Текст книги "Обратный отсчет"

5. Ночь в реанимации

После операции он проспал совсем недолго, несмотря на то что у врачей были опасения – как бы снова не впал в анабиоз, словно бурундук зимой.

Правда, под вечер подпрыгнула температура, стала донимать послеоперационная боль, и персонал интенсивной терапии засуетился. Афродита по-прежнему была здесь, словно и не выходила из палаты, но теперь узнать ее было непросто в марлевой повязке, короткой голубой куртке и таких же мешковатых голубых штанах на стройных ножках. Шпильки исчезли – вместо них на девушке оказались тапочки, поверх которых она натянула синие матерчатые бахилы с завязками под коленом. Что поделаешь – режим стерильности!

Изувеченную душманами ногу «забетонировали» в гипс, согнув таким себе кренделем, под углом – чтобы сухожилие ни в коем случае не работало «на разрыв».

В таком положении правой нижней конечности предстояло находиться около месяца, после чего, как сообщил Седой, начнется период самоистязания – разработки суставов, мышц и собственно сухожилия. Но все это пока было впереди.

Когда стемнело, Афродита накормила своего подопечного, а затем и вконец обессилевшего и павшего духом Лося. И только прикончив что-то неописуемо аппетитное и покосившись – не осталось ли в тарелке чего, Хантер врубился: еда-то нисколько не похожа на приевшуюся казенную.

– Галочка! – обратился он к сестричке. – Ты почему тут сидишь, когда тебе давно домой пора? И что за яства? Как все это понимать?

– Не понравилось?! – испугалась девушка.

– Наоборот, жуть до чего вкусно. Но я же не о том. Ты почему все время в госпитале торчишь? У тебя что, личной жизни нет? И дома никто не ждет?

– Все у меня есть! – почему-то обиделась девушка. – А ты чего меня допрашиваешь, словно какой-нибудь Прошкин? Ты мне не начальник и не родственник!

– Да нет, я… – начал было оправдываться Хантер, – я, собственно, ничего такого не имел в виду. Мне показалось…

– Вот и лежи себе крячкой. – Афродита энергично сунула ему в рот ложку какого-то салата. – И не командуй. Кто здесь старшая сестра «травмы», я или ты? Твоя задача – выздороветь и вернуться к своим!

– Спасибо, Галочка! – пробормотал Хантер, жуя. – Хоть ты меня понимаешь. Мне в самом деле побыстрее надо обратно. Дел у меня там – по горло, и все неотложные…

– Может, расскажешь, как там? – робко попросила Афродита. – Если, конечно, тебе сейчас не трудно…

– Мне, между прочим, Владимир Иванович уже сообщил, что ты туда рвешься, – криво, сквозь силу улыбнулся Хантер. – Да только я не знаю, о чем рассказывать. – Он заглянул в глаза девушки и отвернулся. – Если и расскажу, все равно не поймешь…

– Нет, вы расскажите, товарищ старший лейтенант, – подал голос со своей койки Лось, прислушивавшийся к разговору. – Как вы мне ногу пилили штыком, как Чалдону взрывной волной голову отшибло и мозги по броне расплескало! О том, как Джойстик в муках помирал… – Радиотелефонист тяжело задышал, в голосе слышались слезы и бессильная злоба.

– Вы меня извините, ребята… – смутившись, пробормотала Афродита. – Может, вам действительно надо побольше отдыхать…

– Ты нас оставь пока, – попросил Хантер, – мы тут между собой потолкуем. Меня об этом еще Зульфия, наша сопровождающая, в самолете предупреждала, – указал он глазами на Лося. – А об Афгане потом, ладно?

– Хорошо. – Девушка поднялась. – Только недолго. Вам нужен покой. Я зайду через пару часов, – добавила она, – у вас обоих еще процедуры. Обоим уколы, а тебе еще и капельница.

– То есть, ты и сегодня домой не собираешься, – усмехнулся Александр. – А это о чем говорит?

– О том, что ты находишься в палате интенсивной терапии после операции. А я – старшая медицинская сестра в отделении, за которым ты числишься. Вот так-то, Царевич!

Хантер заметил, что под марлевой повязкой Афродита улыбается, и сам улыбнулся в ответ, но застекленная дверь палаты уже закрылась за девушкой.

– Царевич – это кто? – тут же полюбопытствовал Лось.

– Это, Жень, известный тебе старший лейтенант Петренко. – Хантер, наверно, впервые назвал рядового Кулика по имени. – Позывные – Хантер, Шекор-туран, ежели помнишь. А кликуху прилепили в «травме» за то, что с первого дня умудрился проспать тридцать шесть часов подряд, без отрыва от подушки. Так что поначалу я был Спящим царевичем, а потом проснулся и стал просто Царевичем. С тобой ведь та же история – был Лососем, а стал Лосем.

– Хромой Лось какой-то, – снова взялся за свое радиотелефонист. – Без левого заднего копыта, не очень-то распрыгаешься…

– Знаешь что, – в свою очередь разозлился Хантер, – от того, что будешь скулить, новая нога не вырастет. Будь мужчиной и прими то, что случилось, как данность. Учись жить с этим!

– Ну да, вам хорошо! – как обиженный ребенок тянул Кулик. – И нога на месте, и бабы опять, как в Афгане, к вам липнут…

– Меня сегодня штопали почти без наркоза, – так, на всякий случай, сообщил старлей, – и сидели мы с тобой рядом на одной и той же БМП, когда сработал фугас. Или, может, я отдельно передвигался, под охраной вертолетного полка, а?

– Да ладно вам, товарищ старший лейтенант, – засопел Кулик, – какие тут могут быть претензии?.. Просто тошно мне, – в хриплом голосе снова послышались слезы, – двадцать лет от роду – и калека!

– Жалость к себе – полезная штука, – согласился Хантер, – но пользоваться ею надо как лекарством – в малых количествах. Передоз приводит к отравлению. Это тебе ясно, дружище?

– Ясно-то ясно, но я все равно не знаю, что будет дальше, – признался Кулик. – Образования у меня никакого, профессии – тоже. Чем буду заниматься по дембелю?

– А чем до армии занимался? – поинтересовался Хантер, кляня себя втихомолку, что раньше не удосужился расспросить радиотелефониста о его жизни.

– На охоту с отцом ходил, рыбачил, – сообщил тот с грустью в голосе. – У нас на Дальнем Востоке это дело артельное. А сейчас мне куда? Ни по тайге пошастать с карабином, ни сетку поставить… А с девками как? Кто с безногим в койку ляжет?

– Живут же люди и без одной ноги, да и без обеих тоже, – заверил Петренко. – Читал «Повесть о настоящем человеке»? Ее в школе проходят…

Черт его знает – ну как утешить молодого и здорового парня, который еще недавно ходил на медведя и росомаху и в одночасье стал инвалидом?

– Нет, – буркнул Кулик, – у нас русский язык и литературу через пень-колоду преподавали – некому было. Молодые училки с ходу удирали от нас на материк, а литературу вели то физичка, то историчка, то и вовсе трудовик.

– Так ты и фильм не видел? – удивился Александр.

– Не-а, – усмехнулся Кулик. – Телевидение до нас еще не добралось, а в клуб по навигации не завозили.

– Завтра скажу, чтоб тебе эту книжку принесли. Гарантирую: прочитаешь – и по-другому будешь смотреть на свои проблемы. А кстати, слыхал ты про такого офтальмолога – Святослава Федорова? Звезда мировая, можно сказать, первой величины, академик, герой соцтруда!

– Может, и слыхал. Это тот, что ли, который операции на глазах? И что – тоже без ног? – недоверчиво спросил Кулик, поворачиваясь к замкомроты, насколько позволяли трубки и провода.

– Нет, – поправил тот. – Без левой ступни, вроде тебя, только ему трамваем по шнуровью[17]17
  По молодости (десантный жаргон).


[Закрыть] конечность отрезало.

– Ну и дела! – Кулик призадумался, а потом проговорил вполне искренне: – Ну, спасибо, командир. Мне с вами как-то даже полегче стало…

– А насчет баб можешь не волноваться, – хохотнул Хантер. – На Полтавщине, где я служил до Афгана, у моего тестя с тещей за стенкой один типаж интересный обитает, Грицьком его во дворе кличут. Был он в молодости железнодорожным ментом, но больше всего любил баб и выпивку. Но с приоритетами никак не мог определиться. И однажды отпетрушил он девку – дочку какого-то железнодорожного вельможи. Грицько, как водится, попользовался, а батька девахи, тот самый «паровозиков начальник и вокзалов командир», узнав об этом, решил проучить негодяя. Грицька напоили до невменяемости и прямо в таком состоянии уложили на рельсы недалеко от моста через Днепр. Было темно, туман, дождь. В общем, наехал на него паровоз, и Грицькова нога – прости-прощай. И что б ты думал? – Хантер невольно усмехнулся, вспомнив колоритную физиономию соседа. – Очухался Грицько, выбил себе пенсию по инвалидности и «Запорожец» с ручным управлением. Теперь таксует, но оба любимых дела – баб и выпивку – так и не бросил. Как пил, так и пьет, как шлялся, так и шляется. И ему уже под пятьдесят, а тебе всего двадцать! Ты, кстати, – круто сменил тему Хантер, – чем еще, кроме рыбалки и охоты, занимался?

– Радиотехникой, – признался повеселевший Кулик. – Люблю я это дело, часами могу в схемах ковыряться.

– Ну вот! А сейчас без электроники ни шагу. Компьютеры там какие-то, всякие-разные, связь, космос. Поступишь в институт, у тебя льготы, а за ранение дадут тебе Красную Звезду, сто процентов. Наденешь костюм с отливом, протез тебе купят немецкий – такой, что от настоящей ноги не отличишь, награду Родины на лацкан – и в Ялту! Все девки твоими будут! Закончишь вуз – станешь большим электронным начальником!

– Смеетесь, товарищ старший лейтенант! Просто «приключения Электроника» какие-то!

– А ты как думал, Жека? У человека должен быть план. «Повесть о настоящем человеке» – это ладно, но все равно почитай. Потом попросим какую-нибудь из сестричек, чтоб побегала по местным вузам. Добудем тебе программы и учебники для поступления в радиотехнический. Через Галину – она здесь главная комсомолка – выйдем на горком комсомола – пусть помогут тебе с поступлением и общагой. И все дела. Так что хорош ныть, Лось, займись собой!

– Спасибо, командир. – Радиотелефонист устало откинулся на подушки. – Так и поступим. А вы что собираетесь дальше предпринять?

– У меня все намного проще, – вздохнул старлей. – Как очухаюсь – обратно в Афган, в роту. Воевать хочу, понял? У меня с «духами» свои счеты…

На мгновение он почувствовал, как голова вспухает от ненависти.

– А нога? – осторожно спросил Кулик. – Позволят ли вам вернуться в ВДВ?

– Не знаю. По словам подполковника медслужбы Седого, подлатали ее так, что не всякий хирург догадается, что за травма у меня была. Такую же операцию в свое время делали баскетболисту Сабонису, а думаешь, в большом спорте нагрузки меньше, чем в десантуре?

– Ну, раз так… – пожал плечами Кулик. – Вообще-то я тоже собирался на сверхсрочную после Афгана, или на прапорщика пойти учиться, как наш Ошейков. Ну, а теперь совсем другой коленкор…

Утомленные разговором, оба незаметно задремали. Разбудила Афродита, ловко поставившая капельницу и вкатившая два укола: обезболивающее и антибиотик.

Когда она уже собиралась уйти, Хантер поймал ее за руку.

– Так что ты хотела узнать об Афгане? – вполголоса поинтересовался он.

– А ты как? – вопросом на вопрос ответила Афродита. – В норме?

Александр покосился на Лося, который не проснулся даже от укола.

– И в норме, и в форме. И что, все-таки, тебя интересует?

– Все, – прозвучал емкий ответ.

Так началась неторопливая ночная беседа двух молодых людей. Хотя и беседой это не назовешь, потому что говорил все больше Хантер, а Афродита слушала, ловя каждое слово, сказанное полушепотом.

Воспоминания вернули его в Афганистан. Рассказал о климате, дорогах, горных перевалах, тропической зеленке[18]18
  Зеленка – на армейском жаргоне лесистая местность, густые заросли.


[Закрыть], о «гостеприимных» местных жителях. О минах и фугасах на дорогах, о пулеметных очередях и залпах гранатометов из той самой «зеленки» и со скал, о друзьях-товарищах, живых-здоровых, «двухсотых» и «трехсотых».

Не забыл и бой на высоте Кранты, и тупость начальства и вышестоящих политработников: все эти «дознания», персональные дела, взыскания, боевые листки, политзанятия, комсомольские и партийные собрания, протоколы, методички и планы. Посмеиваясь, упомянул об организационно-методических сборах офицеров-политработников в ходе подготовки к Девятнадцатой партконференции, которые геройский капитан Соломонов превратил в сущее посмешище, а затем рассказал о том, что стояло за сюжетом в программе «Время», в который вошло интервью со старшим лейтенантом Петренко, сварганенное вечно пьяным Пищинским.

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы поведать о своем последнем бое и о полумиллионном вознаграждении, которое назначил за его голову Найгуль, предводитель неслабого бандформирования, а затем о многоэтапном перелете на носилках по маршруту кишлак Асава – Джелалабад – Кабул – Ташкент – Куйбышев. Как о забавных мелочах, упомянул о стычке с мерзопакостной таможенной службой на авиабазе Тузель, о звонке майора-медика Фаткулиной дочери предводителя узбекских коммунистов, а заодно и о том, как накануне он пренебрег рекомендациями анестезиолога.

Было далеко за полночь, когда рассказчик умолк и взглянул на девушку. Афродита неподвижно сидела рядом, лицо ее было совершенно мокрым от слез, а на щеках виднелись следы туши для ресниц.

– Ты что, Галочка? – Он нащупал ее руку. – Почему плачешь?

– Ничего, – затрясла головой Афродита, пытаясь успокоиться. – Просто я… Я не думала, что там так… жестоко и так страшно… Сколько людей погибло! И сколько еще погибнет!..

– Я не знаю, когда это случится, – твердо сказал Хантер, – но уверен: скоро эта мясорубка закончится. Если у кого-то не хватит ума все это остановить, войне там не будет конца и края. И каждый новый день боевых действий уносит десятки жизней. Алишер Навои, великий поэт, как-то сказал: «На войне праведных не бывает!», потому что злоба и ненависть с одной стороны неизменно порождают злобу и ненависть с другой.

– Тогда почему ты так рвешься туда? – вздрагивающим голосом спросила Афродита, стискивая Сашкину руку. – Ты же сам говоришь: это ад, там хуже некуда, там кровь и ужас…

Хантер отвел глаза и уставился в потолок.

– Я должен уплатить долги! – упрямо проговорил он. – У меня свои счеты с «духами»!

– А у них с тобой? – Афродита наклонилась совсем близко, он почувствовал ее дыхание на своей щеке. – Ты считал, скольким ты укоротил жизнь?

– Не считал, – вынужден был признаться Хантер. – И не собираюсь. Я честно исполнял свой воинский долг, свои функциональные обязанности, воюя по принципу «не ты, так тебя». Я не палил мирные кишлаки, не расстреливал мирных дехкан![19]19
  Дехкане – афганские крестьяне.


[Закрыть] – Он поймал себя на том, что почему-то нервничает.

– Не знаю, – тихо проговорила Афродита, – что это значит, но с твоим появлением в госпитале со мной что-то произошло. И дело не в том, хочу я или не хочу в Афганистан. Я пока еще не разобралась, что там в действительности происходит. Ясно одно – это совсем не то, о чем рассказывает Пищинский на первой кнопке и что об этом пишут в прессе. Ну и задачку ты мне задал, милый Саша… – Афродита улыбнулась сквозь влажные глаза.

– Мне нравится, когда ты меня так называешь. – «Милый» Саша улыбнулся в ответ, хотя перед его глазами все еще маячили афганские видения. – И ты мне нравишься, хотя поначалу я слегка испугался: ты выглядела такой суровой и неприступной, как мифическая Афродита…

– Да знаю я, что так меня прозвали в «травме»! Но почему Афродита суровая и неприступная – ведь она была богиней любви и красоты?

– Не все так просто. Где-то я читал, что Афродита – жестокая богиня. Она покровительствует влюбленным, но сурово карает тех, кто не покоряется ее велениям. И еще она – мстительная, потому что не прощает измен.

– Ну что ж, – девушка отвернулась, пряча улыбку, – Афродита так Афродита. Бывают прозвища и похуже. А это мне даже нравится.

– Мне тоже, – согласился Хантер и вдруг спросил: – А почему ты вечно споришь с Седым, когда речь заходит об Афгане? Он-то всякого навидался и худого не станет советовать.

– Ты, Саша, видишь только внешнюю сторону того, что происходит в отделении. А здесь все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Владимир Иванович действительно отличный человек и классный профессионал, врач Божьей милостью. Но с тех пор, как он вернулся из афганской командировки, он, как бы это сказать… слегка потерял равновесие. – Девушка невольно вздохнула. – Начал попивать, и чем дальше, тем больше. А если перебирает, начинает меня травить – мол, я собираюсь покинуть «травму» на произвол судьбы и рвануть в Афганистан – чеки, как он выражается, «передком зарабатывать». А потом – крики-вопли, упреки, вместо того чтобы спокойно и трезво обсудить проблему…

– Не позавидуешь… – посочувствовал молодой человек. – Но я все-таки надеюсь, что после всего, что ты от меня услышала, вопрос о рапорте будет снят. Или нет?

– Пока не знаю, – призналась Афродита. – Хотя сомнений у меня теперь гораздо больше. И я чувствую – ты что-то недоговариваешь. Например, о женщинах. Их ведь немало в Афганистане. Скажи – как им там приходится? Как они живут? Как к ним относятся мужчины?

В девичьих очах засветилось неподдельное любопытство.

– Честно признаться… – ох, как не хотелось Хантеру сейчас касаться этих вещей! – говорить об этом сложно. Тем более мне. Я офицер первичного звена, как говорится, мое место в цепи, на броне… – Он поймал себя на том, что юлит и уклоняется от прямого ответа, но все-таки продолжал: – И вообще – женщин мы видим только вместе с начальством или в госпитале. Они заведомо все распределены, а нам, трудягам «от сохи», ничего не светит…

– Так уж и ничего? – усмехнулась Афродита. – Что-то мне не верится…

– Ладно, – решился Александр, – ты сама напросилась… Значит так: вновь прибывших «шурави-ханум» распределяют еще в Кабуле, на пересылке. Ходит прапор, откормленный такой хряк, «в-передок-смотрящий», и выбирает. Если заметит симпатичную – записывает имя и фамилию в блокнот. Всем приходится быть уступчивыми и податливыми – иначе загремишь в такую глушь, куда Макар телят не гонял. Таких симпатюль, как ты, определяют куда-нибудь в штаб армии или откомандировывают в распоряжение руководства 103-й Витебской дивизии ВДВ – одним словом, поближе к начальству, что восседает в Кабуле. Тех, кто не блещет красотой, ведет себя агрессивно, умничает и не поддается на посулы, отправляют по гарнизонам: расстояние от Кабула увеличивается пропорционально строптивости. Что касается условий, то их и условиями стыдно назвать: жара, пыль, инфекции, недостаток или полное отсутствие воды для мытья. О гигиене приходится забыть. В том, как мужики относятся к женщинам в Афгане, Седой прав. Одни развращают их бакшишами и чеками, в сущности, покупая секс за деньги. Другие, преимущественно большое начальство, заводят ППЖ[20]20
  ППЖ – «походно-полевая жена» (арм. жаргон).


[Закрыть] и на протяжении всего пребывания в Афганистане живут с ними как бы в браке. Случается, что по замене один мужик передает ППЖ своему заменщику, как чемодан с секретными документами – по описи. Такая романтика, Галочка… И не делай большие глаза – я говорю только то, что видел сам. Кровь, трупы, инфекционные болезни, искалеченные тела, осатаневшие на войне мужики, большая часть которых за время афганской службы не имеет возможности даже прикоснуться к женщине…

Хантер умолк. За окном уже серело, ломило виски, он чувствовал себя совершенно разбитым. От Афродиты это не укрылось.

– Тебе надо поспать, Саша. – Она заботливо поправила одеяло на загипсованной ноге, покоившейся на чем-то вроде подставки. – И все-таки я чувствую, что ты о чем-то умалчиваешь…

– Об этом – в другой раз, Галочка, ладно? – Хантер вздохнул. – Но и ты должна мне кое-что объяснить. Почему меня здесь держат? – Он жестом обвел полутемное пространство палаты интенсивной терапии. – Даже мне ясно, что состояние мое не настолько тяжелое и в реанимации никакой нужды нет…

– Это Владимир Иванович настоял. Чтобы Прошкин не дергал со своими «дознаниями». – Афродита поднялась и направилась к двери. – И чтобы замполит Воротынцев со своими «шефами» оставил тебя в покое… Отдыхай, Саша, силы тебе еще понадобятся!

Прикрыв за собой дверь, Афродита обернулась и послала воздушный поцелуй сквозь стекло.

Часть вторая
Реабилитация

1. «Генеральский люкс»

Пробуждение оказалось малоприятным: снова капельница. Исколотая вена сопротивлялась, куда-то уходила, словно нарочно пряталась от осточертевшей иглы. Сестры из реанимации вертелись вокруг раненого, но что-то у них не ладилось. За окном стоял ясный день.

Тем временем дверь распахнулась и в палату впорхнула Афродита в своей обычной униформе, а не в реанимационном «скафандре».

– Что, Царевич, проснулся? – весело пропела она, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег. – Ох и здоров же ты поспать! Знаешь, который час?

– Дело к обеду. – Царевич попытался улыбнуться, но вместо этого болезненно поморщился – игла в руке сестрички шевелилась под кожей, беспомощно нащупывая вену. – А что, я снова больше суток продрых?

– С биологическими часами в этот раз у тебя полный порядок, – успокоила Афродита. – Просто мы все еще побаиваемся, чтобы ты не уснул, как тогда. А ну, девочки, – она шагнула к сестричкам, все еще терзавшим Хантера, – дайте-ка я введу!

Секунда – и капля за каплей шустро побежали по тонкой прозрачной трубке в сосуды старшего лейтенанта.

– Ну вот!.. – удовлетворенно проговорила Афродита.

– Поглядывай, чтобы он сам тебе чего-нибудь не ввел, – ревниво буркнула медсестра неопределенного возраста, с кольцом на левой руке, покосившись на Афродиту.

– Занимайтесь, тетки, своим делом! – сухо отрезала Галка, мигом превращаясь в старшую сестру «травмы» – не последнего человека в госпитальной иерархии. – Языки распустили – хоть пол подметай! Что-что, а капельницу поставить как следует могли бы уже и научиться…

– Что за шум? – В палату заглянул подполковник Седой.

– Воспитательный момент, – покосившись на разведенку, ответила Афродита. – Ничего особенного.

– Ну-ну… – По лицу Седого ясно читалось, что он снова с похмелья и уже где-то успел «поправиться». – Вот тебе, казак, книженция, которую ты просил. – Подполковник извлек из-под халата потрепанную «Повесть о настоящем человеке» и протянул Лосю. – Для ампутантов эта повесть – первоклассное средство. С мощным реабилитационным эффектом. Так что сегодня переведем тебя в общую палату… А начальник твой, старший лейтенант Петренко, как я посмотрю, тоже обладает незаурядными терапевтическими способностями. – Начальник «травмы» расплылся в улыбке. – Будем возвращаться к жизни!

– Числится за ним такое, – улыбнулся Лось, – и матом шугануть может так, что уши завянут, и к душе прикоснуться…

– Между прочим, и его мы тоже сегодня переведем в другую палату, – сообщил Седой. – Причем не в шестую. – Он загадочно выдержал паузу.

– А куда же? – огорчился Хантер, успевший привязаться к своим «сокамерникам».

– По ходатайству комсомольской организации, – подполковник лукаво взглянул на старшую медсестру, – начальник госпиталя принял волевое решение – переселить тебя в так называемый «генеральский люкс». Там имеются телевизор, холодильник, ванная и туалет… – перечислял Седой достоинства своего отделения.

– Может, не стоит? – слабо запротестовал Хантер. – Куда нам, старшим лейтенантам без роду без племени, эдакие хоромы?

– Не выпендривайся, Александр Николаевич! – отрезал подполковник. – Был звонок из окружной политуправы. Наш ЧВС[21]21
  ЧВС – член военного совета.


[Закрыть], генерал-лейтенант Полетаев, да продлит Аллах его дни, оказывается, тоже видел репортаж с твоим участием, и ему тут же доложили, мол, «тот самый Петренко» находится на излечении в нашем госпитале. Кроме того, он имеет намерение посетить ваше высочество вскоре после того, как закончится конференция. Вот так она, дружище, судьба поворачивается! – Он похлопал Хантера по плечу, зацепив штатив капельницы. – А твоих соседей мне, к сожалению, придется сегодня же выписать.

– Это еще почему? – изумился Александр. – Они же…

– Потому, – нахмурился Седой. – Прошкин «телегу» накатал на Игоря Васильевича и обоих майоров – якобы они непосредственно в палате номер шесть втоптали в грязь его офицерскую честь, вдобавок в присутствии младшего офицера. Начальник госпиталя не стал разбираться и распорядился всех выписать. Кроме тебя, разумеется, – усмехнулся он. – А Галина прямо с утра слетала к нему на прием и закатила целый «шкандаль» по поводу Прошкина. После чего наш генерал вызвал Прошку и битый час строгал стружку, – скаламбурил военврач.

– У нас, в Афгане, бригадир наш, полковник Ермолов, говорил иначе: «снимать эпидермис», – вспомнил Петренко.

Седой коротко хохотнул.

– Одним словом, сегодня же перебирайся в «генеральский люкс». Могу только порадоваться за тебя, дружище, потому что до тебя в этой палате, если мне не изменяет память, не лежал еще ни один не то что старший лейтенант, но даже подполковник!

– Ну что ж, спасибо! – кивнул Хантер, поймав многозначительный взгляд Афродиты. – Кто бы стал отказываться?

На самом деле его волной захлестнула радость. Он ответил девушке таким же откровенным взглядом, и она – пожалуй, впервые – не залилась краской смущения.

Через десять минут старлея уже перекидывали с каталки на широкую, как корабельная палуба, деревянную кровать в генеральской палате.

Апартаменты и в самом деле выглядели роскошно по сравнению со скромным убожеством обычных палат: светлые комнаты с широкими окнами, в которые со двора заглядывали густые старые липы. В первой располагались две кровати, полированный стол, громадный цветной телевизор «Электрон», приземистый журнальный столик, заваленный свежими газетами и журналами, и штук пять мягких стульев с гнутыми спинками.

Почетное место во второй комнате, которая, надо полагать, выполняла роль столовой, занимали два здоровенных плюшевых дивана и сервант со всевозможной посудой. В центре стоял обеденный стол на шесть персон, а по углам виднелись электрический самовар, кассетный магнитофон «Весна» и проигрыватель. В углу тихонько бормотал холодильник «Бирюса», а всю противоположную стену занимал трехстворчатый платяной шкаф. Слева мерцали начищенные рукоятки дубовых дверей, ведущих в туалет и ванную комнату.

Ванная потрясла. Ничего подобного видеть Хантеру не приходилось: обложенная светлой кафельной плиткой с мраморными разводами, сверкающая никелем и бронзой, с простенками, целиком занятыми громадными зеркалами, а сама ванна имела такие размеры, что в ней легко могли поместиться человека три-четыре. При виде этой емкости старлей ехидно сравнил ее с эмалированными корытами в солдатских столовых, что использовались для очищенных овощей.

Несмотря ни на что, здесь было пусто, одиноко и тоскливо, и старший лейтенант охотно сменял бы всю эту казенную роскошь на палату номер шесть с теплой компашкой, так быстро ставшей близкой сердцу. Ну зачем ему все эти буржуазные излишества? Особенно смутил платяной шкаф – сейчас совершенно пустой, потому что собственной одежды у него не было никакой – даже трусов. Ведь их с Лосем привезли и закинули на санитарный борт в чем мать родила и в таком же виде выгрузили в Куйбышеве.

Денег при нем также не было ни гроша. Только офицерский жетон с индивидуальным номером П-945813 и надписью «ВС СССР». Правда, не стандартный алюминиевый, а серебряный – тот самый, который сразу после выпуска из училища отлил ему знакомый ювелир, в точности воспроизведя оригинал. Жетон на прочной серебряной же цепочке – вот и все его достояние…

От этих печальных мыслей старшего лейтенанта отвлек шум и веселые матерки – в «генеральский люкс» ввалилась целая делегация, бывшие «сокамерники» по шестой палате.

– Что, Царевич? – весело загремел Костяная Нога, когда гости расположились в живописных позах вокруг полированного стола. – Бросил нас на произвол судьбы? Зазнался?

– Да какое там, Игорь Васильевич! Просто я… – Царевич растерялся, однако ему не дали и рта раскрыть.

– Все нормально! – выставил перед собой ладонь вертолетчик. – Выписывают нас за нарушение режима – и хрен с ними! Прошкина и без того Бог наказал, нечего обижаться на хворого человека… Главное – операция твоя позади! Теперь выздоравливай, набирайся сил, да только не слишком спеши обратно в Афган!

– Мне уже по ночам снится дрожь автомата в руках…

– Понимаешь, дружище… – Костяная Нога как-то по-особому заглянул старлею в глаза – до самой глубины. – Война – это наркотик. Уж ты поверь мне – я два раза по году провел в Афганистане, и далеко не в самых тихих местах. Да, там убивают и ранят, там всевозможные ужасы, кровь, грязь, вонь, болезни, но… Только на войне существует настоящая мужская дружба – такая, какой в обычных условиях просто быть не может. Потому что там сразу становится ясно, кто есть кто… Здесь, – подполковник махнул рукой за окно, где мирно зеленели липы, – можно всю жизнь прятать под маской свое истинное обличье, а там первый же вылет или боевой выход – и все становится очевидным. Человека словно рентгеном просвечивает, вся шелуха осыпается, и уже не надо гадать – кто трус, а кто храбрец, кто дурак, а кто умный; кто жмот, а кто все отдаст за других.

– Точно, Игорь Васильевич, – кивнул Хантер. – Там ничего не спрячешь…

– Но кроме этой вот «человеческой» привлекательности войны, прости Господи, – перекрестился Костяная Нога, – есть в ней, как ни странно, еще два-три плюса: только на войне можно почувствовать настоящий боевой кураж и проверить себя как профессионала, как воина, офицера, как мужика, в конце концов! И ты, судя по всему, отведал всего этого сполна, оттого и рвешься обратно в Афган…

– Верно, Игорь Васильевич! – Никто и не заметил, как в палате появилась Афродита. – Если нашего старшего лейтенанта не притормаживать, он уже через неделю из госпиталя без костылей ускачет…

– На вас вся надежда, Галочка! Держите его здесь как можно дольше. Придется вам побыть при нем якорем, иначе наш Александр Николаевич раньше срока отсюда отчалит или весь госпиталь разнесет.

Афродита улыбнулась.

– Он такой! Представляете – вчера до полусмерти напугал всю операционную бригаду. Когда обезболивающее перестало действовать, порвал резиновые жгуты в палец толщиной, как тряпичные!.. А я вот о чем хотела вас попросить, Игорь Васильевич: вы тут не особенно засиживайтесь. Сейчас к нашему Царевичу врачи-специалисты потянутся, а за ними может и кое-какое начальство притащиться.

– Ясно-понятно, Галочка. У нас разговор короткий!

Едва за девушкой затворилась тяжелая дубовая дверь «генеральской», Костяная Нога с улыбкой повернулся к болящему:

– Повезло тебе, старлей. Какая девушка! Смотри, не опозорь звание десантника…

– Легко сказать, – покачал головой Хантер, – когда на руках ни денег, ни документов… даже трусов собственных нет. Одни госпитальные рямки да костыли…

– А вот этому горю, – успокоил Прораб, – помочь как раз легко…

– Это каким же образом? – удивился Хантер. – Вы чего, мужики, надумали?

– А ничего особенного, – встрял Бриллиантовая Рука, – мы тут скинулись и собрали для тебя стольничек.

– Спасибо, мужики… – растерялся Александр. – За мной не заржавеет. Как только получу довольствие, сразу же – «почтовым голубем, телеграфным проводом»!