Текст книги "Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник)"

3

– И что было потом? – нетерпеливо спросил полковник Каравай, потому что Остапенко сделал паузу в рассказе.

– Потом… потом Кхас втянулся в свой панцирь. И больше не ответил ни на один вопрос.

– Ушел в несознанку, значит, – резюмировал Каравай. – Что скажете, товарищи ксенологи?

Совещание администрации базы с участием научных работников проводили по традиции в библиотеке. Присутствовали командир экспедиции полковник Каравай, командир ракетного отряда майор Ильин, главный инженер Тхелидзе, начбез и замполит майор Кудряшов, научрук и планетолог Остапенко, ксенологи Штерн и Зайцева, археолог Стеблов, астроном Бадовский, климатолог Григорян. Стенографическую запись вела секретарь администрации Мисюк, по совместительству – архивариус базы и радиооператор. Слово взял ксенолог Штерн.

– Как нам известно, – сказал он, – шоешос – это одно из названий черных мажоидов, но используемое крайне редко. Я не веду специальный учет, но если покопаться в памяти, то слышал это название как минимум однажды. И помнится, в тот раз мы обсуждали со старейшинами особенности местного календаря.

– Откуда же нам известно, что шоешос – черные мажоиды? – поинтересовался Кудряшов; в библиотеке курить было категорически запрещено, поэтому он вертел пустую трубку в пальцах.

– Из материалов предыдущих экспедиций, – объяснил Штерн. – Я, знаете ли, привык читать отчеты коллег перед тем, как приступить к работе. Ксенолог Лесков – он, кстати, обучал Кхаса русскому – вполне определенно идентифицировал этот термин. Шотес, хотес, шоешос – все это названия черных мажоидов как таковых или племен черных мажоидов, которые населяют северный лес.

– Существует ли семантический аналог для каждого из этих вариантов? – спросил Кудряшов.

Штерн усмехнулся чему-то своему, погладил бороду.

– Есть такое понятие, – сказал он, – ложные друзья переводчика. Но там ошибки обусловлены общим происхождением тех или иных слов, в них можно разобраться. Здесь все намного сложнее, ведь мы имеем лишь зачаточные представления о культуре мажоидов. Всегда, конечно, существует соблазн взять простую схему. Например, я могу сказать, что шотес – это аналог слова «негр», хотес – негроид, а шоешос – чернокожий. Выглядит логично, не так ли? Но это в корне неверно. Если искать семантический аналог и если принять, что шотес – негр, то тогда хотес – это негр, которого никто никогда не видел, но который все равно где-то есть, а шоешос – это негр, которого можно увидеть только в определенное время года, например, перед сезоном бурь, если говорить о местных условиях. И опять выглядит логично, не так ли?

– В общем-то да, – подтвердил Кудряшов.

– Но в действительности, – Штерн театрально поднял указательный палец, – и такая интерпретация далека от верного прочтения, поскольку не учитывает массу нюансов, всевозможные оттенки смысла, общий контекст, эмоциональную окраску и тому подобное. Нам нужен хороший лингвист, о чем я неоднократно заявлял, и желательно специалист по мертвым языкам.

– Почему по мертвым? – удивился ракетчик Ильин. – Мажоиды вполне себе живые…

– Потому что культура мажоидов столь же далека от нашей, сколь далека, например, культура Рапануи, – веско произнес Штерн. – Если кто не знает, то Рапануи – древнее название острова Пасхи. Специалист по современным земным языкам всегда будет искать аналоги, как ищите их вы, и всегда будет ошибаться.

– У нас нет лингвиста, товарищ Штерн, ни живого, ни мертвого, – сказал полковник Каравай. – Не нужно уводить тему туда-сюда, если не справляетесь со своими обязанностями. Говорите по сути.

– Что по сути мне говорить? – немедленно закипел ксенолог. – Что вы прикажете мне говорить?

Кудряшов постучал трубкой по столешнице, привлекая внимание к себе.

– Товарищ Штерн, мы можем принять вашу расшифровку в первом приближении? – спросил он. – Или нет?

– Можете принять, угу, – буркнул Штерн. – В первом приближении.

– Вот и замечательно, – снял шероховатость Кудряшов. – Итак, если я правильно понимаю, шоешос – одно из племен черных мажоидов, мигрирующее в определенное время года. Именно об этом и говорил Кхас, если Сергей правильно воспроизвел его слова. Шоешос придут через шесть солнц, то есть дней. По этой причине старейшины не хотят вступать с нами в контакт, тем более что мы улетаем, и они резонно опасаются, что мы не сможем защитить их…

– Через шесть дней еще сможем, – вмешался Каравай. – Отлет первой партии третьего ноября.

– Подстраховываются! – парировал Кудряшов. – Демонстрируют лояльность этим самым шоешос. И в принципе нас такое положение вещей должно устраивать. Я уже говорил раньше, но повторюсь: соплеменники Кхаса живут здесь тысячи лет, они разумные существа, они достаточно хорошо приспособились к местным жестким условиям. Да, по нашим меркам, они живут бедно, может быть, даже за гранью бедности, на грани выживания. Мы пытались исправить ситуацию, но мы здесь всего двадцать лет, если считать с первой экспедиции, наши ресурсы и возможности ограничены, поэтому следует признать: революционного перелома не получилось. Еще раз повторюсь: следует признать и оставить мажоидов в покое. Они сами разберутся со своими проблемами, как разбирались тысячелетиями. Вот если бы они активно просили помощи, был бы другой коленкор, но если нет, то и нет.

Кудряшов победно оглядел присутствующих.

– Можно мне сказать? – Зайцева подняла руку, словно прилежная школьница.

Кудряшов удивился, но, конечно, не возражал:

– Да, Ирина, слушаем тебя.

– Извините, товарищи, но вы обсуждаете только часть донесенного Кхасом… Сергей Иванович, – обратилась Зайцева к Остапенко, – поправьте меня, пожалуйста, если я что-то не так поняла… Я сейчас воспроизведу слова дружественного нам мажоида. «Ты ошибся, Сергей. Черные придут, как приходили всегда. Будет шесть солнц, при каждом солнце двое, то есть общим числом дюжина, станут кхаших. Я стану кхаших».

Присутствующие ученые разом загомонили. Полковник Каравай хлопнул ладонью по столу, призывая к тишине.

– Ирина… э-э-э… Евгеньевна, – сказал он, – на основании чего вы делаете такой перевод? Почему не через шесть дней, как предполагает товарищ Кудряшов, а шесть дней? Почему Кхас станет кхаших? И что такое кхаших, а?

– Не шесть дней, – ответила Зайцева. – Кхас никогда не путал солнечный день и солнце. Но и здесь он говорит не о солнце. Не может быть шести солнц, а мажоиды, насколько мне кажется, не прибегают к иносказаниям, особенно когда словарный запас ограничен. Речь, вероятно, идет о каком-то ритуале. Возможно, солярном, то есть связанным с Солнцем. И тут выявляются варианты прочтения, конечно. Я выскажу свое мнение, если можно. Мне трудно будет обосновать его, потому что отдельные моменты я осознаю интуитивно. То есть все это находится на уровне допущений… почти фантастических допущений… – Она сбилась и посмотрела виновато.

– Ира, говори наконец! – потребовал Остапенко. – Мы тебя слушаем.

– Черные и красные мажоиды отличаются морфологически, но считается установленным, что это один род – примерно как кроманьонцы и неандертальцы, если брать земные аналогии. Они наверняка враждовали в прошлом. И наверняка заключали союзы, то есть умели договариваться, сглаживать смертоносные конфликты. Как мы знаем, обычно они не переходят границу соприкосновения своих территорий. Тем не менее должен быть какой-то общий праздник или ритуальная схватка, когда два племени, черные и красные, испытывают себя и друг друга в рамках определенных традицией правил…

– Вроде как стенка на стенку в деревне? – уточил полковник Каравай.

– Может быть, и так, – согласилась Зайцева. – Когда прилетели мы, последовательность традиции была нарушена. Черные мажоиды избегают каких-либо контактов с нами – видимо, уровень их ксенофобии выше, чем у красных. Но теперь, когда мы покидаем планету, ритуал возродится. И, видимо, возродится очень скоро, если Кхас предупредил об этом. Действо будет продолжаться шесть дней или шесть суток, и на один день Кхас станет кхаших, то есть каким-то значительным участником ритуала. Всего кхаших будет двенадцать, что скорее всего связано с каким-то астрономическим циклом. Но тут, извините, я вхожу в область чистых догадок, поскольку недостаточно хорошо знаю особенности местного солнечно-лунного и звездного календаря.

Полковник Каравай повернулся к астроному Бадовскому:

– Что скажете, Лев Яковлевич? Есть календарные особенности в ближнем будущем, а?

Бадовский пожал плечами:

– Ближайшие пару месяцев ничего особенного. Нет ни затмений, ни противостояний, ни метеорных потоков. Тем более говорится о шести сутках. Такое небесное явление стало бы событием и для нас…

– Есть событие! – вдруг заявила секретарь Мисюк, на протяжении совещания непрерывно строчившая в блокноте. – Шесть дней радионевидимости.

На секунду повисла изумленная пауза, потом ксенолог Штерн громко захохотал, тряся бородой.

– Ну и смешные же вы, товарищи женщины! – говорил он сквозь хохот. – Это ж надо такое придумать!

Однако полковник Каравай остался невозмутим.

– Попрошу без этих вот выпадов по половому признаку, товарищ Штерн! – призвал он. – Вы же советский человек. Лина… э-э-э… Малаховна, – обратился Каравай к Мисюк, – что вы имели в виду?

– У нас по регламенту объявлена неделя радионевидимости, – сообщила Мисюк. – Шесть полных суток, если точнее. С пятого по десятое ноября включительно. В это время Земля будет за Солнцем, и нам придется обходиться без связи с ЦУПом.

– Это же просто совпадение! – почти прокричал Штерн. – Глупо на совпадениях строить теории. Такой подход антинаучен.

– Никто и не строит теории, товарищ Штерн, – мягко урезонил ксенолога Остапенко. – Мы обсуждаем гипотезы, фантастические, так сказать, допущения, не более того. Пока что гипотеза товарища Зайцевой выглядит убедительнее гипотезы, которую защищает товарищ Кудряшов. Между прочим, Ирина льет воду на вашу мельницу. Вы же сами недавно заявили, что понятие шоешос связано с местным календарем, нет?

– Я имел в виду совсем другое, – забрюзжал ксенолог. – Это было метафорическое сравнение, не следует понимать его буквально!

– Товарищи! – Полковник Каравай снова переключил на себя внимание присутствующих. – Я хочу подвести итог нашему совещанию. Мы еще долго можем тут обсуждать и то, и это, а время, замечу, не ждет: график эвакуации достаточно плотный. Что мы выяснили главное? Мажоиды прервали контакты с нами, готовятся к своему празднику или там ритуалу. Значит, все довольны, все при деле. Предлагаю выяснение нюансов, кто есть ху, оставить следующим экспедициям. Надеюсь, нет возражений?

Возражений, разумеется, не было. Только ксенолог Штерн, зло поглядывая на коллегу, попросил записать в протокол свое особое мнение по поводу интерпретации слов Кхаса. Зайцева делала вид, будто происходящее ее совершенно не касается. Остапенко чувствовал благодарность к ней за огромное облегчение: гипотеза, предложенная Ириной, многое объясняла и, самое важное, давала некую уверенность, что, хотя проект поднятия красных мажоидов до более или менее цивилизационного уровня в целом провалился, никто от этого сильно не пострадает. К сожалению, Зайцева ошиблась.

4

Тревожная сирена завыла, когда ее ждали меньше всего. Выматывающий тягучий звук покатился по коридорам базы, поднимая землян на ноги. В тот момент Остапенко согласовывал с Караваем список вывозимых материалов и образцов, ранжированных по сложности транспортировки. Командир экспедиции и научный руководитель посмотрели друг на друга.

– Твою ж мать! – выругался полковник.

– Может быть, пыльная буря? – предположил Остапенко, хотя и сразу догадался, внутренне холодея, что буря здесь ни при чем.

– До начала сезона еще месяц как минимум, – напомнил Каравай, подразумевая, естественно, земной месяц.

– Иногда бывают климатические флуктуации, – сказал Остапенко.

Им обоим приходилось говорить громче, чем обычно, чтобы перекричать сирену.

– Сам-то веришь, а? – поинтересовался Каравай.

Остапенко помотал головой. Полковник встал со стула, повернулся к приоткрытому сейфу, полминуты покопался в нем, после чего вытащил револьвер в ременной кобуре и подпоясался, словно ковбой из вестерна.

– Пошли, – сказал Каравай.

В радиальном коридоре они встретили начбеза Кудряшова. Тот был при карабине и кожаном бандольере, переброшенном через плечо.

– Как-то неспокойно, – сказал Кудряшов, кивком приветствуя товарищей.

– Кто запустил сирену? – спросил Каравай.

– Ее можно запустить из двух мест, – Кудряшов говорил так, словно командир и научрук этого не знали, – с центрального поста и из наблюдательного пункта на метеостанции. Грешу на Григоряна. Но сначала нужно осмотреться и прикинуть что к чему.

– Согласен, – подытожил Каравай.

Все трое направились к шлюзовой камере. В кольцевом коридоре им попался Стеблов, одетый в спецкостюм, с баллонами за спиной, в руках он держал респиратор. Археолог был бледен, руки тряслись.

– Там… – сказал он, указывая в сторону шлюза, – там… дети!

Каравай ухватил его за ткань на груди:

– Какие дети, млин? Ты в своем уме, а?

– Кхе-се-ле-ти, – с трудом выговорил Стеблов, ему почему-то не давалось это слово. – Дети мажоидов. Они просят помощи!

Остапенко почувствовал сильную тошноту, голова закружилась. Он сам не ожидал такой слабости от себя, но среагировал быстро: расставил ноги и чуть наклонился корпусом вперед. К счастью, почти сразу отпустило, и на смену отчаянию пришла волна деятельной энергии.

– Надо наружу! – заявил Остапенко и побежал к шлюзу.

Он не стал надевать спецкостюм, будучи уверенным, что помощь нужна сейчас, немедленно, поэтому нацепил первый же попавшийся в стойке респиратор с мембранной коробкой, подхватил баллон, забросил его за спину, а ремнями подвески и дыхательным шлангом занимался уже в камере, дожидаясь, когда снизится давление, что позволит открыть внешний люк.

Поспешность Остапенко в желании помочь кхеселети сыграла свою роль: он оказался снаружи первым. И сразу остановился. Были уже сумерки, тени заметно вытянулись, а ржавый грунт под ногами приобрел темно-коричневый оттенок. Небо, наоборот, совсем обесцветилось, поэтому стало больше походить на земное, каким оно бывает в непогожий вечер. Остапенко обожгло морозом, но сейчас он даже думать не мог о холоде, потому что перед шлюзом и впрямь скопились кхеселети. Их было пятеро. В возрасте двух-трех земных лет они уже почти во всем походили на половозрелого мажоида, хоть и меньших размеров – с немецкую овчарку. Главное отличие – карапакс формируется обычно годам к восьми, поэтому сейчас он выглядел не как здоровенный панцирь, под который мажоид может целиком спрятаться, а как розоватая костяная пластинка на мягкой безволосой спине.

Детеныши мажоидов тянули к Остапенко свои шестипалые ручки и повторяли на разные лады, сухо покашливая и шепелявя: «Пшомощь, пшомощь, пшомощь», а тот вдруг понял, что не узнает ни одного из них. Обучение кхеселети продолжалось весь последний год; в нем, кроме Остапенко, принимали участие ксенологи: Зайцева с большей охотой, Штерн – с меньшей. И научруку с какого-то момента стало казаться, что он различает подопечных: вон у того, например, пластинка на спине более темная по цвету, чем у остальных, почти черная, а у того кожа более гладкая, без бугров и бородавок, тот повыше, а этот совсем маленький. Он даже имена им давал: Черныш, Модник, Бугай, Мелкий и тому подобные. Но теперь все они казались на одно «лицо», словно какие-нибудь садовые улитки. И все-таки они – дети!

Остапенко собрался, вдохнул поглубже и воззвал:

– Тихо! Тихо! Тихо! Спо-кой-но! Все мол-чат, я го-во-рю.

Он всегда так поступал во время уроков с кхеселети, если терял контроль над ними. Подействовало и сейчас: общий хор затих, голосовые мешки опали.

– Что слу-чи-лось? – спросил Остапенко, тщательно по слогам выговаривая каждое слово. – Кто вас при-слал? За-чем вам нуж-на по-мощь?

Сзади с хлопком открылся люк, и рядом встали Каравай и Кудряшов: оба держали оружие на изготовку и настороженно озирались вокруг.

– Хаш шоешос шекхас кхос, – сказал один из кхеселети, находившийся ближе остальных к Остапенко. – Щетха кхаших кнельжша.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Каравай.

– Только отдельные слова, – признался Остапенко. – Они же дети, постоянно смешивают языки. Хотя кнельжша – это нельзя, вполне по-русски. По-че-му кхаших нель-зя? – обратился он к ближайшему кхеселети.

– Накхш кнельжша кхаших, – отозвался тот. – Пшомощь, Шсаргей, пшомощь…

Зачем кхеселети просили помощи, стало ясно практически сразу, но исправить ситуацию земляне не успели.

– Всем внимание! – загремел Каравай. – Чужие справа!

Из-за купола оранжереи выбежали три черных мажоида. Они приостановились, словно бы примеряясь, а затем устремились по прямой на людей, быстро перебирая четырьмя ходовыми лапами.

– Полковник, команду! – воззвал Кудряшов, прикладывая карабин к плечу.

– Не стрелять! – крикнул Остапенко. – Черные никогда не нападают…

За лихорадочные полминуты мажоиды преодолели расстояние, отделяющее оранжерею от центрального купола базы. Остапенко никогда еще не видел их так близко: черные действительно избегали любых контактов, удаляясь или прячась при одном только появлении землян. И они действительно очень сильно отличались от своих красных собратьев, больше напоминая не крабов, а скорпионов. Сходство с последними усиливал устрашающий членистый хвост – постабдомен, заканчивающийся грушевидным тельсоном, внутри которого, как полагал ксенолог Штерн, скрывалась смертоносная игла. У красных мажоидов тоже был подобный хвост, но неразвитый, рудиментарный, без ядовитой железы.

– Шоешос… – успел произнести ближайший кхеселети.

И тут же в его мягкое, пока еще не прикрытое карапаксом тело вонзилось острое жало подбежавшего мажоида. На песок полилась кровь – такая же красная, как у людей. Ужаленный детеныш завалился на бок, подергался и затих, глазки-бусинки закрылись. Убивший его черный тут же развернулся и снова взмахнул хвостом, поразив следующего кхеселети. Нервы у землян не выдержали, и Кудряшов начал стрелять без команды. Каравай после небольшой паузы присоединился к нему. Однако черные двигались так быстро и непредсказуемо, что пули уходили в грунт, а две или три даже попали в детенышей.

Еще через минуту все было кончено. Пришедшие к базе кхеселети были мертвы, а два черных мажоида огромными прыжками убегали прочь. Третий, которого все-таки выцелил и подстрелил Кудряшов, вертелся волчком на одном месте, разбрызгивая кровь и громко по-змеиному шипя; членистый хвост то взлетал, то опадал, оставляя на грунте странный узорчатый след. Полковник Каравай, ни слова не говоря, перезарядил револьвер, сделал шаг вперед и тщательно, в два выстрела, добил раненого мажоида.

– Твою ж мать, а? – сказал он с чувством.

Остапенко не услышал ругательство. Он вообще ничего не замечал вокруг. Он упал на колени и пополз к затихшим кхеселети, словно надеялся, что оглушающее горе способно прорвать ткань настоящего и вернуть к жизни тех, кто теперь навсегда остался в прошлом.

5

В оазис-поселение красных мажоидов, обозначенное на карте как объект «СВ2» и нареченное начитанными участниками первой экспедиции Соацерой, поехали втроем: Каравай, Кудряшов и Остапенко. Конечно, взяли с собой револьвер и карабин, хотя Остапенко полагал, что оружие вряд ли понадобится.

Он оказался прав. Курганные дома мажоидов выглядели покинутыми: очевидно, население перебралось в штольни, пробитые некогда для обслуживания канала. По опустевшей широкой центральной улице, которую остряки из второй экспедиции называли проспектом Ленина, ковылял слоном типичный старейшина. Когда краулер сблизился с ним, полковник велел сидевшему за рулем Кудряшову остановиться и вылез наружу, поманив за собой Остапенко. Старейшина немедленно спрятался под карапакс. Каравай бесцеремонно постучал рукоятью револьвера по костяной оболочке и позвал:

– Господин мажоид! Нам надо поговорить.

Старейшина оставался в своем убежище.

– Не хочет телепатировать, а? – Каравай оглянулся на Остапенко. – Сможешь его вызвать на разговор?

– Не думаю, что в этом есть смысл, – признался научрук. – Старейшины, конечно, изучали русский язык, но до сих пор владеют им из рук вон.

– Ты попробуй, – настаивал Каравай.

Остапенко откашлялся и начал с местного приветствия:

– Хшо хашикхо, ста-рей-ши-на. На-до го-во-рить.

Вопреки ожиданиям мажоид выглянул из-под карапакса, надул голосовые мешки и произнес:

– Хшо хашикхо, Шсаргей. Укходить, Шсаргей.

– Мы хо-тим знать, ста-рей-ши-на, – сказал Остапенко, – за-чем к нам при-шли кхеселети. По-че-му шоешос у-мерт-ви-ли кхеселети?

– Кхземляне кхеселети шакх, умеркхтвили тхакс, – ответил старейшина и повторил свое требование: – Укходить, Шсаргей.

– Ничего не понимаю, – сказал Каравай.

– Он тоже смешивает языки, – пояснил Остапенко. – Похоже, он говорит, что те кхеселети, которые пришли к нам, не могут считаться их детьми. Шакх – это ничье, ненужное, пустое, мусор. Что такое тхакс, я не знаю.

– Мусор, значит? – зловеще сказал Каравай и взвел курок револьвера.

Внутренне Остапенко жаждал, чтобы полковник выстрелил: казалось, что боль потери можно унять только суровым мщением. Однако умом понимал, что это лишь ухудшит ситуацию. Какая память останется здесь о землянах, если они возьмутся судить местных по своим законам? Чтобы встряхнуть это болото, нужно совсем другое. Но вот что?

– Прекрати! – осадил Остапенко полковника. – Он тут ни при чем. Напоминаю, что мажоиды яйцекладущие и по-другому относятся к детям, чем мы. Они либо признают новорожденных своими, либо не признают.

– В том-то и дело, млин, что они их признавали своими, – сказал Каравай, – пока мы будущее этим дармоедам строили, а теперь, значит, нет, не признаем, а? Ненужное, пустое, мусор? Свиньи они яйцекладущие!

Остапенко не стал комментировать. Было видно, что полковник на самом деле уже выкипел, а бесится по инерции.

– Ладно, – сказал Каравай, пряча револьвер в кобуру. – Поехали к штольням. Может, там скажут больше…

Вход в технические штольни находился в северной части Соацеры, у откоса канала. Остапенко сравнительно редко бывал там, поскольку красные мажоиды все-таки предпочитали жить в самом поселении, а уходили под землю только на сезон пыльных бурь. Зато для археолога Стеблова в мрачных темных коридорах было раздолье, и после каждого посещения он привозил гору артефактов: ржавые обломки древних механизмов, металлические пластины с клинописью, странного вида посуду. Все это следовало описать, датировать, увязать с современной культурой мажоидов, однако у Стеблова, как и у остальных членов экспедиции, никогда не хватало времени на систематическую работу: он собирался заняться ею на Земле.

У темной дыры входа в штольни, огороженной невысокой стеной каменной кладки, земляне увидели Кхаса, который сидел в окружении трех десятков кхеселети. Остапенко сразу повеселел. Он уже успел мысленно похоронить всех своих учеников, решив, что до базы сумели добраться только самые «удачливые», а остальных шоешос перехватили на подходах. Да, никаких сомнений, это были именно его ученики: научрук легко опознал Бугая и Модника, остальные тоже выглядели знакомыми, словно он расстался с ними вчера.

– Таки живы! – воскликнул Каравай, тоже обрадованный увиденным. – Что ж, это меняет дело.

– Ничего на самом деле не меняет, – сказал Кудряшов. – Как вы думаете, сидели бы они снаружи, когда остальные внутри?..

– Надоели загадки, – согласился Каравай. – Я, товарищи, если честно, полагал, что мы научились понимать мажоидов. Они, конечно, дикари, но все-таки потомки великой цивилизации. Вроде наших египтян, а? И мне, черт возьми, нравилось, что они слушают нас, хотят жить по-новому, двигать прогресс…

Кудряшов остановил краулер.

– Подозреваю, – сказал он, – что все это время они нас обманывали. Ради вкусных плюшек. Как я и говорил на совещании, в конечном итоге они подчинятся не тому, кто за светлое будущее, а тому, кто сильнее. Шоешос оказались сильнее нас, потому что они ближе, их больше, они не рефлексируют на тему, как бы кому не навредить. Их вообще не волнует будущее, они живут настоящим. Поэтому их цели и мотивация близки красным, а вот наши, очевидно, не всегда.

– Ты не учитываешь один нюанс, – сказал Остапенко.

– Какой же? – спросил Кудряшов, он начал собираться на выход, влезая в доху.

– Появление Кхаса, – ответил Остапенко.

Земляне выбрались из краулера и направились к «дружественному» мажоиду, как назвала его Ирина на совещании. Кхеселети загалдели, с детской радостной непосредственностью приветствуя пришельцев, но Кхас остался невозмутим.

– Хшо хашикхо! – поприветствовал Остапенко мажоида. – Мы пришли сюда, Кхас, чтобы получить ответы на вопросы. И не уйдем, пока не получим. Первый вопрос: почему шоешос умертвили кхеселети? Второй вопрос: почему ты называешь себя кхаших? Третий вопрос: зачем нужны кхаших, в чем работа кхаших?

Кхас надул голосовые мешки и отозвался:

– Шдравсштвуй, Шсаргей. Кхеселети нарукшили шсапрет. Шоешос долшсны прекхрвать нарукшение. Ш-шесть шсолншц блишско. Укходите, пошалуйкхста.

– Я повторю, Кхас, – сказал Остапенко. – Мы не уйдем, пока не получим ответы. Что такое шесть солнц? Почему ты называешь себя кхаших? Чем занимаются кхаших? Как связаны шоешос с кхаших?

Кхас покачал длинной шеей из стороны в сторону, словно жираф, высматривающий молодую листву на деревьях. Остапенко ждал, что мажоид вновь попробует уклониться от ответа или даже спрячется под карапакс, но, вероятно, тот, со своей стороны, решил, что проще будет все объяснить землянам на пальцах, даже если придется нарушить какие-то неизвестные им табу.

– Ш-шесть шсолншц, кокхда Кхсемля и Шсолншце одно, – сказал Кхас. – Кхсемля штановиткся шсвет и окхонь. Вы, кхсемляне, шсвет и окхонь. Шоешос шдали вашс мнокхо дхней, мнокхо кходов. Шоешос выбхирали лукших, самых перкхвых шсреди шивых, выбхирали кхаших для шсгорания кхради Кхсемли. Шоешос шдали, кхсемляне прикхшли, и ш-шесть шсолншц больш-ше кхне кхнушно. Кхсемляне укходят, ш-шесть шсолншц шсгорают шснова. Кхас выбхран кхаших для шсгорания. Кхас кхаших. Лукшие перкхвые кхеселети тоше кхаших, тоше шсгорают. Мы шсвет и окхонь. Укходите, пошалуйкста.

Черные глазки-бусинки Кхаса ничего не выражали, но Остапенко показалось на мгновение, что он увидел в них смертную тоску.

– Ничего не понимаю, – признался Каравай, оглядываясь на спутников. – А вы?

– Я, кажется, теперь знаю, кто такие кхаших, – сказал Остапенко мрачно. – Но лучше бы мне этого не знать…