Текст книги "Катюша"

Глава 22
На крючке у фрица

– Катька! Ну, скажи что тебе страшно, правда же? – Вика пугливым шепотом с придыханием от устремленного бега рысцой на полусогнутых ногах, обращалась к подруге в надежде отыскать поддержку.

– Мне не страшно, – отозвалась упрямо Катя. – Ничуточки.

– Ты всегда все делаешь из чувства противоречия. И сейчас говоришь так нарочно, я знаю! Не может быть не страшно.

– Может-не может, какая разница, если мы сейчас с тобой отправлены на задание и нам нужно его выполнить во что бы то ни стало? Думаешь, немцы нас спросят с тобой, боимся мы или нет? Да прибьют с ходу и все тут! Лучше пригнись пониже, а то видно тебя за километр.

– Вот-вот, вечно только командуешь, а что хоть сама-то знаешь про жизнь и про войну? – Вика не унималась, похоже, вконец решила разозлить подругу. И, конечно, Катя сорвалась. Нервы и так были напряжены, а тут еще Токарева под ухом зудит. Девушка выпрямилась в полный рост, уперла руки в бока и сердитым тоном сказала:

– Послушай, Вика! Что-то случилось с тобой? Что происходит? Я не понимаю, в чем я перед тобой виновата? Расскажи, если что не так. Давай вместе разберемся, но только не сейчас, потому что говорить под носом у фрицев о своих проблемах – не самое подходящее время и место. Понимаешь?

Но ответить, что понимает или не понимает, Вика не успела, потому что в этот самый момент над головой Кати просвистела пуля, задев пилотку, так что та упала на землю. От неожиданности Катя успела только открыть рот, но ничего не сказала, зато Вика взвизгнула. И это привело Катю в чувства. Она закрыла ладонью рот подруге, подскочив к ней, словно кузнечик, за доли секунды.

– Тсс, тише. Иначе нас обнаружат, а ведь нам это не нужно, правда?

Вика беззвучно кивнула, на лбу у нее выступил пот. Дрожащими руками она схватилась за рукава Катиной формы, начала их трясти, что значило не просто испуг, но панику. Видя, что положение не самое приятное, и что напарница вряд ли сможет себя контролировать, виновница обнаружения взялась командовать.

– Успокойся, пожалуйста. Мы должны действовать сообща, согласна? – последовал кивок головы. – Начнем с того, что переместимся отсюда немного правее, запутаем след, чтобы если немцы решат догонять нас, им не так легко это далось. Нужно скрыться, хорошо хоть на земле много листвы и следов не видно.

Последнее замечание немного порадовало Вику, но послышавшиеся голоса немецких солдат напугали. Девушки легли на землю и поползли. Форма их была серого цвета, так что они не бросались в глаза. Передвигаться ползком было дольше, но зато безопаснее. Когда отползли метров на десять от места, на котором Катю застала пуля, подруги поняли, что голоса фрицев не удаляются, а скорее приближаются. Странное обстоятельство оправдалось внезапной догадкой – Катя с Викой двигались не от врагов, а прямиком им навстречу. Мурашки страха и паники побежали по спине, даже волосы на голове словно зашевелились. Теперь Вика знала, как это бывает.

– Возвращаемся! – зашептала она Кате, которая хотела сказать то же самое, предупредить напарницу. Чувство вины росло в Катином сердце, потому что если бы она не взялась читать нотации, не встала бы в полный рост, их бы не приметили. Если бы не указала направление, в котором нужно спасаться, то не приблизились бы они к врагу вплотную.

«Вот и отыскали, называется место для минных ловушек», – сетовала на себя Катя, теперь следуя за Викой. Кусты в лесу не успели поредеть, так что за ними можно было отлично спрятаться, если не поднимать головы, плотнее прижиматься к земле. Теперь направление было туда, где недавно пролетела пуля, но немного в стороне. Катя с Викой не заметили, что пилотка, сбитая с головы пулей, осталась лежать на земле, а ведь это был след. Именно по нему и направился немец. Девушки тем временем продолжали свое странное бегство – мало того что по земле, так еще и скорость была далеко не спринтерской. Чтобы исправить ошибку с собственной невнимательностью, Катя старалась прислушиваться к любому шороху. Наконец, она уловила шуршание. Доносилось оно прямо за их спинами, но где-то дальше. Шуршать так могли только опавшие листья, чьи позвонки, хрупкие и тонкие, ломались под натиском человеческих шагов. Звери бежали почти бесшумно, это понятно. Значит, действительно человек, а кроме Вики и Кати здесь есть только немцы. Осознав это, словно ударившись током, Катя дернулась, потом привстала на ноги, полностью не разгибая спины, и позвала Вику.

– Бежим, некогда ползти, за нами немец! – «гонится» она сказать не смогла, дыхание перехватывало от адреналина, мощным потоком впрыснутого в кровь пугливым мозгом, чтобы сердце тоже стало бояться. И оно боялось теперь у Вики и Кати еще больше, колотясь о ребра как сумасшедшее. Пригибаться к земле в таком состоянии было все тяжелее, все время хотелось выпрямиться и бежать наутек – так, чтобы пятки только сверкали. Но сделать это Катя запретила, бросив в сторону напарницы строгий взгляд. Хотя, какая уж тут строгость, когда за тобой гонится не просто вражеский солдат, а сама смерть. Девушки бежали рысцой, стараясь по-прежнему прислушиваться. Но тут слух сыграл с ними злую шутку. Казалось бы, шорохи доносятся позади, но они же и где-то впереди. Катя остановилась. Замешкалась, вопросительно глядя на Вику. Та тоже остановилась. Смысл остановки дошел до девушки не сразу, и только когда она тоже прислушалась, смогла понять – звуки путаются. Неясно, кто это шуршит – зверь или человек. А вдруг какая-то лисичка задумала покопаться в листве в поисках съестного? А что если немец на самом деле сейчас в той стороне, куда девушки бегут? Вопрос следовал за вопросом, так что сложно было ориентироваться. Все перепуталось, смешалось. Катя схватилась руками за голову, присела на корточки. Ей представлялось, что это конец. Выхода нет. Внезапно Вика начала с силой трясти подругу за плечо.

– Ну что ты хочешь еще? Мы в ловушке, ясно тебе? И это моя вина! Моя! Убей меня теперь за это! – в голос отозвалась Катя, повышая тон все больше и больше. Однако Вика не собиралась никого убивать, потому что это за нее прекрасно мог сделать немецкий солдат, надвигавшийся прямо на них. Он приметил девушек минуту назад и теперь бежал в их сторону широким шагом. Теперь ясно, что шуршание впереди – это шаги немца, который теперь их засек, а изначально девушки двигались не туда. Только теперь раскаиваться в том, что признали врага за лисичку, а лисичку – за врага, было некогда. Катя с Викой, больше не таясь, бросились бежать по лесу, отбрасывая листву. Казалось, что даже деревья настроены против них – так и норовят выставить вперед то сук, чтобы он больно хлестнул по лицу, то корень, чтобы спотыкаться и падать было удобней. Катя бежала и прислушивалась к бегу позади себя. И неожиданно оторопела – бег Вики не был слышен. Девушка обернулась налево, где до этого могла отличить движение подруги, но там оказалось пусто. Вика пропала! Ужасные мысли завертелись в голове, ноги подкосились. Катя осторожно двинулась обратно, чтобы хоть немного приблизиться к стартовой точке, в надежде отыскать там Токареву. Однако делать этого не пришлось. Мужской голос остановил. Без сомнения, это был немец. Теперь он оказался не там, куда собиралась бежать Катя за подругой, а со стороны, где, как казалось Кате, можно было найти выход, то есть враг опередил Катю. Как это удалось ему сделать, проскочив так быстро вперед, было загадкой. Единственный ответ, который приходил на ум Кате, – это короткая лесная тропинка, о которой ей было неизвестно в отличие от немца. С бледным лицом Катя обернулась на голос. И чуть не потеряла сознание – немец сжимал одной рукой острый окровавленный нож, направленный на Катю, а другой рукой – голову Вики в буквальном смысле этого слова, потому что голова была отрублена.

Как немец решился на такое и с помощью чего сделал? Неужели в кустах у него припрятана пила или нечто в таком роде, чтобы отрезать человеческие головы вот так вот на раз? Только ответом был метнувшийся в Катину сторону нож. Меткости и силы этому парню было не занимать, потому что лезвие вошло в Катину ногу сантиметра на три. Боль, которая проснулась от этого удара, была как нестерпимость, помноженная на десять. Вскрикнув, Катя упала на колени, пытаясь выдернуть нож из бедра. Только чем усерднее она старалась это сделать – тем больнее становилось. Теперь она не сомневалась, что с физической силой, которая была у немца, и с таким ножом даже человеческую кость проломить реально, что враг и сделал в случае с Викой, а что же он придумает по отношению к Кате и думать страшно. Немец же думал позабавиться, не хотелось так быстро расправляться с жертвой. Можно даже удовлетворить свою очень сильную потребность в женской ласке, которая на войне только снится. Точно! Сейчас он поиграет с красивой русской девушкой в ролевые игры, причем сюжет уже готов, так что и придумывать ничего не нужно! Довольный своей гениальной идеей, немец шагнул в сторону Кати. Конечно, с ножом, торчащим из ноги, о бегстве и думать было нечего. Горькие слезы отчаяния заливали лицо, рыдания клокотали в груди, но она до последнего продолжала бороться. Когда рука немца схватила Катю за волосы, ей подумалось, что сейчас то же самое что с Викой, случится и с ней, но вместо этого вражеский солдат притянул девушку к себе.

Правой рукой он старательно расстегивал ремень на брюках. Пряжка поддалась не с первого раза, тогда была просто порвана в порыве нетерпения. Катино лицо находилось как раз на уровне пояса немца, когда ремень упал на землю, так что перед носом Кати оказалось нижнее белье немца. Он уже готовился грязным образом позабавиться с девушкой, только не ожидал, что в тот самый момент, когда оголится самая интересная часть, прямиком в мужское достоинство, от вида которого Катя испытала отвращение, вонзится нож. Девушке удалось вытащить его из ноги как раз вовремя, чтобы наградить, как следует, немца хорошей порцией боли.

Враг закричал так, что казалось, верхушки деревьев содрогнулись. С каким большим удовольствием она бы сейчас отрезала неприятелю все ненужности, которыми он собирался Катю обесчестить, но времени на мщение не было. Встав на ноги, прихрамывая, она постаралась бежать. Давалось это сложнее, чем представлялось, нога кровоточила и при каждом движении изнывала от боли. Сжимая кулаки, выдыхая глубоко и часто, Катя бросилась бежать, пусть и не представляла, куда, но главное бежать как можно дальше. Немцу теперь точно не до нее, да и о своих грязных играх он теперь навсегда забудет. После такого тяжелого передвижения одежда насквозь взмокла. Хотелось пить и переодеться в чистое, сухое, последнее сделать не удалось, а вот попить вполне оказалось реально, потому что Катя вышла к реке. Вспоминая карту, которая осталось у несчастной Вики, девушка пыталась вспомнить, как далеко река находится от их лагеря. Наверное, это действительно не близко, потому что места незнакомы. Получается, что она заблудилась. Мысли о собственной участи, которая теперь незавидней прежнего, завертелись в голове, но влекомая прохладной водой, беглянка на время отбросила их, скинула вместе с окровавленной одеждой и оставила на берегу. Вода в реке была холодная, но окунуться тянуло. Нужно было промыть рану, перевязать. Трижды погрузившись в реку с головой, Катя смогла, наконец, ощутить прилив сил, которого ей так не хватало все это время. Аккуратно сполоснувшись, она занялась раной. Разорвала рукава рубашки, перевязала. Повязка не остановит надолго кровь, а потому нужно торопиться. Переплывать холодную реку с больной ногой – все равно что записываться в самоубийцы. Нужно высмотреть место для другого пути. Осмотревшись по сторонам, Катя приметила торчащие из-под воды камни, которые выстроились почти в ряд, образуя мостик, только строителем его была природа. Решив воспользоваться этим переходом, девушка собрала последние силы, встала. Подошла к переправе, замерла от накатившего страха. «Катя, ты сильная, ты справишься!» – сказала она сама себе и сделала шаг вперед. Идти было не только страшно, но и скользко. Просто дух захватывало от этого. И вот когда до противоположного берега оставалось каких-нибудь шагов пять, раненая нога соскользнула с камня, подвернулась. Девушка вскрикнула, почувствовав, что падает. Пальцы сжались инстинктивно, словно хотели ухватиться хоть за что-то, но ничего спасительного не нашлось вокруг. Катя полетела в воду, ударившись головой о камень природного моста, который, казалось, принесет спасение. Только вместо спасения накрыла темнота.

Глава 23
Невидимки

Январь 1944 года. Как часто можно слышать фразу «Глаза б мои тебя не видели», как опрометчиво мы говорим, что желали бы не лицезреть этого кошмара, несправедливости и так далее. Но только вся хитрость в том, что когда действительно способность смотреть ясными глазами на мир теряется, мы готовы отдать все что угодно, лишь бы снова обладать зрением. Смотреть, как солнце поднимается над горизонтом, как река разливается весной или искрится снег под ногами. Также думал теперь и Леша Дробышев, который больше не мог видеть. После падения, взрыва, произошло повреждение глазного нерва. Оно относилось к разряду повреждений частично механического, частично психологического характера.

Доктор, которого летчик знал только по уверенному, но при этом не громкому голосу, объяснял, что при такого рода травме восстановление зрения возможно. Но в данном случае устраняя физиологическую неполадку, следует избавиться и от психологической. Это значит, что даже если операция будет проведена правильно, отлично, то не факт, что зрение восстановится, потому что для полного выздоровления нужно свести к минимуму стрессы, переживания, а ведь это в нынешних условиях невозможно. Следовательно, самым лучшим выходом станет уехать из страны и бросить летать. Для Леши эти выводы доктора значили то же самое, что дезертировать. Он и так уже был вынужден воевать на стороне немцев. Бегства его совесть просто не выдержит, сопьется, а кому же хочется такого будущего. Дробышев не собирался просиживать в подмосковной больнице просто так, тем более, что подходящих условий для проведения операции нет вот уже как четыре месяца, и все это время он находится здесь.

Сюда его привезли партизаны, найдя полуживого немца, как они подумали по форме, в чаще леса. Удивительная русская душа откликнулась на горе молодого парня, хоть и выглядел он как враг, только справедливо рассудил командир партизан, что враг – не враг, но все же человек, а разве мы звери какие, чтобы так вот себе подобных на произвол судьбы оставлять? Протестовали, не соглашались многие, но против воли командирской пойти не решились. И вот лежит теперь Леша в госпитале. Оказывается, остались еще территории, не принадлежащие немцам, оказывается, есть еще сердца, не оккупированные жестокостью.

Радовали сообщения по радио о том, что немцы с российской территории сбрасываются все активнее, гонят их обратно в Берлин. Не смог враг устоять перед силой русского характера и зимы, так что все меньше оставалось вокруг неприятелей. Это известие радовало, но все же в минуты отчаяния думалось летчику, что лучше бы его не спасали, а убили прямо там, потому что сил нет терпеть уже эту темноту.

Для него теперь все люди превратились в невидимок, а сам он в человека, о котором вокруг только и шепчутся больные, мол, вот мы, советские и честные, а к нам фрица подселили. Сказать, что это неправда, язык не поворачивался, потому что тогда бы пришлось признать собственное предательство, а уж это вряд ли понравится кому-то больше, чем немецкая форма. Итак, верный намерению исправить положение и не сидеть, сложа руки, пока наши гонят немцев, Леша в один из дней подозвал медсестру, сказав, что хочет выйти на улицу, подышать воздухом. Молодая девушка, судя по голосу, не смогла отказать в просьбе раненому солдату. Помогла ему одеться, вывела на крыльцо. Когда девушку для какого-то срочного дела позвали в помещение, а Леша остался один, пришло время для него действовать. С помощью трости прощупывая пространство впереди, парень сообразил, что для того, чтобы спуститься с крыльца, нужно преодолеть ступеньку. Дело нехитрое, справиться не сложно. Но вот куда дальше? Вопрос в Лешином положении из области риторических.

Сказав себе, что терять ему больше нечего все равно, летчик двинулся наугад в неизвестном и невидимом направлении. Прошел, наверное, не больше сотни шагов, как услышал голос позади. Какая-то девушка окликала его, но Леша не собирался останавливаться. Тогда послышался легкий бег, так что через несколько секунд Дробышев с досадой почувствовал на собственном плече прикосновение мягкой девичьей руки.

– Алексей! – позвала девушка. Это был кто-то другой, не медсестра, которая помогала выбраться на улицу, точно. Леша заметил, что когда зрение исчезло, обострились другие органы чувств, так что он мог отличать голоса безошибочно, определять человека по походке, узнавать по запахам, которые у каждого человека свои.

– Отстань, – нагрубил он незнакомке, которая помешала ему. Раз уж это не медсестра, то пусть это мать Тереза, которыми здесь вся больница полна, катится ко всем чертям. Только незнакомка тоже не собиралась отступать.

– Леша! Постойте! Вы меня не узнаете? Это ведь я, Надя! Помните, мы хотели с вами бежать в начале войны? Только я, только вы… – тут она замялась, голос дрогнул, а перед Лешей стали мелькать, словно в ускорителе, кадры прошлой жизни. Надя! Та самая медсестра, которая хотела скрыться от Фролова, которая любила Дробышева, и которую он так предательски оставил. А ему-то думалось, что девушка погибла давно, что пропала без вести, представлялись всякие ужасы, а она вот здесь, за спиной. Отбросив трость, Леша резко повернулся и подхватил Надю на руки, отчего та по-девичьи взвизгнула.

– Надюша, а я столько думал, столько переживал, что тогда за вами не вернулся, – заговорил летчик, когда опустил девушку на землю, поддаваясь страстным уговорам той поставить ее на землю.

– Со мной все хорошо, – молчание было паузой-точкой, после которой последовало неожиданное продолжение. – Алексей, вы собрались сбежать, я угадала? Кроме вас никто из незрячих пациентов не просится на улицу, им достаточно для свежего воздуха форточки. Не бойтесь, я никому не скажу, но только если вы вернетесь в палату. Это очень даже хорошо, что вышли на улицу, потому что иначе я бы вряд ли вас приметила, ведь вами занимается другая медсестра, но теперь…

– Надя, помолчите, – Леша коснулся ладонью правой руки плеча девушки, а потом скользящим движением стал опускаться ниже. Когда удалось коснуться запястья, он поднес ладонь девушки к губам. Поцеловал сначала ее, а потом каждый пальчик. – Я хочу вам сказать, что знаю ваш секрет, видел собственное фото с надписью. Спасибо вам. Не знаю, живы ли еще ваши чувства, но уверен, что я не достоин их, потому что я предатель и никак иначе. Сейчас если мне не уйти и не искупить вину, просто не будет жизни, а только одни уколы совести.

Закончив говорить, Дробышев отпустил Надину руку. Молчали некоторое время, не двигались с места. Кто-то должен был нарушить тишину. Это сделала Катя. Подойдя вплотную к Леше, она заговорила шепотом, совсем как в ночь, когда пришла со своим планом в землянку к летчику.

– Если хотите знать, я предательница не меньше вашего, потому что вышла замуж за Фролова. Он был моим первым и единственным мужчиной до сегодняшнего дня. Я не могла знать, что стало с вами в лесу, скрылись вы или погибли, а жить-то как-то нужно было. Но вот увидела вас, узнала и поняла, что как прежде люблю. Глупо и неправильно, а люблю, – и вместо ответа на дурацкий Лешин вопрос «кого?», который вылетел сам собой только чтобы заполнить неловкую паузу, девушка поцеловала его. Поцелуй был недолгим, но горячим, так что обоих даже бросило в жар, ведь они успели подзабыть, что значит страсть и желание.

В тот день они под руку вернулись в палату, а последующие дни Надя старалась заполнить эмоциями, добрыми впечатлениями, чтобы летчик не вздумал больше бежать, ведь теперь, обретя счастье, о котором и мечтать не смела, девушка словно парила над землей. И война уже не так страшна, и с ранеными справляться легче. А тут как на удачу обещали оборудование подвезти, которое для операции требовалось.

Оказывается, удалось освободить железнодорожный путь от немцев, которые занимали территорию и никого не пропускали. Лешу вдохновляли Надины внимательность и забота, он больше не вспоминал про Катю, которая даже не писала ему. Однако в справедливости последнего обстоятельства Леша ошибался. В больницу к нему как раз к этому же времени стали пачками приходить письма, которые до этого где-то в пути затерялись, оставались неприкаянными птичками лежать где-то в темных коробках и мешках. Были послания от родных и друзей, в том числе и Катины письма, объемистые, долгие. От других девушек кроме «Смирновой К.», как значилось на конверте, писем не было, так что Надя, которая получала на руки все письма, чтобы потом прочесть их Леше, не смогла устоять и вскрыла один из конвертов с посланием от той девушки.

Вскрыла, и не смогла сдержать слез, так и плакала в маленькой коморке под лестницей, куда спряталась от посторонних глаз. Столько нежности было в строчках, столько просьб о прощении, отчаянии, что сердце разрывалось. Вчитываясь в слова, Надя угадывала историю двух молодых людей, повздоривших по глупости и разделенных войной. Катя дала обещание в письме, что станет писать Леше до тех пор, пока не получит ответа, пусть даже на это уйдет вся жизнь. Надя же, пряча письмо под подкладку больничного халата, дала себе обещание ни словом не обмолвиться с Лешей о Катиных письмах. Пусть он не будет знать. Пусть он будет принадлежать только ей одной.