Текст книги "Битва двух империй. 1805-1812"

Ещё не зная об окончательном отказе, император французов дал распоряжение министру иностранных дел Шампаньи написать Коленкуру о прекращении демаршей в отношении сватовства к великой княжне. В письме, продиктованном самим Наполеоном, последний стремится всеми силами показать, что его новый выбор не предполагает какую-то обиду и не повлечёт за собой изменения во внешней политике. Тем не менее за обтекаемыми дипломатическими фразами проглядывается недовольство, которое было чревато осложнениями во франко-русских отношениях. Но пока Наполеон стремился сохранять, по крайней мере, внешние приличия и хотя бы видимость продолжения союза.

Депеша Коленкура об окончательном отказе была послана 18 февраля и прибыла в Париж в начале марта. Этот новый укол, новый удар по самолюбию Наполеона и достоинству его империи вызвал нескрываемое раздражение и положил начало эволюции воззрений императора французов на политическую будущность Европы.

Сохранилось очень интересное свидетельство об изменении настроения императора в эти дни. Это свидетельство исходит от уже хорошо известного нам Александра Чернышёва. Красавец офицер прибыл в Париж с очередной дипломатической миссией где-то около 20 февраля. В своём рапорте Румянцеву от 23 февраля он отмечает любезный приём со стороны Наполеона, который принял его во дворце тотчас по прибытии во французскую столицу. Наполеон ничего не говорил Чернышёву о своих матримониальных проектах. Во-первых, потому, что ко времени приезда русского адъютанта уже было принято решение о бракосочетании с австрийской эрцгерцогиней, а во-вторых, потому, что миссия Коленкура была тайной, и Наполеон вообще не хотел, чтобы кто-то знал о его неудавшемся сватовстве.

Через несколько дней после своего приезда в Париж русский офицер узнал о том, что готовится большой парад, и он высказал гофмаршалу Дюроку своё желание присутствовать на параде: «Вечером того же дня, – пишет Чернышёв, – я получил от Его Светлости (Дюрока) письмо, в котором он объявлял мне, что император приказал включить меня в список особ, которые будут сопровождать его на парад, и для этого мне будет приготовлен конь из придворной конюшни, чтоб сопровождать Его Величество, честь, которая до этого не оказывалась ни одному человеку, даже маршалам Франции» ¹⁶.

Однако, когда русский офицер, приятно удивлённый такими великими почестями, которые в его лице Наполеон хотел воздать России, прибыл на парад, ему сообщили, что император передумал, что подобное не предусматривается правилами, и что ему предлагается смотреть парад с другими почётными гостями с балкона императорского дворца.

Блестящий парад состоялся 11 марта 1810 г. Депеша Коленкура прибыла во французскую столицу буквально накануне. Можно легко усмотреть связь между отказом в экстраординарных почестях для русского офицера с ответом царя. Отныне у Наполеона не было никакого интереса выказывать необычайное почтение державе, от которой он только что получил пощёчину, хотя и «мягкую», облачённую в вежливые формы, но всё-таки пощёчину. Русско-французский союз на этом фактически перестал реально существовать…

Переговоры о бракосочетании Марии-Луизы, как, собственно, и все события, сопутствующие этой свадьбе, проходили со скоростью форсированных маршей Великой Армии. Едва 7 февраля 1810 г. посол Шварценберг подписал предварительный договор о согласии на бракосочетание эрцгерцогини, как одобрение императора Франца было получено, и уже 27 марта 1810 г. юная Мария-Луиза была встречена в Компьене своим царственным женихом. Той же ночью она была в объятиях Наполеона. Через четыре дня, 1 апреля, в Сен-Клу состоялась церемония гражданского бракосочетания, а на следующий день, 2 апреля 1810 г., как и обещал Наполеон, обращаясь к своему совету, юная императрица «въехала в Париж под триумфальной аркой», и в середине дня в Лувре состоялась церемония церковного бракосочетания, завершившаяся пышным банкетом.

Празднества ослепляли своей роскошью. Карета императрицы, настоящее произведение искусства из золота и стекла, катилась по Елисейским Полям и площади Конкорд в окружении генералов в раззолоченных мундирах, сопровождаемая тысячами конных гвардейцев в меховых шапках, увенчанных пышными султанами, в сверкающих касках, под звуки труб и грохот литавр. Казалось, триумф был полным, однако бывшие республиканцы без бурного энтузиазма наблюдали эту картину. Государственный советник Тибодо не пожелал даже присутствовать в парадной галерее Лувра на церковной церемонии: «Туда пошла моя жена, – вспоминает он, – а я предпочёл остаться свободным среди уличной толпы. Я встал на Елисейских Полях, ожидая проезда императорского картежа. Он был действительно великолепен. Я прохаживался среди людей, которых привлекло исключительно любопытство. Народ не выражал ни энтузиазма, ни радости» ¹⁷.

Рапорт парижской полиции, написанный в это время, отмечает, что население «сохраняет сильное предубеждение против австрийской принцессы». Зато поляки, жившие в Париже, ликовали. Также в донесении полиции говорилось: «В подготовляющемся крупном событии поляки инстинктивно чувствуют будущее восстановление Польского королевства. Восстановление Польши настолько кажется им в интересах Франции, что для них оно почти не подлежит сомнению. Одна эта надежда мало-помалу возвращает императору много поляков, которых заявление министра внутренних дел с трибуны Законодательного Корпуса оттолкнуло от него» ¹⁸.

Радость царила также и в салонах старой французской знати, которая не могла не наблюдать с восторгом, как в столицу с триумфом приходит в качестве государыни племянница королевы Марии-Антуанетты. Нужно заметить, что несомненным успехом бракосочетания Наполеона с Марией-Луизой стала окончательная победа над фрондой аристократии. Отныне почти все семьи знати Старого порядка постепенно перейдут на службу императорскому режиму.

Однако местом, где бракосочетание Наполеона и эрцгерцогини вызвало настоящую бурю восторга, была Вена. Австрийские элиты восприняли известие о свадьбе Марии-Луизы и французского императора как знамение того, что австрийская монархия нашла успешный способ преодолеть свои несчастья, что опасность, тяготевшая над короной Габсбургов, отныне исчезла. Французский посол в Вене докладывал о настроениях в городе в это время: «Все поздравляли друг друга, все потеряли головы. Город принял праздничный вид; стечение публики в увеселительных и общественных местах было громадно. Венцы вспомнили старую привычку собираться в концертных и бальных залах и под звуки оркестра пирушками и тостами праздновали радостное событие…» Наконец, что совершенно удивительно, ликовали офицеры австрийской армии: «Храбрая, но неудачливая армия, которой надоело постоянно проигрывать, жаждала случая одержать победу – хотя бы за счёт старых союзников – и возымела желание выместить на России нанесённые ей Францией поражения. Австрийские офицеры заходили к нашим (французским) оставшимся в Вене офицерам и говорили: „Сделайте так, чтобы мы могли сражаться рядом с вами, и вы увидите, что мы покажем себя достойными этого“. От русских, которых до сих пор носили на руках, не ускользнули бестактные намёки и враждебные выходки австрийцев. Не скрывая своего удивления, они с горечью говорили: „Ещё несколько дней тому назад мы были в Вене в большом почёте. Теперь обожают французов, и все поголовно хотят воевать с нами“» ¹⁹.

В современной исторической литературе бракосочетанию Марии-Луизы и Наполеона отводится второстепенная роль. В «серьёзных» политических трудах, где очень много говорится об экономике, финансах и администрации, подобным мелочам посвящают лишь пару строчек. Вполне понятно, что для современного человека, привыкшего видеть в окружающей повседневной и политической жизни подавляющее влияние экономических факторов, это вполне естественно. Однако мы говорим о наполеоновской эпохе. Вне всякого сомнения, как для классической монархии, так и для воинской империи Наполеона матримониальные вопросы играли куда более важную роль, чем они играют в политике современных государств. Бракосочетание Марии-Луизы и Наполеона было далеко не просто курьёзным событием «малой истории», оно явилось важнейшим этапом в становлении новой концепции государства и всего видения европейской политики императором. Если до февраля 1810 г. Наполеон, так или иначе, мыслил всю свою внешнюю политику как действия на европейской арене совместно с союзником, которого он видел в Российской империи, и даже войны 1805–1807 гг. не могли повлиять на это видение европейской политики. Наполеон считал эти войны недоразумением, не соответствующим геополитическим интересам обоих государств. Однако многочисленные действия Александра I на внешнеполитической арене, и особенно поведение России в ходе кампании 1809 г., вызвали охлаждение союза. Заключение австрийского брака поставило на нём окончательный крест.

Действительно, что могло бы помешать Александру I выдать свою сестру замуж за императора Франции, если бы царь действительно желал мира? Брачный союз с могущественной империей никак нельзя было назвать мезальянсом по отношению, скажем, к браку великой княжны Екатерины с прыщавым Георгом Ольденбургским! Никто не заставлял царя при этом подчинять политику России политике Французской империи. Он мог и должен был вести политику в интересах своей страны, но неужели российским интересам помешала бы русская императрица величайшего государства тогдашней Европы, или, говоря современным языком, наличие сильнейшего «русского лобби» при французском дворе?! Её присутствие на французском троне при том уважении, которое Наполеон испытывал к брачным узам, фактически означало бы гарантию того, что войны между Россией и Францией не будет. Отныне можно было бы спорить, даже ругаться, но сложно в этом случае представить себе, чтобы Наполеон отдал приказ начать войну против своего шурина!

Отказывая Наполеону в руке своей сестры, Александр толкал императора французов на союз с Австрией и на поддержку поляков; следовательно, это была сознательная провокация, направленная на разжигание военного конфликта.

Действительно, от концепции русско-французского союза в 1810–1811 гг. Наполеон переходит к концепции единой Европы, подчинённой его скипетру. Некой огромной федеративной империи, где сохраняются независимые государства, в которых люди говорят на своих родных языках. Однако эти государства объединяются общим военным и экономическим союзом, ну и, разумеется, главой этой огромной федеративной монархии является лично он сам, Наполеон, старавшийся отныне подражать императору Траяну и Карлу Великому. В этой объединённой под единым скипетром Европе не было места России. Она из потенциального друга превратилась в потенциального противника. При этом на границе этого потенциального противника существовало небольшое польское государство, целиком и полностью преданное Наполеону, герцогство, элиты которого были одержимы идеей войны с русской империей, мечтой об отмщении за потерянные когда-то земли и независимость, за кровь и унижения.

Конфликта ещё не было, но все его компоненты уже были налицо. Первый канцлер империи Камбасерес якобы сказал, говоря о значении брака Наполеона и Марии-Луизы: «Я уверен, что через два года у нас будет война с той монархией, на принцессе которой император не женится. Война с Австрией меня совершенно не пугает, а вот от перспективы войны с Россией я содрогаюсь – её последствия могут быть непредсказуемыми» ²⁰. Известно, что подобные предсказания обычно делаются задним числом, но, даже если это так, фраза, заимствованная из мемуаров Паскье, без сомнения, отражает чувства, которые испытали многие информированные политики Франции в ту эпоху.

* * *

Одновременно с событиями политического характера в 1810 г. обострились противоречия совершенно другого плана. Речь идёт о континентальной блокаде, о которой мы начали говорить в третьей главе. Сразу отметим, что эта книга не ставит задачу выяснения всех экономических проблем, которые определяли историю Европы в начале XIX в. Нас интересует лишь то, что напрямую влияло на русско-французские отношения, то, что послужило, как считают многие историки, одной из причин военного конфликта. Поэтому ракурс, в котором здесь рассматривается континентальная блокада, – это исключительно его значение для отношений между империями.

Тем не менее несколько слов о континентальной блокаде как таковой. Выше уже отмечалось, что континентальная блокада привела к огромным политическим последствиям, её же экономический результат для Англии оказался не особенно значительным в связи с тем, что только часть британского экспорта направлялась в Европу. Но, впрочем, даже и эту меньшую часть английского товарооборота Наполеону не удалось полностью пресечь уже хотя бы вследствие огромного пространства береговой линии Европы.

Результаты действия континентальной блокады на британскую торговлю можно увидеть в нижеприведённой таблице.

_{Экспорт Великобритании (в тыс. фунтов)²¹}

Как видно из таблицы, жёсткое применение континентальной блокады позволило в 1808–1811 гг. серьёзно снизить английскую торговлю с Европой, а в 1811 г. в связи с осложнением отношений Англии и США значительно снизился и общий объём британской торговли. С другой стороны, видно, что результаты были далеки от абсолюта. Если бы наполеоновская Европа обладала перевесом в морских силах или хотя бы их балансом с силами Великобритании, блокада могла бы стать очень эффективной и быстро заставила бы британскую олигархию сесть за стол переговоров. Впрочем, тогда блокада и не потребовалась бы, так как англичане не могли бы вести себя с подобной степенью дерзости и самоуверенности, с какой они действовали, имея подавляющее превосходство сил на морях.

Огромную роль в истории континентальной блокады, как и в истории всей наполеоновской империи, сыграла война в Испании. Из таблицы видно, что, выполняя требования Наполеона, Испания до начала там военных операций практически не торговала с англичанами; более того, купцы с берегов туманного Альбиона не получали доступ и к латиноамериканским владениям испанцев. С началом войны в Испании поток английских товаров хлынул на Пиренеи и в испанские владения в Америке, что стало серьёзнейшей дырой в блокаде. Таким образом, начав испанскую авантюру с надеждой нанести экономический удар Англии, Наполеон добился прямо противоположного эффекта, открыв огромные рынки сбыта и источники сырья для английской продукции.

В результате блокада больше всего била по европейским потребителям и частично – по производителям. Наполеону приходилось прибегать к всё более жёстким мерам для того, чтобы пресечь контрабанду английских товаров. Эти меры приводили к удорожанию предметов потребления, к которым уже привыкли европейцы, прежде всего так называемых «колониальных товаров»: сахара, кофе, табака, красителей. Поднялись цены и на продукцию английских мануфактур: высококачественное сукно, металлоизделия.

Наполеоновские таможни, установленные на севере Германии и на юге Италии, не могли сдержать огромный поток контрабанды. Кроме того, как легко можно догадаться, гигантские барыши, которые извлекали торговцы из удачных операций по продаже запрещённых товаров, позволяли давать огромные взятки. В результате, несмотря на все жёсткие меры императора и таких его ближайших помощников, как маршал Даву в Гамбурге или генерал Рапп в Данциге, расцвела коррупция, которая была совершенно не характерна для наполеоновского государства как такового. Но здесь размер взяток был столь велик, а услуга, которую за них просили, – столь «невинна», что мало кто мог удержаться от соблазна. Действительно, ведь речь шла не о том, чтобы за деньги отпустить опасного преступника, а всего лишь о том, чтобы закрыть глаза на ввоз какой-нибудь сотни мешков кофе, которого так заждались несчастные горожане. Комиссар полиции итальянского порта Ливорно писал в своём рапорте: «Как помешать, чтобы служащий, получающий в месяц 40 франков, на которые он едва может жить, оказавшись наедине на посту, отказался бы от 200–300 франков за то, чтобы он всего лишь сделал вид, что спит полчаса в нужный момент?» ²²

В результате нельзя было сказать, что блокада не влияла на английскую промышленность и английские власти, просто ее воздействие стоило совершенно несоразмерных усилий и потерь.

Действительно, в Англии в 1810–1811 гг. разразился сильнейший экономический кризис. В 1810 г. обанкротился банк Бриквуд, что вызвало волну банкротств провинциальных банков. Наконец, крах банка Гольдсмита и самоубийство его владельца посеяли настоящую панику на бирже. Только за 1810 г. произошло 1799 банкротств. Кризис финансовой системы повлёк за собой депрессию, которую испытывала английская индустрия в 1811–1812 гг. Плохой урожай во всей Европе в 1811 г. тяжело отразился на положении рабочего класса. Первые существенные беспорядки разразились в феврале 1811 г. в районе Ноттингема. Во многих промышленных городах: в Манчестере, Лидсе, Шеффилде и Бирмингеме – вспыхнули восстания рабочих, которые пришлось подавлять силой оружия.

Однако, чтобы достичь этого эффекта, Наполеону потребовалось постоянно донимать европейского потребителя, способствовать росту оппозиционных настроений и раздражению во всей наполеоновской Европе, и даже в самой Франции, портовые города которой пережили столь большие экономические сложности, что не оправились от них даже после падения империи.

Одновременно на континентальной блокаде сфокусировалось недовольство русско-французским союзом со стороны российских элит. К сожалению, настоящих глубоких современных исследований на этот счёт нет. Существуют лишь два крупных научных труда, основывающихся на большом массиве архивных документов, о влиянии континентальной блокады на Россию. Это глава большой работы, написанной академиком Евгением Тарле о континентальной блокаде, и очень серьёзное исследование Михаила Злотникова «Континентальная блокада и Россия». Однако оба эти произведения написаны были давно. Монография Тарле появилась в 1913 г., а работа Злотникова написана была в промежутке между двумя мировыми войнами и увидела свет только в 1966 г., и к тому же в «отредактированном» советской цензурой варианте. Самая интересная часть работы Злотникова о воздействии континентальной блокады на русскую промышленность так и осталась пылиться где-то в виде рукописи. Обе эти работы, несмотря на их значимость, сильно устарели, а некоторые подходы, навязанные марксистско-ленинской методологией, могут вызвать сейчас разве что улыбку. Всё остальное, появившееся позже, лишь перепевы этих двух фундаментальных трудов на разный лад.

Нет сомнения, что, посвятив работу военным и политическим аспектам франко-русского противостояния в эти годы, автор не мог столь же подробно разработать вопрос, для полного изучения которого на основе русских, французских, английских, немецких, шведских, американских источников потребовались бы десятки лет. Тем не менее некоторые выводы, которые можно сделать на основе имеющихся материалов, необходимо привести на страницах этой книги.

Очевидно, что закрытие русских портов для кораблей под британским флагом не могло не вызвать резкого уменьшения внешнеторгового оборота России. Действительно, Англия была главным зарубежным партнёром для русских купцов. Русский экспорт в 1799 г. равнялся 69 000 810 руб., а импорт – 46 635 639 руб. Из этого количества английские подданные вывезли на 36 602 424 руб. товаров (53 % от общего количества), привезли товаров на 8 334 981 руб. (17,9 %).

За 1802–1804 гг. в русские порты пришло 7530 судов, из них:

Английских – 2100

Русских – 697

Прусских – 681

Австрийских – 428

Шведских – 835

Датских – 713

Турецких – 732

Голландских – 342

Американских – 143

Французских – 25

Испанских – 20

Португальских – 18 ²³

Англия, прежде всего, импортировала из России хлеб, строительный лес, пеньку и сало. Экспортировала в Россию «колониальные товары», шерстяные изделия, предметы роскоши и т. д. Иначе говоря, англичане потребляли главные продукты производства крупных помещичьих хозяйств, а обеспечивали предметы потребления для тех же помещиков и верхушки российской буржуазии.

Исходя из приведённых цифр, понятно, что разрыв отношений с первейшим торговым партнёром не мог не вызвать серьёзных осложнений как для российской торговли, так и для отдельных секторов производства. Тем более что прекращение отношений с Англией означало не только отсутствие доступа в российские порты английских кораблей, но и значительное снижение потока нейтральных судов, подвергавшихся отныне пиратским нападениям британского флота. В результате общий торговый оборот значительно сократился, его параметры приведены в таблице ниже.

Видно, сколь сильно повлияла континентальная блокада на русскую торговлю, общий объём которой в 1808 г. (в период самого строгого применения правил блокады в России) сократился более чем в два раза, причём объём морской торговли – почти в четыре раза!

В России, как и в других странах, континентальная блокада сопровождалась конфискацией товаров, признанных английскими, а также конфискацией самих торговых судов. Однако, применяя правила континентальной блокады, русское правительство старалось действовать по возможности мягко. За 1808 г., по неполным сведениям, был конфискован только один корабль и грузы четырёх кораблей, восемь торговых кораблей было выслано. В 1809 г. было конфисковано 25 кораблей и грузы 26 кораблей. Зная обычаи русского чиновничества, можно легко догадаться, что мягкость применения правил континентальной блокады не обходилась без щедрых «пожертвований» со стороны заинтересованных лиц. В общем, континентальная блокада означала для России значительный упадок торговли, новые чиновничьи притеснения и поборы.

Купцы жаловались, подавали апелляции, судились, тем более что во многих случаях происхождение груза было очень сложно установить. Почти все корабли плавали под флагами нейтральных держав, их команды были интернациональными (кстати, по правилам, установленным в этот момент в России, корабль признавался неприятельским, только если более трети команды принадлежало неприятельской державе). Так как в порту не устраивали экзамен по владению языком, корабль английских судовладельцев, где и почти вся команда, и груз были английскими, но который пришёл под каким-нибудь паппенбургским флагом и судовые документы которого указывали, что идёт он из Рио-де-Жанейро, вполне мог разгрузиться в Петербурге и, приняв на борт товар, уйти обратно в Лондон. Разумеется, при условии небольших «пожертвований» на пропитание несчастного начальника таможни.

Конечно, официальные архивы умалчивают о том, кому и сколько давали, а кому не давали. Зато в личных документах можно найти интересные сведения. Так, в неопубликованной части дневника генерала Д. М. Волконского есть запись от 25 февраля 1809 г., где он указывает, что негоциант Тависон заявил ему: «Мнимое пресечение коммерции идёт не купцам, а покупающим во вред, ибо он сам 20 000 (рублей) подарил таможенному за пропуск корабля с английскими товарами, кои перештемпелевали подложно все прусскими» ²⁴.

Судовые документы проверяли, перепроверяли, дела переходили от одного чиновника к другому и доходили даже и до Госсовета, а то и до самого императора. «Указ, изданный 14 мая 1809 г., налагал обязанность на корабельщиков доказывать нейтральную собственность рядом документов. На кораблях должны быть предъявлены паспорт, корабельная крепость[46]46
  Корабельная крепость – документ, утверждающий право собственности на корабль.


[Закрыть], экипажный список и корабельный журнал; на груз – сертепартия[47]47
  Сертепартия – страховой полис или договор между хозяином корабля и хозяином груза.


[Закрыть], коносамент[48]48
  Коносамент – документ, выдаваемый перевозчиком груза грузовладельцу. Удостоверяет право собственности на отгруженный товар.


[Закрыть], декларация шкипера, свидетельство о происхождении товара, если груз весь или частью принадлежит корабельщику, и фактура, если корабль пришёл из Америки и Индии. В случае отсутствия какого-либо из указанных документов корабль высылается из порта без разгрузки» ²⁵.

В качестве примера можно привести одно из рядовых дел такого типа. В июне 1810 г. в Кронштадт прибыл русский корабль «Святой Михаил» с грузом из 126 бочек сахара. Шкипер Герцберг заявил, что прибыл из Стокгольма, и предъявил документы, подтверждающие, что сахар шведского производства. Однако выяснилось, что у шкипера были две английские лицензии, которые говорили о том, что сахар был привезён из Лондона на английском корабле «Кити». На этом же судне были доставлены 30 ящиков индиго. Индиго было оставлено в Стокгольме, а сахар направлен в Россию. Напрасно купец Гольм (поверенный шкипера) доказывал, что покрытие груза английскими лицензиями было вынужденной необходимостью, чтобы обеспечить российскую собственность от захвата англичанами. Комиссия постановила конфисковать сахар, а судно отпустить с русским грузом. Дело разбиралось далее в Госсовете. Большее количество членов Госсовета признали обвинение шкипера Герцберга в провозе неприятельского груза доказанным. Постановление о конфискации было оставлено в силе.

Самым крупным делом по поводу конфискации груза является дело о так называемой «тенерифской экспедиции». В начале навигации 1810 г. в русские порты пришло необычно большое количество кораблей с Канарских островов – 75! Большая часть из них прибыла в рижский порт, остальные – в Петербург и Архангельск. Такой наплыв судов с Канарских островов вызвал подозрения таможенников. Проверка документов, предъявленных шкиперами, показала, что бумаги были явно грубой подделкой: там встречались грамматические ошибки, подписи одних и тех же чиновников выглядели по-разному, да и вообще, по ним получалось, что Тенерифом одновременно управляют два губернатора. Кроме того, товары, которые везли суда: свинец, олово и жесть, – обычно приходили в Россию из Англии. В конечном итоге выяснилось, что все корабли так называемой «тенерифской экспедиции» вышли в основном из Лондона, Ярмута и других английских портов и шли через Зунд под британским военным конвоем. В результате комиссия постановила конфисковать грузы 63 кораблей, а 4 судна были оставлены под секвестром.

Нетрудно догадаться, что результатом подобных конфискаций было, как уже отмечалось, сильное сокращение торгового оборота, и как следствие – жалобы купцов и недовольство значительной части знати. Однако было бы явно неправильным изображать эту ситуацию как всеобщее дружное осуждение континентальной системы. Многие известные русские политические деятели считали, что блокада – это заслуженное наказание англичанам за их наглое и эгоистичное поведение в отношении морской торговли других держав. Вот, в частности, что писал военный министр адмирал Павел Васильевич Чичагов Александру I: «Они (англичане) считают, что это он (Наполеон) разоряет и опустошает мир, ибо всё, что их не устраивает, приносит вред миру, в спасении которого англичане, как известно, так живо заинтересованы… Они уже хозяйничают в Балтийском море, не посчитавшись ни с кем и ни с чем, кроме своей воли. Английские фрегаты патрулируют в этом море, и никто не решается спросить, по какому праву… Одним словом, они командуют и распоряжаются в водной стихии, не соблюдая никаких внешних форм и приличий, не считая нужным отдавать отчёт в своих действиях кому бы то ни было… и в наше время англичане в течение 15 лет держали в подчинении весь континент, за исключением Франции, и распродали его в розницу ради собственной выгоды» ²⁶.

А вот что писал царю Василий Назарович Каразин – русский и украинский учёный, инженер и общественный деятель, просветитель, основатель Харьковского университета, инициатор создания Министерства народного просвещения Российской империи: «Россия в нынешних обстоятельствах не может оставаться в двусмысленном отношении к Англии. Коль скоро мы единожды уже сблизились с коренным её неприятелем, надлежит действовать, надлежит ему помочь привести в должные пределы купеческую эту державу, которая недавно ещё, подобно как и пред сим в 1800 году, показала, что у неё нет ничего священного, и что если она когда-либо наружно и чтила наше правительство, то без всяких искренних чувств, а как орудие только своей личной, тогодневной, можно сказать, корысти… Извлечём всю возможную пользу из мира нашего с Наполеоном, мира, приобретённого столь дорогою ценою! Упрочим себе навсегда мир сей. С другой стороны, поставим себя в безопасности от морско-разбойнических предприятий Англии» ²⁷.

Континентальная блокада наносила ущерб внешней торговле, это очевидно, но явный перебор – делать на этом основании заключение, что вся Россия только и делала, что стонала и плакала по поводу стеснений континентальной блокады. Хотелось бы напомнить, что экономика России того времени резко отличалась от современной. Основная масса товаров, которые выпускали и которыми торговали, предназначалась для внутреннего потребления. Более того, многие производители и торговцы испытывали жесточайшую конкуренцию со стороны английских товаров и никак не могли переживать от того, что они временно прекратили поступать на российский рынок.

Вот личные наблюдения малороссийского купца: «С 1807 г. после Тильзитского мира правительством запрещен был ввоз большой части заморских товаров, потребность в коих заменили русские, чрез что торговля украинская начала увеличиваться и с 1807 года по 1812 год приняла довольно обширный размер. С сего времени началось и мое непосредственное влияние на дело. В 1808 году, на Ильинскую, в первый раз было товаров наших вывезено на 50 тысяч, а прежде бывало на 20 и 25 тысяч» ²⁸.

Возьмём Москву и Московскую губернию. В подробном «Статистическом описании Московской губернии 1811 г.», по иронии судьбы вышедшем в свет в древней столице России в начале 1812 г., буквально накануне войны, мы напрасно будем искать сетования по поводу ужасного воздействия континентальной системы. Напротив, о континентальной блокаде и о её воздействии на торговлю и промышленность Москвы нет ни слова. Вот что можно прочитать о торговле московского купечества: «Получаемые из чужих краёв товары, кроме продажи оных в столице, отпускаются на великие суммы в другие города Российской империи и на знатной ярмарке в государстве. Самый большой и прибыточный торг с Китаем, откуда привозят чай, бумажные и шёлковые материи, китайку[49]49
  Китайка – первоначально шёлковая, затем хлопчатобумажная лёгкая ткань, производившаяся в Китае и ввозившаяся в Россию в XVIII – начале XIX века. В начале XIX века импорт был заменён отечественным производством.


[Закрыть], сырец-шёлк, фарфор и проч… Внутренняя московская торговля простирается на многие миллионы, чему много способствует местоположение столицы, ибо она находится почти внутри России; почему и товары свободно доставляются из всех областей пространной империи» ²⁹.

Интересно, что автор никак не переживает из-за отсутствия возможности продавать зерно в Англии. Почему? Очень просто: «Хлебопашество, хотя есть и первое их (крестьян Московской губернии) упражнение, но оно по причине малоземельности и плохого плодородия земли не может доставлять всех пособий к их благосостоянию» ³⁰. Далее автор указывает, что ежегодно привозится «знатное количество хлеба из смежных хлебородных губерний».