Текст книги "В лабиринтах темного мира. Похождения полковника Северцева. Том 1"

Судьба мастера

Мне о разговоре с гонцом Симеон ничего не говорил. А мне это и не надо, я занимаюсь важным делом. Времени на испытание у меня нет, да и вряд ли мне его дадут.

Князья того времени были такими же как некоторые современные генералы:

– Щоб к утру было, а то голову оторву!

Эффективные менеджеры, едрена корень. Такие не остановятся перед тем, чтобы по своей прихоти или по прихоти начальника из трупов сложить высокую гору и на коне въехать на нее.

Гонцы ездили каждый день. Вопрос один: скоро ли? Выходит, что обстановка поджимает и мое изделие может скоро понадобиться.

Как я ни оттягивал день испытаний, но испытывать шар все-таки пришлось. Честно говоря, мне просто страшно было взмывать на нем в воздух. Не было у меня надежды на китайский шелк и на качество швов, хотя и проклеенных. Одно успокаивало, что в Америке несколько испытателей собрали такой же шар из простой бумаги плотностью сорок шесть граммов на квадратный метр и при первом же надуве шар развалился на две части. Правда, затем его склеили и полетели. Но они-то производили сборку в ангаре, и у них была удобная газовая горелка, а не жаровня с мехом, который нужно постоянно приводить в действие, чтобы получить струю горячего воздуха.

Наконец, я объявил день испытаний. На смотрины приехал дьяк Рябоконь. Я закрылся у себя как бы для молитвы и приник ухом к «прослушке».

– Ну что, Семка, все тайны выведал? – спросил дьяк.

– Да какие тут тайны, – сказал Симеон, – сшили мешок с двумя дырами, веревками корзину привязали и жаровню туда поставили. Ничего у него не полетит.

– Не полетит – его на кол посадят как обманщика, – сказал Рябоконь, – а полетит, так тайну ты хранить будешь, потому что его все равно посадят на кол, чтобы тайны никому не передал. Понял меня?

– Понял, – сказал Симеон, – а потом и меня на кол?

– И тебя тоже, если доверие не оправдаешь, – хохотнул дьяк.

Все как обычно. И Леонардо да Винчи тоже не на ура принимали.

Когда в России и в том числе в СССР начиналось делаться что-то эпохальное, то всему самому перспективному ставились такие препоны, что даже правоверные коммунисты открыто возмущались работниками госбезопасности, которые в упор не видят врагов и вредителей. Так было с танком Т-34, с самолетом ИЛ-2, автоматическим оружием, с кибернетикой, электроникой и генетикой. И получалось, что никакие внешние враги не смогли нам нанести вреда больше, чем наши люди, обласканные партией и правительством и увешанные килограммами драгоценных металлов в виде орденов и медалей.

И у меня настал час испытаний. Правда, мне в любом случае награда была одна – заостренный кол. Не лезь с изобретениями. Если изобретение идет сверху – проявляй инициативу, если снизу – сиди и молчи, а то затопчут.

С помощью веревки, перекинутой через высокую ветку березы, мы подняли шар, и стали надувать его горячим воздухом. Симеон надувал меха, а я подкладывал уголь, следя за тем, чтобы не было искр, которые могли устроить пожар.

Примерно через час работы стало видно, что шар надувается. Стоявший неподалеку кузнец по моей команде про помощи дополнительного звена удлинил выходную трубу, направил ее в жерло шара.

Затем шар с корзиной был отнесен подальше от дерева. Шар уже был в полете, хотя и не обладал такой подъемностью, чтобы поднять нас.

Я стал смотреть по сторонам, чтобы определить, что слишком тяжело по весу и что нам не нужно. Все вроде бы нужно, а вот сама жаровня слишком тяжела. Тогда я решил вообще обойтись без меха, устроив жаровню наверху и используя принцип самовара.

Кузнец быстро пробил дырки в имеющейся жаровне и закрыл отверстие от меха. Весенний ветерок раздувал угли в жаровне, надувая шар теплым воздухом.

Полёт

Уголь был березовый. Крупный и легкий, и горел он бездымно, отдавая большое количество тепла. Шар просто на глазах рос и рвался в небо.

Я внимательно смотрел внутрь купола и старался разглядеть маленькие дырки, чтобы прекратить наддув теплым воздухом и заново проверить все швы, но все было нормально. Мастера и мастерицы знали толк в своем деле, и я обреченно махнул рукой, отдаваясь на волю ветра:

– Отдавай концы!

Шар плавно взмыл в воздух и полетел по ветру, постепенно набирая высоту.

Вслед за нами бежали мужики и махали руками, и я услышал издалека голос дьяка:

– Ироды, куды полетели-то?

Честно говоря, я не сильно представлял себе, куда мы летим. Куда ветер дует, туда и летим. Не было никакой подготовки к полету, включающей в себя рекогносцировку местности, определение направления ветра и возможного маршрута полета. Все как на заре науки и техники – нашел бактерию – привей себе. Изобрел порох? Сначала стрельни сам. Изобрел парашют? Давай, прыгай.

Кстати о парашюте. Он висел у меня за спиной в аккуратной такой котомочке с шелковым шнурком через плечо. На конце шнурка была петля, выполняющая роль «кольца» для выдергивания купола.

Симеон стоял, вцепившись руками в корзину и глядя вниз между прутьями. Я, признаться, чувствовал примерно так же. Мне казалось, что корзина не совсем надежная и дно может вывалиться. Вот смеху-то будет. На всякий случай я отрезал два куска веревки, привязал их к верхней части корзины, а второй конец веревки в виде петли надел на руку. То же самое я сделал и для Симеона. Береженого, как говорится, и Бог бережет.

Ситуация у нас была патовая. Мне в любом случае не отделаться от пыточной и насадки на кол. Это в случае, если мы вернемся назад и сядем в расположении мастерской. Но на шаре такой пирует не получится. Второе. Если мы сядем где-нибудь у маленькой деревушки, которые проплывали под нами, то набежавшие мужики рогатинами и дубинами завершат то дело, которое начал Господь Бог, низвергнув нас с небес. Сейчас я, кажется, начинаю понимать психологию египетских дехкан, которые во время арабо-израильской войны мотыгами забивали египетских сбитых летчиков, помогая Аллаху довершить начатое и соглашаясь с его тезисом о том, что рожденный ползать летать не может.

Я подбрасывал уголь в жаровню и думал о том, что для меня лучше улететь подальше и тем самым сохранить свою жизнь.

– Неужели ты собрался всю жизнь провести здесь, – мысленно спросил я себя, – неужели тебе не хватало Смуты в твое время и захотелось острых ощущений в темном российском средневековье? Рим есть Рим. И не забывай, что ты оттуда смыканул в момент смертельной опасности. Подумай, может, этот рубеж между жизнью и смертью и есть тот временной портал, с помощью которого ты попадаешь в коридор отеля «Lissabon»?

Если бы депутат не толкнул меня в грудь, я бы не очутился здесь, а спокойно пошел в свой номер, принял душ, переоделся и снова приступил к начатому расследованию, предварительно осмотревшись в обстановке.

Чем отличается Homo sapiens от Homo vulgaris? Первый уже мыслит, набравшись знаний и генетического опыта предков, а второй только набирается этого опыта.

– Коломна, – сказал Симеон, ткнув пальцем в видневшуюся внизу деревушку, – а там, поодаль, Москва.

Мы летели достаточно высоко. Не менее пятисот метров было под нами, и мы были во власти ветра и нашего везения.

Москва казалась небольшим поселком сельского типа, а Коломна вообще была большой деревней.

– Смотри, – Симеон толкнул меня локтем, – никак Дашкин дом горит.

Я смотрел на столб дыма прямо по курсу нашего полета, и мне тоже стало казаться, что это тот дом, где я провел первые ночи после появления на княжеском пиру.

Я поставил заслонку, как ее назвал кузнец – вьюшку, в трубу и мы потихоньку стали снижаться, но не так быстро, как бы мне хотелось.

Около дома бегали двое пацанят, похоже, Сашка с Машкой, а вот Дарьи я не видел.

– Эх, была не была, – сказал я себе и полез через борт корзины. – Симеон, уголь не подбрасывай и вьюшку не открывай, тогда шар сам приземлится. Сам поймешь, как управлять им, а меня не поминай лихом, – и я бросился вниз.

Прыжок с парашютом

Не знаю, что может заставить мужчину броситься вниз с плохоуправляемого воздушного шара и с подобием парашюта прямо в костер пылающего дома, где жили малознакомые для тебя люди?

Иногда достаточно посмотреть на человека, обменяться с ним парой слов, и ты уже считаешь, что прекрасно знаешь этого человека и встречался с ним ранее, а дети – это как бы твои дети, но родившиеся во время твоего долгого отсутствия.

Я не знаю, какие были отношения у Дарьи с покойным мужем и отцом детей, но я был ими встречен так, как хозяин, вернувшийся после долгой отлучки.

Несмотря на то, что я знал о намерениях княжих служек в отношении меня, я все равно рассчитывал на то, что останусь здесь и займу соответствующее место при дворе, постаравшись изменить течение событий, чтобы князя Василия Темного впоследствии называли Василием Светлым.

Я летел вниз с полукилометровой высоты как с Останкинской телебашни и с удивлением ощущал, что контролирую себя и стараюсь управлять своим телом, разводя в стороны руки, как будто я прошел курсы парашютистов, хотя об этом занятии я знаю только по художественным фильмам.

На высоте не менее двухсот метров я дернул шелковый шнурок и выбросил купол парашюта, который с хлопком надулся и снизил скорость моего падения.

Нужно учесть, что парашютисты не летят, а падают, будучи привешенными к замедлителю падения. Летают только те парашютисты, у которых парашют напоминает крыло – параплан.

Я достаточно быстро несся к земле, в уме вычисляя угол падения, скорость, направление ветра и возможное место приземления.

На высоте метров тридцати у меня оторвалась одна стропа, затем вторая, третья четвертая и купол сложился, приняв форму флага небесно-голубого цвета с китайскими драконами. Я полетел камнем прямо в огонь.

– Прощай Лизавета Петровна, неспетая песня моя, – пронеслось у меня в голове, и я ударился о ковровую дорожку в коридоре отеля «Lissabon».

По всем физическим законам, я должен был разбиться от удара о любую поверхность. Даже о мягкую. Я занимался борьбой и в борьбе самое первое упражнение – это умение падать с фиксацией тела одной рукой. Автоматически я так же и сделал, но сразу убрал руку, чтобы не сломать ее движущимся по инерции туловищем. Я покатился к коридорной стене и уже представлял, как стукнусь об нее, но провалился сквозь стену и продолжил кувырки на каком-то асфальте под крики людей и визг тормозов автомашин.

Кто-то подбежал ко мне, стал тормошить меня, и я открыл глаза. Вокруг кто-то и что-то говорил, но я никого не понимал. Я не мог определить, на каком языке говорят обступившие меня люди. Какая-то дикая смесь немецкого и латинского языков. В принципе, понимать можно. Если человек захочет, то он поймет любого иностранца, говорящего с чудовищным акцентом и с грубейшими ошибками. Если захочет.

– Вы живы? Кто вы такой? – спрашивал меня какой-то бородатый мужчина.

– Где я? – спросил я на латинском языке.

– Амстердам, улица Дюкло, – получил я ответ.

– Ни хрена себе, – сказал я про себя, – бросает меня из стороны в сторону. Из огня да в полымя. Я в своей одежде из пятнадцатого века Руси снова в двадцатый век, да еще в Голландию. А, может, уже двадцать первый век, так я с него и начинал. И нужно как-то останавливаться, попадешь еще к каннибалам и станешь сосиской на вертеле, а детишкам отдадут самые мягкие части тела.

Так, мужик небритый, значит мода двадцать первого века. На Руси тоже не брились, но не из-за моды, а потому что хлопотное это дело каждое утро морду ножом скоблить, так как стали и бритв хороших тогда не было, а для бритья сноровка была нужна. В России еще во второй половине двадцатого века были в ходу лезвия «Нева», которыми иногда брили поросят на мясокомбинатах, так забитые поросята дергались при прикосновении к ним «Невой». А тут живые люди. Для заточки «Невы» были машинки сделаны с моторчиком. Вставляешь в машинку лезвие, а там точащие элементы из пасты ГОИ (Государственный оптический институт) его точат. Начинаешь бриться, а оно такое же тупое, как и было. Некоторые мужики эти лезвия точили на внутренней поверхности граненого стакана. Несколько раз поводит по стеклу, зубы зажмет и начинает бриться.

– Майн либер герр, вы слышите меня? – прервал мои размышления мужчина. – Как вас зовут?

– Андре Северцев, – сказал я, – только я ничего не помню.

Амстердам

– О, это русский, – заговорил кто-то в стоящей возле меня толпе. – Они, русские, все такие, как не от мира сего. Видите, как он одет. Они сейчас русскую идею ищут. Перестали бриться и стали одеваться как русские бояре. А паспорт у него есть?

– Пустите, это наш, – какой-то мужчина растолкал людей и надел на меня табличку-бейдж на веревочке. Там была моя фотография и указана организация – Nederlandse Organisatie voor Toegepast Natuurwetenschappelijk Onderzoek – Голландская организация по прикладным исследованиям, – он специалист по организации захоронений и выступает у нас с докладом.

Люди стали расходиться и мой «спаситель», поддерживая меня под руку, повел куда-то.

– Это недалеко, – сказал он, – там отдохнете и приведете себя в порядок. А выступать вам все-таки придется. Расскажете, как вы представляете организацию похоронного дела вообще.

– Да я же ничего в этом вопросе не смыслю, – стал я протестовать.

– У нас никто не смыслит в этом деле, зато каждый строит из себя специалиста, хотя дело это такое же сложное, как и любое другое и мнение дилетанта тут будет как бы моментом истины, – засмеялся мужчина.

– А как вы узнали мою фамилию и когда вы смогли изготовить бейдж? – спросил я.

– О, мы вас давно ждем, – как-то загадочно сказал незнакомец.

– А моя одежда? – не сдавался я.

– Плюньте, – улыбнулся мой провожатый, – вы посмотрите, кто и в чем ходит. В старые времена у вас в стране люди так одевались на рыбалку или на дачу, или мусор во двор выкинуть. А ваш костюм даже несколько экстравагантен, сапоги сафьяновые, шапка-москвичка, кафтан узором шитый. Так скоро все на Западе ходить будут, а вы станете законодателем здешних мод. Одно плохо. Здесь даже зимой температура не опускается ниже минус десяти. В Россию бы такую теплынь, так вы вообще были бы самой развитой мировой державой.

– С нашими-то царями и президентами? – возмутился я. – Они все нам на нашу погибель даны. Народ – дурак, сам себе ярмо на шею вешает и могилу себе роет…

– Вот, а вы говорили, что в похоронном деле не разбираетесь, – подхватил мой новый товарищ, – сейчас все это и скажете, мы уже пришли.

Мы зашли в заполненный зал, где сидели люди в строгих черных костюмах, белых рубашках и черных суконных галстуках. Было и несколько женщин в черных платьях с белой оторочкой и белыми воротничками. Кстати, сморится очень хорошо.

Мо провожатый подошел к трибуне и сказал в микрофон:

– А сейчас перед вами выступит представитель России господин Северцев Андре. Прошу любить и жаловать.

Я вышел к трибуне, снял шапку и поклонился всем в пояс. Как говорят, русское бытие определяет сознание. А я мог бы еще поднять руку и сказать по-римски – morituri te salutant – идущие за смертью приветствуют вас.

Я не знал, на каком языке мне говорить свою речь. Провожатый говорил со мной по-русски. В микрофон говорил на смеси голландского и французского. Буду говорить на латыни. Латынь – основа всех западных языков, за исключением разве что английского. Там решили обозвать латинские буквы по-своему. Правильно говорят, что англичане пишут Манчестер, а говорят, что это Ливерпуль. А, в принципе, если конференция международная, то должны быть и переводчики.

Я откашлялся и начал говорить.

Погребальный конгресс

Уважаемые дамы и господа!

Позвольте мне поприветствовать вас на гостеприимной голландской земле. Когда наш царь Пётр был здесь, то и его озаботила проблема захоронений усопших граждан. До него мы своих граждан погребали по языческим канонам, сжигая, то есть, кремируя тела и удобряя пеплом земли.

Привезенная царем Петром цивилизация покончила с кремацией тел. Мы стали хоронить покойников в земле, ставить над ними православный или католический крест, или памятник по доходам покойного. У нас сейчас самые лучшие памятники у бандитов и у олигархов. Какая страна, такие и памятники.

И так продолжалось более трехсот лет, пока, наконец, у вас не назрела проблема совершенствования этого дела. И мы вас понимаем. У вас земли, как говорится, кот наплакал, а у нас земли немерено. У нас хватит всех ваших покойников перехоронить и на вас еще земля останется.

Но мы не будем предлагать российскую землю для ваших захоронений. Разрабатываемая схема захоронений предполагает уменьшение кладбищенских площадей и увеличение расходов на погребение при упрощении похоронной процедуры.

Как бы вы ни критиковали нас, но вы первыми вернулись к языческим способам захоронений – кремации и созданию колумбариев. Похоронная процедура сократилась, а расходы на нее выросли.

Затем исподволь нас приучали к тому, что на смену кремации придет криомация. Помните тот фильм с Сильвестром Сталлоне, где преступников замораживали, а потом размораживали. И в итоге, злой преступник был заморожен и разбит вдребезги. Вот и получается, что тело покойного можно заморозить, разбить, осколки высушить, а получившуюся пудру высыпать в грядку или положить в памятную пудреницу.

Затем мафия предложила свой способ захоронения – растворение тела в кислоте или гидролиз в щелочной среде – ресомацию. Дорого, сердито и безотходно. Не нарушая, а ускоряя круговорот веществ в природе.

Можно, конечно, отправлять усопших в космос, но тогда в космосе будет не протолкнуться от контейнеров с телами, которые будут входить в плотные атмосферы, сгорая там или успевая грохнуться на землю и пришибить пару-тройку зазевавшихся живых граждан Земли.

Мне кажется, что каждая страна должна сама выбрать свой похоронный алгоритм. Не нужно оказывать давление на слабые страны и в этом вопросе.

Моя речь закончилась аплодисментами. Я сошел с трибуны и был встречен своим знакомцем, который провел меня в затрибунную комнату.

– Вы выступили блестяще, а латынь оказалась универсальным языком для всех присутствующих, – похвалил он меня, – а сейчас позвольте представиться – Велле Зеге Вульф, консультант.

– Имя у вас звучное и звучит как-то вроде бы знакомо, – сказал я. – Где-то я его уже слышал.

– Не удивительно, – согласился Вульф, – каждый слышит то, что хотел услышать. А вот скажите, вы в Бога верите?

– Ну, – замялся я с ответом, – не могу сказать, что я так вот, безоговорочно, верю в Бога, но в церковь хожу, свечки святым ставлю, лоб крещу и вообще думаю, что если бы ничего не было, то люди уже давно перестали строить церкви и молиться по любому поводу. Так что, хотя и не доказано существование Его, но и не доказано, что Его нет. Вот так.

– Браво, – Зеге захлопал в ладоши. – Удивительно точный ответ. А в антипода Его вы верите?

– Кого Его? – не понял я.

– Как кого, Бога, конечно, – рассмеялся Вульф.

– Антихриста, значит? – спросил я.

– Да почему же Антихриста, – снова рассмеялся Велле, – у него и другие имена имеются, да и не Антихрист он вовсе. Не любит он Христа, но и не Антихрист. Он Христу предлагал царствие над всеми царствами, а тот не искусился на это и остался верен заветам Отца Его. Так что, за это ему Антихристом быть? Нет, он людишек Его на другие дела совращает и дела эти для людей богоугодны, да только вот добра от них нет.

– Что-то вы все загадками говорите, господин консультант, – сказал я, – и похоже, что вы обо мне знаете намного больше, чем я того хотел.

– Так ведь, дорогой Андрей Васильевич, не я к вам в гости пожаловал, а вы ко мне, да еще нос везде стали совать, – ехидненько и с усмешкой сказал мой знакомец. – Проверил я тебя, бросал из огня да в полымя, а ты везде выплываешь. Чувствуется солдатская закваска. Ты уж не обессудь, что я к тебе то на вы, то на ты обращаюсь. Я ведь постарше тебя буду, а если хочешь, то и тебя на вы буду величать, мне это без разницы. Я и царей на ты зову, а уж простому люду можно и в пояс поклониться. А о тебе мы с Ним об заклад побились, что не выдержишь ты искушения на горе Иерихонской. Скурвишься в первые же недели и будешь таким, как и все.

– Кто это как все? – обиделся я.

– Да все, на ком слава государства держится, кого орденами и благами всякими ублажают, и презирают одновременно, – сказал Зеге, – те платят такой же монетой. Так вот, возьмешься ли ты за это искушение и кому останешься верен, Ему или Антиподу Его? Заклад-то у нас мал, грош медный, да вот только для тебя цена будет поболее. Душа твоя. От тебя будет зависеть, кому ты душу продашь. И интересно будет посмотреть, сможешь ли ты между каплями дождя пробежать и не замочиться вовсе.

Я стоял, смотрел на этого веселенького гражданинчика и верил ему, и не верил ему в то, что это он меня закидывал то в Рим, то в Россию и все время ставил в такие условия, что хоть помирай или кулаками себе дорогу пробивай. Согласись, а потом придется кровью договор подписывать.

– Что вы, что вы, – скороговоркой заговорил Вульф, – никаких договоров, никакой крови. Все как в старину, поручкаемся и тем слово свое и скрепим.

– А что я должен делать? – спросил я.

– А что хочешь, то и делай, – сказал Зеге и протянул мне руку для рукопожатия или для того, чтобы подтвердить достигнутую между нами договоренность.