Текст книги "Стихи и хоры последнего времени"

Есть морское небольшое животное, называемое Nautilus, или корабле-образец, который при хорошей погоде выплывает на поверхность воды, вытягивает из своей спины некоторый род природного паруса и по ветру как бы едет на воде.

С. С. Бобров. Авторское примечание к ст. «Херсонида, или Картина лучшего летнего дня в Херсонисе Таврическом» (1798, 1804)

 
Рыбы пели, и рыдали,
И вытягивали краткие крыла.
Сверху тени полудённые рядами
Морей полосовали зеркала.
 
 
Рыбы-рыбы толстогубы,
Только вы не плачьте и не пойте!
Облаков оплавленные кубы
Спят, как радуга в брандспойте.
 
 
Рыбы-рыбы краткокрылы,
Только вы не пойте и не плачьте!
Облаков заплеванные брыли
Оползают по скрыпящей мачте.
 
 
Выплывай, немо-кораблик наутилус,
Выдвигай мясной из тела парус,
Кабы этому и рыба научилась,
Взорвалóсь бы море и распалось!
 

Эпиграммы и эпитафии

 
кто звенит а кто поет
кто в зенит а кто под лед
кто по юному ледку
катит пушечку легкý
 
 
кто хрипит а кто мычит
кто молчит многоочит
кто маячит на меже
у плетня из м и ж
 
 
кто в подлет а кто с полка
где ты грозный комполка
кто – сражения в пылу —
потерял тебя в тылу
 
 
в царской даче под горой
по(от)дыхает наш герой
за светящимся стеклом
за вертящимся столом
 
 
прибегали денщики
зажигали ночники
черноящики лесов
задвигали на засов
 
 
плачет волк вздыхает вол
полон страстным треском ствол
заяц усиком звенит
кто в надир а кто в зенит
 
 
кто в зенит а кто в надир
спи качалок командир
на террасе в мертвый час
кто когда а ты сейчас
 

 
Что споешь, старик, хазарин,
Желтолобый, как валуй,
Белой нéночи хозяин,
Черной немочи холуй?
 
 
А окрест попы и попки
Наводняют решето,
Быковатые Европки
Наполняют шапито,
 
 
И кружатся, осиянны
Дымным паром пустоты,
Девки, карлы, обезьяны,
И шутихи, и шуты.
 
 
Что споешь, войдя в предбанник,
Не нашедши свой билет,
Раскабáненный кабальник,
Холощеный кобылет!?
 

 
и финн и гунн и сарт и черт и ныне дикий
еврей с гитаркою и солнышком лесным
не разбирают глас безгласной Евридики:
я не хочу наверх – во мрак и смрад и дым
 
 
и лях и чех и чук и гек и ныне дикий
не знают тишине не говорят на ней
вот и не слышат слов безмолвной Евридики
не мучь меня – оставь среди теней!
 
 
Орфеи праздные базарные герои
над жерлом адовым бормочущие чушь
к вам в тело смрадное больное и сырое
не внидут призраки немых любимых душ
 

 
…куда ж нам плыть? Волна горька,
И у нее глаза хорька —
Сужающиеся блики,
И шум от нее великий.
 
 
Куда лететь? Свод недвижим —
То облако, то недожим
Воздутой воздушной ткани,
И на горах бьют молотками.
 
 
Куда идти? В лесу война,
В реке шуршащая волна,
А в небе страшные стуки
И разные другие штуки.
 
 
Бьют молотками на горах,
Огни шарахаются – шарах!
А мы лежим, как смерть золотая,
Не уплывая, не улетая…
 

 
И ворон, и огонь, и ветер над рекою,
И звéзд холодный сонм, и пыльная луна,
И ты, прекрасная, с рыдающей рукою,
Не плачьте обо мне, забудьте имена.
Во дни безрадостные речи одичалой
Пытался я продуть дырявые меха,
И через шип и треск мне раз иной кричало
Бездомное растение стиха.
 
 
И ворон на ветру, и город за оградой,
И тин соленых сом, и папортников сон,
И гром, грохочущий за тучей сизогрядой,
И золотой трамвай на мостике косом
Не вторгнутся в пузырь, молчанием налитый
И чуть вздыхающий, как бражник на руке,
С могилой маленькой, в чужой земле отрытой,
И камнем на нерусском языке.
 

Раздел пятый
Стихи и хоры последнего времени
(2014–2015)

Баллада

 
лети быстрее облаков
взв/битым снегом снизу ползущих
трещи вострее каблуков
вб/пивающихся в ночи битум
лежи кружнее кривизны
во мгле парящей но мглы не слушающейся
и голубее голубизны
под нею дышащей за нею рушащейся
 
 
прощай голубушка-земля
всё полстолетье мы были в ссоре
твои туманные поля —
морозец соли на пистолете
чей черный угол с алмазным курком
нынче не стрéльнет так завтра выпалит
и помесь голубя с хорьком
тебя с фанерки – лобзая – выпилит
 

Балладка

 
Я из комнатки тмы не вынесу,
выду сам по кружным полосáм,
по луны треугольному вырезу,
по часам, их усам, по лесам,
по тугим небесам в дутых колбочках,
что зеленым огнем темны,
по истóченному на óблачках
треугольному лезвью луны —
 

На смерть В. С

 
В чугунных Миргородах мы умрем,
Где вьется Вий, а может, кто и хуже,
Где ветер вертится угрем
В остроугольно-вертикальной луже,
Где в реках прыгает карась,
Пуляя в глаз зверообразной белке,
И та улыбка, что была вчерась,
Расходится слюнями по тарелке.
 
 
Прощай, прощай – прощай, червовый свет,
Прощай, зима над червоточным садом,
Тебя уж нет, меня почти уж нет,
Как солнца, что стекает по фасадам
Дворцов зелено-желтых и с коней,
Взметнувшихся над бездной.
Судьба нам умирать еще смешней,
Еще печальнее, чем над рекой железной.
 

Звездная лузга померкла

*

 
скорые сверкнули стекла
на мосту или где-то около
 
 
у ветлы коза помекала
звездная лузга померкла
 
 
съехала из круга водна
но вот уже и снова вот она
 

*

 
вот уже и снова вот она
и к сердцу подступает: вот на
 
 
хотя почти уже затухла
ан нет огнями во тму затукала
 
 
и время бедное затикало
и сердце медное затихло
 

Снег, песня

 
Как на маленький лужок
Выпал беленький снежок
 

 
– Здравствуй, снег, бессонный цы́ган,
Погоди, не каменей!
Кем твой уголь-чуб обцыкан?
Где побросил ты коней?
 
 
– В поле я оставил кóней
Пообчухаться слегка,
Опоганены погоней
Их стеклянные бока,
 
 
Заворочены под пузы
Их зеленые хвосты,
А под ними спят, кургузы,
Цыганенки темноты.
 
 
Я, цыгáн, пополз по лугу,
Острый сверк из сапога —
Ты́ украл мою подругу,
Нахаркáл в мои снега.
 
 
Больно я тебя зарежу,
Кровь дурную отворю!..
– Цы́ган, цы́ган, в мглу заезжу
Плюнул я, а не в твою!
 
 
Цы́ган, цы́ган, снег стеклянный,
Ты растаял в свете дня,
Черный блеском штык трехгранный
Под лопаткой у меня.
 

Январская ода

 
Где русский шопот шелестел,
Где плыл – в полýмраке кружася – крин,
Где скалы финские, где Крым,
кристальный шар, Где воздух шел из тел
на топчанах – Топтучий газ сырой,
Где всякий путник – спутник и герой! —
Гори, гора, мори моря
Янтарным ядом января!
 
 
Я пью за русские огни,
За сладость роз туберкулезных,
За эти выхарканы дни
В прозрачных шариках морозных,
Сползающих в жерло, как виноград в давильню.
За Корсунь русскую и за жидовску Вильну!
За Океан, где каплют якоря
Янтарным ядом января!
 
 
Я пью за храм колхидского колхоза,
Где хмуро пышет Дева-Роза!
За белой Балтики скалы́!
Байкала алые валы!
Оставьте, это спор славян с собой…
Я пью за шопот, за прибой, —
За крин кружащий, за дрожащу тварь,
За яд янтарный, за январь!
 

* * *

 
Что мне сказать, не говоря,
Что (п)лохи н/ваши лекаря? —
 

 
– Ни в русский, ни в еврейский ад
Меня не пустят, брат,
 
 
Я буду там, где ничего
И нету никого —
 
 
В немецком мглиняном раю,
У ночи на краю,
 
 
Где в линзах вздымленных огни
И светятся одни —
 
 
Из мглы моргают, из глины маячат…
…Но все же пусть она не плачет.
 

Стихи на смерть Виктора Iванiва

 
Бедный шарик, бедный пьяный шарик
С черной речью, бьющей из пупа,
Кто в твоих теперь карманах шарит?
Никого. Так стала ночь скупа.
 
 
Ты теперь не бедный и не шарик,
Ты летящий левый крайний бог…
Кто теперь докурит твой чинарик?
Никого. Но и никто не плох.
 

25.02.2015

Песня

 
ветер маленький поет
бородою подводной веет
весь зеленый полулед
в битых баночках лелеет
полупьет и полульет
и болеет и белеет
         ветер ветер ветерок
         ты не узок не широк
         ты бежишь не уходя
         от подводного дождя
 
 
ветер меленький сипит
выгибая блескучий перед
безголовый лебедь спит
водомерка воду мерит
золотой фиал распит
выжми каплю кто не верит
         ветер ветер ветерок
         ты гоняешь катерок
         по черствеющей воде
         ходишь всюду и нигде
 
 
ветер миленький не плачь
почему же ты все-тки плачешь
и сипишь как сдутый мяч
как слепая тень маячишь
сколько голову ни прячь
без крыла ее не спрячешь
        ветер ветер ветерок
        лебединый ешь творог
        может вздуются крыла
        как у лебедя-орла
 

Ария

 
Это все о луне
Только небылица, —
В этот вздор о луне
Верить не годится.
 

О. Э. Мандельштам. «У меня на луне» (1914, 1927)

 
Все, что похерено, все, что потеряно,
Все, что посеяно в гнилое глиньё, —
Разум Роландов и девство Венерино,
Зренье кротовье, ухо тетерино,
Черных копеек, расчесок немеряно
И сердце мое, и сердце мое, —
             Все, что потеряно и не находится,
             Все на луне, как известно, находится!
 
 
Сесть на копье ли из старого ясеня,
Чье адамантом горит острие,
И полететь в это иссиня-синее
Небо ночное в облачном инее
Прямо по линии к полной луне,
Где у светящейся пыли на дне
Медленно плещут страницами Плинии…
Но не воткнется ли эта орясина
В сердце мое, прямо в сердце мое?
             Может, и черт с ним, с тем, что потеряно!? —
             Сапфины строфы, ятрышки мерина,
             Злые болонки, что хнычут растерянно,
             Пусть остаются на этой луне,
             У пухло светящейся пыли на дне…
 
 
                                 …Сердце мое, ты не вернешься ко мне!
 

Еще хор

строфа I

 
ой не спи не спи касатка
за раскуренной трубой
ходит пó двору кошатко
голубой а хвост трубой
 

антистрофа I

 
я касатка сплю и вижу
темный сон бессонный сон
сом усóм качает рыжу
воду по-за колесом
 

строфа II

 
ох с гнезда лети касатка
в жирный дым заволокись
всходит лестницей кошатко
фыры-фыр и киси-кись
 

антистрофа II

 
я касатка сплю и слышу
клокчет рыжая вода
я усами чуть колышу
в дальнем небе невода
 

строфа III

 
ну тогда загинь касатка
бог с тобой и черт с тобой
по коньку ползет кошатко
вот-вот будет за трубой
 

антистрофа III

 
я касатка сплю и чую
крови соль из-под ручья
где я днюю и ночую
я касатка я ничья
 

эпод

 
(отсутствует)
 

Дальневосточная песня

 
Обникают поезда
на мостах взвывающих,
над звездой висит звезда, —
кто их вывесил, мастак? —
на местах взмывающих.
 
 
Кто раздрызгал пустоту
по надлунному кусту —
ярус за ярусом, ярус за ярусом! —
кто напрыскал в облака
голубого молока
и зеленым побрызгал стеклярусом?
 
 
Кто щуренка и сома
затворяет во тьму коряг,
кто сводит ласточек с ума
и танцует на курях,
кто надменную овцу
шлет в тайгу на смерть ловцу?
 
 
Самолет лежит на дне,
погнýтый клевер на носу
поскрежётывает, полуотваленный.
С черной сумкой на ремне,
с круглыми очками на носу,
он во мху, а возле – синий пакет окровавленный.
 
 
Это он, это он,
это же он – или другой!
К нам приехал, к нам приехал,
к нам приехал дорогой!
Это он, это же он,
в небесах бог радио он,
к нам приехал, к нам приехал
мертвый сокол Галактион
Автандилович Сулухадзе.
 

* * *

 
сквозь виноградные ряды
видать висячие гряды
с изнанки розовы и сини
 
 
а ниже праздный ястребок
кладет себя на пестрый бок
и исчезает в паутине
тесно сияющих лучей
и он уже никто ничей
сияюще-незрим двумерен
 
 
и вылетает из нигде
по виноградной борозде
черкнувши треугольным зверем
и выскочивши вдалеке
мышь обомлелая в руке
гул возмущенный ос рабочих
 
 
вот так ложатся на крыло
кого дугою повело
соколик орлик ястребочек
 

Последний уход Персефоны

 
В пять утра замолчат смертефоны,
В шесть засеются снегом экраны:
То последний уход Персефоны —
Без цветов, без плодов, без охраны.
 
 
Тишина с тишиною не дружит,
Не дает ей ни сна, ни покою,
Как последняя ласточка, кружит
Над сползающей в бездну рекою.
 
 
Тишина тишины не осудит,
Ей не выклюнет смуглого глаза —
Как последняя бабочка, будет
Плакать крыльями в куполе газа.
 
 
Обломил бы я веточку дрока
И за ней бы ушел, тишиною,
Но не знаю последнего срока
И хожу у нее за спиною.
 
 
…В семь исчезнут с морей теплоходы
И споткнутся почтовый и скорый,
И сомкнутся последние воды
Над венцом кипарисовым Коры.
 

* * *

 
Ничего не осталось, только ветер горит
в золотых волосах погибающих верб,
только мыльную реку из тяжелых корыт
наливает какой-то молдовалах или серб;
 
 
ничего не осталось – ни себя ни тебя,
только поезд стоит, уносясь по мосту,
только жизнь незаметная, нас погубя,
отступает, еще не сыта, в темноту.
 

Осень

 
о звёздках каменных и белых
о блестках ангелов ночных
о желтизне подлодных белок
о черноте подводных шмыг
есть песни дивные не пел их
еще никто ни гоп ни смык
 
 
ни мы гигантские креветки
мы выйдем нá реку пройтись
тут жолклым светом свищут ветки
и звёздки валятся под тис
тут в сломанных корнях медведки
сосут сердца подземных птиц
 
 
тут сóвки слизывают слезки
загнившие с собачьих глаз
и круглый розовый и плоский
мосты окутывает газ
и раздвоённые полоски
горят в сухих усах у нас
 
 
когда по берегу по брегу
с дерёв слетают янтари
и фонари ползут по древу
с погасшей ниточкой внутри
к вину морозному и хлебу
на дне зари на дне зари
 
 
идем и мы
 

Колокол коня

 
кто сердцу нашему не сын
тому не жить среди осин
в их жолтой и пелёсой дрожи
тому не пить того вина
но это не его вина
просто мы стали пóд вечер строже
 
 
вино осинное гори
в стаканах каменных зари
рéку вполблеска на скóс мусоля
редеет роща средь огня
и влажный колокол коня
раскачивается на крае поля
 
 
теки осеннее вино
куда – не все ль тебе равно
всюду вечер белесый и ветер пелесый
кто сердцу нашему не брат
тому я и в раю не рад
в аду не дам огня для папиросы
 
 
листы дрожат в продутой мгле
шуршат по выжатой земле
по палубам чиркают и по трапам
где нет тебя и нет меня
погасший колокол коня
гудмя гудит захлебываясь храпом
 

Желание быть воином

 
когда б я мог я встал бы в строй
российской армии чудесной
стоял бы на ветру
(оркестр бы вытряхивал прощанье
славянки льдом просодическим из труб)
и скоро был бы труп
 
 
простясь с сестрой
в шубейке ледяной чешуистой и шапочке прелестной
с пером когда б имел сестру
вдоль эшелона шел бы наклонивши лоб с прыщами
под фуражкой и был бы мужествен и груб
и скоро был бы труп
 
 
ах товарищ лейтенант о господин поручик
перекрещенный портупеей как женщина какой-то сбруей
планшет с военной тайною внутри
колотит по ноге (прощанье
славянки падает последней слюнкой льда)
и поезд отправляется туда
 
 
о как я не люблю коварных и ползучих
клеветников россии послужу к добру ей
отдам ей жизнь ненужную бери
красавица как пахнет овощами
тушеными дым паровозный его отогнутая борода
и поезд отправляется – куда?
 

Здравствуй, снег

 
Здравствуй, снег, русскому друг, немцу страх,
Б-жия хохма евреину!
Неба круг, белый мрак, сеет прах
в шерстку бурую Маину, в черную – Реину.
 
 
То был я, я был маг, вы́кликал снег
первыми двумя строчками вышестоящего четверостишия!
Первый раз и последний за весь мой дурацкий век
смог я так. Здравствуй же, снег! Ты так тих, но скоро буду тише я.
 

Элегия последняя

Quid mihi uobiscum est, infelix cura, libelli…

Ovid, Tristia, II, 1

(Разве до вас мне сейчас, до стихов и книжек злосчастных?

Овидий. Скорбные элегии. Кн. II, 1. Пер. З. Морозкиной)

 
Ну что же, прощай, книжечка моя бедная! Оставляю
   тебя шелестеть страничками, раздуваясь
и сдуваясь, как легкое или как мехá баяна;
   сиротой среди братцев и сестриц, как и ты, горьких
си́рот, листьями шелестящих на этом береге Леты
   в роще из óсокорей и осин.
 
 
Долго мне плыть на тот берег в скрежещущей плоскодонке —
   пока не забуду, как тебя и звали,
и братцев твоих с сестрицами, родных и приемных;
   пока не спрыгнý с лодочки, черным сéребром сердце oбрызгав,
и не скажу: не шелестите, проклятые книги,
   я вас никогда не писал!
 
 
А ты – ты не грусти, и не плaчь, и не поминай лихом.
   Ты забудь меня, дрожа в вечнозакатной роще
среди сестриц и братцев дрожащих, – как и ты, горьких си́рот…
  …Но скоро, скоро зима станет, спадут листья,
в их ворохáх волглых зашуршат зайцы и лисы,
   все белым покроется сном.