Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало"

Генералу не удалось проявить себя в качестве мастера. Он не справился ни с управлением боем, шедшим поначалу с переменным успехом, ни с организацией отступления⁴⁰⁵. Командир корпуса вел себя так, как это делали многие генералы пореформенной армии: он вмешивался в управление частями, запутывая своими распоряжениями действия нижестоящих начальников, носился по частям на автомобиле, желая подбодрить подчиненных личным примером, в результате руководство корпусом было практически парализовано⁴⁰⁶. Не имея достоверной информации о положении дел, Л. К. Артамонов фактически дезориентировал штаб армии своими донесениями. Еще в два часа дня он сообщил А. В. Самсонову, что корпус стоит «как скала» и что командующий может полностью на него положиться⁴⁰⁷. Вслед за этим связь прервалась, в штабе корпуса царил такой хаос, что до начала отступления были свернуты и телефон, и телеграф, и даже радиостанция – так что оперативно информировать штаб армии о том, что «скала» пришла в движение, не было никакой возможности⁴⁰⁸.

На завершающем этапе боя под Сольдау Л. К. Артамонов уже ничем не командовал, потеряв автомобиль, он брел по дороге вместе со своим адъютантом, повторяя: «Все погибло»⁴⁰⁹. Вид его не мог вдохновить подчиненных: «Он шел, как лунатик, не замечая окружающего, один полуоторванный погон спускался ему на грудь, весь он был покрыт пылью. Трудно в нем было узнать прежнего самоуверенного и грозного командира корпуса»⁴¹⁰.

Утром 14 (27) августа А. В. Самсонов побывал в расположении 15-го армейского корпуса и, осмотрев поле боя в районе Мюлена, остался доволен ходом боя. О том, что произошло на флангах его армии – с 6-м и 1-м корпусами, он узнал по возвращении в свой штаб⁴¹¹. Только в шесть часов вечера А. В. Самсонов получил новое известие, которое доставил прибывший с конным отрядом генерал-майор Н. А. фон Штемпель. Оказалось, что 1-й корпус уже несколько часов отступает на Млаву. Командующий поначалу отказался поверить этой новости, а убедившись в том, что она соответствует действительности, распорядился сменить Л. К. Артамонова на генерала А. А. Душкевича⁴¹², который был старшим по званию в 1-м армейском корпусе. Ему было приказано немедленно остановить отход и перейти в наступление⁴¹³. Выполнить этот приказ оказалось уже невозможно, трудно было даже обеспечить своевременную смену командиров.

Моральное состояния корпуса, понесшего большие потери и разбитого при первом серьезном столкновении с противником, оставляло желать лучшего. Отходящие части перемешались и к вечеру уже шли в полном беспорядке, а в Млаве потерявшимся солдатам и офицерам пришлось потратить немало усилий, чтобы найти своих⁴¹⁴. Только отказ Г фон Франсуа от преследования спас 1-й русский корпус от катастрофы⁴¹⁵. Л. К. Артамонов утратил контроль над ситуацией и слал в штаб армии телеграммы, которые явно свидетельствовали о том, что на него ни в коем случае нельзя полагаться. Так, в 19 часов 25 минут он сообщил, что удерживает Сольдау⁴¹⁶. Таким образом, вслед за правым флангом 2-й армии оголился и ее левый фланг, а к вечеру 27 августа положение стало критическим⁴¹⁷.

Центральные корпуса армии – 13-й и 15-й оказались в мешке. А. В. Самсонов предполагал выйти из него при помощи контрудара, подчинив командира 13-го корпуса командиру 15-го. 14 (27) августа Н. Н. Мартос получил приказ на следующее утро организовать фронтальную атаку противника – 13-й корпус должен был нанести удар во фланг. Организовать совместные действия корпусов в данных условиях было практически невозможно, поскольку корпус Н. А. Клюева находился в 30 верстах от места планируемой атаки и просто не мог успеть к ее началу на утро следующего дня⁴¹⁸.

Положение центральных корпусов ухудшалось и весьма скверным сотрудничеством между их командирами. Н. А. Клюев и ранее предпочитал сосредотачиваться на решении собственных задач, 11 (24) августа он не оказал помощь Н. Н. Мартосу, хотя и находился всего в 25 верстах от него⁴¹⁹. Через два дня история повторилась, причем в этот раз он ссылался на необходимость выполнить приказ главнокомандующего фронтом и занять Алленштейн⁴²⁰. У генерала было только одно объяснение – за все время наступления Алленштейн являлся единственной точно намеченной директивами главнокомандующего фронтом для действий его корпуса целью. Приказание занять его оставалось в силе и 14 (27) августа. На помощь 15-му корпусу в этот день была направлена одна бригада, которая сбилась с дороги в лесу и вечером вернулась в исходный пункт⁴²¹.

Вечером этого дня А. В. Самсонов еще не имел полной и, во всяком случае, достоверной информации о положении на своих флангах. Его единственным шансом была бы попытка привести отошедшие 1-й и 6-й армейские корпуса в порядок с целью обеспечения отхода центра. Вместо этого он решил осуществить решительную контратаку во фланг обходящих его армию немцев с опорой на свой центр⁴²². Решение принималось ночью и утром 15 (28) августа. В 00 часов 45 минут 15 (28) августа Л. К. Артамонов доложил А. В. Самсонову, что не может сдать корпус, так как А. А. Душкевич в этот момент занят поисками остатков своей дивизии, добавив при этом: «От вверенного мне корпуса за истекшие бои остались лишь небольшие части»⁴²³. Высокий уровень потерь неизбежно сказался на моральном состоянии войск. «Встречаемые группки русских солдат сдавались, – отмечалось в дневнике действий за 28 августа германского 3-го резервного конного полка. – Людей для конвоя не было, отчего, отняв у сдающихся винтовки и показав направление в тыл, посылали их самостоятельно»⁴²⁴.

Немецкие контрудары явно указывали на то, что противник не торопится уйти за Вислу, а провел перегруппировку для контрнаступления по 2-й армии. Это стало ясно даже Ставке, но ее приказы тем не менее оставались неизменными⁴²⁵. В 1 час 30 минут 15 (28) августа А. В. Самсонов получил телеграмму Я. Г Жилинского, которая не просто подталкивала его вперед, но главнокомандующий фронтом приказал ему сделать это: «Доблестные части вверенной Вам армии с честью выполнили трудную задачу, выпавшую на их долю в боях 12, 13 и 14 августа. Приказал генералу Ренненкампфу, который дошел до Гердауен, войти с Вами в связь конницей; надеюсь, что в пятницу совокупными усилиями I, XIII и XV корпусов Вы отбросите противника»⁴²⁶. Связь штаба армии с корпусами была налажена чрезвычайно скверно. Телефонные и телеграфные линии постоянно портились противником, радиостанции часто работали на одних волнах, что весьма затрудняло прием, ординарцы не могли обеспечить своевременную доставку информации⁴²⁷. В результате сведения приходили со значительным опозданием, которое обесценивало их.

В этой обстановке командующий армией стремился оказаться как можно ближе к линии фронта. Он часто вспоминал свой опыт успешного отражения атак японцев под Ляояном. «В Самсонове, – вспоминал П. Н. Богданович, – командующий армией стал постепенно переключаться на начальника казачьей дивизии – ведь это был его последний строевой и боевой опыт»⁴²⁸. Еще 12 (25) августа генерал хотел отбыть вперед, чтобы руководить сражением из штаба одного из передовых корпусов, но получил категорический запрет Ставки, требовавшей постоянной связи со штабом армии⁴²⁹. Теперь, как казалось командующему 2-й армией, выбора не было. Судьбу операции, при условии удара в тыл силам 8-й германской армии конницей П. К. Ренненкампфа, должен был решить уровень организации боя его передовых корпусов.

В 7 часов 5 минут А. В. Самсонов сообщил Я. Г Жилинскому об отступлении корпуса генерала Л. К. Артамонова и о том, что он выезжает в штаб 15-го корпуса «для руководства наступающими корпусами»⁴³⁰. Еще через 25 минут аналогичная телеграмма была отправлена генералу Л. К. Артамонову: «Переезжаю для общего руководства наступающими корпусами. Держитесь, насколько возможно. При необходимости отхода базируйтесь на Прасныш, Пултуск. Ввиду перерыва связи обращайтесь в штаб главно-командующего»⁴³¹. Вслед за этим штаб 2-й армии был эвакуирован в тыл, а ее командующий с офицерами оперативной части и конвоем отправился в штаб 15-го корпуса. Он был уверен в том, что положение еще возможно изменить. Отправляясь в эту поездку, А. В. Самсонов сказал: «Сегодня повезло неприятелю, завтра повезет нам»⁴³².

В результате этого решения именно в тяжелейший для 2-й армии момент ее управление фактически самоликвидировалось. Необходимости в принятии такого решения не было, так как к этому времени 13-й, 15-й корпуса и 2-я пехотная дивизия формально уже были объединены под командованием генерала Н. Н. Мартоса⁴³³. К тому же по дороге А. В. Самсонов встретил драгунский разъезд 6-го армейского корпуса, от которого получил подробные известия о неудаче на правом фланге. Тем не менее на решение генерала и эти новости не оказали влияния. Автомобили штабной колонны были отправлены в тыл, и далее командующий с сопровождавшими его лицами двинулся верхом. Между тем генерал уже просто физически не был в состоянии столь активно руководить войсками на фронте. Страдавший от приступов астмы, он чувствовал себя все хуже и хуже и даже не мог самостоятельно сесть в седло – его сажали и снимали чины конвоя⁴³⁴.

Возможно, имея негативный опыт сотрудничества Н. Н. Мартоса и Н. А. Клюева, А. В. Самсонов считал, что его личное присутствие сделает центральную группировку более единой и управляемой. Во всяком случае, это позволяло в случае необходимости провести быструю замену командиров. А. В. Самсонов пытался лично руководить действиями отдельных соединений, неизбежно опускаясь на уровень бригады и дивизии⁴³⁵. С другой стороны, потеря штаба армии исключала возможность координации действий корпусов 2-й армии, особенно тех, которые находились на ее флангах⁴³⁶. В результате с русской стороны бои вели отдельные соединения и части, что резко понижало эффективность их зачастую героических усилий.

Тем временем, с 27 по 29 августа, в самые решающие дни сражения под Танненбергом, штаб 1-й армии не имел практически никакой информации о 2-й армии⁴³⁷. 27 августа П. К. Ренненкампф, выполняя распоряжение Ставки, проводил перегруппировку для обложения Кёнигсберга. 2-й и 4-й армейские корпуса, располагавшиеся на левом фланге его армии, находились в 90 км от района битвы и могли прибыть туда через 2–3 дня. Однако ничего сделано не было. Командование Северо-Западного фронта по-прежнему не владело информацией о реальном положении дел⁴³⁸. Я. Г Жилинский торопил командование 1-й армии. Он думал уже о том, что будет делать по окончании операции. «Приказываю немедленно приступить к обложению крепости Кёнигсберг, – телеграфировал он П. К. Ренненкампфу 15 (28) августа, – причем это обложение не должно иметь характера ни осады, ни обложения, т. е. желательно занять лишь такое положение, при котором возможно было бы воспрепятствовать выходу противника из города. Обложение имеет своей главной целью недопущение противнику активными действиями из Кёнигсберга прервать наше сообщение от Вержболово к нижней Висле»⁴³⁹.

Приказ об оказании помощи 2-й армии был отдан начальником штаба 1-й армии вслед за получением этого распоряжения: 2-й и 4-й армейские корпуса, конница хана Нахичеванского должны были начать движение на фронт Прейсиш-Эйлау – Бартенштейн – Бишофштейн, конница В. И. Гурко – на фронт Зеебург – Бишофштейн⁴⁴⁰. П. К. Ренненкампф сначала получил распоряжение об организации конного рейда по тылам германских сил, задействованных против А. В. Самсонова. Решение об отправке пехоты он принял сам, решив «ослушаться повеления Верховного главнокомандующего», о чем и сообщил в 11 часов 30 минут 26 (29) августа Я. Г Жилинскому. Корпуса должны были выступить в тот же день⁴⁴¹. Прояви командующий 1-й армией такую же инициативу на сутки раньше, положение А. В. Самсонова изменилось бы кардинальным образом, но в решающий момент 2-я армия была предоставлена собственной судьбе.

Немцы завершали окружение 13-го и 15-го корпусов, прикрываясь от стоящего в бездействии 6-го корпуса всего одним полком, а против 1-го корпуса – ландверной бригадой⁴⁴². Обходные колонны немцев 28 августа остановились из-за спора между командирами 17-го армейского и 1-го резервного корпусов, но даже и этот подарок судьбы не мог быть использован из-за бездействия командира 6-го корпуса, который после боя 26 августа окончательно утратил желание рисковать и уж тем более проявлять какую-либо инициативу. На 29 августа А. А. Благовещенский назначил корпусу дневку, предоставив, таким образом, немцам возможность не опасаться за тылы бравших в окружение центр 2-й армии частей. В таком же бездействии находился и 1-й русский корпус. Все это происходило 28 августа, когда 15-й и часть 13-го русские корпуса вели тяжелейшие бои с противником, в которых ряд германских частей был разбит и принужден к отходу. Люди в русских полках не получали еды в течение 5–6 дней, лошади не имели почти никакого фуража. Отступление стало очевидной необходимостью⁴⁴³.

Приблизительно в пять часов дня 28 августа Н. Н. Мартос доложил командующему армией, что его корпус исчерпал свои силы⁴⁴⁴. 15-й армейский не мог больше продолжать наступление, высокий уровень потерь и обнаженные фланги делали его положение чрезвычайно опасным. Не мог он и совершить маневр на соединение с 13-м корпусом, как ему предлагал генерал П. И. Постовский. Войска генерала Н. Н. Мартоса находились в бою и не могли быть быстро выведены из него⁴⁴⁵. В результате было принято решение о немедленном отводе войск на линию границы. По плану отход должен был осуществляться поэтапно, и начинали его 13-й и 15-й корпуса, прикрываясь 2-й пехотной дивизией⁴⁴⁶. Ни А. В. Самсонов, ни Н. Н. Мартос, ни П. И. Постовский еще не знали о том, что находятся в полуокружении⁴⁴⁷. В то же время имевший в своем распоряжении неиспользованный резерв в четыре полка Н. А. Клюев даже не попытался использовать их. Командир корпуса тратил время на совещания с подчиненными, а эти части фактически получили дневку. Отличающийся личной храбростью генерал Н. А. Клюев был явно не способен на самостоятельные решения⁴⁴⁸.

Положение складывалось весьма сложное, но пути отступления еще не были перекрыты. Немцы уже выигрывали сражение, однако их войска пока не полностью прониклись уверенностью в своем превосходстве над нашими. Вечером между 17 часами 30 минутами и 18 часами 30 минутами 28 августа П. фон Гинденбург выехал к передовой. Восточнее Танненберга путь был забит бегущими паникерами, судя по описаниям, их было немало. Сначала проскакала тяжелая батарея, затем повозки с боеприпасами, обозные фуры, за ними бежала пехота. Все катилось в тыл с криками «Русские идут!». Добиться от бегущих какой-либо внятной информации или остановить их было невозможно. Автомобилям командующего армией и его штаба пришлось свернуть на обочину, чтобы их не смял поток беглецов. Как позже выяснилось, они испугались колонны пленных, выходивших из леса. В ночь на 29 августа Э. Людендорф доложил Верховному командованию о том, что, хотя сражение выиграно, реализовать план окружения двух русских корпусов, судя по всему, не удастся⁴⁴⁹.

Бездействие 1-го и 6-го корпусов предоставило такой шанс противнику. 6-й корпус использовал дневку, данную А. А. Благовещенским, а 1-й корпус только вечером 15 (28) августа обрел новое командование⁴⁵⁰. Л. К. Артамонова наконец сменил А. А. Душкевич, который сразу же получил из штаба фронта распоряжение усилить оборону. В 3 часа 5 минут 16 (29) августа Ю. Н. Данилов сообщил В. А. Орановскому, что через день-полтора к 1-му корпусу должны подойти подкрепления из крепости Осовец, что обеспечит его оборонительные позиции, которым пока никто не угрожал. Ставка перебрасывала Гвардейский корпус на Юго-Западный фронт и весьма опасалась пустоты под Варшавой⁴⁵¹. И вновь умение немцев действовать по обстановке оказалось эффективнее русской безынициативности и оглядки на начальство, пусть иногда и вынужденной.

28 августа, вопреки приказу штаба 8-й армии, генерал Г фон Франсуа отказался бросить все свои силы на прикрытие флангов от возможных действий русского 1-го корпуса. Он предпочел сосредоточиться на путях отхода центральной группы 2-й армии⁴⁵². Отвод 13-го и 15-го корпусов был начат в ночь с 28 на 29 августа. Н. А. Клюев предпринял его без точного выяснения дорог и определения маршрутов для отдельных частей, и это была непростительная ошибка⁴⁵³. Исправить ее было невозможно, поскольку вечером 28 августа связь войск с командованием оказалась утрачена. Командир 15-го корпуса со штабом исчез (как выяснилось позже, они попали в плен, внезапно нарвавшись на немцев), и никто не знал, где находится командир 13-го корпуса – на настроение войск все это действовало самым скверным образом⁴⁵⁴.

План отступления был сорван уже вечером 15 (28) августа, так как 2-я пехотная дивизия отошла ранее основной группы войск. Возможность отхода, при котором части последовательно занимали бы позиции, прикрывая друг друга и предоставляя возможность пользоваться немногочисленными маршрутами, была сорвана. В тяжелых условиях, по местности, пересеченной болотами, озерами и лесами, корпуса втягивались в одни и те же дороги, состояние которых полностью исключало возможность быстрого прохождения колонн пехоты, обозов, артиллерии. Начали возникать пробки, в тесноте и темноте части перемешались, иногда они вступали в огневой бой друг с другом, принимая соседей за немцев. Образовался беспорядок, управление даже мелкими частями крайне затруднилось, отступлением фактически уже никто не руководил. К вечеру 16 (29) августа остатки 13-го и 15-го корпусов втянулись в Кальтенборнский лес, где постепенно полностью утратили подобие организованной силы, превращаясь в многотысячную толпу, распадавшуюся на отдельные отряды и группы⁴⁵⁵.

В этот момент в лесу был обнаружен Н. А. Клюев со штабом⁴⁵⁶. В относительном порядке отступал шедший впереди 2-й пехотный Софийский полк, менее других пострадавший от смешения с другими. Это естественное исключение не могло поправить положения. Н. А. Клюев распорядился направить чинов штаба к перекрестку, для того чтобы давать направление движущимся частям и не допускать беспорядка, но это решение было принято слишком поздно, чтобы исправить положение⁴⁵⁷. «Колонна, величины которой из-за темноты никто не мог себе даже приблизительно представить, – отмечал офицер штаба, – продолжала двигаться вперед»⁴⁵⁸. Войска превращались в текущие по незнакомым лесным дорогам массы. «…не немцы нас добили, а мы сами. После Кальтенборна корпуса, – вспоминал участник отступления, – как организованной единицы уже не было, была лишь толпа пеших и конных солдат, искавших, к какому начальнику пристать, чтобы пробиться»⁴⁵⁹. Важнейшим условием успеха для немцев становился контроль над выходами из дефиле, в которые втянулись отступавшие. Не имея возможности для маневра на узких дорогах, русские колонны были обречены на значительные потери при каждом штурме немецкой заставы.

Особенно сильный эффект на психику войск производили обстрелы немецких бронемашин, внезапно возникавших и исчезавших на поворотах и перекрестках⁴⁶⁰. 29 августа русские корпуса оказались в полном и плотном окружении. Растянув свои 25 батальонов на 50 км, 1-й германский корпус оседлал выходы из теснин и начал добивать выходивших из них русских солдат и офицеров. Г фон Франсуа не боялся удара в спину со стороны 1-го русского корпуса и не ошибся. Выходившие тремя колоннами из окружения русские войска пытались пробиться к границе. На их боеспособности сказывались и осознание поражения, и тяжелые беспрерывные бои, которые пришлось вести в течение двух предыдущих суток, и отсутствие питания, и длительные марши, и неимение единого командования. Успешные в ряде случаев прорывы немецких блокпостов не вели к решению проблемы, так как за ними находились другие. Сохранившие порядок отряды начали таять, дробиться, пытаясь выйти из окружения небольшими группами⁴⁶¹.

Тем временем штаб фронта был уверен, что 2-я армия отходит к границе, и поэтому в 12 часов дня 16 (29) августа Я. Г Жилинский распорядился приостановить дальнейшее выдвижение 2-го и 4-го корпусов 1-й армии на помощь А. В. Самсонову⁴⁶². Только 17 (30) августа А. А. Душкевич попытался перейти в наступление, и вечером того же дня 1-й армейский корпус взял Нейденбург⁴⁶³. Сопротивление немцев было энергичным, город горел. «В городе творилось нечто неописуемое, – вспоминал участник боев. – Большинство домов было разбито, улицы были загромождены поломанными обозными двуколками, лазаретными фурами и зарядными ящиками, кое-где на домах виднелись флаги Красного Креста, там помещались наши лазареты, которые вместе с городом несколько раз побывали в руках врага. На площади были выстроены орудия, взятые немцами и теперь нами отбитые. По улицам проходило много солдат совершенно чужих полков, кое-где виднелись группы немецких пленных, все создавало впечатление какого-то хаоса»⁴⁶⁴.

Успех 1-го корпуса под Нейденбургом было невозможно закрепить, и А. А. Душкевич вынужден был отойти, так как занимавшие Сольдау части оставили город в полном беспорядке⁴⁶⁵. В тот же день наступление на Ортельсбург предпринял и А. А. Благовещенский⁴⁶⁶. Настроение в войсках было скверным – утром никто не мог сказать, что происходит. «Управление войсками расстроилось, – отмечал в своем дневнике один из офицеров, – связь между корпусами нарушена. В штабе нашего VI корпуса полная растерянность. Нейденбург, где помещался штаб армии, занят немцами, и где находится командующий, выехавший на участок XV корпуса, неизвестно»⁴⁶⁷.

Наступление 6-го корпуса поначалу развивалось успешно, но вскоре было свернуто командиром корпуса, приказавшим отходить к границе⁴⁶⁸.

Однако отойти в порядке не удалось. Ко второй половине дня тылы уже бежали, оставляя за собой полный хаос. К трем часам дня 17 (30) августа разъезд 4-го уланского Харьковского полка застал такую картину: «Обочины дороги были усеяны брошенными обозными повозками, фургонами, двуколками, лазаретными линейками, обывательскими подводами, телегами, бричками и разного рода предметами, никакого отношения к воинским частям не имеющими. Павшие и загнанные лошади, бродившие по дороге, да несколько обозных солдат дополняли удручающую картину. По всему было видно, что эта бегущая волна прокатилась совсем недавно»⁴⁶⁹. Вечером 30 августа помогать было уже практически некому. Окруженные русские корпуса перестали существовать как организованная сила. 30–31 августа часть русских колонн была уничтожена, часть сдалась, и еще часть – блокирована в лесах, где и сложила оружие.

А. В. Самсонов оказался в трагическом положении. Еще 23 июля (7 августа), обращаясь в приказе к своим подчиненным, он заявил: «Попадать в плен позорно. Лишь тяжелораненый может найти оправдание. Разъяснить во всех частях»⁴⁷⁰. Теперь он видел разгром и массовую сдачу в плен своих подчиненных, опасность оказаться в плену была реальной и для него самого. Страдавший от приступов астмы генерал шел по лесу с остатками своего штаба и повторял: «Император доверял мне. Как я смогу снова посмотреть ему в лицо после такого несчастья?»⁴⁷¹. Офицеры выходили из окружения, пробираясь лесом, в стороне от дороги. Ночью 17 (30) августа они внезапно потеряли командующего. «Все чины штаба, – писал в отчете 18 (31) августа

1914 г. генерал П. И. Постовский, – подозревали, что генерал Самсонов отстал сознательно, пользуясь темнотой и лесом. Не раз в течение 15 и 16 августа он говорил мне, что его жизнь как деятеля кончена. Все мы следили за ним и не давали возможности отделить свою судьбу от нашей. Подозрение, что генерал Самсонов достиг своего, отстав от нас в лесу, стало превращаться в уверенность, когда среди ночи послышался выстрел»⁴⁷².

«Все поняли, – вспоминал П. И. Постовский уже после войны, – что этим выстрелом покончил свою жизнь благородный командующий армией, не пожелавший пережить постигшего его армию несчастья»⁴⁷³. Вернувшись, отступавшие начали искать тело своего командира, но не нашли его. Группу возглавил начальник штаба армии⁴⁷⁴. Местный житель – старый поляк, знавший о поражении русской армии, несмотря на запрет властей оказывать помощь окруженцам, помог группе из 10–12 офицеров и показал им дорогу к русской границе⁴⁷⁵. С помощью местных жителей поляков на следующий день они вышли на патрули лейб-гвардии Кексгольмского полка⁴⁷⁶. Указавший окруженцам дорогу старик обнаружил в лесу тело застрелившегося старшего русского офицера, которое было предано земле⁴⁷⁷.

Вдова генерала вместе с двумя другими сестрами милосердия в ноябре 1915 г. совершила поездку в Германию для оказания помощи русским военнопленным. Сопровождаемые датскими офицерами, они осмотрели ряд лагерей. Вдова А. В. Самсонова посетила Западную и Восточную Пруссию, Бранденбург и Саксонию⁴⁷⁸. Во время этой поездки, побывав на месте сражения, она и опознала останки мужа. Немцы эксгумировали их с воинскими почестями, на месте гибели генерала был установлен памятный знак. В специально выделенном траурном вагоне прах А. В. Самсонова был перевезен через Швецию в Петроград⁴⁷⁹. 2 (15) ноября сестры милосердия приехали из Берлина в Копенгаген⁴⁸⁰.

Сколько-нибудь надежных известий о судьбе генерала общество не получило, что стало причиной всевозможных слухов и домыслов. Только после поездки его вдовы в Германию всем стало ясно, что генерал мертв. «Самсонова нет, – сообщало «Новое время». – Умер он от ран или был убит – безразлично. После 15 месяцев неизвестности его тело было найдено женой на поле сражения»⁴⁸¹. 18 ноября (1 декабря) 1915 г. поезд с траурным вагоном прибыл на Финляндский вокзал русской столицы. В тот же день была организована траурная процессия: гроб с останками А. В. Самсонова с воинскими почестями был перенесен на Николаевский вокзал, откуда отбыл в Херсонскую губернию для погребения в имении генерала⁴⁸². Информация о самоубийстве по-прежнему была скрыта – его предпочитали называть умершим⁴⁸³.

Поражение 2-й армии было настоящей катастрофой. По предложению Э. Людендорфа бои 23–31 августа 1914 г. получили название «сражения под Танненбергом» – для него это был символический реванш за поражение Тевтонского ордена в битве под Грюнвальдом 15 июля 1410 г., которое в немецкой традиции называлось «битвой под Танненбергом»⁴⁸⁴. «Сражение закончилось огромным успехом – большим, чем мы предполагали, – отметил в своем дневнике 31 августа М. Гофман. – 4–5 русских корпусов уничтожено, 50–60 тыс. пленных, включая двух командиров корпусов, которых уже доставили сюда. С одной русской армией покончено, теперь настала пора для другой»⁴⁸⁵.

По русским данным, всего в плен попали до 60 тыс. человек⁴⁸⁶. 4 сентября немцы заявили о пленении 92 тыс.⁴⁸⁷, что является преувеличением, так как вся окруженная группировка не превышала по численности 90 тыс. человек⁴⁸⁸. Впрочем, несомненно, немецкая победа была полной и сокрушительной. Два русских корпуса перестали существовать, их командиры попали в плен. В беседе с Н. Н. Мартосом Э. Людендорф и П. фон Гинденбург (оба они владели русским языком) признали в нем достойного противника. Командующий 8-й армией даже приказал вернуть ему золотое оружие. Последнее распоряжение, впрочем, так и не было выполнено, зато позже Берлин попытался организовать суд над ним, инкриминируя генералу насилие над гражданским населением, в особенности над женщинами и детьми. Комедия был прекращена после того, как Петроград официально заявил, что в случае насилия над русским пленным офицером такой же участи подвергнутся и немецкие в русском плену⁴⁸⁹.

Сразу же после поражения в Восточной Пруссии остатки 13-го и 15-го корпусов, потерявших под Танненбергом своих командиров, штабы и артиллерию, были выведены в Лиду и Гомель, где имелись свободные казармы. Принявший остатки 13-го корпуса генерал-лейтенант В. Е. фон Флуг отметил: «Представившиеся мне в Лиде на смотр люди корпуса не являли ничего, похожего на бывшие строевые воинские части. Это были действительно лишь жалкие остатки, собранные в команды численностью от 100 до 200 человек от каждого из 8 полков корпуса и его артиллерии, почти без вооружения и, что было прискорбнее всего, без своих полковых знамен, которые в большинстве перед сдачей войск в плен были зарыты в землю в тайных местах Восточной Пруссии»⁴⁹⁰. Организованно из всего 13-го корпуса из окружения вышло только две роты 142-го Звенигородского пехотного полка: 15 офицеров и порядка 150 солдат. Корпус потерял 656 офицеров и 37 744 солдата, всю артиллерию и почти все знамена, не имея при этом, как отмечала правительственная комиссия, «каких-либо серьезных столкновений с противником»⁴⁹¹.

Немногим лучше было положение в 15-м корпусе. От полков 6-й дивизии осталось по 500–600 человек, от 8-й – по 400–500 человек, от артиллерийских бригад – почти ничего⁴⁹². П. К. Кондзеровский, посещавший разбитые части, вспоминал: «…какими-то беспомощными, беззащитными показались мне эти люди; видно было, что среди них нет никого, кто бы их объединил, подбодрил, о них позаботился»⁴⁹³. Специально для проверяющего был устроен смотр. Перед генералом проходили остатки частей корпуса, а стоявший рядом командир называл их. Вся 8-я артиллерийская бригада была представлена одним офицером – это был поручик, отдавший при прохождении честь принимавшему смотр командованию. Николай Николаевич решил полностью восстановить 15-й корпус, до начала 1915 г. он оставался в Гомеле. Остатки 13-го корпуса были переведены в Ригу, где на их основе сформирована отдельная стрелковая бригада в составе четырех двухбатальонных полков. Каждый батальон носил имя бывшего полка корпуса⁴⁹⁴. 18 (31) августа был назначен новый командующий 2-й армией – бывший командир 2-го армейского корпуса генерал С. М. Шейдеман⁴⁹⁵.

Один из лучших германских генералов Вильгельм Гренер так оценивал причины провала русского наступления: «Поход в Восточную Пруссию мог бы закончиться для немцев весьма плохо, если бы командующий Северо-Западным фронтом генерал Жилинский оказался на высоте задачи – твердой рукой осуществлять единство руководства над вверенными ему армиями в операциях против Восточной Пруссии. Хотя он был уже в мирное время начальником штаба русской армии, но во время войны все же не обнаружил тех способностей, которые необходимы для вождения армий. Так же как и младший Мольтке, он полагался на осмотрительность и самостоятельность командующих армиями и потому не проявлял собственной инициативы»⁴⁹⁶. Безусловно, огромная доля вины за произошедшую в Восточной Пруссии катастрофу лежит на Ставке. 19 августа (1 сентября) великий князь известил императора о поражении, ответственность за которое полностью взял на себя⁴⁹⁷.