван, – можно, Максим с Володей выйдут? Они ни в чем не виноваты.

– А-а-а? – заинтересованно наклонил голову вбок преподаватель. – А как же девиз «Один за всех и все за одного»?

– Сегодня «один за всех», – опустил крупную бритую голову «физкультурник». – Точнее – двое.

– Ага, – констатировал Павлов, – эти, значит, с головами дружат, в дерьмо не лезут, а Примаков с Посольцевым…

– Герман Аркадьевич, Ванька тоже ни при чем! – храбро, но слегка пискляво (от волнения) воскликнул будущий артист. – Это все я! Один – я!

– Цыц! – взревел директор. – Отставить круговую поруку! Посольцев говорит за всех, остальные сидят на диване и реплик не вставляют, пока не спросят!

Три мушкетера слетелись на диван, аки легкокрылые голуби на подоконник, сложили ручки на коленях и изобразили на лицах послушание.

В центре просторной комнаты остался стоять могучий широкоплечий Ванька, с выражением нашкодившего котенка на физиономии. Надежда Прохоровна оглядела дружную четверку и подумала: «И чего я так этих мальчишек перепугалась? Нормальные ребята. Послушные даже.

Не иначе сама себя накрутила – лес, палка, ножик… Фотографии убитого Федьки перед глазами стоят…»

Примаков начал доклад издалека и путано. Речь повел с событий с позапрошлого четверга, с дискотеки на турбазе возле бетонки, со стычки с местными парнями из-за девчонок…

Германа Аркадьевича эти мелочи, может быть, и занимали. Судя по его недовольству, начальник строго-настрого приказывал воспитанникам не ввязываться в распри с окрестными жителями – не привлекать ненужного внимания к будущему интернату, не дразнить судьбу! Надежда Прохоровна слушала вполуха и все никак не могла дождаться существа вопроса – эти вертопрахи или нет отняли у нее сумочку в поселке? Лишили связи и документов.

Но Ванька медлил. Ходил вокруг да около, с подозрением косился на бабушку, возможно не решаясь взять на себя лишнее. А вдруг старушка не грешит на мушкетеров?!

Надежда Прохоровна очень даже грешила.

– В поселке вы на меня напали? – не дождавшись добровольного признания, спросила строго. Парни опустили головы. – Зачем?

Иван исподлобья посмотрел на любимого преподавателя, понял, что отвечать придется, и выдохнул:

– Мы это… в лесу вас засекли. Видели, как вы через поле к деревне удираете.

– Убегаете, – жестко поправил Павлов.

– Ну, убегаете.

– И что?

– А то! Мишка потом к своей девчонке в поселок поехал…

– Я тоже с ним был, – правдиво признался «историк» Максимка.

– Да. Девчонка в панельном доме на третьем этаже живет, окно в ее комнате на площадь выходит. Максим посмотрел в окно и увидел, как… э-э-э… Надежда Прохоровна на крыльцо милиции поднимается. Решил – на нас стучать пришла.

– А чего бы это Надежде Прохоровне на вас стучать? – нахмурился Герман Аркадьевич.

– А мы знаем? – пожал плечами Ванька. – Мы когда в лесу шорох в кустах услышали, вообще подумали – деревенские пришли за дискотеку отомстить, окружают… Потом Надежду Прохоровну увидели и решили – она родственница кого-то из тех парней, в милицию пошла, чтоб, значит, нас сдать.

– А зачем ей вас сдавать?! – все еще не мог разобраться в ситуации Аркадич.

– Да мы на дискотеке в четверг подрались! Галька сказала – директор турбазы хочет заяву на вас в ментуру накатать!

– Та-а-ак, – багровея, набычился Павлов. – Какие еще сюрпризы меня ожидают?! Вы на дискотеке кому-то ребра переломали?!

– Нет! Только два зуба выбили, честное слово! Но они первые начали!!

Герман Аркадьевич закрыл лицо руками, сгорбился, поставив локти на колени, и застыл в кресле, представляя собой изваяние всех скорбящих директоров.

Нашкодившая четверка пристыженно молчала.

Что говорить? Сорвались парни. В штопор ушли.

А ведь просили их, как взрослых, – не нагнетайте напряжения в округе, не демонстрируйте лучших детдомовских традиций…

– Герман Аркадьевич, – неожиданно нарушил молчание «классный автослесарь» Володя, – если нас закроют, возьмите к себе собаку.

– Какую собаку? – убирая руки от лица, удивленно спросил директор.

– Мы ее в лесу подобрали. Щенок. Куцым зовут, у него хвост короткий.

Павлов обвел глазами мушкетерскую компанию, превратившуюся в «четырех танкистов и собаку», поглядел на бабу Надю и вдруг – захохотал. Скорчился в кресле и несколько минут утирал слезы.

– Нет, вы видели, Надежда Прохоровна, обжились! Собаку полка усыновили!.. Теперь мне ее сватают…

– Хороший пес, – солидно докладывал Посольцев. – В машине сидит, ни разу не намочил…

– Это вы у меня сейчас обмочитесь!! – резко оборвав хохот, пообещал бывший директор. – А ну – говорите, кто придумал на бабуш… на Надежду Прохоровну напасть?!

– Я, – четко ответил, поднявшись с дивана, Михаил. – Во всем виноват один я. Можете везти меня в милицию, я сопротивляться не буду, все сам напишу.

Надежде Прохоровне показалось, что из тела Германа внезапно исчезли все до единой косточки. Плечи его безвольно опустились, расслабленно повисли руки.

– Зачем, Миша? Зачем? – Преподаватель смотрел на ученика все еще слезящимися от недавнего смеха глазами – устало и недоуменно.

– Да дурак он! – вызвал на себя огонь Максим и тоже встал. Вслед за ним поднялся с дивана и Володя. Четверка встала плечом к плечу. – Решил поселковых наказать! Отобрать сумку, подбросить ее за магазин – пусть с ними менты разбираются! Он в окно увидел, как Надежда Прохоровна их обругала, те что-то ответили, и решил – найдут возле магазина украденную сумку, возьмутся за них, ментам не до нас станет!

– Идиот, – тихонько произнес воспитатель.

– Конечно идиот! – легко согласился Иван. – Хоть бы мне прежде позвонил, я б ему башку прочистил! Зачем с милицией лишний раз связываться? Они тут все заодно, своим поверят, на нас наедут. Так?

– За что мне это наказание? – поднимая голову вверх, спросил небеса преподаватель с почти двумя высшими образованиями. – Бьюсь с вами, бьюсь… как горох об стену. Пустой и чистый звон.

– Сумка – где? – грозно поинтересовалась баба Надя.

– В машине, мы ее даже не раскрывали, там все цело, – потупился «физкультурник». – Хотели сегодня ночью к дому подкинуть… Мы же видели, куда вы от нас из леса убегали. Пришли к забору, там собака – не пройти. Пошли в обход, решили через забор на крыльцо забросить…

– Понятно, – кивнула бабушка Губкина. – А там не только Полкан, но и Матрена Пантелеевна с двустволкой.

– А чего она палить начала?! – жалобно воскликнул раненый «артист». – Я ж ничего не делал! Я только хотел сумку через забор перекинуть!

– Мал ты еще, чтоб об этом судить, – сурово обрезала Надежда Прохоровна. – В деревне недавно мужика зарезали, а тут вы ночами шастаете. Поставьте в церкви свечку, что Матрена промахнулась, могла и голову снести. – А сама подумала, что, наверное, под лунным светом блеснула крупная железная пряжка на сумке и этот блик подслеповатая Пантелеевна приняла за блеск бутылки с «коктейлем Молотова».

Чудо, что живот «артисту» не прострелила! Дед с этой двустволкой на медведя ходил!

…Мушкетеры пристыженно и малость испуганно переглядывались, Иван повел бровью, и Максим выбежал на улицу к машине за сумкой.

Вернулся быстро, положил «пропажу» аккуратно Надежде Прохоровне на колени и вернулся в строй. Теперь вся четверка стояла навытяжку и преданно таращилась на обожаемого наставника, предусмотрительно адресуя толику любви и «обворованной» старушке.

– А на речке из ивняка – вы за мной подглядывали? – не давая поблажек, пробасила Надежда Прохоровна, на что «артист» Мишка так картинно вздернул брови, что бабушка поняла – с формулировкой «подглядывали» она себе польстила.

Хмыкнула – удалось проказнику ее расслабить – и оформила вопрос иначе:

– Вы в кустах сидели?

– Мы, – в два голоса согласились Мишка и Максим. – Шли из поселка обратно, – продолжил уже солировать «историк», – увидели вас на речке, решили прямо тогда сумку на берег подложить, но не успели. Вы так погребли…

– Не успели они, – вспоминая олимпийский истерический заплыв, проворчала бабушка-рекордсменка. – Идите лучше с глаз долой!

– Пока, – с оттяжкой добавил Аркадич.

– Пока ваш Куцый в машине лужу не наделал, – усмехнулась Надежда Прохоровна и повернулась к бывшему директору, показывая парням, что разговор с ними окончен.

Танкистов-мушкетеров дважды просить не потребовалось, прочитав на лице обожаемого наставника, что он их тоже не задерживает, выкатились за дверь и даже сильно не топали – на цыпочках с крыльца спустились.

Павлов сумрачно откинулся на спинку кресла, сложил пальцы в замок и выжидательно поглядел на гостью.

Пожалуй, во взгляде мужчины не было мольбы или просьбы. Пожалуй, он уже понял, что в дом его зашла не тривиальная пенсионерка, которой надо все на пальцах еще раз объяснить, а особа вдумчивая, с зорким взглядом и пытливым разумом. Подобным людям не надо бестолково объяснять, подобные особы сами делают выводы из увиденного и торопить их не стоит.

Надежда Прохоровна молчала минуты две, задумчиво гоняя по лбу морщины. Потом наконец спросила:

– Когда думаешь детский дом за озером открывать?

Павлов повращал большие пальцы внутри ладоней.

– Пока не могу сказать точно. Нам помогает один хороший человек – генерал-лейтенант в отставке, сам бывший детдомовец, суворовец… Если все пройдет как надо, в начале августа надеемся начать внешние работы, зимой провести внутренние… Хотелось бы надеяться, что к следующему учебному году главный корпус будет готов. Если, конечно, Министерство обороны подключится и направит стройбатовцев…

– Бог тебе в помощь, Герман Аркадьевич, – сказала баба Надя и поднялась с дивана. – Пойду я. Матрена небось совсем меня потеряла…

– Спасибо, – одним словом поблагодарил преподаватель, но, уже стоя в сенях, замялся перед дверью. – Надежда Прохоровна, я ведь не могу отправить мальчишек в город… Просто – некуда. Эти чертенята удумали остальные две квартиры на лето тоже сдать, на вторую машину деньги копят… Днем на прополке в совхозе работают, стараются… Они сюда приехали мне помогать! Я им рад и…

– Да ладно тебе, Аркадич, – оборвала его Надежда Прохоровна. – Считай – забыли.

И вот ей-богу! Говоря «забыли», Надежда Прохоровна совсем не думала о «Ворошиловском стрелке» Матрене с незарегистрированным дедовым ружьем! О двустволке она вспомнила, только когда вошла к золовке и застала ту в горнице за столом. Матрена любовно полировала стволы двустволки.

«Наверное, зря ночью пожалела, пугать не стала, – расстроилась Надежда Прохоровна. – Придется вечером потолковать…»

– Оставляй-ка, Мотя, вооружение, – сказала вслух, – и пойдем к Сычам. Те на обед позвали.

– По-городскому? – любознательно прищурилась Пантелеевна. Почему-то обеды под рюмочку завсегда в Парамонове «по-городскому» прозывались.

– А как же – все чин чином. И Карпычу звони, пусть тоже присоединяется.

Пока Пантелеевна убирала двустволку и ветошь, Надежда Прохоровна подключила разрядившийся мобильник к розетке и позвонила Алешке, собираясь обрадовать старшего лейтенанта – не волнуйтесь, мол, жива, здорова, телефон нашелся…

Но никто, оказывается, и не собирался волноваться. «Безлошадный» профессор Савельев уговорил автовладельца Бубенцова поехать на дачу к знакомому доценту, где все выходные близкие Надежды Прохоровны купались и ловили рыбу, загорали и шашлыки жарили. Отрывались, одним словом.

Надежда Прохоровна порадовалась за друзей и никакими заданиями Алешку нагружать не стала, спросила только как бы невзначай:

– Твой Дулин вроде в отпуск собирался?

– Угу, – ответил новоявленный оперативник. – В Анталию с семьей уехал, просил звонить только в крайнем случае. У вас к нему какое-то дело?

– Нет, так спросила…

Баба Надя попрощалась с Алексеем, подумала секунд пятнадцать и решила – случай у нее, может быть, и крайний, но разговор-то долгий. Вдруг разорится майор на роуминге? И если уж палить из пушек по воробьям, то лучше всего пригодится муровский Суворин.

Надежда Прохоровна набрала номер Сергея Михайловича, прослушала вежливое сообщение о том, что телефон абонента находится вне зоны досягаемости, и решила – увидит подполковник оставшийся без ответа вызов заслуженной старушки Губкиной – сам отзовется.

А не отзовется – Бог ему судья. Сама как-нибудь с местными властями управится, не впервой. Паспорт теперь на месте, Матрена с Карпычем под боком, никто заместо Розы Романовой в кутузку не упрячет…