Текст книги "Битва двух империй. 1805-1812"

Можно, конечно, отмахнуться от многих проектов, таких как план Беннигсена, или Уварова, или герцога Вюртембергского, сказав, что эти люди не имели никакого значения для принятия окончательного решения. Но кроме мнения генералов существуют еще не вызывающие никаких сомнений приказы Барклая де Толли поздней осенью 1811 г. Витгенштейну, Багговуту и Эссену, рассматривающие возможность наступления с целью оказания помощи прусскому королю. Наконец, уже упоминался доклад Барклая де Толли от апреля 1812 г., где он предлагает Александру начать немедленное наступление. Подготовка к сооружению мостов на Немане – это совершенно однозначное действие, которое не оставляет сомнения в его цели и еще раз подчеркивает, что чуть ли не до самого начала войны самое высшее командование русской армии колебалось перед выбором: наступать или принять войну на своей территории.

Но даже если подготовку к наведению переправ можно как-то с натяжкой отнести на счёт операции по дезинформации и противника, и своих собственных генералов, чтобы выглядеть сторонниками отважного наступления, то апрельский доклад Барклая де Толли никак нельзя причислить к подобным мистификациям. Рапорт военного министра был совершенно секретным и предназначался только для императора, иначе говоря, о нем знали только те, кто действительно принимал решение.

Наконец, размещение русских войск и магазинов с продовольствием, о чем будет развернуто говориться в следующей главе, не оставляет никакого сомнения в том, что армия готовилась к наступлению или, по крайней мере, рассматривала вторжение в герцогство Варшавское как более чем вероятный вариант развития событий. Мало того что войска располагались на самой границе, что еще как-то можно оправдать соображениями, связанными с дезинформацией неприятеля, но уж размещение главных магазинов с запасами продовольствия в двух шагах от неприятельской территории, когда заранее четко намечена линия отступления, совершенно не поддается никакой логике.

Ну и само присутствие Александра I при армии? Зачем царю нужно было, прибыв в апреле 1812 г. в Вильно, оставаться с войсками до самого начала боевых действий, если он твердо знал, что армия будет отступать? Уж не для того ли, чтобы подать пример бегства во главе полков? Именно в отсутствие Александра отступление войск прошло бы самым естественным образом и не встретило бы таких моральных препятствий, которые, без сомнения, создавало нахождение монарха при армии. И уж тем более было бы легче свалить все на какого-то безвестного немца.

Присутствие Александра во главе войска имело смысл только в том случае, если он собирался триумфально вступать в Варшаву и провозглашать себя польским королем, а затем развивать победоносное наступление на Европу.

Таким образом, можно заключить, что, скорее всего, ни у Александра, ни у Барклая вплоть до самого начала боевых действий не было какого-то ясного видения будущей войны. Единственное, что знал Александр, – это то, что он должен свергнуть Наполеона и не пощадить для этого хоть миллионы жизней. Как конкретно он будет это делать, царь не знал. Зато ясно, что уже с 1810 г., когда армия оказалась на границах, в ней господствовали исключительно наступательные настроения. Все только и говорили о том, как они ворвутся в герцогство, лихо разгромят его, объединятся с пруссаками и пойдут на Париж. Начиная с весны 1811 г., когда царь узнает, что его виды на Польшу, скорее всего, реализовать невозможно или очень затруднительно, он начинает обсуждать план оборонительной войны. Тем более что Наполеон попал на провокацию и начал реально готовиться к войне.

Однако и в это время, вплоть до самых последних дней, ни царь, ни его генералы не остановились на конкретном плане. Интересно, что наукообразные рассуждения генерала Фуля, очевидно, действительно повлияли на Александра. У последнего явно была извращённая склонность к схоластическим рассуждениям, недаром накануне Аустерлицкой битвы царь фактически вручил судьбу русской армии безвестному горе-теоретику Вейройтеру. В результате, посмотрев на размещение русской армии в начале 1812 года, можно видеть, что оно почти точно соответствует идеям Фуля о трех армиях: Двинской, Днепровской и Молдавской. Действительно, русские войска весной 1812 г. сосредотачивались практически точно в тех районах, о которых говорили записки чудаковатого генерала. Только позднее, уже непосредственно перед столкновением, войска, стоящие в районе Луцка, будут разделены на две части. Одна из этих частей, выдвинувшаяся на север в район Волковыска, получит название 2-я Западная армия, а войска, оставшиеся в районе Ковеля и Луцка, станут 3-й Обсервационной армией генерала Тормасова. Так вместо двух армий в центре и на севере появятся три армии. Что же касается Молдавской армии Чичагова, то о ней обычно забывают рассказывать, говоря о начале боевых действий, так как она осталась далеко на юге, ибо никакой иллирийской армии против нее Наполеон не двинул.

Разумеется, когда основная масса французских войск форсировала Одер и Вислу и стала приближаться к границам Российской империи, настроения начали серьезно меняться. Численность французских войск была очень хорошо известна русскому командованию, и опасность предстала перед всеми во весь рост. В этой обстановке кроме схоластического плана Фуля появляется и ненамного менее схоластичный план Толя, предполагавший обороняться на границе.

Когда до перехода Немана Наполеоном оставалось всего несколько дней, стало очевидно, что придется отступать. Александру в этот момент покинуть армию было уже слишком поздно – это бы выглядело как бегство. Царю пришлось некоторое время сопроводить свои войска в их ретираде. Но даже тогда, когда до первых выстрелов пушек оставалось всего лишь несколько дней, высший командный состав русской армии, исключая, конечно, Барклая де Толли, не считал, что отступление неизбежно. Горячий князь Багратион писал царю 8 (20) июня 1812 г.: «Неприятель, собранный на разных пунктах, есть сущая сволочь… Прикажи, помолясь Богу, наступать!» ²⁵

Французский план

Посмотрите любую популярную книгу о войне 1812 г., и вам почти наверняка попадется фраза, якобы произнесенная Наполеоном накануне: «Через пять лет я буду господином мира, останется только Россия, но я раздавлю и ее». Это, так сказать, из теории общего политического планирования. Что же касается конкретных стратегических замыслов, то они нередко характеризуются другим, почти столь же глубокомысленным выражением: «Если я возьму Киев, я буду держать Россию за ноги; если я захвачу Петербург, я возьму Россию за голову; если я займу Москву, я поражу Россию в самое сердце».

Конечно, эти фразы карикатурны. Так, первая почерпнута из мемуаров аббата де Прадта, написанных и опубликованных сразу после падения Наполеона, в тот момент, когда к власти пришли его непримиримые враги в лице Бурбонов. Что же касается самого автора – он был послом в Варшаве в 1812 г. и зарекомендовал себя на этом посту так, что получил гневный нагоняй от императора. Реставрация Бурбонов дала возможность неудачливому дипломату свести счеты со своим бывшим начальником в желчной книжке, которой он вдобавок старался выслужиться перед новыми властями.

О том, насколько его опус полезен для изучения истории, свидетельствует фраза, которая красуется на первой странице: «Император был замечен в том, что в момент своих самых печальных и мрачных мыслей изрек памятные слова: „Если бы не один человек, я был бы уже властелином мира…“ Этот человек – это я, – скромно добавил автор и продолжил: – Так что можно сказать, что я спас мир, и с этим титулом я могу навсегда надеяться на его признательность и блага» ²⁶.

Если уважаемый читатель согласен с подобной концепцией исторического процесса и может поверить в то, что самый бестолковый из всех дипломатов наполеоновской эпохи спас Россию, то тогда ему придется принять и другие гипотезы, высказанные в мемуарах самовлюблённого аббата. В них, в частности, присутствует мысль, которая станет характерной для всех последующих произведений, изображающих Наполеона как психически неуравновешенного человека, одержимого целью властвовать над миром. Прадт писал: «Император, едва родившись, едва поднявшись на трон, сгорал от желания захватить весь мир» ²⁷.

Как кажется, книга, которую вы держите в руках, на основании фактов доказывает, что политика Наполеона, несмотря на наличие агрессивных черт, строилась на реалистичных началах. Ни в каких официальных и неофициальных письмах французского императора, ни в каких его реально отданных распоряжениях даже отдаленно, даже самыми туманными намеками нет речи о покорении мира. Да, без сомнения, успешные войны увеличивали амбиции императора, но до 1810 г. он стремился к вполне осуществимой задаче: в союзе с Россией победить морскую деспотию Англии, открыть возможность для свободной торговли всех стран и установить прочный мир, опираясь на русско-французский союз, ради которого он был готов идти на многие жертвы.

После неудачи своего брачного проекта, видя бесплодность своих попыток выстроить отношения с Александром и найдя, как ему казалось, положительный отклик в Австрии, он постепенно приходит к идее создания объединенной под его властью Европы – федеративной империи. В ней должны были сохраниться и находящиеся у власти династии, и национальные традиции, но она была бы объединена едиными внешнеполитическими целями, близостью законодательных систем, денежной системой, сетью дорог и каналов, единой системой мер и весов и т. д.

О том, как Наполеон видел эту империю, лучше всего говорят не написанные во времена Реставрации мемуары, а официальные документы той эпохи. Вот речь, произнесенная в день рождения Наполеона, 15 августа 1812 г., в кафедральном соборе города Эльбинга генеральным комиссаром западной Пруссии де Буанем. Эта речь – поистине гимн наполеоновской Европы, изложение мечты, которую преследовал император, и того, к чему он был близок накануне войны 1812 г.:

«От далекой Иллирии до берегов Тибра и Сены, от берегов Тахо до Двины и Борисфена (Днепра), от Эгейского моря до Балтики – во всем этом огромном пространстве, занимаемом Империей и Цивилизацией, искусствами и науками, все нации, ее составляющие, все монархи, правящие ей, объединенные одними интересами, одними чувствами, празднуют сегодня годовщину рождения Наполеона Великого, Императора Французов и короля Италии… Если Император расширил так далеко пределы своей Империи силой своего оружия и своего гения, а также мудрости… он объединил также сердца всех народов, к которым он вынужден был некогда нести войну.

Я хочу прежде всего говорить здесь о жителях Пруссии. Действительно, когда-то берега Вислы и Немана были ареной боев между Империей и этим королевством, но теперь Его Величество король Пруссии дает своим подданным пример дружбы и преданности Франции и верности своим клятвам. Прусские войска сражаются под теми же знаменами, что и войска Его Императорского величества и соперничают с ним в отваге и славе…

…все бывшие враги стали друзьями и верными союзниками Его Величества, сражаясь сегодня против Англии и России – единственных держав, противостоящих ему.

Эти огромные политические изменения не только плод побед и результат доверия к монарху, целью которого является прочный мир… и прекращение войн, которые в течение стольких веков истощали Европу и не согласуются с тем состоянием цивилизации, до которого она поднялась…

Либеральные принципы легли в основу законодательств всех государств… и кодекс Наполеона, принятый во многих из них, станет, без сомнения, вскоре всеобщим…

Если мы вспомним также о единстве мер и весов… народы Европы будут в скором времени представлять собой единую семью, хотя и под властью отдельных и независимых правительств, – это и было бы высшим достижением цивилизации.

Нищенство – эта проказа общества – искоренено во всей Империи. Построены дома, где несчастные находят верное убежище, отдых, заботу и утешение…

Воображение изумляется, когда видишь какие… преодолены, казалось бы, непреодолимые барьеры природы, чтобы прорубить дороги, ведущие из Франции в Италию через перевал Мон-Сенис и перевал Сен-Бернар, какие прорыты каналы, чтобы соединить море с внутренними областями Империи, когда смотришь на то, сколь много создано новых полезных учреждений, сколь большую поддержку получили науки, торговля, мануфактуры, как украшена или, иначе говоря, реконструирована столица, ставшая, несмотря на древность, новым городом – самым большим и самым великолепным, когда видишь Рим словно поднятым той же рукой из руин и занявший место, которое он когда-то занимал в дни своей славы…» ²⁸

В этой империи не было места для России. Своей непримиримой враждой Александр перевернул концепцию наполеоновской политики: вместо стремления согласовать усилия двух великих государств, которые в союзе и дружбе могли бы управлять Европой, Наполеон пришел к концепции некой новой великой Римской империи, по отношению к которой Россия была чужаком, и к тому же небезопасным. Сосредоточение русских войск на границе стало тем детонатором, который привел в действие огромный механизм, колеса которого неумолимо завертелись. Теперь война приближалась к границам российского государства. Но все-таки, что реально планировал Наполеон? Какие политические цели ставил он в предстоящей войне и какой была его стратегическая концепция? Неужели все-таки собирался дойти до Москвы?

Как ни странно, разбирая этот вопрос, горячие сторонники Наполеона утверждают почти то же самое, что и особо рьяные русские патриоты, а именно: Наполеон с самого начала только и мечтал, что начать войну с Россией. Только первые заявляют, что делал это он для защиты европейской цивилизации от русских варваров, а вторые – что он собирался покорить русский народ, обратить его в другую веру, навязать ему чуждые институты. Последнюю из указанных точек зрения можно найти чуть ли не в каждой второй популярной книге о войне 1812 года, изданной в России. Первая же сформулирована наиболее четко в работах Эдуарда Дрио, для которого война 1812 г. была некоей сублимированной «высшей войной» за европейскую цивилизацию.

Понятно, что при таком понимании задач Наполеона вполне естественно воображать, что император ставил своей целью поход на Москву, дабы в древней русской столице разрушить навсегда и посрамить Святую Русь. Об этом, как нам очень точно сообщает де Прадт, он мечтал с самого рождения. Кроме «выдающегося» произведения аббата, существует еще одна работа, из которой все позднейшие историки черпали «неоценимые» свидетельства подготовки похода прямиком на Москву. Это воспоминания некоего Вильмена, о которых даже наиболее известный современный французский исследователь наполеоновской эпохи Жан Тюлар написал в своей критической библиографии: «Вильмен передает немного обработанные по форме речи императора накануне похода в Россию… Эти воспоминания составляют источник первоклассного значения о последних годах империи» ²⁹.

Если верить мемуарам Вильмена, Наполеон заявлял без обиняков весной 1812 г.: «Я захвачу Москву, я отброшу его (Александра) в Азию… Варварские народы суеверны, и у них примитивные идеи. Страшный удар в сердце империи, по Великой Москве, по Святой Москве, отдаст мне в руки эту тупую и слепую массу». Далее, как и полагается, поход на Индию и завоевание мира: «Этот длинный путь – путь в Индию. Александр Великий отправился в свой поход так же далеко, как если бы он пошел из Москвы, чтобы достигнуть Ганга… Предположите теперь, что Москва взята, Россия сокрушена, царь вынужден склониться или погиб в каком-нибудь дворцовом заговоре… Скажите мне, разве для великой армии французов с их союзниками не возможно, выйдя из Тифлиса, достигнуть Ганга? Его достаточно будет коснуться французской шпагой, чтобы в Индии рухнуло все это нагромождение меркантильного величия (Англии). Это будет гигантская экспедиция, я согласен, но вполне выполнимая в XIX веке. Этим ударом будет завоёвана независимость западной Европы и свобода морей» ³⁰.

Читатель, наверно, подумал, что Вильмен был ближайшим соратником Наполеона, которому тот доверял все свои мысли и проекты. Увы, Абель-Франсуа Вильмен был юным секретарем генерал-адъютанта графа де Нарбонна. Как утверждает секретарь, Нарбонн точно пересказывал ему речи императора. Разумеется, юноша всё великолепно запомнил и через 40 лет (!!), уже пожилым человеком безошибочно воспроизвел в своих мемуарах…

Чтобы проанализировать текст Вильмена, для начала послушаем, что же, по его словам, говорил Нарбонн в ответ на безумные речи Наполеона. Оказывается, генерал-адъютант, естественно, знал все, что произойдет, и, почти что падая перед императором на колени, восклицал: «Я умоляю вас от имени всех, не ведите в глубь России судьбу Франции!!. В этот раз придется сражаться с бесконечной дорогой через полупустынную страну или намеренно разоренную. Это будет война со скифами… едва вы перейдете Неман, как окажетесь в другом мире… Вокруг победоносной армии, за ее огненным маршем все будет враждебно, все наполнено варварством… Вы узнали русских в Италии, Пруссии и Германии и повсюду их били. Но вы не знаете, что они могут сделать в глубине России, вооруженные своим климатом, своим варварством и своим фанатичным отчаянием» ³¹.

Конечно же, столь ясное предвидение будущего вряд ли было связано с экстрасенсорными способностями Нарбонна. Зато очень легко быть прозорливым, когда произведение пишется много лет спустя событий. Интересно, что в мемуарах Вильмена сплошь и рядом встречаются почти что цитаты из литературы, написанной о русском походе в тридцатые-сороковые годы XIX века. Мемуары Вильмена на самом деле скорее некие размышления на тему наполеоновской истории, где подлинные воспоминания автора причудливо переплетаются с фантазиями и кусками из исторических произведений. Совершенно невообразимо, чтобы генерал Нарбонн только тем и занимался, что пересказывал свои беседы с Наполеоном секретарю, а тот их точно и без искажений изложил много лет спустя!

Не следует забывать еще один очень важный фактор. Мемуары Вильмена появились в тот момент, когда в Европе только что вспыхнул конфликт, известный под названием Крымская война. Вся либеральная интеллигенция Европы ополчилась против николаевской России. О Крымской войне некоторые авторы говорят, что она была первой современной войной, где большую роль играли новые технические средства: паровые двигатели, телеграф, дальнобойное нарезное оружие. Осаде Севастополя был посвящен первый в истории военный фоторепортаж. Одновременно родилась и информационная война, которая в начале XIX века находилась лишь в эмбриональном состоянии. Мемуары Вильмена являются частью этой информационной войны, в задачу которой входило изобразить Россию как опасную агрессивную варварскую державу, угрожающую европейским свободам. Достаточно обратить внимание на слова Наполеона, в которых он якобы говорит о том, что результатом русского похода будет «независимость (!!) западной Европы». Совершенно абсурдная фраза для эпохи Наполеона I.

К счастью, в отношении мнения Нарбонна существует важнейший архивный документ, написанный лично самим генерал-адъютантом в мае 1812 года. Мы приведём письмо Нарбонна в главе 12, где речь пойдёт о непосредственной подготовке военных операций. Отметим лишь, этот документ ставит такой жирный крест на написанных Вильменом сказках, что их можно цитировать исключительно как яркий пример полного искажения реальности.

Добавим также, что в окружении Наполеона в этот момент было много представителей старой французской аристократии. Подобно Нарбонну, камергер и посол в Неаполе д’Обюсон де ла Фейяд, происходил из древнейшей аристократической семьи Франции. В январе 1812 г. в связи с тем, что подготовка к войне с Россией к этому моменту стала секретом Полишинеля, он подал императору «Заметку о политической ситуации Франции в январе 1812 г.». В этом пространном документе говорится о возможной войне с Россией. Автор не только не трепещет и не кидается на колени перед императором, умоляя «не вести в глубь России судьбу Франции», а, напротив, совершенно уверенно пишет следующую фразу: «Освобождение крестьян (российских) расположит на нашу сторону не только литовцев, не только народ Курляндии и Ливонии, но и самих русских земель, гарантией этого является пример пугачевского восстания. Исходя из этих соображений и учитывая огромное превосходство в силах, можно не сомневаться, что предстоящая война будет просто военной прогулкой (!)» ³².

Как все это отличается от жутких пророчеств, написанных задним числом!

Среди мрачных «предсказаний» особенно выделяется неоднократно используемый историками пассаж из мемуаров Мармона. Дело якобы происходило в начале 1810 г., Мармон встретился с адмиралом Декре, и тот ни с того ни с сего произнес «прорицание», которое обычно относят к гениальному предвидению исхода русской кампании: «Хотите, я открою вам правду? Хотите, я открою вам тайну будущего? Император – сумасшедший, он совершенно сумасшедший! И из-за него все мы полетим в тартарары, и все кончится страшной катастрофой» ³³.

Для того чтобы оценить степень достоверности этого высказывания, достаточно вспомнить, что маршал Мармон был человеком, которого Наполеон считал своим близким другом, но, несмотря на это, маршал совершил в 1814 г. предательство, которое даже непримиримые враги свергнутого императора считали подлым. В своих мемуарах, написанных примерно в то же время, что и записки Вильмена, автору нужно было решить довольно сложную задачу – объяснить сначала, почему он с рвением служил Наполеону, а потом – почему он предал своего благодетеля. Поэтому концепция мемуаров Мармона крайне простая: в первые годы своей деятельности Наполеон был хорошим, а потом стал плохим, ну а к началу русской кампании вообще свихнулся…

Впрочем, ни якобы мольбы Нарбонна, ни страшные «пророчества» Декре, ни действительно существовавшие шапкозакидательские прожекты д’Обюсона не повлияли на составление стратегических планов… Каковы же они были в действительности? Мы не можем заглянуть в мысли Наполеона, зато на основании многочисленных распоряжений, приказов, подписанных им накануне войны, мы можем узнать его реальные цели. Если мы внимательно остановились на мемуарах Вильмена, то лишь для того, чтобы показать, насколько опасно делать заключения на основе позднейших воспоминаний, которые сплошь и рядом искажают реальность. К сожалению, в большинстве исторических трудов, русских или французских, далеко идущие выводы и заключения делаются именно из болтовни, подобной той, что приводит бывший секретарь.

В воспоминаниях Вильмена Наполеон с каким-то маниакальным упорством повторяет слово «Москва». Почему император так упрямо говорит об этом губернском городе? Напомним, что в 1812 г. Москва не была столицей России уже ровно сто лет, и если бы Наполеон задумывал свою кампанию как войну на завоевание совершенно ненужных ему пространств, он, наверно, хотя бы иногда упоминал в своих рассуждениях название и другого города – столицы Российской империи Санкт-Петербурга. Здесь, между прочим, находились резиденция российского императора, Генеральный штаб, Военное министерство, весь государственный аппарат империи, здесь располагались штабы всех гвардейских полков, и, наконец, здесь проживала вся придворная аристократия, все те, кто реально управляли судьбами России.

Но ни в одном приказе Наполеона, где говорится о подготовке войны с Россией, не упоминается в качестве стратегической цели не только Москва, но даже и Петербург! Зато очень часто можно найти такие географические названия, как Варшава, Торн, Мариенбург, Мариенвердер, Пултуск, Эльбинг, Модлин, Плоцк, Познань, Данциг… и только в июне 1812 года к этим названиям добавляются Вильно и Ковно.

Что это все значит? А значит это то, что на основании многочисленных рапортов, которые Наполеон получал в 1810 – начале 1812 г., у него не оставалось сомнений в том, что русская армия готовит нападение. Таким образом, если он не двинет войска к русским границам, то герцогство Варшавское будет растоптано, уничтожено, сожжено, а далее русские поднимут восстание в Пруссии и двинутся на него с еще большими силами.

С другой стороны, Наполеон был уверен, что, едва только русское командование получит известие о том, что началось выдвижение французских и союзных полков в сторону Польши, оно немедленно предпримет наступление, ворвется в герцогство Варшавское, а далее – см. предыдущий вариант. Поэтому главной целью император видел скорейшую переброску армии на рубеж Вислы. Только здесь он мог быть уверен, что даже в случае бурного наступления русских войск последние уперлись бы в широкий водный рубеж, а у французов было бы достаточно времени, чтобы принять контрмеры.

Конечно, никакого плана войны, подробно изложенного на бумаге, Наполеон не оставил. Ему не требовалось это делать, потому что он был хозяином ситуации и знал, что любые планы на войне неминуемо многократно корректируются и изменяются. Даже план знаменитого Ульмского маневра 1805 г., даже план Аустерлицкой битвы, в которых, как наивно считают некоторые историки, все было просчитано и продумано до малейших деталей с самого начала, на самом деле постоянно изменялись в соответствии с изменением обстановки. При этом общая идея сохранялась. Но если зафиксированного на бумаге плана не было, то в руках исследователя существуют приказы начальнику штаба и маршалам – командирам корпусов, с помощью которых, как с помощью фрагментов мозаики, можно составить общую картину стратегического замысла Наполеона.

Первая цель французского полководца, которая видна из настоящих документов той эпохи, – занять рубеж по западному берегу Вислы. Этот рубеж должен был быть обеспечен крепостями и предмостными укреплениями, прежде всего – огромной Данцигской крепостью, которая обеспечивала левый (северный) фланг стратегического развертывания французской армии. Именно там император собирался активно действовать. Еще в письме вюртембергскому королю от 2 апреля 1811 г. Наполеон пишет: «Сохраним ли мы мир? Я надеюсь, что да, но необходимо вооружаться и сделать надежным Данциг, который является ключом ко всему» ³⁴. Последняя фраза совершенно немыслима в том случае, если Наполеон готовил поход вглубь России.

Одновременно французский полководец старался обеспечить всю линию Вислы надежными укреплениями. Целый ряд писем конца 1811 – начала 1812 г. посвящен крепостям Модлин и Торн, а также предмостным укреплениям на Висле: Мариенбургу, Мариенвердеру и Праге. Особенно мощные укрепления сооружались вокруг Модлина, который должен был стать вместе с Данцигом мощнейшим опорным пунктом на Висле. Начало большому строительству было положено в 1807 г., а первый план крепости был начертан выдающимся французским военным инженером генералом Шасслу-Лоба. В конце 1811 – начале 1812 г. здесь беспрерывно работало на строительстве укреплений до 12 тысяч крестьян. В архиве исторической службы сухопутных сил Франции можно найти подробные отчеты о грандиозных работах в Модлине, а также в Торне. В эти крепости подвозились огромные запасы продовольствия, пороха и разнообразных военных припасов. 26 марта император отдает указание послать «триста миллье[63]63
  Миллье (millier) – старинная французская мера веса, около 0,5 т.


[Закрыть] пороха в Данциг, сто миллье в Торн и двести миллье в Модлин. Вся транспортировка пороха должна быть совершена без задержек». Император предписывал также, чтобы «Замостье было снабжено всем необходимым, так как эта крепость, возможно, будет осаждена неприятелем в первую очередь» ³⁵.

Император полагал, что мощные укрепления Модлина, Торна и Праги остановят русское наступление на рубеже Вислы в том случае, если оно начнется до приближения французской армии. Это позволит сконцентрировать силы на Висле и не дать уничтожить герцогство, даже если французские войска немного запоздают и не успеют вовремя выйти на линию реки. Именно эта опасность – не успеть предотвратить вполне вероятное стремительное русское наступление – стала причиной того, что в январе – феврале 1812 г. полки выступали из мест своей постоянно дислокации в величайшем секрете. Наполеон прекрасно понимал, что многочисленные русские агенты, а также дипломатические представительства, которые находятся в крупных городах Германии, без сомнения, сообщат о продвижении французских колонн через Мюнхен, Дрезден, Берлин и т. д.

Именно поэтому 10 марта 1812 г. Наполеон пишет сердитое письмо своему начальнику штаба, в котором говорится: «Выразите мое недовольство герцогу д’Абрантес (генералу Жюно) за то, что он приехал в Мюнхен раньше своих войск, вследствие чего мое движение станет известным на два дня раньше, ибо русский курьер, который уехал бы 2 марта, отправился наверняка 29 февраля» ³⁶. Таким образом, Наполеон вовсе не пытался незаметно «подкрасться» к России и напасть на нее врасплох. Он не сомневался, что уже в Мюнхене русский военный атташе подробно доложит о движениях французских колонн, но хотел, чтобы это произошло как можно позднее, и у него была бы возможность выйти к Висле до начала русского наступления.

В своем письме от 3 марта 1812 г. начальнику штаба маршалу Бертье Наполеон указывает на самую важную, по его мнению, задачу: «Моим главным желанием является не допустить разорения герцогства в случае, если русские начнут войну. Князь Экмюльский (Даву) должен будет тогда поспешно двинуться, чтобы защитить территорию (польскую)» ³⁷.

^{Маршал Бертье, князь Невшательский (1753—1815)}

16 марта император пишет Бертье несколько писем, где он очень подробно излагает тот план, который существовал у него на это время: «Передайте князю Экмюльскому (маршалу Даву), что я послал ему распоряжения, исходя из варианта, при котором русские не перейдут границу и не начнут вторжение. В этом случае все, что я ему приказал, надо исполнить буквально. Главное, чтобы войска отдохнули, были хорошо накормлены, чтобы на Висле были построены мосты и были в порядке предмостные укрепления. Таким образом, с ее рубежа можно было начать активную фазу кампании в случае, если боевые действия откроются. Но если русские начнут войну, вступив в Пруссию и в герцогство Варшавское… первый корпус выдвинется на рубеж реки Алле и будет угрожать флангу армии (русской), наступающей на Варшаву через Гродно» ³⁸.

В другом письме от 16 марта маршалу Бертье Наполеон указывает: «Таким образом, если русские не начнут наступление, которое вынудит князя Экмюльского изменить свою диспозицию, генеральная квартира будет в Торне… Посоветуйте ему (Даву) послать адъютанта к князю Понятовскому, чтобы предупредить, что войска готовы двигаться в случае необходимости на помощь Варшаве и поддержать войска герцогства… Князь Экмюльский ускорит тогда марш своего корпуса в том случае, если русские начнут вторжение и будут угрожать Варшаве. Впрочем, я не думаю, что это произойдет (сейчас)» ³⁹.