Текст книги "Семь африканских сил, корасон и падрино"

1 августа 2021 года, Подмосковье

Падрино сегодня в черном. Мы сидим в складных брезентовых креслах лицом друг к другу посреди поля подсолнухов. Солнце начинает клониться к закату. Ни у одного из нас в руках нет ни сигар, ни стаканов, ни фигурок.

– Нам осталось поговорить об Очун и Элегуа, – говорит падрино.

– Они подождут, – бесстрашно отвечаю я. – Сегодня речь пойдет о другом.

– Это о чем же? О погоде? О мемуарах Фиделя Кастро? О другом, надо же! О другом! – он качает головой, посмеивается и многократно повторяет мои слова, чтобы смутить меня и сбить с толку. Дешевый трюк, распространенный среди кубинцев. И Карлос так делал, когда ему что-то не нравилось, и Хосе. Не выйдет. Если я позволяю называть себя девочкой, это не значит, что мною можно манипулировать, как ребенком.

– О пало монте.

Смуглая кожа падрино внезапно становится белее, чем у меня. Улыбка исчезает с его лица. Он избегает моего взгляда.

– Пало монте? Что за пало монте? Мне неизвестно значение этих слов. Опять твои энциклопедии что-то выдумывают?

Его хриплый голос, обычно такой живой и теплый, вдруг обретает скрипучие нотки и выдает лжеца. Я привстаю в своем кресле, упершись ладонями в подлокотники, и в ярости наклоняюсь вперед. На нас беззвучно обрушивается ливень. Когда летящие сверху капли начинают превращаться в павлиньи перья, мы оба уже вымокли до нитки. А когда они чернеют, долетают до внезапно оголившейся земли и превращаются в черепа, заполняя собою вид до самого горизонта, я понимаю, что мой гнев способен уничтожить нас обоих и все вокруг.

В следующее мгновение подсолнухи снова на месте. Небо очистилось. О случившемся напоминают только стекающие по нашим лицам дождевые капли. Мы оба тяжело дышим, как будто пробежали стометровку. Падрино все еще на меня не смотрит.

– Вы приходите ко мне весь в черном, как гробовщик, и смеете отрицать пало монте? После того, что мне пришлось пережить благодаря вам? После тщательно спланированного спектакля в Переулке, на мессе, на Малеконе, у меня дома? Вы отдали бы меня колдунам пало монте не моргнув глазом, так имейте хотя бы смелость, это признать!

Я обессиленно падаю в свое кресло, и тут совершенно ясное небо внезапно пересекает молния, а следом раздается и гром. Не одна я завелась. Падрино все так же смотрит в сторону, но его голос уже снова окреп. Теперь он звучит строго и выразительно.

– С тобой не произошло ничего такого, чего не требовало бы твое сердце. И ради всех святых, перестань меня обвинять. Поговорим, когда успокоишься.

Дневниковая запись: 26 февраля 2012 года, Гавана

Утром Хосе приготовил монументальнейший завтрак и предупредительно налил мне водки. Здесь практически нет понятия времени для приема внутрь алкоголя. Так что я хлопнула стопарик в восемь утра и закусила оставшимся от ужина осьминогом в томате. Купили накануне у каких-то пацанят на Малеконе, только что пойманного. Между делом сожгла в стеклянной вазе бумажное чучело зимы – сегодня в России последний день Масленицы, Прощеное воскресенье. Хосе к этому ритуалу остался безразличен, только пожал плечами. Теперь-то уже понятно, что голова у него была занята совершенно другими ритуалами, и я только зря испортила вазу, которая от огня треснула.

Приехали в Переулок ровно к началу, танцульки там в этот раз были особенно мощные, но я, как назло, забыла зарядить фотоаппарат.

Через пару часов меня кто-то тронул за плечо, и я увидела злосчастного примо, который вечно хлопочет для Хосе о работе в сантерии. Настроение тут же испортилось: я поняла, что снова придется тащиться на мессу с бесноватыми. Так и оказалось, причем собираться надо было немедленно. Мне не хотелось, но через неделю я уже буду подыхать от тоски в сером Подмосковье, по холоду и слякоти. Велела себе не быть дурой и не выделываться. Месса так месса. Но предупредила, что до моего отъезда это последний раз, дальше у меня работа и сборы в Россию.

К счастью, нам не пришлось ехать черт знает куда, дом был на одной из соседних улиц. Мы еще час стояли в тени возле входной двери, ожидая, пока нас пригласят. Хозяева вынесли нам ледяной воды. Примо ткнул пальцем в мои бисерные браслеты, в которых я всегда хожу на Кубе, и высказал что-то малопонятное – дескать, они в афрокубинской религии как кубинский флаг. Я долго в это въезжала, чуваки думали, что у меня проблемы с испанским, но фразу саму по себе я поняла от и до. Почему кубинский флаг, если бисер у меня собран всех возможных цветов? Оказалось, в афрокубинской религии говорится, что кубинский флаг – он и есть всех возможных цветов. Так я не поняла: все хорошо с моими браслетами или все плохо? Потому что ни у кого таких нет здесь. Я видела красно-белые, сине-белые, желто-зеленые, просто желтые. Парни меня успокоили: чем больше цветов, тем лучше! Для здоровья! Офигенно круто! С облегчением перекрестилась. Смотри ж ты, крестится, как мы! Я чуть не начала разъяснять, какие народы когда крестились, а какие в это время на пальмах сидели, но тут нас позвали в дом.

Заходим. Дом большой и зажиточный. В холле на столике стоит настоящая американская кукла Барби, дорогущая, одетая в пышное желтое платье. Я теперь уже знаю, что это Очун – богиня любви и денег. Хозяин белый, лет шестидесяти, седой, бородатый, крупный, несколько уже пьяный. Потихоньку собрался народ. Я думала, что останусь с ними в холле, но Хосе велел идти за ним в другую комнату. Там ребята спели и сыграли, обратившись в сторону какого-то дверного проема в углу. Кроме нас и хозяина, в комнате никого не было. Хозяин был запевалой. Пел отлично, особенно для белого. Я сумела разобрать что-то вроде «добрый вечер, темная богиня». Видимо, имелась в виду Очун. Но почему темная? Ломать голову было некогда, пора было переместиться обратно в холл для танцев.

На свою беду, ровно как в страшных сказках, я заглянула в тот дверной проем, куда были обращены песнопения. А там такое народное творчество, только держись. Никаких нарядных тканей, никаких супниц. Комнатушка вроде кладовки, с алтарем, и вся от пола до потолка уделана черными куриными перьями и расплавившимися черными свечами. Я, конечно, не вегетарианка, и убийство курицы меня шокировать вроде бы и не должно. Но уж больно это все мрачно и некрасиво выглядело. Что у этих людей с головой вообще? На прошлой мессе, даже при наличии той девочки с пальцем во рту, все выглядело поздоровее. Ладно, переместились от жутковатой кладовки подальше, я вроде выдохнула. И тут хозяин спрашивает у Хосе, из какой страны его сеньора. Меня это несколько напрягло: на прошлых двух собраниях всем было без разницы, кто я и откуда. Пришла с музыкантами и все, респект и уважуха по умолчанию. А тут что-то не то. Сильно не то. И это только начало. В следующий момент у меня темнеет в глазах от гнева: получив ответ, хозяин говорит «ну да, черного члена себе в России не нашла, сюда приехала». Подобной гнусности я и представить себе не могла. На Кубе я видела и слышала многое, нравы здесь свободные, постоянные шутки ниже пояса в порядке вещей. Но некая грань приличия все-таки существует, и всем присутствующим она была известна. Хозяин ее перешел совершенно сознательно, прилюдно, по отношению к гостье, иностранке, на религиозном собрании. Что, черт возьми, происходит?!

Я так же в открытую злобно воззрилась на хозяина, чтобы все знали, что сказанное я поняла. Кто-то переглянулся, Хосе не повел и бровью, как будто не слышал. Хозяин как ни в чем не бывало принес ром, недешевый, налил и мне. Ну ладно, посмотрим, что будет дальше.

Дальше спели несколько песен, и очень хорошо спели. Хосе играл на традиционной штуковине, пришедшей из времен рабства – железной части мотыги. По ней стучат большущим болтом. Я раньше не видела, чтобы он на чем-то подобном играл, и мне было интересно. Владеет изумительно, я им гордилась. Люблю смотреть, как красиво он работает.

Совсем уже было успокоилась, но тут хозяин снова прицельно разинул рот в мой адрес, и все засмеялись. Этой его фразы я не поняла вообще. Я поняла только, что буду в этом доме предметом издевок все оставшееся время и больше этого вынести не могу.

Пусть свои черные перья засунут себе в задницы вместе со свечами. Хлебнула рома. Не помогло. Хосе посмотрел на меня и понял, что я вне себя. В глазах у меня стояли слезы. «Это просто шутка, – тихонько сказал он. – Я на работе. Пожалуйста. Мне здесь заплатят». Все понимаю, говорю. Но я с тобой в подобном месте последний раз. Тебе настолько не нравится? Настолько. Не вопрос, если тебе что-то не нравится, просто скажи. Договорились.

А успокоиться так и не могу. Встала, прихватила банку пива, вышла на улицу. Стою – слезы в три ручья. Ладно, думаю, сейчас пройдет и вернусь. Не стоит подводить Хосе. Через пять минут понимаю, что и не пройдет, и не вернусь. Во-первых, я просто не могу больше войти в этот дом, во-вторых, с такой рожей туда идти нельзя. Хосе работает, у них там праздник.

Из дома выходит молодая женщина, идет в мою сторону. Спрашивает, что это я плачу. Ай, говорю, сестренка, у меня месячные (идеальная отмазка почти на все случаи жизни). Бедняжка, и у тебя что, ничего нет с собой?! Нет-нет, у меня все с собой есть, просто я в такие дни страшно нервная, ну ты понимаешь. Так вернись, говорит, в дом, не стой тут, там хорошо, там фиеста! (О да! Курице той зарезанной расскажи, как там охренительная фиеста!) Ну и как я на фиесту такая зареванная? Да не проблема, все все понимают! Ну щас, говорю, щас, не беспокойся. Допью и вернусь.

Сама она почему-то в дом не возвращается, а идет дальше по улице. Дожидаюсь, пока она скроется за углом, и ухожу сама. Не хочу устраивать сцен, когда выйдет Хосе. Мне надо успокоиться, подобрать испанские слова и вдумчиво с ним поговорить. Он не виноват, что хозяин урод. Богатые белые уроды – они и на Кубе богатые белые уроды, будь они хоть сантерос, хоть кто. И мы не в том положении, чтобы устраивать там разборки. Денег за последние дни он почти не заработал. Но больше я не могу.

Иду по Малекону, и вдруг натыкаюсь на Суасо, Эрнандо и нескольких знакомых девчонок. Очень странно, они никогда в этом месте не тусовались. Я-то к этому месту всегда выхожу, когда иду из Переулка на маршрутку до дома, но их здесь не бывало. Начинают меня тормошить, что это я реву. Проблемы с Хосе? Нет, с Хосе никаких проблем, он там работает, а я устала и пошла домой. А реву, потому что через неделю уезжать, и я не хочу. Ай, бедняжка! Посиди с нами, глотни рома. Все будет хорошо. Ты вернешься, и все кубинские негры будут с тобой. Потому что корасон! Ты для корасона просто ух! И Хосе у тебя – очень хороший парень. Да, говорю, и семья у него хорошая, все отлично.

Сижу с ними на теплых камнях, болтаю о том, о сем, слезы высыхают, даже смеюсь. Потом Эрнандо собирается уходить, снимаюсь с места и я. Мне надо дойти до 23-й улицы, чтобы поймать машину.

Стоит уйти, слезы опять льются рекой. Нервный срыв, это можно остановить только медикаментозно. Долго ловлю маршрутку, доезжаю до нашей автозаправки, иду купить продуктов. Ждем ведь в гости Иви с Карлосом. На кассе добродушный немолодой мулат, я его раньше не видела. Мне не хватает немного мелочи, чтобы расплатиться, я ему улыбаюсь всем припухшим лицом и говорю: ай, какая глупость! Да ничего страшного, девочка, не беспокойся.

Дома принимаю таблетку новопассита, запиваю водкой и звоню Иви. Узнаю, что они с Карлосом не придут: у них внезапно снова туристы, надо работать. Но ты, говорят, все равно заходи. Ладно, говорю, пельменей налеплю для вас дома и завезу на днях. Отлично, договорились! Кладу трубку. Так, друзья меня кинули. А я очень рассчитывала поговорить завтра с ними по-русски. Не выйдет. Иду готовить ужин. Жарю свинину, режу салат – тонко, по-кубински, как делает Хосе. Здесь принято резать овощи тоненькими пластинками, раскрадывать слоями на блюде, потом сверху поливать маслом и уксусом. Начинается ливень.

Через полчаса раздается стук в дверь. На пороге стоит Хосе – весь мокрый, уставший и пьяный. В руках у него две шоколадных конфеты. Он входит и отдает их мне. Никакого торта, никаких коробок с салатом. И почему я не удивлена?

Отношения выясняем около получаса. Я высказываю все. И что мне в сантерии не место, потому что я белая и русская. И что я его религию боюсь. И что при всем при этом я была с ним на этих его фиестах, но только до тех пор, пока со мной были вежливы. А дальше пусть сам как хочет. Он вытаскивает сто песо насьональ и говорит, что это все, что он заработал, и это мое. А боюсь я сама не знаю чего. И напрасно так реагирую на шутки. Да не нуждаюсь я в этом. И среагировала я на вторую шутку. Первую я проглотила. Ты слышал первую? Слышал?! И это нормально для твоей жены? Хозяин потом извинился? А это неважно. Я не проститутка, чтобы выслушивать подобное от людей, которые тебе платят. Всему есть предел. Я должна была сказать, что ухожу? Да я вообще говорить не могла! Я хотела успокоиться и тебя подождать. Но не смогла.

Начинаем тихонечко остывать. Гости, говорю, не придут завтра. Он открывает холодильник. Ты все это купила, я замариновал рыбу, чтобы приготовить, а они не придут. Я знал, что они не придут. Они меня знать не хотят. Они как все кубинцы. Я черный, ты белая. Знаешь, говорю, в России нас бы с тобой тоже ничего хорошего не ждало, здесь ты хотя бы можешь работать. Поэтому я тебя туда никогда и не приглашу. Давай о насущном: ты найдешь для нас с тобой квартиру, чтобы мы могли вместе жить в октябре? Потому что, если у меня есть муж, это наша с ним проблема, и мои друзья тут уже ни при чем. Правда ведь? Найду я квартиру, говорит он. Для тебя и меня. Идет разогревать ужин и заодно ставит кипятить воду. Когда вода готова, он делает единственно верный в такой ситуации ход. Казалось бы, ничего особенного, но это стопроцентное попадание и действует значительно эффективнее, чем новопассит и водка. Он просто приводит меня за руку в душевую, растворяет в ведре с теплой водой свой белый мелок, который защищает от духов, и аккуратно моет нас обоих, окатывая из ковшика.

Вся грязь и обида смыты, и через полчаса мы уже ужинаем и смеемся над Суасо. Тот сказал Хосе, встретив его на Малеконе, будто я пожаловалась, что он меня побил. И вот иду, значит, и плачу. Слушай, я о тебе не сказала ни одного дурного слова. Да я знаю. Суасо мне просто завидует, что у меня есть ты.

Сказать, что Прощеное воскресенье удалось – ничего не сказать.

4 августа 2021 года, Подмосковье

Мы с падрино оба сегодня в белом, как бы в знак примирения. Он протягивает мне сигару. Мы в этот раз даже не в Гаване, а на карибском пляже Ранчо Луна близ Сьенфуэгоса. Лежим в пляжных шезлонгах полностью одетые, хотя день солнечный и спокойный. Ладно, не до загара, из сновидений его все равно с собой не унести.

– Не думал, что ты сумеешь разузнать о пало монте, – как ни в чем не бывало говорит падрино. – Только не надо сейчас твоих штучек с дождем, я и ответить могу. Просто расскажи мне, раз уж начала.

У меня вертится на языке тысяча язвительных слов, но я и сама не хочу портить погоду. Перед нами простирается бирюзовое Карибское море, это вам не капризная гаванская Атлантика. Я знаю, что если сейчас войти в эту прозрачную воду, ее температура не будет отличаться от температуры воздуха. Прямо со своего лежака я вижу недалеко от берега хорошо знакомую мне колонию морских ежей – они всегда сидят на том камне, растопырив черные иглы. Все вокруг дышит спокойствием и умиротворением. Слишком красивое место для обиды, гнева и даже просто иронии. Маферефун Йемайя.

– Между двумя своими кубинскими зимовками я лепила фигурки ориш, вы знаете. Начала с Обатала, думала им и ограничиться, но увлеклась, и пошло-поехало. Одна фигурка, другая. Но я знала, что важна любая деталь – цвета одежды, атрибуты, оттенок кожи. Нельзя промахнуться.

– А что было бы, если бы промахнулась?

– Не знаю. Просто привыкла все делать правильно, у меня нет времени на ошибки. Надо было много работать, зарабатывать на жизнь, на следующую зиму в Гаване. Бегать с документами для оформления брака с иностранцем. Но и от знакомства с мифологией нельзя было отказаться, ведь я собиралась вернуться к Хосе уже подготовленной. Хотелось уже хоть немного понимать, что происходит на Кубе вокруг меня.

По-русски об оришах можно было прочесть довольно мало, хотя некоторые книги переведены с испанского, а школы сальсы на своих сайтах даже публикуют серии лекций. По верхам нахвататься легко, а как дойдет до деталей, поди разберись. Что должно быть в руках у Огуна, сколько зубцов в короне Очун, как выглядит священное дерево Ироко. Пришлось подключать источники на английском, испанском, португальском. В Бразилии распространены собственные культы, основанные на тех же африканских мифах, при этом развит капитализм. Так что по мифам йоруба можно найти и книжки бразильские, и видео, и даже детские игрушки. Португальского я не знаю, но он во многом похож с испанским, а компьютерный перевод никто не отменял. Я так увлеклась, что вскоре по ночам взахлеб читала по-португальски, даже не замечая этого. Истории об оришах полностью поглотили меня.

Какие-то вещи стали получаться сами собой. Например, я почему-то была абсолютно уверена, что основание дерева Ироко должно быть забрызгано кровью. Я стала искать описание жертвоприношений йоруба, ведь должен был быть какой-то ритуал. Но все оказалось гораздо интереснее: женщины города Иле Ифе рожали стоя и держались при этом за ствол священного дерева, а кровь стекала в его основание!

Мои дни проходили, как в лихорадке. Я не замечала, как работаю и сдаю тексты, как постепенно копятся деньги, как приходят нужные мне документы для оформления брака с кубинцем. Ориши как будто поддерживали меня в эти полгода между зимовками. Все было бы совсем отлично, кабы не переписка с Хосе.

Раз в неделю-две я получала письмо, написанное будто бы роботом. Привет, любимая, как твои дела, я много работаю, пока. Ни на один из моих вопросов о нашей грядущей совместной жизни я ответа не получила. Был и комичный случай, когда из Гаваны мне вдруг пришла анонимка. Неизвестный доброжелатель в цветистых кубинских выражениях расписывал свои нежные чувства ко мне и уверял, будто Хосе со мной только ради денег. В ответном письме я от души обложила его не менее цветистым кубинским матом. Написала подобное же письмо Хосе. Суть моей претензии сводилась к тому, что мой электронный адрес попал в чьи-то дурные руки и мне шлют какую-то ересь. Разберись, милый, ты же мужчина. Ответ был абсолютно тем же – привет, дорогая, люблю не могу, много работы, целую, до свидания.

Подождав еще месяц, я получила только пару подобных же отписок без малейшего намека на то, что Хосе ищет для нас жилье. Пришлось написать Карлосу, что я готова снять квартиру у его брата уже на полгода. Они сдавали мне жилье по очень хорошей цене. Нельзя было терять такую возможность из-за вывертов жениха, который откровенно морочил мне голову. После этого я без малейшего сожаления разорвала бесполезную помолвку.

Отправив Хосе письмо, сообщающее, что между нами все кончено, ответа я не получила. Ну что ж, молчание – знак согласия. Иностранок много, сорвалась с крючка одна – найдется другая.

– Ты поступила жестоко! – Освальдо свешивает руку с сигарой с подлокотника вниз, поднимает подбородок и выпускает в воздух аккуратные колечки дыма. Я пробую повторить этот трюк, но у меня не получается. К черту, неважно.

– Нет жилья – нет брака. Нет брака – нет семейной полугодовой визы. Нет семейной визы – нужны деньги на то, чтобы выехать из страны через три месяца хоть на пару дней, потом можно вернуться. Вот это – жестоко, и с этим дерьмом мне пришлось разбираться самой. Хосе как жил у себя дома, так и живет до сих пор, ему эти все проблемы до лампочки. И потом, я уже кое-что знала.

– О пало монте?

– О пало монте.

– И это ожесточило твое сердце?

– Это напомнило мне, что любовь любовью, но есть ситуации, в которых каждый сам за себя. Как на той, третьей мессе, с которой я вышла в слезах. Но я и так сама за себя, безо всякого брака и толпы новых родственников. Зачем мне этот балласт?

– Что же тогда произошло, по-твоему?

– Когда я лепила фигурки и сводила детали в одно целое, мне не давала покоя кладовка с черными перьями в том доме. Я никак не могла найти, чей это атрибут в сантерии. А когда нашла, оказалось, что к сантерии это отношения не имеет. Сантерия – это культ, основанный на верованиях йоруба, рабов-нигерийцев. А есть еще пало монте – культ народов банту, конголезских рабов. Его последователи – мрачные колдуны-гробокопатели. Без их согласия на Кубе никого в сантерию не посвящают. Если они кем-то из кандидатов заинтересуются, пиши пропало.

– Свяжут и заберут? – деланно смеется падрино.

– Нет, Освальдо, будут точно так же обхаживать, как обхаживал меня Хосе с вашей подачи. Нашелся бы свой такой же красавец, и вел бы он меня уже не к посвящению в сантерию, а к посвящению в пало монте. Святые в обоих культах одинаковые, только называются по-разному. Например, Огуна зовут Сарабанда, а Очун – Мама Чола. Но сантерия ищет расположения духов, чтобы было проще жить в мире живых, а пало монте хочет власти над духами, чтобы править и в мире живых, и в мире мертвых. Я ни к какой власти не стремлюсь, не люблю самоутверждаться за чужой счет, я им и не понравилась. И хорошо. Боюсь представить, что мне пришлось бы вынести у этих жутких людей, если даже у вас во время посвящения надо четыре дня корчиться где-то в углу. Я прочла целую книжку о них, на испанском, но никогда не стала бы вслух упоминать этот культ в Гаване. У вас их боятся до одури. Скажете, нет?

Падрино закатывает глаза, размашисто крестится и целует кулак, как будто в нем зажат крест. Я продолжаю смотреть на море. В душе у меня такой же штиль, как и там.

– Две первых мессы были сантерическими, их я успешно прошла, подав определенные надежды. Поэтому со мной так уважительно обращались и я дважды получила торт. Это вроде похвальной грамоты. Даже тогда я знала, что не каждая белая иностранка вообще туда пойдет и тем более выдержит от начала до конца. После этого пора было представить меня пало монте. Именно вы им рассказали, что я бурно реагирую на похабщину и меня ею можно полностью вывести из себя. Та сцена в Переулке, когда вы расписывали барабаны, она ведь не была случайностью.

Моя речь не то что нетороплива – она предельно ленива. Я знаю, что падрино нечего мне возразить. Он неотрывно смотрит на море, как загипнотизированный.

– Колдун все это устроил специально, по вашей наводке, чтобы посмотреть, что я сделаю. Именно вы послали ребят на Малекон, чтобы они встретили меня и начали расспрашивать о произошедшем. Именно вы вообще все это начали, когда указали на меня Хосе, чтобы он со мной познакомился. Именно вы положили на меня глаз, но речь шла не о влечении.

А вот этакой глупости падрино снести не может.

– Протестую! – так же лениво говорит он. – Что значит не о влечении? Ты красивая девочка, а я еще не старый. Скажешь тоже, не о влечении! С ума сошла, – он корчит в мою сторону надутую рожу.

– Ай, Освальдо, я просто тременда бланкита, «настоящая белая», в чьих жилах нет ни капли негритянской крови. Одна из многих. Я для кубинца привлекательна просто по определению.

– Не каждая тременда бланкита пришла бы в мой Переулок, да еще в желтом платке. Не каждая полюбила бы барабанщика и сумела добиться взаимности. Я не прошу верить мне, просто прислушайся к своему сердцу. Оно у тебя не каменное, что бы ты себе ни воображала. Твоя теория заговора очень крепкая, и я не стану с ней спорить. Но хорошенько подумай, каким образом в доме Очун, пусть он даже принадлежал пало монте, и это была Мама Чола, ты могла пережить столько боли и ужаса. Ты любимое дитя Очун, пора уже прямо об этом сказать! Не забудь поделиться, когда поймешь, как она это допустила, я с удовольствием выслушаю!

Из этого сна я выходила плавно, как из теплой карибской воды. Хотя падрино по обыкновению и пытался дурить мне голову, обиды уже не осталось. Теперь можно и о любви говорить. Очун заждалась.