Текст книги "Семь африканских сил, корасон и падрино"

Дневниковая запись: 20 февраля 2012 года, Гавана

В субботу Хосе работал допоздна, так что заночевал где-то не у меня, а я весь день была дома с книжкой и хозяйством. Договорились встретиться в воскресенье в Переулке, и в этот раз я приехала ровно к началу, чтобы не ждать его и не отмахиваться лишний раз от приставучих незнакомцев. Он аж успел мне оттуда позвонить, причитая, явно на публику «Где ты, моя любовь?! Быстренько приезжай!»

Концерт в этот раз длился только до половины третьего, потому что большая часть музыкантов уезжала на следующий, уличный, куда мы потом тоже пришли. Там стояла большая передвижная платформа, играла живая музыка, люди танцевали прямо на дороге. Наша компания состояла из нескольких родственников Хосе и нас с ним. Меня снова угостили ромом из пластиковой бутылки, который продают за песо насьональ. Карлос его презирает, а кстати – нормальный ром, пить можно, пахнет вкусно. Хосе сбегал купил еще и приличного, в стекле. В итоге мы все наклюкались, и меня потащила плясать его племянница, примерно моего возраста.

У Хосе огромнейшая семья, я в них всех путаюсь, не в силах запомнить, кто чей брат, сват, племянник и дядя. Даже троих его детей и восьмерых братьев так сразу не осмыслишь, а за ними еще несутся двоюродные, дяди и племянники плюс их жены и дети.

Ад кромешный, все ж драгоценные, и не дай бог кого-нибудь забыть. Особенно если это двоюродный брат, по-испански примо. Отчего-то двоюродные имеют здесь очень большое значение. Не знаю, почему, но если примо что-то сказал, это всегда важно. Карлос, кстати, зовет себя моим примо.

– Что это вы там танцуете вдвоем, как две лесбиянки? – заорал Хосе в нашу с племяшкой сторону.

– Лесбиянка бабушка твоя! – к большой радости собравшихся, проорала я в ответ. Не думайте, что на третий месяц в Гаване я не сумею правильно ответить.

Он пригласил на танец какую-то сеньориту, после чего я ему сказала, что тоже теперь буду танцевать со всеми, и чтобы даже не думал устраивать сцены. Надулся. Потом, по дороге домой, выяснили отношения по этому поводу. Понимаешь, сказал он, я ведь держу с девушкой дистанцию, когда танцую. Потому что я профессионал. Ты видела. А кубинцы будут тебя хватать как хотят – ты, наверное, просто не знаешь. Да прекрасно знаю, и поэтому танцую только с тобой. Если бы мне сильно хотелось, я бы танцевала и с другими. Но что-то уже не хочется.

С племяшкой мы вроде подружились, так что я даже оттащила ее в сторонку поговорить между нами девочками. Слушай, говорю, ему вообще можно верить? Он правда один так долго, как говорит? Я его знаю всего три недели, у нас все хорошо, но ты же понимаешь, эти мужчины!

Племяшка сказала, что он правда серьезный, и у него за всю жизнь было всего четыре-пять женщин. Ага. Допустим, ей можно верить. Четыре-пять, о которых все знают, плюс допустим столько же, о которых не узнал никто. Ну даже если вдвое больше. 12–15 баб. Для 47 лет, на Кубе, – нормально. Не псих-однолюб и не бабник. Споемся.

Заметив тень раздумий у меня на лице, племяшка истолковала это по-своему, и позвала остальных двух родственниц. Пока те шли, я начала ей рассказывать нашу историю, но она замахала на меня руками: так, стоп! Им давай расскажи! Девчонки сказали, что родственник у них отличный и все страшно рады, что у него наконец появилась девушка. А я вот его себе навсегда хочу, что скажете? Ну так и отлично, сестренка, пусть так и будет!

Когда наконец разошлись – Хосе очень бил копытом, что я так долго болтаю – пошли вдвоем ужинать жареной курицей в кафетери́ю. Ждали за столиком полтора часа, пили пиво. Все эти полтора часа, пьяный и уставший, он проникновенно объяснялся мне в любви. К счастью, в подобных ситуациях мне не нужно ничего делать, кроме как смотреть снизу вверх чудесными глазами и улыбаться. Но иногда я все-таки не выдерживаю этой игры под дурочку. С русскими еще могу, их так не заносит. Но с кубинцами это выше моих сил. Сообщил, что весь переулок по мне с ума сходит.

– Освальдо! – сказал он с нажимом, подняв вверх указательный палец.

– Так-так, интересно, и что же Освальдо?

– Он мне первый сказал: смотри, какая девушка. Влюбился в тебя! И Суасо!

– А Суасо-то что?!

– Тоже мне сказал – смотри, какая девушка! Тоже от тебя без ума!

– Слушай, ну не завирай мне тут, у Суасо своя девушка очень красивая.

– Ну не знаю, они мне оба говорили, что ты просто мечта. Я им потом говорю – а вы знаете, что это моя девушка? И мне все в Переулке завидуют.

Ох, думаю, в следующем куплете тебе позвонит Господь Бог и спросит, где ты такую взял. Пора прекращать эти песни. Куда-нибудь ближе к жизни уже, ладно? Говорю, что возьму у его директо́ры адрес ее электронки и сообщу, когда куплю билет в Гавану. Ну нет, он хочет знать обо мне каждую неделю! У его друга, который записывает для него диски, есть интернет.

Мой внутренний наблюдатель все это время имеет перед собой картину, словно терминатор или универсальный солдат: по центру экрана Хосе рассказывает, что я его маленький талисман и со мной он чувствует, что весь мир у него в руках. Слева горящими зелеными буквами выводится список моих проблем, которые я должна буду решать сама, буду я с ним или без него. Потому что он может решить только одну мою серьезную проблему – оформления отношений, чтобы я могла спокойно ездить туда-сюда и впоследствии купить в Гаване жилье. Но неизвестно, захочет ли. В правом нижнем углу красным светом моргает тревожная сигнализация. Не сходится его болтовня с моими потребностями, ох как не сходится.

Следующий кадр – краткая сводка ситуации. Я иностранка – раз. Я хочу жить на Кубе – два. Хосе мне по душе – три. Но все его эти «вместе навсегда» имеют смысл только при официальном заключении брака, в противном случае это обычная туфта. Я не маленькая. Любовь любовью, но я слишком многим рискую. Он-то у себя дома и у него таких, как я, может быть миллион. Для всех этих фееричных признаний достаточно быть просто «настоящей белой» с материка. С любого материка.

Продолжаю хлопать ресницами и нежно улыбаться. Да, милый, да. Я самая большая удача в твоей жизни. Млею и таю. Польщена, блин. Набралось неудачников на мою голову. Мне в мои 38 лет от этой болтовни ни жарко ни холодно, я ее за свою жизнь наслушалась выше головы.

Тревожная сигнализация не гаснет. Хосе обещает купить мне диск с любовной песней, которая играет в кафетери́и, чтобы я слушала ее дома и думала о нем. Эта патока становится невыносимой. Тем более что к подобному мазохизму с песнями и воспоминаниями я не склонна лет с пятнадцати. Делать мне нечего, только песенки слушать. К счастью, приносят курицу. Курица вкусная, с толстой хрустящей корочкой. Такое проявление любви мне нравится гораздо больше, чем песенки.

Я задаю единственный вопрос из реальной жизни, на который имею право в данный момент. До моего отъезда осталось меньше двух недель. Когда мы нанесем визит твоей матери? Завтра, говорит он, мне это необходимо. Мне тоже, говорю я.

Наутро, однако, никаких разговоров об этом не было. Я напекла блинов по случаю русской масленицы, сделала к ним сырный салат, фарш в томатном соусе и рыбный паштет из каких-то консервов. Вроде понравилось. Но ходит мрачный. То ли мучается похмельем, то ли какими-то раздумьями, то ли тем и другим. Вертел в руках мой телефон. Подари, говорит, мне, ты себе в России другой купишь. Снова включается тревожная сигнализация. С какого бы это перепугу дарить ему телефон, я их и себе отнюдь не каждый день покупаю. Не могу, говорю, самой подарили.

Если до моего отъезда к матери так и не поедем, можно будет вообще выкинуть из головы эту историю и просто не приходить в переулок в октябре. Хотя… что там про влюбленного в меня Освальдо?

Дневниковая запись: 22 февраля 2012 года, Гавана

Вчера мы пришли в Переулок, а там на солнечном пятачке, в шикарной уругвайской вышитой рубашке сидит сам Освальдо и расписывает ритуальные барабаны! И вокруг ни души, главное! Я подумала, что не стоит ему мешать, но Хосе притащил мне табуретку и поставил рядом с ним, а сам стал ему подавать по необходимости то одно, то другое. Мы втроем как будто зависли вне времени и пространства, и я просто обмирала от восторга.

И тут Хосе выдает в мой адрес кое-что слишком похабное даже для привычных моему уху кубинских шуточек. Это было просто как удар под дых: ни с того ни с сего, при Освальдо, в такой волшебный момент. В доли секунды переварив произошедшее, я сказала по-русски «да пошел ты!», но вскочила и пошла сама, на выход. Он пошел за мной, но как-то не сразу. Было похоже, что Освальдо задержал его на пару слов. В любом случае я беспрепятственно вышла из Переулка, так что он бежал за мной кварталов шесть и догнал почти у калле Инфанта. Помирились-вернулись. Освальдо невозмутимо заканчивал последний барабан. Дальше все как-то вдруг ожило, по Переулку снова стали ходить люди, и волшебство рассеялось.

После этого эпизода мне очень хотелось сбежать поработать – к интернету, к своей понятной как-то жизни. Но Хосе оскорбился, что я забыла о приглашении его примо, они же вечером играют! Пришлось дожидаться чертова примо, Хосе взял барабан, и мы пошли. Но барабан требовалось еще и настроить! На пороге какого-то дома сидели мужики и то ли чинили детскую коляску, то ли окончательно ее курочили. У них был большой набор гаечных ключей, которыми удалось все подтянуть до нужной кондиции. Потом дошли еще до одного дома – прихватить товарища. Примо скрылся за дверью, а Хосе стал подбирать на дороге разнообразные веревочки и тряпочки, чтобы починить тыкву-перкуссию: у нее полетела оплетка с погремушками. Примостившись на подоконнике, он связывал сетку по новой и пережигал лишние веревочки зажигалкой. Вроде все получилось.

А потом мы вчетвером и с барабаном погрузились в маршрутку-грузовичок и поехали куда-то очень далеко. От переулка до дома культуры ехать довольно долго, но дом культуры мы проехали и преодолели расстояние еще вдвое большее. Вышли в страшненьком бедном районе. Я начала подозревать неладное. Да, это снова не концерт, а сантерическая месса.

В этот раз основная тусовка происходила в холле, а не в комнате с супницей и цветными занавесками, где музыканты провели всего минут пятнадцать. Туда я ходить не стала.

Длилось действо часа четыре с небольшим. Я, вообще говоря, никакую религиозную службу в таких количествах вынести не могу, хоть сантерическую, хоть православную. Да что там, мне и с обычного застолья через пару часов хочется улизнуть! Ненавижу сидеть без дела, как пень. О чем и сказала дома Хосе, когда он заявил, что в четверг я тоже должна с ним пойти на подобное мероприятие. Не проблема, сказал он. Хочешь, вышла погуляла, никто тебя не заставляет сидеть привязанной. Пойми, говорю, я ж ничего об этом не знаю: что можно, что не можно. Мне не хочется в своих претензиях упирать на то, что это именно сантерия. Свои же православные за это же время меня бы утомили значительно больше, я однажды была на обедне, так вся извелась. К тому же на собственные собрания он меня не таскает – только когда работает. И если я хожу с ним на концерты, а делать мне и там, и там приходится одни и те же несложные вещи – подать-подержать-принести-вытереть лоб-поцеловать – какая мне, собственно, разница? На мессах к тому же кормят, поят и не запрещают курить. Оба раза со мной были очень приветливы. Наверное, потому что я пришла с музыкантами, даже не знаю.

Вот только долго это все, очень утомляет. Но с этим вроде разобрались. Посмотрим. Будучи сама фрилансером, я прекрасно знаю: на этой неделе два подобных заказа – на следующей ни одного. Лезть в бутылку пока не стоит, хотя информации к размышлению хоть отбавляй.

Были и неприятные моменты, связанные с этим конкретным домом. Первый – хозяйская дочь. Крупная белая девочка на вид лет четырнадцати, а на самом деле, наверное, лет десяти. Придя из школы, тут же сунула в рот большой палец и нашла ободранную подушку, с которой так и ходила в обнимку, глядя куда-то в пространство и пуская слюни. Второй момент – туалет в холле, откуда неслись жуткие запахи, стоило отворить дверь. Однако, к концу мессы хозяйская дочь была напугана, подушку потеряла и палец изо рта вынула. Ее взгляд даже приобрел какую-то осмысленность. А запах табака и рома в конце концов перебил все миазмы.

Публика же в этот раз мне понравилась больше, чем в первый, было много красивых лиц и фигур, и танцевали значительно лучше. Были две женщины весом примерно с центнер каждая, в обтягивающей одежде. На Кубе все носят что нравится, без наших комплексов. Несмотря на свой немаленький вес, танцовщицами они оказались крутыми. Я посматривала на Хосе, который работал отчаянно, вопреки поврежденному накануне запястью, на танцующих женщин, и потихоньку проникалась, как происходит продажа души дьяволу за вечную молодость. Потому что при виде всего этого становилось ясно: я в месте, где ни веса, ни возраста не существует. Хосе в свои 47 выглядел, как мальчишка!

А потом на моих глазах люди стали впадать в экстаз. Я читала, что это происходит только с посвященными. Насколько я видела, они ничего не принимали, выглядели до этого момента абсолютно нормально, и можно только догадываться, какова механика процесса.

Во время танца одержимый вдруг начинает прикрывать глаза и прикладывать руку к голове. Танец становится более энергичным. Публика автоматически расступается. Танцор начинает кружиться на месте, заламывать руки и закатывать глаза, пока его не отпустит само или не придется его увести, чтобы не покалечился сам и не посшибал все вокруг.

Те две женщины, которыми я любовалась, пережили это в краткой и легкой форме. Я потихоньку выдохнула, но тут в экстаз впала хозяйка – крупная белая женщина. И это уже было серьезно, потому что она, вообще говоря, следила все это время за безопасностью. А когда впала, то не выпадала долго, и завершился ее танец выкриками и декламированием.

После первого же выкрика ее отвели в комнату с супницей, но яростная речь продолжала раздаваться и оттуда. Именно так, по моим скудным данным, это и должно происходить – ей явилось что-то вроде откровения. Всех посвященных сантерос пригласили туда войти. Хосе пошел, но очень ненадолго. Не могу сказать, что его лицо на выходе выражало какую-то большую радость или религиозный фанатизм. На остальных лицах тоже были скорее неловкость и желание, чтобы это поскорее закончилось.

Вскоре действительно закончилось, и всем традиционно раздали еду. Снова гора пирожных и ложка макаронного салата. Мы сгрузили мою порцию и порцию Хосе в одну коробку, чтобы отвезти домой. Музыканты получили за вечер: гонорар в куках (5–10 на брата, как я поняла), по тарелке еды перед выступлением (я отказалась, хотя мне предлагали), по коробке еды после, торт один на всех, кофе, воду – неограниченно, две поллитровых бутылки простецкого рома, плюс пожертвования в песо насьональ от присутствующих. Каждый, кто клал деньги для музыкантов в корзинку, обязательно крестился.

Был еще обряд с наливанием на пол лужицы, кажется, уксуса. Могу ошибаться. Запевала потрогал лужицу, перекрестился, потрогав мокрыми пальцами лоб, потом сделал то же для всех музыкантов и меня – то ли как для своей, то ли как для тупой. Остальные присутствующие справились сами. И в конце было вынесено ведро с водой, в котором плавали не то лепестки цветов, не то обрезки фруктов, не то все вместе, над этим спели песню и куда-то унесли.

Мы вышли из сантерии около десяти вечера. Музыканты отчего-то смотрели на меня с большим уважением и целовали мне руку. Уставшая, как собака, я тихонько материлась про себя. Если бы не ром и не сигареты, я бы там тоже впала – но не в экстаз, а в истерику. Но ром был очень забористый, а ела я последний раз в восемь утра, так что мне уже хотелось просто лечь и уснуть.

До дома добирались на перекладных. У кафе Коппелия встретили какую-то знакомую Хосе. Познакомься с моей женой, сказал он ей. Опаньки. К порядку!

Они немного поговорили, и мы пошли ловить маршрутку.

– Хосе… я не твоя жена.

– Нет, конечно.

Поймали маршрутку. Погрузились. У меня на голове его кепка, на коленях коробка с сантерической едой, на лице один большой знак вопроса. Не люблю этих двусмысленных ситуаций.

– Ты не моя жена. А ты не хочешь ею быть? – мы вытаращились друг на друга в темноте.

– Эээ… хочу.

– Ну так и я хочу, какие проблемы!

Вот так вот, братцы. По пьяни, с устатку и мимоходом. Как и разговоры о посещении матушки, которые снова начались, во время перерыва в сантерии. На этой неделе, говорит. Я уже пропускаю это все мимо ушей. Через полминуты он уже о чем-то балагурил с водителем и больше тему матримонии не поднимал – ни вчера, ни сегодня.

Однако, несмотря на усталость, вчера в половине двенадцатого приготовил ужин, а сегодня на завтрак сделал оладьи. Как бы в виде реверанса русской масленице. Оладьи крошечные, пышные, намазаны по его обыкновению томатной пастой и горчицей, а на вкус не похожи ни на какие другие оладьи. Но замечательные.

С выводами по поводу происходящего все сложно. Мужик, вообще говоря, отличный. Красивый, сильный, стройный. Знает, кто он такой и кем не является. Дети у нас обоих уже есть и давно обходятся без нас, тема размножения закрыта. Умеет все, что мне надо от мужчины: готовить, танцевать, целоваться, молчать, шутить, не отсвечивать, работать, принимать решения. И с сексом тоже все замечательно – не больше и не меньше, чем мне нужно. От добра добра, в общем, не ищут. Знать бы еще, что это все серьезно и что сантерия будет занимать в нашей совместной жизни не большее место, чем сейчас, – и вообще хорошо. Ну посижу я с ним среди бесноватых пару раз в неделю. Он их и сам, похоже, побаивается.

Дневниковая запись: 25 февраля 2012 года, Гавана

Сегодня в половине девятого утра уже вышли из дома и поехали к матери Хосе. Это действительно оказалось далеко, в пригороде. Дорога туда красивая. Квартира в своеобразной местной пятиэтажке, примечательной тем, что лестницы все снаружи, а не внутри, и подъездов никаких нет. Карлос презрительно сказал бы, что эти дома строили коммунисты, и что жить там могут одни только негры. Район действительно красотой не блещет, но сквозь балконную решетку лезет с улицы пальма, а в пяти минутах ходьбы от дома – океан. Мой район в России выглядит совершенно не лучше, но там нет ни негров, ни пальм, ни океана, и никто не умеет танцевать. Были какие-то курсы сальсы, но развалились, потому что у нас «настоящие парни не танцуют». Вот и думай. По дороге зашли в какую-то лавку, чтобы купить растворимой газировки в пакетиках, я такую последний раз видела лет 20 назад. Хосе пояснил, что это для мамы, она любит. Здесь все как малые дети с лужеными желудками: любая химия – это интересненько и богато. При этом свои аналоги колы и спрайта здесь есть, и на вкус даже лучше.

Дома были мама, сестра и племянник. Мама оказалась безобидной худенькой седой старушкой с неожиданно светлым оттенком кожи. Она действительно большую часть времени проводит в легкой прострации, непрерывно ведя тихий-претихий монолог. Иногда, однако, ее глаза начинают блестеть, и она говорит громко и осмысленно. Потом снова выпадает из реальности. За ней все время присматривают, чтобы она не особо бродила по дому и ничего не трогала. Добрейшая женщина, мы легко подружились, и она сказала, что это теперь мой дом, а она – моя мама. Я была совершенно не против. Она как двухлетний ребенок. Долго сидели вместе на балконе, взявшись за руки.

Сестра – крупная, высокая, красивая, настоящая черная богиня. Тоже очень славная. Угостила меня супом с вермишелью и свеклой. Звучит странно, на вкус съедобно. Племянник – обычный дылда лет тринадцати. Ему явно хотелось во двор к ребятам, а тут дядька какую-то русскую бабу притащил, сиди теперь опухай от тоски.

Через три часа я уже ощущала себя так, будто давно уже знаю и этот дом, и всю эту семью. Мама Хосе сидела в кресле на балконе и читала газету Гранма, рядом с ней на скамеечке сидела его сестра, я – на диване, рядом со мной Хосе, головой у меня на коленях. По телевизору показывали какие-то кадры про революцию, под знакомую мне с детства песню Куба, келинда эс Куба. Все это было похоже на яркий хороший сон, когда все детали вроде знакомы, а общая картина складывается довольно причудливая, и невозможно поверить, что это происходит с тобой.

У нас впереди был еще длинный день, и тут Хосе спохватился, что забыл дома футболку с логотипом группы, а вечером концерт. Я сказала, что пока он будет работать в Переулке, могу смотаться домой и забрать. Какая хорошая у меня жена! – сказал он. – Поняла? Ты моя жена! – и обвел орлиным взглядом присутствующих.

Возражать и выпендриваться сил не было. Жена так жена. И спать очень хотелось, и дом действовал уж очень умиротворяюще, хотя поначалу меня пугали страшненькие глиняные головы с ракушками вместо глаз и ртов, стоящие у входной двери. Тоже сантерические штучки, я об этом читала. Еще в холле есть два маленьких столика, на каждом из них по супнице, куча разнообразных сувениров и фотографий, и по колокольчику. Войдя в дом, Хосе первым делом позвонил в колокольчики и перекрестился. Ох. И ведь с этим как-то придется жить. Ладно, при виде православного иконостаса в красном углу какой-либо нашей квартиры меня тоже несколько плющит. Были бы люди хорошие. Если какой русской женщине в ее жизни доставался мужик без причуд, пусть первой бросит в меня камень.

Когда шли ловить машину, чтобы ехать домой, Хосе спросил о моих впечатлениях. Услышав, что я чувствовала себя в его доме спокойно, удовлетворенно кивнул: это дом Очун и Обатала. Мне это ни о чем не говорило, Очун так Очун, Обатала так Обатала.

До Переулка добирались около часа. Там оказалось, что футболки на сегодня не нужны, и моя мечта помыться и отдохнуть перед концертом не осуществилась. Разумеется, просто так за футболкой я бы не поперлась, я ведь жена пока только на словах.

Толклись в переулке часа два, Хосе поиграл для туристов на барабанах, но дисков им продать что-то не удалось, и это было очень досадно.

Потом поехали в дом фольклорной музыки, где уже однажды был в субботу большой концерт. Провели там часа полтора. Когда кончилась живая музыка и началась дискотека, Хосе специально попросил у меня разрешения протанцевать с какой-нибудь сеньоритой один танец. Мне было смешно, но я сделала вид, что так и надо, и с очень серьезным видом согласилась.

Разошлись около половины седьмого. Хосе сказал, что еще рано идти домой. Мы как раз проходили мимо какого-то кинотеатра, из двора которого неслось живое регги. Зашли, встретили там часть наших, часть подошла еще потом. Потусили еще около часа, потом, к моей радости, музыка кончилась, и мы наконец поехали к дому.

Хосе сразу пошел возиться на кухне, а я тем временем позвонила Карлосу. Предварительно договорилась с ним, что они с Иви придут к нам на пельмени в понедельник. Пошла предупредить Хосе. И тут он снова разрушил мое умиротворенное состояние, попытавшись отмазаться. Дескать, придет после того, как они уйдут. Вроде уговорила не глупить, но внутренне взбесилась. Хорошенькое дело: я с ним вплоть до похоронного бюро дошла, а он не хочет поприсутствовать на семейном ужине. Который хоть убейся повеселее будет, и ехать никуда не надо! Потом, впрочем, он заявил, что останется и приготовит рыбу, и меня отпустило снова.