Текст книги "100 великих загадок Великой Отечественной войны"

Русский характер

Фельдмаршал Эрих Фон Манштейн в своих мемуарах «Утерянные победы», собственно, и не скрывает своего удивления «методами» ведения войны русскими. Именно так военачальник Гитлера называет сопротивление, которое его войскам оказывали на своей территории советские бойцы и командиры. В частности, фельдмаршал пишет: «Уже в этот первый день (22 июня 1941 года) нам пришлось познакомиться с теми методами, которыми велась война с советской стороны. Один из наших разведывательных дозоров, отрезанный врагом, был потом найден нашими войсками, он был вырезан и зверски искалечен. Мой адъютант и я много ездили по районам, в которых еще могли находиться части противника, и мы решили не отдаваться живыми в руки этого противника. Позже часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются в плен, а после того, как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат».

Эрих фон Манштейн входил на советскую землю во главе танкового корпуса из Восточной Пруссии. Стояли прекрасные летние дни, и ему, видимо, было невдомек, что русские солдаты, отступая под напором вермахта, будут оказывать сопротивление…

Примечательно, что тем, кто пришел в Советский Союз с мечом, кто пришел туда, как Германское НАШЕСТВИЕ, не нравились «методы» ведения войны его защитников. Генерал-полковник танковых войск Гейнц Гудериан, переправившийся на штурмовой лодке через Буг в 6 часов 50 минут, также был неприятно удивлен подобными методами русских солдат: «Моя оперативная группа с двумя радиостанциями на бронемашинах, несколькими машинами повышенной проходимости и мотоциклами переправлялась до 8 час. 30 мин. Двигаясь по следам танков 18‐й танковой дивизии, я доехал до моста через р. Лесна, овладение которым имело важное значение для дальнейшего продвижения 47‐го танкового корпуса, но там, кроме русского поста, я никого не встретил. При моем приближении русские стали разбегаться в разные стороны. Два моих офицера для поручений вопреки моему указанию бросились преследовать их, но, к сожалению, были при этом убиты».

Абсолютно ничем не отличается и свидетельство фельдмаршала фон Клейста: «Часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат».

«Русские не сдаются, – запишет начальник 4‐й армии вермахта генерал Г. Блюментрит. – Взрыв, еще один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь…» И вот еще: «С изумлением мы наблюдали за русскими. Им, похоже, и дела не было до того, что их основные силы разгромлены…»

Советские солдаты бились до последнего дыхания

Очень мало солдатам, офицерам и генералам немецкой армии понадобилось времени, чтобы понять: «Русский солдат предпочитает рукопашную схватку. Его способность не дрогнув выносить лишения вызывает истинное удивление». Ведь им было с кем сравнивать: «Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми».

Атака пятерки советских бойцов целого немецкого батальона 18‐го пехотного полка, численностью 800 человек, вообще произвела на врага гнетущее впечатление. Впрочем, впечатлений на Восточном фронте было достаточно.

Например, немецкий артиллерист навсегда запомнил картину первых часов войны: «Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же щелкнули прямо из 37‐миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!»

Фельдмаршал Браухич, потрясенный увиденным в июле 41‐го, запишет: «Примерно сотня наших танков, из которых около трети были T-IV, заняли исходные позиции для нанесения контрудара. С трех сторон мы вели огонь по железным монстрам русских, но все было тщетно…

Эшелонированные по фронту и в глубину русские гиганты подходили все ближе и ближе. Один из них приблизился к нашему танку, безнадежно увязшему в болотистом пруду. Безо всякого колебания черный монстр проехался по танку и вдавил его гусеницами в грязь.

В этот момент прибыла 150‐мм гаубица. Пока командир артиллеристов предупреждал о приближении танков противника, орудие открыло огонь, но опять-таки безрезультатно.

Один из советских танков приблизился к гаубице на 100 метров. Артиллеристы открыли по нему огонь прямой наводкой и добились попадания – все равно что молния ударила. Танк остановился. “Мы подбили его”, – облегченно вздохнули артиллеристы. Вдруг кто-то из расчета орудия истошно завопил: “Он опять поехал!” Действительно, танк ожил и начал приближаться к орудию. Еще минута, и блестящие металлом гусеницы танка словно игрушку впечатали гаубицу в землю. Расправившись с орудием, танк продолжил путь как ни в чем не бывало».

Из дневника немецкого солдата:

«6 октября. Чертов элеватор. К нему невозможно подойти. Наши потери превысили 30 %.

10 октября. Откуда берутся эти русские? Элеватора уже нет, но каждый раз, когда мы к нему приближаемся, оттуда раздается огонь из-под земли.

15 октября. Ура, мы преодолели элеватор. От нашего батальона осталось 100 человек. Оказалось, что элеватор обороняли 18 русских, мы нашли 18 трупов».

Свидетельство ефрейтора Губерта Коралла не менее красноречиво: «Они сражались до последнего, даже раненые и те не подпускали нас к себе. Один русский сержант, безоружный, со страшной раной в плече, бросился на наших с саперной лопаткой, но его тут же пристрелили. Безумие, самое настоящее безумие. Они дрались, как звери, – и погибали десятками».

Наводчик орудия зенитной батареи 199‐й отдельной танковой бригады Ю.В. Владимиров попал в плен вечером 24 мая 1942 года. Случилось это в Балаклеевском районе Харьковской области, при выходе из котла. Шедший в колонне военнопленных он наблюдал следующую картину: «В какой-то деревне мы увидели на околице группу плачущих женщин. На траве лежал мертвый молодой старшина в гимнастерке с четырьмя темно-красными блестящими треугольниками на красных петлицах. Три женщины рыли могилу. Кто-то из пленных сумел узнать, что этот старшина скрывался у местных жителей, но утром он был обнаружен немцами, отстреливался и покончил с собой, выстрелив себе в сердце».

Кто был этот старшина-герой, к сожалению, мы уже не узнаем никогда. Но то, что это был настоящий русский солдат, мужественный и смелый человек, сомневаться не приходится. Его «метод» также не мог понравиться фашистам, потому что само по себе сопротивление одиночек не предвещало врагу ничего хорошего.

Кто-то из немцев таких русских одиночек называл фанатиками, кто-то настоящими солдатами, но факт остается фактом: их было много и в 1941 году и в 1942‐м. Благодаря им, в первую очередь, немецкий блицкриг забуксовал на российских просторах. План молниеносной войны провалился. Ибо все учли немецкие генералы, кроме только одного – русского характера.

Два подвига с помощью топора

Как сейчас помню, накануне 23 февраля 1982 года к нам в класс на «Урок мужества» пришел ветеран войны. Высокий, статный, лет шестидесяти. В сорок первом в звании лейтенанта командовал батальоном, был награжден орденом Ленина – самой высокой государственной наградой того времени. Почти весь урок он рассказывал о начале войны и битве под Москвой. Говорил, что немецкие комбаты годились им в отцы. Вспоминал, как присутствовал при допросе одного такого седого подполковника, а тот все никак не мог поверить своим глазам, бесконечно удивляясь юности своего противника. Но вот он плавно перешел к подвигам и, улыбнувшись, поведал нам одну весьма любопытную историю. Почему именно ее? Просто гремела она тогда по всем фронтам, как песня.

Это было в июле 1941 года под Двинском. Красноармеец 91‐го танкового полка 46‐й танковой дивизии 21‐го механизированного корпуса Иван Середа, будучи поваром, готовил обед. Вовсю шла война, а потому боец Красной армии был вооружен винтовкой и согласно учетной воинской специальности – топором. Поначалу был он не один. Его полевая кухня находилась в небольшом лесочке, где разместился весь хозяйственный взвод. Но вдруг прибежал запыханный связной и передал приказание командира батальона: в связи с немецким окружением всем, кроме повара, срочно выдвинуться на передовую. Так Иван Середа остался один на один с кухней и кашей. Даже немного загрустил, но, как оказалось, ненадолго.

Все случилось неожиданно. Сначала была слышна отдаленная стрельба, а затем три немецких танка свернули с дороги. Почуяв неладное, повар немедленно распряг лошадей, направив их в лес, а сам спрятался за рабочим местом, в надежде, что его не заметят. Все так бы и вышло, если бы не одно «но». Один танк все-таки подкатил прямо к кухне, что называется на запах, и остановился. Открылся люк и оттуда вылез здоровенный рыжий танкист. Сначала он вертел головой, а потом стал торжествующе гоготать. И только тогда до Середы дошло: фашисты решили отобедать, как сейчас говорят, «на халяву». Забыв про страх, Иван схватил попавшийся под руку топор и пошел в атаку на врага. Сначала исчез рыжий немец, а затем закрылся люк. Помните русскую народную сказку про кашу из топора? Солдат тогда и каши поел и топор унес! Здесь же была реальная история с не менее счастливым концом.

Подвиг красноармейца Ивана Середы. Плакат

Запрыгнув на танк, а это был легкий танк чехословацкого производства на немецкой службе, повар стал стучать обухом топора по броне, изображая массовость. При этом он четко и громко отдавал приказы не существующим бойцам забрасывать немцев гранатами. Те юмора не поняли и открыли огонь из пулемета. Однако очередной удар главного поварского оружия его согнул. Далее в ход пошел халат, которым Середа закрыл смотровую щель. Только тогда экипаж боевой машины сдался, и под прицелом винтовки Середа заставил его связать друг другу руки, а там уже и свои подоспели.

31 августа 1941 года Указом Президиума Верховного Совета СССР красноармейцу Середе Ивану Павловичу было присвоено звание Героя Советского Союза. В его наградном представлении говорилось: «В боях под Двинском вскочил на вражеский танк, схватил рукой за ствол пулемета. Своим отважным поступком показал исключительный пример героизма. Будучи в разведке подорвал немецкий танк, уничтожил 20 мотоциклистов, взяв в плен трех солдат». Кроме того, что подвиг Середы широко популяризировался в годы войны и был отражен на агитационных плакатах, его знаменитый топор хранился в части как боевая реликвия. А в битве за Москву Герой Советского Союза командовал стрелковой ротой…

Еще один подвиг с помощью топора был совершен в то же время, но на другом фронте.13 июля 1941 года в боях в районе города Бельцы, при доставке боеприпасов в свою роту возле местечка Песец ездовой 3‐й пулеметной роты 389‐го стрелкового полка 176‐й стрелковой дивизии 9‐й армии Южного фронта красноармеец Д.Р. Овчаренко внезапно столкнулся с отрядом противника…

«Был жаркий летний день, – читаем в книге М.Б. Колосова. – Южное солнце высоко стояло в небе. Красноармеец вез патроны. Там, за кромкой леса, вдалеке от полковых тылов – передовая. Там его товарищи ведут огонь по неприятелю. Красноармеец знал, какая сила заключена в ящиках, что лежали под брезентом в его повозке. Он весь был проникнут ощущением важности своего дела.

Пыльная дорога привела к околице села. Едва повозочный поравнялся с крайней хатой, как из-за поворота дороги показалась машина. В кузове сидели вражеские солдаты. Машина резко затормозила. Из кабины выскочил офицер.

– Рузки сольдат, хальт! – гаркнул он. – Ты есть окружен. Высоко руки!

Овчаренко поднял руки.

“Так вот они какие…” – мелькнуло в его голове, и в душе его не было страха. Он сделал вид, будто не может прийти в себя от растерянности, и это выходило у него так естественно, что фашисты рассмеялись.

Офицер направился к повозке, приподнял брезент и, нагнув голову, стал рассматривать ящики с боеприпасами. Видно, не терпелось ему узнать, какое оружие везет этот русский увалень на передовую.

Быстро извернувшись, Овчаренко достал из передка повозки топор и, размахнувшись, вонзил его в фашиста.

Смех в кузове сразу прекратился. Не успели гитлеровцы соскочить и броситься к нему, как Овчаренко кинул в них одну за другой три гранаты.

Затем он деловито подсчитал трупы, снял с убитого офицера планшет с картой, вытащил из внутреннего кармана офицерского кителя бумажник, а из кобуры пистолет. Немного времени потребовалось ему, чтобы собрать трофейные автоматы и солдатские книжки. Все это он аккуратно сложил в свою повозку и доставил командиру батальона. Тот сказал:

– Спасибо, товарищ Овчаренко! Есть у тебя ко мне просьба?

– Есть, товарищ капитан! – ответил повозочный. – Прошу вернуть меня в пулеметный взвод…»

И хотя эта неправдоподобная история вызывает сомнения, все-таки она подтверждается документально. Однако не будем торопиться с выводами…

Передо мной наградной лист на красноармейца Овчаренко, подписанный 3 августа 1941 года командиром 389‐го стрелкового полка майором Крамским и военным комиссаром старшим политруком Зекиным: «13 июля 1941 года из района Песец красноармеец Овчаренко вез боеприпасы для 3‐й пульроты, находясь от своего подразделения в 4–5 километрах.

В этом же районе на красноармейца Овчаренко напали и окружили две автомашины в составе 50 германских солдат и 3‐х офицеров. Выходя из машины, германский офицер скомандовал красноармейцу Овчаренко – поднять руки вверх, выбил из его рук винтовку и начал учинять ему допросы. У красноармейца Овчаренко в повозке лежал топор. Взяв этот топор, красноармеец Овчаренко отрубил голову германскому офицеру, бросил три гранаты вблизи стоящей машины. 21 человек германских солдат были убиты, а остальные в панике бежали. Вслед за раненым офицером Овчаренко с топором в руках преследовал его и в огороде. Боец поймал его и отрубил ему голову. 3‐й офицер сумел скрыться.

Товарищ Овчаренко не растерялся, забрал у всех убитых документы, у офицеров карты, планшеты, схемы, записи и представил их в штаб полка.

Повозку с боеприпасами и продуктами доставил вовремя своей роте.

Товарищ Овчаренко продолжает свою боевую жизнь. Был поставлен после этого пулеметчиком.

27 июля на высоте 239,8 ураганным огнем уничтожал противника. Его пулемет работал безотказно. Своим героизмом товарищ Овчаренко воодушевлял всех бойцов на разгром фашистских банд».

Ничуть не удивляясь тому большому резонансу в социальной сети, который вызвал подвиг Овчаренко («Терминатор и Рембо нервно курят в углу»), все же попробуем разобраться в документальных хитросплетениях того времени.

Не секрет, что в начальный период войны награждали весьма редко. Не до наград тогда было. Вермахт упорно двигался вперед, а Красная армия отступала. Катастрофы шли за катастрофами. Целые дивизии сгорали за считанные дни. Враг приближался к Москве и Ленинграду. Поэтому первый с начала войны Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза был передан по радио только 8 июля 1941 года, а к концу 1941-го список Героев СССР пополнился лишь 126 именами. При всем при этом подвигов совершалось тогда превеликое множество, но не все становились известными и не всех осмеливались представлять к самому высокому званию в стране. Кроме того, по воспоминаниям ветеранов, на протяжении всей войны сочинение наградных представлений было целым искусством. В одних подвиги приходилось сочинять, а в других приукрашивать. Иначе заслуженную награду наверху могли не утвердить или занизить. Бюрократов хватало и на войне…

А теперь сравните два наградных представления. В первом случае оно достаточно короткое. Видимо, сам подвиг оказался недостаточным для присвоения звания героя, а потому пришлось к нему дописать: «Будучи в разведке, подорвал немецкий танк, уничтожил 20 мотоциклистов, взяв в плен трех солдат».

Во втором случае представление гораздо длиннее, но все равно и там пришлось добавить: «Товарищ Овчаренко продолжает свою боевую жизнь. Был поставлен после этого пулеметчиком.

27 июля на высоте 239,8 ураганным огнем уничтожал противника. Его пулемет работал безотказно. Своим героизмом товарищ Овчаренко воодушевлял всех бойцов на разгром фашистских банд».

А теперь о главном. Подвиг красноармейца Овчаренко не вызывает сомнений, но вот с цифрами там не все складно. Например, в одиночку вступив в бой против 50 немецких солдат и офицеров, он с помощью гранат и топора уничтожил 21 из них, включая двух офицеров. А куда делись 29? Остальные, как говорится в документе: «в панике бежали». Но это уже сказка. Скорее всего, Дмитрий Романович уничтожил именно 21 фашиста, а «29 бежавших» понадобились для Москвы (кроме самого Овчаренко его подвига никто не видел). Иначе он бы не стал героем…

Вяземская катастрофа

Вяземская катастрофа осени сорок первого стала одной из самых страшных трагедий Великой Отечественной войны. По масштабу, безусловно, ее можно сравнить и с разгромом Западного фронта, и с Киевским котлом. Однако именно после этой катастрофы перед Москвой не осталось войск.

Опираясь на архивные данные военного историка Л.Н. Лопуховского, который посвятил данной теме не одно десятилетие, можно с определенной ясностью констатировать: «В наиболее крупном котле в районе Вязьмы в окружение попали полевые управления 19‐й и 20‐й армий Западного фронта, 24‐й и 32‐й армий Резервного, 37 дивизий (в том числе одна дивизия под Калугой), 9 танковых бригад и 31 артполк РГК. Окруженные там войска входили в состав десяти армий – пяти Западного фронта (16, 19, 20, 30‐я и оперативная группа генерала Болдина) и пяти Резервного (24, 31, 32, 43 и 49‐я). В окружении под Брянском оказались полевые управления трех армий (3, 13 и 50‐я), 22 дивизии, 2 танковые бригады и 15 артполков РГК. Кроме того, в отдельных районах были окружены еще 5 дивизий и 4 артполка РГК.

А всего в окружении под Вязьмой и Брянском оказались 7 из 15 полевых управлений армий, 64 дивизии из 95 (67 % от имеющихся к началу битвы), 11 танковых бригад из 13 (85 %), 50 артполков РГК из 62 (80 %). Учитывая, что из окружения смогли вырваться остатки 32 дивизий (включая и три дивизии из пяти, окруженных вне общих котлов) и 13 артполков РГК, всего были потеряно 32 дивизии, 11 танковых бригад и 37 артполков РГК. Приходится признать, что наши войска на начальном этапе оборонительной операции потерпели сокрушительное поражение, равнозначное катастрофе.

18 октября в сообщении ОКВ было объявлено о разгроме группы маршала Тимошенко “в составе 8 армий, 67 стрелковых, 6 кавалерийских и 7 танковых дивизий и 6 танковых бригад. Во время боев было взято в плен 648 196 человек, захвачено и уничтожено 1197 танков, 5229 орудий различного типа, а также огромное количество военного имущества”. Позднее немцы называли и такие цифры захваченных под Вязьмой и Брянском пленных – 657 948 военнослужащих. По уточненным данным, в плен было взято 673 098 человек, трофеи составили: 1277 танков, 4378 артиллерийских орудий, 1009 зенитных и противотанковых орудий, 87 самолетов и огромное количество другой боевой техники.

В числе пленных оказались командующие 19, 20 и 32‐й армиями М.Ф. Лукин, Ф.А. Ершаков и С.В. Вишневский, а также другие генералы».

О масштабах той катастрофы говорят и такие факты: почти одновременно престали существовать три фронта (Западный, Резервный и Брянский); практически за восемь дней из боевого состава Красной армии выбыло 13 и 16 армий; как итог в восемьсот километровой обороне советских войск на Западном стратегическом направлении зияла брешь шириной до пятисот км; в результате поражения войскам Западного и Резервного фронтов пришлось отступать до 300 км, а войскам Брянского фронта до 390 км; линия фронта совершенно неожиданно оказалась всего в 100 км от столицы, и весь мир ожидал ее скорейшего падения.

Немецкая колонна на улице захваченной Вязьмы. Октябрь 1941 г.

Еще в сентябре командующие 16‐й и 19‐й армиями генералы Рокоссовский и Лукин обратили свое внимание на подозрительную тишину. Однако их возможности не позволяли разгадать намерения врага. При этом никаких особо важных данных сверху к ним не поступало. Как вспоминал маршал К.К. Рокоссовский, «в конце сентября разведчики доложили о сосредоточении большого количества войск, танков и артиллерии в районе Духовщины. Враг готовился к наступлению. В течение второй половины сентября он активизировал наступательные действия в полосах обороны 30, 19 и 16‐й армий, нащупывая наши слабые места, выясняя систему обороны, и особенно расположение артиллерийских позиций».

Что касается штаба Западного фронта, то его план обороны, который утвердил генерал И.С. Конев 20 сентября, предусматривал действия на всех возможных направлениях по всей ширине фронта. Такое решение было принято из-за данных разведки, которые не позволяли определить, где будет нанесен противником главный удар. Но буквально через два дня такие данные появились: противник подводил новые части к фронту обороны 30‐й и 19‐й армий. Конкретные данные поступали и в последующие дни. Например, 25‐го штаб 30‐й армии доложил: «противник концентрирует мотомехчасти, ведет усиленную воздушную разведку, видимо, с целью в ближайшее время перейти в наступление». В общем, к 1 октября в распоряжении штаба Западного фронта были все достоверные данные о противнике. Тем не менее направления его главных ударов оказались для фронта неизвестными.

Немецкое наступление под кодовым наименование «Тайфун» началось на рассвете 2 октября. Свой первый удар противник нанес в стык 30‐й и 19‐й армий севернее Ярцева, а второй по 24‐й и 43‐й армиям восточнее Рославля. Командование же Западным фронтом свои основные усилия сосредоточило вдоль дороги Смоленск – Вязьма на стыке 16‐й и 19‐й армий.

В результате успешных действий танковые и моторизованные части противника захватили Спас-Деменск и Киров (4 и 5 октября), тем самым получив возможность выйти в тыл Западного фронта. Только тогда стало ясно, что немцы берут в клещи сразу пять армий (в т. ч. две Резервного фронта) и одну оперативную группу.

По свидетельству маршала А.М. Василевского, «Генеральный штаб, к сожалению, точно не предугадал замысла действий противника на московском направлении». Но что стоит за этими словами?

Во-первых, это неправильный расчет времени. Во-вторых, неверная оценка обстановки, когда замысел противника вскрыт не был, а направления главных ударов определены ошибочно. Отсюда неправильное оперативное построение войск и катастрофические последствия.

А ведь изначально противник не имел существенного превосходства над советскими войсками на участках прорыва и добился его лишь за счет грамотного массирования своих сил и средств.

Оставляло желать лучшего и управление войсками.

Маршал И.С. Конев впоследствии заявит, что ему не удалось получить разрешения на отвод войск фронта 4 октября 1941 года ни у Сталина, ни у Шапошникова. А значит, он сам был вынужден принимать такое решение. Однако это никакими документами не подтверждается до сих пор. Более того, бывший командующий 19‐й армией генерал М.Ф. Лукин в личной беседе с историком Лопуховским категорически возражал против такого утверждения своего бывшего начальника, откровенно сказав: «Вы, молодые, не узнаете правду об этом, пока жив Конев и все, причастные к этим событиям лица». Генерал Лукин рассказал, что, когда возникла угроза выхода противника на тылы армий Западного фронта, он обратился к Коневу с просьбой разрешить отход. Конев такого разрешения не дал. Наоборот, «4 октября мы получили приказ командующего фронтом, поощряющий действия 19‐й армии, призывающий других равняться на нас».

После смерти Лукина Конев будет утверждать, что он лично отдал командармам приказ об организованном отходе еще до согласия Ставки. «Я сделал это, понимая всю глубину своей ответственности, понимая, что за нами – Москва….», – писал маршал в «Литературной газете». Вот только почему-то свои «Записки командующего фронтом» Иван Степанович начал с сорок третьего года, а ведь от того непринятого комфронтом решения зависела жизнь сотен тысяч людей…