Текст книги "От Голливуда до Белого дома"

С таким стилем работы беды было не миновать, и она пришла накануне съемок большой сцены бала. «Ну, где костюмы?» – спросил режиссер.

«Какие костюмы?»

«Сорок платьев для сцены бала».

«Но мне никто ничего не говорил».

«Говорили, говорили, ты сам это знаешь!» – закричал Лаурино.

«Меня ваши оправдания не интересуют, – сказал режиссер. – Завтра съемка».

Мы с Лаурино взяли студийную машину и объехали практически все магазины тканей, скупая бархат и атлас рулонами, сотнями ярдов. Кроме того, мы запаслись огромным количеством булавок. В костюмерной мы нашли старую опытную портниху и работали всю ночь, драпируя ткани. Портниха выполняла мои указания, а Лаурино стоял на коленях с булавками во рту. Все платья мы сделали одного фасона, задрапировав их, как сари, а держались они на булавках. (Хорошо, что в сцене бала никто не танцевал и ни у кого не было при себе магнита.)

«Ну вот, я же знал, что все у вас получится», – сказал режиссер.

Лаурино навсегда запомнил этот случай. Годы спустя я встречал его в Европе, и он неизменно спрашивал меня: «А помнишь сцену бала?»

Между тем начали разворачиваться события, которые в конечном счете привели к моему отъезду в Америку. Италия становилась малоприятным местом для джентльменов и дизайнеров. Мы вели войну в Африке, Муссолини все больше страдал от мании величия, и в стране началась кампания по искоренению любого иностранного влияния в культуре. Например, американскую музыку называли «африканской» и «вырожденческой». Ночная жизнь не поощрялась, потому что итальянский патриот должен проводить ночи дома и делать детей. Даже смокинг приобрел статус одежды антифашистской и антиримской (возрождение былой славы Рима было маниакальной мечтой фашистов), так что носить его считалось непатриотичным.

Однажды ночью я вышел на виа Венето из отеля «Амбассадор», где играл один из лучших джазовых оркестров в городе. Со мной был друг, Франческо Битосси, который служил в колониальных войсках, и на нас обоих были смокинги. Мы шли по улице, спокойно разговаривали, никому не мешали, как вдруг нас остановили полицейские и попросили предъявить документы. У меня их не было, потому что носить документы с собой мне просто не приходило в голову.

Я сказал полицейским, что меня зовут Олег Кассини-Лоевский, моя семья живет во Флоренции, и дал им свой римский адрес. Видимо, фамилия «Лоевский» прозвучала для них подозрительно, а может быть, подозрительным выглядел смокинг. В тот уик-энд в Риме находился премьер-министр Франции Пьер Лаваль, и полиция не хотела рисковать. «Вам придется пройти с нами», – велели они мне.

У Битосси было с собой воинское удостоверение, но вместо того, чтобы стать на мою защиту, он сказал, что позвонит мне наутро. Я просил его на всякий случай пойти со мной. Но нет, он развернулся и пошел домой, а я отправился в полицейский участок, где у меня отобрали шнурки, ремень и галстук на случай возможного самоубийства и бросили в настоящий каземат. Это была ужасающе грязная комната с высоким потолком, деревянной скамейкой, деревянным унитазом и измазанными экскрементами стенами. Холод и зловоние сводили с ума. Я стоял посредине комнаты и дрожал – ночь была холодная, а на мне был только смокинг. Я орал на своих тюремщиков, оскорблял их, называл имена людей, которым они могли бы позвонить, известных людей, чьи имена они не могли не знать. Я угрожал им и предупреждал, что они об этом пожалеют. Но они меня не слушали и лишь смеялись в ответ.

Три дня я без сна простоял на ногах в этой жуткой камере, просто не мог лечь на омерзительно-грязную скамейку или прислониться к загаженным стенам. Меня словно парализовало от отвращения, ужаса, недоумения. Это действительно происходит со мной? Я вспоминал о карфагенянах, которые не давали своим пленникам спать, пока те не умрут. Позвонить мне не разрешали, а Битосси и не подумал навести обо мне справки.

Арестовали меня в пятницу, и только в понедельник утром я предстал перед тюремным чиновником, который извинился передо мной. «Мы знаем, что у вас хорошая репутация, – сказал он. – Ваш арест был ошибкой. Визит Лаваля заставил нас принимать усиленные меры предосторожности, но вам все равно не следует ходить без документов».

Я был в негодовании, но так измучен, что у меня не осталось сил его проявить. «Если вы так будете относиться к людям, которые многие годы живут здесь, то в этой стране больше невозможно жить», – вот и все, что я смог ему сказать.

Достоинство свое я сохранил, а вот смокинг – нет. Он так пропитался тюремными миазмами, что его пришлось выбросить. Расстаться мне пришлось и со своими иллюзиями относительно Муссолини и его правления в Италии. Я понял, что все это добром не кончится, и всерьез задумался об осуществлении своей давней мечты – переезде в Америку.

Не знаю, как я мог продолжать иметь дело с проклятым Битосси, но факт остается фактом: вскоре после того случая мы с ним ехали одним поездом во Флоренцию. Там должно было произойти очень важное для меня событие. Я создавал туалеты для римлянок и одновременно отсылал эскизы маме во Флоренцию. Ее собственный бизнес дышал на ладан, но у нее все еще работали прекрасные мастера, которые отшивали мои платья, а мама лично руководила процессом. Мы с ней создали хорошую коллекцию. И теперь я вез ее во Флоренцию, чтобы провести показ и заявить о себе как о дизайнере. Это дефиле было последней надеждой мамы остаться в деле.

Битосси и я вместе доехали на такси до вокзала, где я отправился за билетами, а он должен был проследить за погрузкой нашего багажа.

Мы уже час как выехали из Рима, как вдруг меня словно ударило током: надо проверить, на месте ли большой кофр с коллекцией. И конечно, в поезде его не оказалось. Битосси, бормотавший в свое оправдание что-то маловразумительное, не сумел за всем доглядеть. Мне хотелось его убить. Мне хотелось убить себя. Почему я поручил ему погрузку коллекции, которой посвятил год своей жизни? Почему не отправил за билетами его и сам все не проконтролировал? Эти мысли проносились у меня в голове, а вдогонку им еще одна – как вернее всего совершить самоубийство.

На следующей остановке я послал телеграмму в Рим. Позже мы узнали, что бесхозный кофр целый час простоял на улице, пока его не заприметил какой-то мальчишка. Он прошел мимо него несколько раз, потом позвал на помощь друга, и они вместе уволокли его.

Мама встречала нас на вокзале и просто светилась от радости. Все было готово к показу, гости приглашены… И когда я рассказал ей о случившемся, то понял по ее глазам, каким страшным ударом стала для нее эта новость, как она надеялась на успех. И действительно, во Флоренции для нас теперь все было кончено. Через несколько месяцев мама закрыла свое ателье, продала большую часть обстановки и переехала с отцом ко мне в Рим.

Да, неудачи случались, но надежда еще теплилась. У меня был свой бизнес в Риме, был социальный статус… и планы на будущее. Один из самых перспективных планов был связан с девушкой по имени Хелена Пароди Дельфино. Не красавица, но вполне привлекательная, с волевыми чертами лица, стройной фигурой и миллионами долларов, которые, разумеется, ее привлекательность умножали. Ее семья занималась судостроением и производством стали и благодаря своему могуществу была принята в обществе. Но происхождения они были не аристократического, и вот тут-то возникали хорошие перспективы. У каждого из нас было что предложить другому: у меня титул, у нее деньги, которые могли восстановить его блеск. В европейском обществе в ту эпоху подобные браки были распространены и считались взаимовыгодными. Такой союз казался логичным и привлекательным, и мои друзья всячески меня к нему склоняли, но я все еще медлил. Как покажет моя дальнейшая жизнь, обычной сделки мне было мало, мне нужна была любовь.

Мы с Хеленой познакомились на балу в одном из посольств, и через некоторое время нас стали считать парой. Она была замечательной девушкой и хорошим игроком – умела делать правильные ставки. Отношения наши развивались ровно и в нужном направлении, пока я по глупости не ввязался в скандальную историю, которая сделала меня изгоем в глазах итальянского высшего света.

Вот как это было: в Рим на бал дебютанток из Англии приехала очаровательная семнадцатилетняя девушка Доннина Тёплиц. Она была дочерью английского киномагната – совладельца компании «Тёплиц/Корда фильмз»[44]44
  Компания, основанная режиссером Александром Кордой в 1932 году, называлась London Films. Людовико Тёплиц был одним из инвесторов.


[Закрыть] – и ее красота разила наповал. Это была шатенка с огромными карими глазами, восхитительной фигурой и веселым нравом. Все сходили по ней с ума, в ее честь в городе устраивались вечеринки. На одной из них я сумел привлечь ее интерес, предложив вместе сходить к лучшей в Риме гадалке. Не то чтобы я верил в такие вещи, но колдунья была в большой моде, и свидание я предлагал нетривиальное, дающее возможность флиртовать с девушкой и дальше.

Гадалка жила в ничем не примечательной квартире в Трастевере[45]45
  Район Рима на западном берегу Тибра.


[Закрыть]. Ее известность была столь велика, что ей не было нужды использовать хрустальный шар и другие магические штучки-дрючки. Она предсказывала будущее, читая судьбу по ладони, раскидывая карты и составляя гороскоп. Я накрепко запомнил все, что услышал от нее в тот день: я не женюсь на девушке, с которой пришел, но из-за нее мне придется отправиться в дальнее путешествие через океан. Женат я буду дважды, оба раза на женщинах более знаменитых, чем я. Мне предстоит много лет упорной борьбы, но в результате я смогу достичь большого успеха и затмить славой своих жен.

Тогда я не придал этому значения и лишь через много лет осознал, что события в моей жизни разворачиваются именно так, как предсказала гадалка. Но в то время я был уверен, что женюсь на Доннине.

Через несколько дней мы большой компанией под присмотром грозной маркизы Гуглиельмо, у которой остановилась Доннина, отправились на уик-энд в Роккарасо, лыжный курорт поблизости от Рима. Хелена не смогла поехать, потому что помогала с организацией большого бала, который ее родители устраивали в своем палаццо. Это развязало мне руки, и мои ухаживания за Донниной продвигались весьма успешно. Каждый вечер, когда все ложились спать, она приходила в мою комнату, а уходила только рано утром. Ее визиты не носили невинного характера, но к их логическому завершению мы не пришли. К сожалению, они не остались незамеченными. Один из членов нашей компании, язвительный толстяк и известный сплетник Пьеро Бурбон Дель Монте, постарался, чтобы эта пикантная новость со скоростью света распространилась по Риму сразу после нашего возвращения. Через несколько часов меня призвала Хелена: ей нужно было срочно поговорить со мной. И я незамедлительно к ней отправился.

Хелена обвинила меня в том, что мы с Донниной вели себя непристойно, и сказала: «Ноги ее не будет в моем доме. Я сейчас ей позвоню и скажу, чтобы на бал она не приходила».

Я пытался защитить Доннину, говорил, что она ни в чем не виновата, винить следовало только меня и что если ее не пригласят на бал, я тоже не смогу прийти.

На бал семейства Пароди я в результате не пошел. Не было там и Доннины, что породило еще больше слухов. Я скомпрометировал девушку из общества – об этом говорил весь город. Сегодня нам трудно представить, насколько серьезным выглядел мой проступок в глазах итальянской аристократии в 1936 году. Честно говоря, я и тогда не понимал, что совершил что-то непростительное, но, видимо, именно это я и сделал. Все это было очень огорчительно и несправедливо, особенно по отношению к Доннине. Я решил поговорить с маркизой Гуглиельмо, присматривавшей за Донниной, и узнать, можно ли что-то сделать, чтобы исправить ситуацию.

Она согласилась принять меня. Я тщательно подготовился к визиту: надел свой лучший темно-серый фланелевый костюм, кремового цвета шелковую рубашку, черный галстук, черные туфли. Встреча происходила в ее гостиной, просторной гулкой комнате, обставленной мебелью семнадцатого века. Вид у маркизы был суровый: бледное лицо, черные волосы, сверкающие черные глаза. Она была одета в черное бархатное платье с белым кружевным воротником и сидела на огромном красном диване. Маркиза предложила мне стул напротив, где я молча замер, хотя внутри все кипело от негодования. «Вы погубили девушку», – сказала она.

«Маркиза, ничего недозволенного не было».

«Это настоящий скандал. Сегодня приезжает ее отец, и я порекомендую ему, чтобы он увез Доннину в Англию».

«Маркиза, – сказал я, – эта история непомерно раздута. Что я могу сделать, чтобы исправить ситуацию? Я могу извиниться, но вряд ли этого будет достаточно. Я могу предложить девушке выйти за меня замуж, но вы же будете против. Что мне делать? Исчезнуть? Покончить жизнь самоубийством? Ничего страшного не произошло. Мы не совершили никакого греха, все это только пустые слухи».

Взвесив предложенные варианты, маркиза остановилась на моем исчезновении: «И постарайтесь никому больше не попадаться на глаза».

Я все еще не осознавал серьезности своего положения, но вскоре начал замечать, что действительно как будто исчезаю с лица земли. Я встретился с отцом Доннины и попросил у него руки дочери, но он велел мне «катиться ко всем чертям». Меня попросили не приходить на прием во французское посольство. Сиприенна Шарль Ру, дочь посла, отменила свое приглашение.

Но худшее было впереди. Мой добрый приятель, граф Кикки Леонарди, навестил меня и посоветовал уехать из города. Вот это уже было очень серьезно, потому что Леонарди представлял элиту римского общества, куда входили такие кланы, как Орсини, Боргезе, Массимо, Барберини. Молодые отпрыски этих аристократических семей, как я уже говорил, были моими друзьями, и без их поддержки в Риме мне не на что было рассчитывать.

Мне, с моей приверженностью к театральным жестам, такой выход из ситуации отчасти даже нравился. Хорошие связи в высшем свете были моим единственным козырем в Италии. Без них у меня не было ни карьеры, ни перспектив, ни будущего. Бросить все, уехать в Америку, разбогатеть и через многие годы триумфально вернуться в Рим, как граф Монте-Кристо, – этот сценарий представлялся мне весьма романтичным. Я уже задумывался об отъезде год назад, когда меня арестовали по ошибке, но, играя в покер с друзьями, спустил все отложенные на переезд в Новый Свет деньги. Тогда эту идею пришлось временно оставить. Но история с Донниной побудила меня к решительным действиям.

Между прочим, нам с Донниной, ныне графиней Чиконья, удалось на протяжении десятилетий поддерживать хорошие отношения. «После того скандала, – рассказывала она мне, – я четыре недели провела взаперти в своей комнате, мне даже еду туда приносили». Теперь, благодаря своему остроумию, красоте и элегантности, она является одной из самых востребованных и популярных дам в высшем обществе. Мы с ней дружим и по сей день.

Были и другие причины, укреплявшие меня в принятом решении. Мой брат только что возвратился из США, где провел год в университете штата Джорджия. Там он по контракту преподавал французский и итальянский, а также тренировал теннисную команду. Они с Эмилио Пуччи прибыли в Италию на одном корабле, одетые, как близнецы, в одинаковые пальто из верблюжьей шерсти, шляпы с круглой плоской тульей и загнутыми вверх полями, белые туфли и серые фланелевые костюмы. Их вид показался мне верхом элегантности. Они привезли с собой самые последние пластинки. Помню, как я снова и снова слушал «Луну над Майами»[46]46
  Песня Moon over Miami была написана в 1935 году. Авторы Джо Бурк и Эдгар Лесли. Звучала в одноименном фильме 1941 года.


[Закрыть]. Игорь привез мне в подарок белые ботинки и модную шляпу – популярную в университете одежду. Эти подарки подтвердили мое представление о Новом Свете, сложившееся еще когда я ухаживал во Флоренции за американскими студентками: Америка – это один большой кампус (ну, может быть, с отдельными индейцами на Диком Западе). Прямо у трапа судна вас встречают красивые блондинки в верблюжьих пальто, приглашают пойти потанцевать и поиграть в теннис, а работу найти проще простого. Мое распаленное воображение рисовало мне радужные картины, и Игорь ничего не делал, чтобы меня расхолодить. Более того, он собирался присоединиться ко мне в Нью-Йорке, когда закончится его контракт в университете.

Я сделал все необходимые к отъезду приготовления. Прошлым летом на теннисном турнире в Венеции я познакомился с американским бизнесменом Виктором Риддером. Он владел несколькими немецкоязычными газетами в Нью-Йорке (позже его компания сольется с другой и будет известна под именем «Найт/Риддер»). Он предложил мне обратиться к нему, если я приеду в Америку и мне понадобится помощь. Разумеется, он считал меня богатым молодым итальянцем и имел в виду помощь с нужными знакомствами, а не финансовую… так что, когда я попросил его выступить моим гарантом при заполнении иммиграционных документов, он согласился. Поскольку я родился в Париже, я мог сразу же въехать в США по французской квоте. Я купил билет первого класса на итальянский корабль «Сатурния», который отплывал в Америку в начале декабря 1936 года.

Маму очень беспокоил мой отъезд. Она вела активную переписку со своими давнишними подругами в Вашингтоне, и одна из них, миссис Хардли, написала ей: «Ни в коем случае не посылай своего сына в эту страну. Американские мужчины жесткие и амбициозные, ему против них не выстоять. У него нет ни малейшего шанса».

Беспокоилась мама и по другому поводу. Итальянское правительство приняло закон об ограничении валютных операций, и теперь из страны разрешалось вывезти только 100 долларов. Итак, отправляясь в землю обетованную, я имел при себе эти деньги, рекомендательные письма мамы ее старым друзьям плюс теннисную ракетку, смокинг и надежды на светлое будущее. Кажется невероятным, но я и не подозревал о том, что в Америке в самом разгаре была экономическая депрессия. Но, с другой стороны, свою информацию я черпал из фильмов, а не из газет.

Мама проводила меня до Неаполя. Она была печальна, плакала, но старалась ободрить меня. Все будет хорошо, повторяла она. Лично я нисколько в этом не сомневался. К завоеванию Америки я основательно подготовился: на мне был серый фланелевый костюм, синяя рубашка, белый галстук, белые туфли, верблюжье пальто и модная коричневая шляпа. Это же американская униформа, не так ли? С такой экипировкой я непременно добьюсь молниеносного успеха, как все, кто уехал в Америку.

Помню, как мама с пристани исступленно махала рукой вслед отчаливающей «Сатурнии» и кричала мне: «Помни, что ты Кассини! Всегда помни: Лоевский-Кассини!»

Глава 3
В бетонных джунглях Нью-Йорка

Нью-Йорк, 1930-е годы

Я прибыл в Нью-Йорк в середине декабря 1936 года. Плавание было трудным, все время штормило. «Сатурния» причалила поздно вечером, с большим опозданием. Город, по крайней мере с первого взгляда, был начисто лишен изящества и очарования Рима. Он буквально подавлял, я и не представлял, что дома могут быть такими высокими. Я также не представлял, что он будет завален снегом, которого в том году выпало очень много. В мою душу впервые закралось сомнение: может быть, Нью-Йорк вообще не соответствовал моим ожиданиям? Я вглядывался в очертания города, пока мы швартовались. Это были бетонные джунгли с тысячами и тысячами огней в окнах небоскребов. Их вид рождал у меня чувство одиночества и потерянности. Неужели мне суждено стать маленьким человечком, работающим в одном из огромных зданий? Как я смогу произвести впечатление на этот величественный и холодный город? И тут мне стало очень страшно.

Несмотря на штормы, путешествие доставило мне удовольствие. Я не страдал морской болезнью, выиграл турнир по пинг-понгу и без излишнего рвения ухаживал за молодой американкой, чья мать всячески старалась сокрушить мои мечты. В стране депрессия, повторяла она. Выпускники колледжей работают курьерами в «Вестерн Юнион», если вообще работают. «С чего вы взяли, что вас ждет успех?»

«Ну конечно же, он меня ждет», – отвечал я. У меня всегда все складывалось удачно, я вращался в лучших кругах общества Флоренции и Рима, невзирая на то, были у моей семьи деньги или нет. Я полагал, что и в Америке все будет именно так, что светские люди тут же узнают во мне своего: «А вот и Олег! Как вовремя он приехал. Нам его так не хватало! Может быть, сыграем в теннис?»

Я тратил на корабле деньги так, как будто в Нью-Йорке ими были устланы улицы, платил за всех в баре. Когда я сошел на берег, из 100 долларов у меня оставалось только 25.

Масштабы города впервые заставили меня призадуматься. Очевидно, что мой приезд не стал важным событием в жизни Нью-Йорка. Но времени на сомнения не оставалось. Я пребывал в состоянии радостного возбуждения от наконец увиденной статуи Свободы и силуэта города, и мне еще предстояло пройти таможню и иммиграционные процедуры. Завершились они очень поздно, и любезный врач итало-американского происхождения предложил подвезти меня до отеля.

Я остановился в «Плазе».

Мама говорила, что это единственное место, где следует жить в Нью-Йорке. Ее подруга, миссис Джеймс Блэк, владеет частью отеля и обо мне позаботится. «Плаза» оказалась одним из немногих нью-йоркских зданий, которые меня не разочаровали. (Особенно мне не понравились жилые дома. Я недоумевал: почему богатые люди живут в таких заурядных зданиях. Где величественные палаццо?) Как бы то ни было, я зарегистрировался в «Плазе» и спросил: «Миссис Блэк сейчас в отеле?»

«Нет, – ответил клерк, – миссис Блэк в отеле нет».

На следующий день я договорился о встрече с моим гарантом мистером Риддером и в ожидании ее бродил по городу, удивляясь тому, что все встречные мужчины не были одеты в серые фланелевые костюмы и белые ботинки. Глядя на них, я вспомнил, что брат советовал мне сделать новую стрижку – в Америке тогда мужчины стриглись намного короче, чем в Европе. Я решил пойти в парикмахерскую после встречи с Риддером. В отеле я вновь осведомился о миссис Блэк, и снова ее не оказалось на месте.

Дорога от «Плазы» к Риддеру была целым приключением: я поехал на подземке до Бруклинского моста, неподалеку от которого располагался его офис. Риддер встретил меня с распростертыми объятиями… а, собственно, почему бы нет? Раньше он видел меня в самой элегантной и располагающей обстановке и считал молодым home du monde[47]47
  Home du monde – светский человек (фр.).


[Закрыть]. Мой присутствие в офисе было ему лестно, а мне было лестно его внимание. Ему было приятно, что я обратился к нему за советом, мне было приятно, что он готов был его дать. Риддер пригласил меня на ланч в немецкий ресторан. Он счел мои планы продолжить карьеру дизайнера вполне разумными. «Но сначала вам надо попутешествовать, посмотреть страну, – сказал он. – Поезжайте в Калифорнию и обязательно навестите там моих друзей Ратбоунов». Тут я догадался, что у мистера Риддера было не совсем верное представление о состоянии моих финансов.

Но, подумал я, в конце концов, он же был моим гарантом, спонсором. Может быть, он собирается спонсировать мое путешествие? Ничего подобного он не предложил, но ведь это был наш первый совместный ланч. Мне представлялось, что события будут разворачиваться в неспешном, благовоспитанном европейском стиле. И, откланявшись, я пошел в парикмахерскую.

И вот тут-то моей американской мечте был нанесен первый удар. «Стрижку?» – спросил парикмахер. Да. «Одеколон?» Да. «Массаж?» Да. «Маникюр?» Конечно. Счет: $2,50. Я был потрясен: в Италии я бы заплатил за это в десять раз меньше. Я решил, что парикмахер понял, что я иностранец, и задумал этим воспользоваться. Я выбежал на улицу и вцепился в полицейского с криком «Меня грабят!». Полицейский зашел со мной в парикмахерскую, и ему объяснили ситуацию. «Все верно», – сказал он мне. Я был ошеломлен.

После стрижки в мою душу уже стали закрадываться сомнения, но для начала я решил выяснить, когда миссис Блэк наконец появится в «Плазе». Я уже несколько дней спрашивал про нее, и мне неизменно отвечали, что ее нет в отеле.

И тут оказалось, что она не появится в отеле в ближайшее время, а может быть, и вообще никогда. Она продала свою долю в «Плазе» лет пятнадцать назад.

Вот тогда я запаниковал. Мне предстояло оплатить счет в отеле – в первоклассном отеле. Мне нужно будет найти себе новое пристанище. Я снова позвонил мистеру Риддеру и попросил о встрече. Она рази тельно отличалась от первой.

У меня были серьезные проблемы, и времени на светские беседы не оставалось. Я выложил ему все начистоту: у меня не было денег, я не мог больше жить в «Плазе», мне потребуется новое жилье, и он должен помочь мне срочно найти работу. И никаких путешествий в Калифорнию.

Он переменился в лице и покраснел. Со временем гнев его прошел, и впоследствии он даже приглашал меня к себе домой на выходные – по сути, он был очень добрым человеком. Но в тот момент Риддер был в смятении: что ему делать с этим проблемным итальянцем? Смирившись со своей участью, он сказал мне: «Я дам вам сто долларов, чтобы оплатить счет в отеле, и вексель для другого отеля сроком на две недели. Я познакомлю вас с единственным человеком из вашей профессиональной среды, которого знаю, – вице-президентом компании “Сакс Пятая авеню”[48]48
  Компания «Сакс Пятая авеню» (Saks Fifth Avenue) образована в 1867 году и занимается розничной торговлей. Первый магазин с этим названием был открыт в Нью-Йорке в 1924 году.


[Закрыть]. И это все, что я могу для вас сделать. Работу вам придется искать самому».

Отель, в который он меня направил – «Бродвей Тауэрз», – располагался в убогом здании на Вест-Сайде. (Выданный мне вексель был соглашением о рекламе по бартеру, это означало, что отель две недели бесплатно размещал свою рекламу в газете мистера Риддера, а я в течение этого срока бесплатно в нем жил.) Там я провел несчастнейшие две недели своей жизни, днем и ночью пребывая в паническом состоянии. Мебель была обшарпанная, в номере пахло застоявшимся сигарным дымом и было удушающе жарко, из-за чего я вынужден был все время держать окна открытыми.

Мне было абсолютно нечем заняться и не с кем поговорить. Мама дала мне рекомендательные письма к своим давнишним подругам, например к миссис Пейн Уитни. Я лично доставил письмо по адресу, сопроводив визитной карточкой с загнутым уголком, чтобы дать понять, что я пришел с визитом, но никого не было дома. Все разъехались на рождественские каникулы. Мистер Риддер меня об этом преду преждал: «Не пытайтесь искать работу до окончания праздников. Вас никто не примет».

Целыми днями я бродил по улицам по колено в снегу, который испортил мои черные замшевые туфли и вынудил меня отдать в глажку больше брюк, чем я мог себе это позволить. Я разносил мамины рекомендательные письма, искал работу по объявлениям, ходил в кинотеатры, билеты в которые были очень дешевы, или на бурлеск-шоу, которых никогда раньше не видел. Я питался в аптеках[49]49
  В первой половине ХХ века при американских аптеках существовали закусочные.


[Закрыть], и этот новый жизненный опыт тоже разочаровал меня. Когда я впервые зашел в подобное заведение, парень за прилавком наставил на меня палец и спросил: «Эй, приятель, что будешь заказывать?» Я был шокирован. В итальянских ресторанах официанты сразу же определяли мое положение в обществе и обращались ко мне со словами «ваше превосходительство» или «граф». Я привык к почтительному отношению слуг. Меня стали терзать сомнения: Это моя вина? Может быть, я больше не выгляжу джентльменом? Я еще не был готов к американскому неформальному стилю общения.

И, как выяснилось, к американской кухне я тоже не был готов. Однажды в аптеке среди блюд дня я увидел «десерт с горячим шоколадом». На улице было холодно, шел снег, и я решил взять этот десерт, чтобы согреться. Каково же было мое изумление, когда мне принесли гору мороженого, политого шоколадным сиропом, – совсем не то, что я ожидал, и ничего согревающего в нем уж точно не было.

Прошло две недели, ситуация не менялась. Когда истек срок моего бесплатного проживания в «Бродвей Тауэрз», мне пришлось переселиться в YMCA[50]50
  Young Men's Christian Assosiation (YMCA) – Ассоциация молодых христиан. Молодежная волонтерская организация, содержащая дешевые общежития и гостиницы для молодых людей.


[Закрыть] на 63-й улице Вест-Сайда. Было Рождество, я помню это отчетливо, потому что в фойе постоянно распевали рождественские хоралы и угощали чаем с булочками. Я стал принимать в этих песнопениях самое активное участие и прожил на чае с булочками несколько дней.

Состояние дел было плачевным, но в полное отчаяние я еще не впал и старался всячески поднять себе настроение. У меня был длинный список американских девушек, с которыми я познакомился во Флоренции и Риме. Но знакомства происходили в куда более благоприятной обстановке, и девушки питали относительно меня те же иллюзии, что и Виктор Риддер. Человек более благоразумный отложил бы встречи с ними до лучших времен, но я стал обзванивать девушек немедленно. Большинство из них были рады меня слышать («О, вы в Нью-Йорке! Замечательно!»), а некоторые даже готовы были закрыть глаза на мои стесненные обстоятельства. Помню чудесный вечер, когда мы танцевали в отеле «Коммодор» с Энн МакАду, темноглазой блондинкой из Балтимора. Она была наследницей состояния Бромо-Зельцер[51]51
  Bromo-Zeltzer – популярное лекарство фармацевтической компании «Эмерсон».


[Закрыть]. Весь вечер нам играл оркестр Томми Дорси[52]52
  Д о р с и, Томми (1905–1956) – американский джазовый композитор, тромбонист и руководитель биг-бэнда.


[Закрыть], и я получил такое удовольствие, что абсолютно не помню, как смог расплатиться и платил ли вообще. Вот такие моменты помогали мне не пасть духом. Может быть, мама была права, когда говорила: «Смокинг – это все, что тебе нужно».

Однако другие свидания не были столь удачными. Я позвонил одной девушке, с которой познакомился в Риме, где меня приглашали на все лучшие вечеринки. Я позвонил ей из гостиницы YMCA в рождественские дни и пригласил на свидание. Она немедленно согласилась и сказала, что заедет за мной на машине. «Где вы остановились?» – спросила она. Я сказал ей где. Последовала долгая пауза. Видимо, она решила, что это была шутка. Когда она за мной подъехала, то держалась очень холодно. Она уже поняла, что совершила ошибку, и предложила отправиться в «Коттон Клаб»[53]53
  «Коттон Клаб» (Cotton Club) – популярный ночной клуб, существовавший в Нью-Йорке в 1920–1940-х годах, где выступали знаменитые чернокожие джазовые музыканты.


[Закрыть], который уже переехал из Гарлема на Бродвей и превратился в обычную приманку для туристов. Позже, когда я стал разбираться в таких тонкостях, я понял, что своим выбором она хотела поставить меня на место. В обычной ситуации она отправилась бы в «Сторк Клаб»[54]54
  Сторк Клаб (Stork Club) (1929–1965) – ночной клуб на Манхэттене, один из самых престижных в мире, где собиралось светское общество.


[Закрыть]. Но в тот вечер в клубе выступал Кэб Кэллоуэй[55]55
  К э л л о у э й, Кэббел «Кэб» III (1907–1994) – американский джазовый певец и шоумен.


[Закрыть], а я любил танцевать. Я старался тратить поменьше, ничего не пил и надеялся, что мне удастся уложиться в приемлемую сумму… пока не принесли счет. Пятнадцать долларов! Как это может быть? Мне сказали, что счет включает в себя плату за вход. Плату за вход? С таким я раньше никогда не сталкивался. Я даже не пытался скрыть своих эмоций, и свидание закончилось полным провалом. Девушка высадила меня у дверей YMCA, и больше я ее много лет не видел.

Этот вечер дорого обошелся мне и в финансовом, и в эмоциональном плане. На смену неоправданному оптимизму пришел глубочайший пессимизм. Я совершил ужасную ошибку, которую нельзя было исправить. Вернуться в Италию я не мог – это было бы слишком унизительно для меня. Я начал всерьез задумываться о самоубийстве. Новогоднюю ночь я провел в своей комнате в YMCA, пока весь город бурно праздновал наступление 1937 года. Ровно двадцать лет назад в России произошла революция, и все эти годы мама хранила семейную честь. Но теперь пришел наш с Игорем черед, а у меня ничего не получалось. Граф Кассини – обитатель YMCA. Только сейчас я начал понимать, как американцы презирали обедневшую аристократию.