Текст книги "Семь африканских сил, корасон и падрино"

21 июня 2021 года, Подмосковье

Падрино как ни в чем не бывало ставит передо мной новую фигурку. Сегодня на нем странноватый костюм в афростиле, похожий на вышитую арестантскую пижаму в сине-белую полоску. В остальном все так же, как будто мы никуда и не уходили с балкона.

Женская фигурка с рыбьим хвостом напоминает русалку, только с коричневой кожей. Это Йемайя, богиня морей и океанов, Мать рыб. С ней все просто. Она и создана для того, чтобы все было просто.

Во время великой битвы между Землей и Океаном мир был достигнут ценой создания Йемайя. С ее появлением, помимо всего прочего, океан наполнился рыбой. Йемайя стала женой Обатала и приемной матерью его сыновей – Элегуа, Огуна и Чанго. Обатала не требовалась женщина, чтобы появились сыновья, они вышли прямо из его сердца. Но для их воспитания была нужна мать. Йемайя олицетворяет спокойствие, покровительствует женщинам и материнству, всегда готова дать мудрый совет.

Есть патаки (поучительная история) о том, как Творец пригласил всех ориш к себе на небо на очередную вечеринку. Согласно обычаю, каждый должен был принести ему подарки. А Йемайя так закрутилась с младенцами, что спохватилась в самый последний момент, чудом успев на рынок. Она долго ходила в поисках подарка, но все, что ей удалось купить, – это три рыбьих головы. Сложив их в корзинку, она отправилась в небесный дворец. Когда пришла ее очередь предстать перед хозяином праздника, она смутилась и сказала, что пришла без подарка. Но Творец, который читает в сердце каждого, рассмеялся и велел ей не прятать корзину. Он достал оттуда первую рыбью голову, и она превратилась в корону. Так Йемайя была коронована как повелительница морей и океанов. Он достал вторую голову, и та тоже превратилась в корону. Так Йемайя получила титул повелительницы земли. Третья голова стала короной, давшей богине титул повелительницы воздуха. Три короны засияли неведомым светом и стали одной короной. Творец сказал Йемайя: ты приемная мать всего живого, и у тебя не было времени найти для меня подарок. Но я ценю твое сердце и твою заботу обо всех детях этого мира.

– Ай, какая скучная парочка эти Обатала и Йемайя! Столько власти, и такие правильные! – говорит падрино, хитро косясь на меня. Приходится рассказывать дальше.

Обатала, как и любой языческий бог, был довольно жесток, и нам еще предстоит об этом узнать. Йемайя в конце концов ушла от него и стала жить одна на дне океана. Сначала ей это нравилось, все-таки она здорово ото всех устала. Но постепенно ее начало одолевать одиночество, а ведь ее молодость и красота оставались при ней несмотря ни на что! Как раз в это самое время на берег моря стал приходить симпатичный рыбак, и так получилось, что они полюбили друг друга. Йемайя пригласила его жить в свой подводный дворец, и он был потрясен изобилием и роскошью, которые она готова была с ним разделить. Однако, их жаркий роман был недолгим, потому что этот мучачо был слишком сильно влюблен и быстро ей наскучил. Он делал все, что бы она ни пожелала, и в конце концов ей захотелось его прогнать. Но вот беда: он узнал слишком много ее секретов. Поэтому, когда он спал, она отрезала ему язык. А уже после этого прогнала, сказав, что он слишком молод и мягок. Ей, дескать, нравятся мужчины пожестче.

– Настоящая женщина, а? – радуется падрино, и кажется, ему уже без разницы, когда я бубню свой урок до конца: цвета Йемайя – синий и белый, число – 7, дни недели – пятница и суббота, а также 7 сентября как день особого поклонения ей. Он только качает головой, с удовольствием приговаривая: «слишком молод и мягок для нее, слишком молод и мягок».

Дневниковая запись: 6 февраля 2012 года, Гавана

Вчера я пришла в Переулок в начале двенадцатого и долго ждала Хосе, который, как оказалось, решил притаиться и понаблюдать. Они тут все как дети малые, честное слово. К его радости, я спокойно расцеловалась со всеми его друзьями, в разговоры ни с кем не вступала, а чужих отсылала со словами «я жду своего парня». Все правильно сделала.

В результате была торжественно усажена на скамейку для своих, чтобы не толкаться в толпе. Еще месяц назад я о таком и мечтать не посмела бы: стать своей в Переулке у Освальдо! Наконец увидела весь праздник от начала и до конца с хорошего места, не прыгая по Переулку в поисках наиболее удачного обзора. День выдался на славу. Пришло много каких-то разбитных туристов, которым ребята и дисков много продали, и потанцевать позвали. Черные танцовщицы, которых я знаю, в этот раз не пришли, так что плясали в основном парни. Не могу сказать, что я была сильно расстроена – скорее, наоборот. Нормальный такой шабаш получился, особенно когда пришли мелкие пацанята и парочка старичков.

Тетушка Хосе уже в Америке, но ее подружка пришла, уже в другом парике. Я долго думала, она это или нет, но она развеяла мои сомнения, подбежав ко мне расцеловаться, после чего пустилась в пляс. А еще там есть один совершенно железный парень, Эрнандо. Он в течение четырех часов непрерывно выделывал такое, от чего любой чувак из нашей танцевальной школы в Москве помер бы прямо там через десять минут. У него очень интересное лицо и гибкое накачанное худое тело, всегда любуюсь. Хосе уже ревнует, а зря. Я ему потом объяснила, что такие тощие парни не по мне, я люблю покрепче. Но когда Эрнандо танцует, оторваться от этого зрелища невозможно.

Четыре часа фиесты в свете того, что я встала в шесть утра, чтобы успеть слегка убрать в доме, съездить в город на предмет интернета, обмена денег и добычи продуктов, меня несколько утомили. Но, как всегда, это было только начало.

Собравшись и переодевшись, Хосе спросил, поеду ли я с ним. Поеду. Куда он скажет, без вопросов? Да. Правильно, потому что он мужчина. Дык, елы-палы. Так и должно быть. Я, слава богу, не феминистка и сама себя не обкрадываю. Хочет мужчина решать – пусть решает. Это нормально. Мне скоро возвращаться домой, ужо я там нарешаюсь в одиночку, сама за себя.

И мы, дважды сменив маршрутки, приехали в какой-то дальний район, который на фоне дождя казался еще беднее, чем есть на самом деле. Хосе сказал, что это его родные места, он здесь вырос. По широкой наружной лестнице поднялись на балкон какого-то частного дома. Местная архитектура не устает меня удивлять: в дом можно войти и по-человечески, через обычную дверь, потом подняться на второй этаж, а можно через балкон. Я краем уха уловила из разговора с водителем, что мы едем на день рождения. На лестнице и балконе действительно стояла толпа наряженного во все белое народа, кто со стаканом, кто с сигаретой. Знать бы заранее, я бы тоже что-то подобрала, у меня есть белые шмотки. Войдя наконец внутрь, мы попали… пабамм! – на реальное сантерическое собрание, никаких туристов, все по правде. Может, у кого-то заодно и был день рождения. А пока Хосе и еще трое музыкантов должны были поработать. Только потом, очень не сразу проморгавшись, я поняла, что жива, в жертву меня не принесли, денег не отняли, дарственную на все мое имущество подписать не заставили, и вообще я мирно простояла в сторонке пару часов – разве что какой-то белой метелкой погладили на общих основаниях и обняли пару раз. Пока же я увидела алтарь в углу. Богатая белая с серебром вышивка в рамке, обвешанная по бокам белыми тканями, над ней на полочке стоит пузатая белая супница (что в ней лежит, задумываться не хотелось), под ней – несколько богатых букетов и разнообразная еда (фрукты, сладости и что-то еще в картонных коробочках).

Комната была набита вяло приплясывающим народом, я даже заметила два или три белых лица. Барабанщики играли уже несколько часов, мы сильно опоздали из-за утренника в Переулке. В центре комнаты танцевал бабалао, белый немолодой мужчина, в белой одежде и с метелкой в руках. Когда мы вошли, Хосе поставил на пол сумку и отработанным движением упал перед ним лицом вниз. Тот его потрепал за плечи, сделал какие-то пассы руками, после чего Хосе встал, был обнят и расцелован. От меня, к счастью, ничего подобного не требовалось, меня расцеловали просто так.

Как я поняла, это падение на пол – что-то вроде почтительного приветствия, они там все периодически друг перед другом так падали. Я было чуть расслабилась, но тут с балкона в комнату ворвалась девица в трансовом состоянии: она билась в припадке и страшно вращала глазами. Крайне неприятное зрелище. Я видела подобное в каком-то фильме про вуду, но одно дело смотреть кино, а совсем другое – в нем находиться. Ну все, думаю, началось. Сейчас еще козла зарежут и кровь по стенам размажут. Хосе невозмутимо стучит на барабане, я стою у стенки с моментально опустевшей банкой пива, побелевшая вдвое. Утешаю себя мыслью, что если он все еще хочет со мной секса (а он, несомненно, хочет), то в жертву меня вряд ли отдаст.

Мысленно повторяю, как заклинание: ничего здесь не есть, не пить и не курить, ничего здесь не есть, не пить и не курить. Следить за руками рядом стоящих. От балкона далеко не отходить, чтобы можно было сбежать. Бегать я не горазда, но жить захочу – справлюсь.

Однако потом оказалось, что никого тут бесноватые сильно не радуют, все и сами их как-то побаиваются. Самым буйным заламывают руки и возвращают откуда пришли. То есть, присутствие бесноватых это нормально, обычай такой, но техника безопасности существует, и она соблюдается. Можно немного выдохнуть.

Стали появляться еще танцовщицы, потом в комнату влетел красивый белый гей, тоже в сильной несознанке, и стал в экстазе плясать. Я его когда-то видела на Малеконе, проходя мимо тамошней гей-тусовки, она известна на всю Гавану. Очень выразительное запоминающееся лицо. Через полчаса, слегка придя в себя, он танцевал более цивилизованно, в желтом женском костюме. Такой танец я уже наблюдала раньше в переулке и на концерте у группы Хосе.

Когда действо слегка поутихло и музыка кончилась, бабалао стал обходить ряды и делать наставления. То же делала одна из танцовщиц, только оформлено это было в виде пантомимы. Со стороны казалось, что они играют в «крокодила»: она объясняла что-то жестами, а все угадывали, и она либо подтверждала, либо продолжала объяснять.

Хосе налил мне рома и дал сигарету. Это было очень кстати. Бояться сил уже не было, да и самый пик вроде прошел. Потом бабалао переоделся в обычную одежду, буднично пожал всем руки и удалился. Нам тут же раздали еду в картонных коробках. Там был макаронный салат и несколько пирожных. Хосе сказал, что все это мне, поскольку сладкого он не любит. Нормальная ситуация для Кубы, мужчины здесь сплошь и рядом демонстративно отказываются от сладкого, подчеркивая свой мачизм. Да и пожалуйста. Я ничего не ела с утра, поэтому одну коробку прикончила сразу. Перед алтарем мирно сидели на полу и ели из таких же коробок уютные черные тетки и смешные черные дети. Вроде бы обошлось. Похоже, мне гораздо больше грозило потерять сознание просто от голода, чем от чьего-либо злого умысла.

Когда мы вышли на улицу, Хосе спросил, как мне понравилось. Я не стала давать никаких оценок, просто сказала, что следующий наш шаг – визит в русскую церковь. Тут больше ничего сказать нельзя. Вот, это твой народ с его религией. Хорошо, в следующий раз посмотрим на мой народ с его религией. В рамках культурного обмена – вполне. Ничем другим мы пока и не занимаемся. Мои страхи, сомнения и подозрения – мое личное дело, а не выдавать своих чувств – часть революционной бдительности. Я понятия не имею, на что способны эти люди, и раскрываться перед ними не в моих интересах.

Нас догнали его товарищи, и мы уселись на каком-то ближайшем крыльце, чтобы можно было разделить выручку. Несмотря на то, что мы пришли позже, Хосе получил равную со всеми часть, а мне почему-то всучили торт. Ладно, кубинские домашние торты вкусные, бисквитные с белковым кремом, воздушные, о чем тут лишний раз думать. Мало у кого есть деньги на кондитерские, так что подобные штуки принято заказывать у каких-нибудь соседей, я знаю от Карлоса. На дне рождения старушки Амелии был подобный.

Пришлось завернуть на автозаправку, чтобы Хосе мог поставить всем пива. Спросил, не пригласим ли мы ребят в наш дом. Когда у нас с тобой будет свой дом, мы обязательно всех пригласим, но этот дом не твой и не мой. Хорошо, будем сидеть на улице или на Малеконе. Не вопрос, на Кубе тепло. Потом были еще какие-то сложные разговоры вперемешку с шуточками ниже пояса, пока я не взмолилась: Хосе, ради бога, я устала!

Он еще стал чувакам рассказывать, как меня встретил, и как я храню его фотографию у себя в компьютере уже два года. Блин, не смешно уже. По пути домой высказалась: русские так не делают. Если ты хочешь рассказывать о наших отношениях, я не могу тебе этого запретить, но пожалуйста, не в моем присутствии. Мне неудобно.

А мне неудобно, что мне заплатили как всем. Послушай, ты должна понять. Музыканты получают мало. И многие музыканты имеют отношения с иностранками ради денег. Эти парни – мои друзья детства, я тебе говорил, это мой район. Я прихожу поздно, с тобой – и они безо всяких вопросов отдают мне равную долю. Я должен был им объяснить, почему мы вместе. Поняла? Они тебе торт, между прочим, подарили! И без тебя я о нас молчу. Выяснили? Выяснили.

Едем дальше. Мне было неудобно, что я не смогла пригласить твоих друзей. Я все еще имею проблему с Карлосом и не знаю, мои друзья тебя признают или нет. То ли мы у меня вместе легально, то ли нелегально. Если будем легально – позовем кого скажешь. Если нет, то нет. Да вообще не проблема, даже не думай. Мне не так важно сидеть в доме – на Малеконе посидим чуть что. Не переживай.

Сели в следующую маршрутку. Торт у меня уже везде – на платье, под платьем, на колготках (день прохладный и дождливый). Он ведь просто на картонке, ничем не прикрытый, на коробки здесь тоже не тратятся. Хосе обнимает меня и говорит: последний вопрос, который мы должны прояснить. Да-да? Хорошо ли мне с ним? Хорошо. Он впивается в меня поцелуем и больно кусает. А вот так – уже нет! Хохочем на всю маршрутку.

Через какое-то время едем одни, все вышли. Хосе говорит водителю: ну все, мои друзья подарили ей торт, ее теперь мой член не интересует. Только торт! Твой член, говорю, я вижу каждый день, а торта не видела уже месяца полтора!

Доехав домой, позвонила Карлосу, чтобы прояснить ситуацию. Ты, говорят, беспокоился насчет моего парня. Что за дела? Объясни мне, я готова тебя выслушать. Поняв, что я на взводе, от ответа ушел: ничего его уже не беспокоит, никаких проблем. Ну и хорошо. На ближайшее время примем, что все в порядке, дальше по ситуации.

После этого мы с Хосе еще успели массу всего. Съесть спагетти с тунцом, что он быстренько приготовил, запить ромом. Бурно поругаться и помириться. (Я швырялась в него чем попало, а он уворачивался и кричал, какая темпераментная женщина ему досталась. Господи, я всю свою жизнь мечтала о такой сцене!) Обсудить взгляды на жизнь, еще немного друг на друга подуться. Разобрать, как танцуют рокабилли-джайв и что у него общего с румбой. Выяснить, что я танцую хорошо просто потому, что я его женщина и его не интересует чужое мнение. На этом благоразумно остановились, придя к выводу, что понимаем друг друга значительно лучше, чем иных своих соотечественников. Так на этой фразе и захрапели. Очень длинный выдался день.

22 июня 2021 года. Подмосковье

Идет дождь, но мы все равно сидим на балконе, под полосатым пляжным зонтом. Я только собираюсь такой купить, и видимо, это знак, что затея стоящая.

– А ведь ты была всего в паре шагов от посвящения, знаешь? – говорит падрино. Кофе в моей чашке моментально приобретает вкус железа. Хочется верить, что и в другой тоже. Мы начинаем добираться до самого интересного, но мне тяжело это обсуждать. Я уже в курсе, что три сантерических мессы, на которые водил меня Хосе, были испытаниями. Два из них я успешно прошла. И то, как Хосе всем рассказывал, что мне подарили торт, имело вполне определенную расшифровку. Падрино не стоило заводить этот разговор. Я мстительно ставлю на стол фигурку Огуна, одетую в черно-зеленый костюм и с мачете в руке.

– Узнаете своего друга? Мне о нем рассказать?

– Не играй со мной, девочка. Мы говорим обо всех семи африканских силах, – подчеркнуто спокойно произносит падрино. – Рано или поздно это пришлось бы сделать.

Огун был одним из сыновей Обатала, и однажды воспылал преступной страстью к своей приемной матери, Йемайя. Когда Обатала уехал на войну, Огун изнасиловал Йемайя и проводил в ее постели дни и ночи. Чтобы не расставаться, когда запоет петух, он закармливал несчастную птицу до отвала, и тот засыпал прямо перед рассветом. Еду для этого Огун отбирал у своего младшего брата, Элегуа, хозяина перекрестков. Старший брат, Чанго, хозяин громов и молний, был не в курсе происходящего: едва отец уехал, он по своему обыкновению отправился к проституткам.

Когда Обатала вернулся, он нашел посиневшего от пьянства Чанго, исхудавшего Элегуа, разжиревшего петуха, беременную Йемайя и мрачного Огуна.

Петух был тут же зарезан и отдан Элегуа. Чанго получил тумаков и был вынужден на время протрезветь. Йемайя обладала слишком большой магической силой, чтобы ее можно было наказывать, но Обатала повелел убить ребенка, которого она родит. Исполненный гордыни Огун наложил на себя наказание сам. Поклялся, что всю свою жизнь будет работать, и ушел в лесную кузницу на вершину горы, он ведь всегда был хозяином железа. Именно он придумал мачете.

Чанго и Элегуа тоже были влюблены в Йемайя. Но Элегуа был еще ребенком, а Чанго она в гневе отказала. Только гордый и властный Огун, не признающий никаких запретов, добился чего хотел, но это не принесло ему счастья.

Дальнейшие его отношения с женщинами не складывались, что и неудивительно, ведь он сам себя проклял. Он было женился на Ойя, хозяйке ветров, чтобы она раздувала его кузнечный горн. Но ее у него забрал Чанго.

– Ай-яй-яй, как же так, а? – не сдерживается от насмешки падрино.

– Не исключено, что это образное выражение. Есть версия, что Ойя была склонна к пьянству, и Огун выгнал ее. А Чанго покровительствует пьяницам.

– Образное-образное, конечно! Сам выгнал! Назовем это так! Ты продолжай, мне нравится!

Потеряв Ойя, Огун совсем одичал и работу забросил. Сидел, пил, махал как попало мачете. Даже по пьяни отрубил руку самой Смерти, с которой вообще-то был дружен. В священном городе Иле Ифе, которому он поставлял железные инструменты и оружие, начали паниковать. Только пепел скорбно спускался на них с горы, а ведь йоруба были единственными, кому открылась тайна железа. В обмен на эту тайну они поклялись никогда не есть людей. Поблизости от Иле Ифе жили враждебные каннибалы из народов банту, только и мечтавшие, что всех завоевать. Огуна требовалось срочно вернуть к его нормальному состоянию. Все ориши по очереди ходили к нему на гору, пытаясь вразумить, но он в ответ орал непристойности и грозился мачете.

– Как был пендехо, так и остался, – это ругательство падрино произносит каким-то не своим голосом. – Ох, прости, это личное…

– Это у них семейное, – не остаюсь в долгу я. – Куда ни плюнь, один краше другого. Чанго тоже не подарок.

– Ай, девочка…

– Я не закончила!

В общем, когда этот пендехо уже спустил с горы всех кого только можно, вдруг вызвалась к нему сходить богиня любви Очун. Она только-только получила статус ориши, и от нее никто такого не ожидал. Не поддаваясь чужим сомнениям, она храбро поднялась на гору. Только и взяла с собой, что тыкву, наполненную медом. И стала танцевать перед кузницей, делая вид, будто так и надо.

Огун аж протрезвел! Высунувшись из кузницы, он увидел прекрасную женщину, которая будто бы его не замечала. Пляшет себе и пляшет. Красивая, пышнотелая, манящая. Он подошел поближе. Очун засмеялась, мазнула его по губам медом из тыквы и отступила в лес. Огун шагнул за ней. Она с улыбкой этот маневр повторила. Так шаг за шагом они спустились с горы. Когда мед в тыкве кончился, Огун понял, что стоит посреди Иле Ифе, а вокруг него толпится народ, и всем нужны ножики, наконечники для стрел, топоры и прочая железная утварь. И тут оказалось, что Очун избавила его от скорби. Он мог снова работать!

– Но они не стали жить вместе? – уточняет падрино.

– Ей казалось, что это был бы естественный ход вещей. Но Огун очнулся от депрессии только для того, чтобы работать. Никакого секса, никакой фиесты, а женщина – ну что женщина, пусть огонь в кузнице раздувает. Очун фыркнула и залила тот огонь водой. Они поскандалили и разошлись навсегда.

– Посадила его в лужу, а?

– В любом случае у них ничего бы не получилось. Огун не создан для радости, у него и танец не особо веселый: когда дух Огуна сходит на посвященного сантеро, тот только и делает, что под музыку прорубается с мачете через джунгли. Числа Огуна – два, три и семь, день особого поклонения – 24 июня, день недели – вторник. В одной мессе никогда не призывают Чанго и Огуна одновременно, чтобы посвященные им сантерос не поубивали друг друга во время транса.

Падрино кивает, закатывает рукав рубашки – он сегодня снова весь в белом – и молча показывает мне длинный шрам от ножевого ранения. Думаю, у его противника остались какие-нибудь ожоги. Умом понимая, что в этой истории нет правых и виноватых, я всем своим сердцем на стороне Чанго.