Текст книги "Катюша"

Глава 17
Выбирать не приходится

Вот скажите, отчего так бывает, что если ты родился в буквальном смысле слова мешком из-под мусора, то тебя ни в грош не ставят? Никому не придет в голову, что если бы не он – мешок – то едва ли люди смогли дальше сотни метров пронести всякий хлам, который по жизни копят. Но нет! Придумать такое человеку и во сне не приснится и в сумасшествии не привидится, так что приходится бедному мусорному мешку довольствоваться самой скромной ролью на свете – ролью хранителя людских тайн и секретов, которые уже отжили свое. И нет – чтоб заметили, возвеличили полезность мешка для мусора, ведь мало того, что он причастен к чистоте, так еще и молчит при этом, не возмущается, когда в него впихивают всякую гадость. Пожалуй, он даже в такие минуты способен на философствования, к примеру, порассуждать о том, что люди, некоторые, так сказать, экземпляры, сами очень часто похожи на мусорные мешки, а считают себя лучше, больше, выше. Нееет, это все неправда. Вот взять, допустим, того парня, что сейчас убирается возле ограждения в лагере военнопленных: бос и беден, но как борется за чистоту – любо-дорого посмотреть! И честное слово, вот уж он-то не похож нисколечко на мусорный мешок. Да такому приятно подставить все свое полиэтиленовое нутро, чтобы оно заполнилось всякими ненужностями. Лишь бы этот человек добросовестно делал свое дело, лишь бы не отступался от того, чем так усердно занимался. Много на свете довелось повидать мусорному мешку, но то, что происходило здесь, было очень загадочно, и скоро он сам станет свидетелем интересных событий.

А тем временем события действительно приближались к некому своему завершению. Леша старательно наводил чистоту, а когда выпадала возможность – делал подкоп под ограждением: раскапывал землю лопаткой для замешивания строительных смесей. Инструмент, конечно, был не самый подходящий, но хотя бы что-то имелось, чем совсем ничего. Генрих вот уже три дня блестяще исполнял роль важного посланника, без которого здесь не обойтись, словно без воздуха. Валдиса всячески старались ограждать от истинных намерений двух приятелей. Однако от внимания наблюдательного эстонца не ускользнул тот факт, что Леша общается с новоприбывшим немцем как-то иначе, чем с остальными. Надзирателей внутри лагеря он боится, а этого человека – нет. Посчитав такую особенность странной, Валдис решил выяснить, в чем суть да дело. Улучив подходящий момент, когда его снова отправили на перекур, как это часто делал Дробышев под предлогом того, что другу и так достается, эстонец притаился за бараком поблизости и принялся наблюдать, выжидая, когда появится молодой начальник-немец. Примерно в половине седьмого вечера тот пришел и встал возле Леши, будто наблюдая. Но, к громадному разочарованию следившего, с такого расстояния слышно ничего не было. Побродив некоторое время в раздумьях о том, что бы здесь можно было изобрести, парень нашел выход – когда немец с Лешей остались наедине, он заранее пристроился за большой тачкой, на которой вывозили мусор. Чтобы никто ничего не заподозрил, он сказал немцу, что болен сегодня и не сможет заниматься работами. К своему удивлению Валдис обнаружил, что его не собираются ни бить, ни убивать, а просто согласно кивают головой на просьбу. Это породило еще больше вопросов: ну какой фриц здесь так спокойно отнесется, если заключенный станет избегать работы? В этом и состояла, пожалуй, главная ошибка, которую Ганс совершил, сам того не ведая. Итак, Валдис с выбранного места за тачкой теперь мог спокойно слушать все, что говорилось Лешей и Гансом, а говорилось ими вот что:

– Леша, мне кажется, что тебе лучше быть торопливым, а то начнут расползаться подозрения, – стараясь верно выговаривать слова, вполголоса делился опасениями Ганс.

– Я все понимаю, мне осталось совсем немного, но каждый раз, когда мне нужно копать, я боюсь, что меня засекут, раскроют. Валдис постоянно ходит близко, будто высматривает, выясняет. Это меня останавливает, потому что мы рискуем, понимаешь?

Ганс согласно кивнул на справедливые доводы друга, но только латышу этого видеть не пришлось, зато он все услышал. Причем гораздо больше, чем ожидал. Кровь прилила к лицу, сердце бешено заколотилось. Сложно было поверить в то, что у него под носом происходят такие невероятные дела, а он вовсе и не в курсе. Что ж, больше времени терять нельзя.

Как только Алексей переступил порог барака, сразу сообразил, что вокруг витают словно сотни электрических зарядов. Атмосфера просто трещала от накала. Физическое ощущение напряжения вот-вот готово было придавить Дробышева к земле. Отыскать источник можно было не иначе как во взгляде Валдиса, который так воззрился на товарища по несчастью, что казалось, сделай сейчас Леша некое движение, за него тут же последует жестокое наказание.

Валдис не говорил ни слова, пока Леша устраивался на деревянном настиле для отдыха, если конечно можно отдыхать на подобном ложе. Когда Дробышев прикрыл глаза, готовый провалиться в тяжелую дремоту, голос латыша просто выбил все желания, намерения. Всего три слова были сказаны, но такие, что усталость со сном как будто и никогда не нужны были Леше, будто он и мыслить о них не смел. Валдис, с расстановкой, боясь, что смысл сказанного в точности не сможет дойти до Дробышева, или что он не поверит, провозгласил как великую истину: «Мне все известно». Леша моментально как по команде, открыл глаза. Он мог бы поинтересоваться, что конкретно ему известно, о чем речь и прочее-прочее, но и без того было ясно, что тот имеет ввиду. Было достаточно посмотреть на самодовольное выражение лица эстонца, говорившее, что отпираться бесполезно, что их секрет раскрыт. Леша встал, оказавшись практически нос к носу с Валдисом.

– Что тебе нужно?

– Ничего лишнего. Только то же, что и тебе, – свобода.

Наверное, целую минуту они стояли молча и пялились друг на друга, готовые протереть дырку во лбу у соперника, только чтобы выяснить, что у того на уме. Как жаль, что такое было невозможно, иначе бы Леша сумел выяснить дальнейшие намерения Валдиса, решившего действовать по всем направлениям.

– Хорошо, давай говорить начистоту. Втроем мы выбраться не сможем, потому что нас приметят. Самое большее – это двое человек, понимаешь? Потому что чем больше людей – тем выше риски. А ведь цена за риск не просто свобода, но и жизнь.

– Только вот не надо меня сейчас запугивать, – отмахнулся латыш. – Думали по-тихому сбежать и все тут? Э-нет! Так не получится! Или вместе, сообща, или никак. Тогда у меня не останется выбора, кроме как рассказать все нашим добрейшим блюстителям порядка. Посмотрим, какими наградами они придумают тебя порадовать, когда выяснится, что ты планировал побег, да мало того – готовился к нему. Твоему немцу вообще не поздоровится, скажу я тебе. Уже предвижу, как он извивается на костре, корчится в муках и просит, чтобы его пощадили, ведь они – одной национальности. И ты сможешь убедиться, что он и сеть предатель, потому что в минуты отчаяния вспоминаешь о тех, кто говорит с тобой на родном языке. Вот увидишь, так и случится, но только если вы не включите меня в свой план.

Дробышев слушал эту речь, и ему становилось дурно. Хотелось не то что ударить Валдиса за его низость, но, пожалуй, даже убить. Если бы Леша был чуточку жестче, чуточку бессердечней, он, не сомневаясь ни минуты, так бы и поступил, однако природа его была немного другой. И сейчас парень сожалел об этом как никогда. Сквозь зубы, будто челюсти свело невероятной судорогой, парень прыснул Валдису в лицо ненавистью, сказав только, что как Ганс решит, так и будет, все это не делается просто так, с разбегу. Латыш, чувствуя, что инициатива принадлежит теперь ему, приутих, согласившись, но предупредив, что глаз с Алексея не спустит.

Следующий день оказался, пожалуй, самым мрачным из всей Лешиной лагерной жизни. Он переговорил с Гансом, надеясь, что тот скажет «нет» и, благодаря доверию, которым пользуется у здешних немецких командиров, сможет приструнить разошедшегося эстонца. Только тот отчего-то согласился, а почему – Леша понять так и не смог. То ли добр так был, то ли глуп. Догадываться у Дробышева времени не было, потому как Валдис торопился. Торопливость эта, как оказалось спустя всего день, принесла несчастья. Когда Леша как ни в чем ни бывало, делал вид, будто занимается уборкой, а на самом деле вовсю рыл путь к свободе, к нему неожиданно приблизился Ганс. Он быстро заговорил возбужденным шепотом.

– Кажется, я подозревателен. Сегодня уже несколько немцев сыпали вопросы, которые ответы были мне засекречены. Честное слово, – только закончить предостерегать Ганс не смог. За его спиной уже твердым чеканным шагом двигались немецкие солдаты. Они явно были настроены воинственно. Обмолвиться у Ганса с Алексеем получилось не словами, а лишь взглядами, в которых отражался страх. И он усилился, когда оба заметили в рядах немцев Валдиса. Дробышев сразу все понял.

Их предали, и бежать было некуда, это ловушка. Смертельная ловушка, из которой выхода не было. Фрицы приближались, а Ганс не стал в панике метаться из стороны в сторону. Он твердо и уверенно встал на ноги, высоко подняв голову, готовый принять свою судьбу с гордо поднятой головой. Леша последовал его примеру. Встав рядом с другом, которого раньше вряд ли смог назвать так, до войны, Дробышев молча всматривался в будущее, которое перед ним представало в виде врага. Он думал только об одном: любой враг победим, если правда на твоей стороне.

Глава 18
Воевать – не щи варить

– Так чего вы хотите от нас, гражданка Смирнова, скажите честно и искренно? – молодой офицер откровенно насмешливым взглядом «ощупывал» Катю с ног до головы.

– Хочу отправиться на фронт, помогать родине, – ничуть не смущаясь, отозвалась Катя.

– Помогать вместе с этим мальцом собираетесь? – тут внимание переключилось на Сашу, которого девушка зачем-то привела с собой в военный штаб. Просто не знала с кем его оставить, а ведь не выгонишь – пропадет.

– Понимаете, это не мой ребенок…

– Таак, украли, значит?

– Товарищ офицер, ну, причем здесь украли?! – не выдержала Катя, – Он нашелся, а мне некуда его определить, не на улице же замерзать. Хочу я служить, понимаете? На фронте ведь всегда люди нужны. Могу помощницей, первую помощь оказывать могу. Поручения исполнять, если нужно. Можно и очень важные.

– Ишь, какая шустрая, – теперь уже не скрывая, смеялся офицер. – Кто ж вам важное доверит, когда вы и за дитем-то присмотреть толком не способны?!

– Почему не способна? Я очень способна и ко многому, не надо судить по внешности или по тому, что я – женщина!

Спор мог бы продолжаться, если бы не вошел в комнату статный мужчина лет пятидесяти с грустным взглядом, таким многозначительным, словно любой вопрос, любая трудность была разрешима для этого человека. Незнакомец присел за стол к офицеру, который разговаривал с Катей, что-то спросил у него, а, получив ответ, похоже, остался недоволен. Тогда Катин собеседник встал и сам лично привел девушку в комнату просторнее, где вдоль стен стояли только лавки. На них, где поодиночке, где группками, сидели девушки. Все, как определила Катя, не многим старше ее самой, а может и моложе. С приходом нового человека ничего не изменилось, только тут и там повернулось в сторону Кати несколько любопытных девичьих лиц. Катя скромно присела на свободный край одной из лавок, Саша пристроился у нее на коленях. Говорить ничего не хотелось, внутри только, словно в вулкане, клокотало волнение. Кате сложно было сказать, сколько прошло времени с момента, когда она вошла в это помещение и до того момента, как пришел сюда незнакомец с невероятно грустным взглядом. Все девушки как по команде последовали за ним, но идти на самом-то деле никуда не пришлось, потому что он остановился в центре комнаты. Конечно, это был военный. Его стать и выправка были видны даже невооруженным глазом, хотя на его простой солдатской одежде отсутствовали какие-либо отличительные знаки. Окинув всех девушек взглядом, мужчина проговорил не громким, но настолько решительным тоном, что и без повторений все было ясно:

– Товарищи женщины, приказываю построиться в одну шеренгу.

На этот раз девушки, до того столь смело говорившие о своих намерениях служить, замешкались. Одной место не нравилось, на котором она стояла, другой соседка не приглянулась, в общем, из-за чего поспорить всегда найдется! Одна только Катя не разглагольствовала, не ворчала, когда ее нечаянно толкали во время очередной перестановки. Минут пять прошло, не меньше, пока все успокоились и встали так, как более-менее всех устраивало. Мужчина, недовольно наблюдавший за происходящим, прошелся вдоль ряда, снова присматриваясь. Некоторые опускали глаза – то ли от смущения, то ли от страха. Катя не опустила. Посмотрела прямо в глубину грустных зеленых глаз и нашла отклик. Словно внутри них отражение девушки согласно кивало в знак того, что все у нее получится, со всем она справится. Стало от этого немного жутковато, почудится же такое. И пока Катя взвешивала все аргументы, причислить себя к сумасшедшим или нет, незнакомец уже обращался к пришедшим с вопросом.

– Скажите мне, кто из вас действительно хочет на фронт?

Все подняли руки, даже Санька.

– У каждой из вас свои причины для того, чтобы идти по ту сторону мирной жизни, но, к сожалению, не каждая понимает, что война, хоть и женского рода, но занятие не бабское. Можно говорить сколько угодно о равноправии и тому подобном, но когда почти вся часть мужского населения воюет, умирает, калечится и побеждает, тогда вся надежда на вас остается, ведь вы хранительницы мира. Это я, конечно, красиво загнул, – тут мужчина тихонько засмеялся. Похоже, что вовсе не был он непроходимым пессимистом, а даже человеком, который любит пошутить. Это понравилось девушке. «Не судите по внешности», – вспомнила она свои недавние слова. И тут кто-то из строя откликнулся:

– Так мы что, лекции сегодня слушать станем или делом заниматься? Наши женихи, братья, друзья, значит, сражаются, а мы тут умничать стоять будем? Так не согласна я! – несколько одобрительных голосов с разных сторон поддержали смелую рыжеволосую девчонку с длинными косами. Вся она была крупновата, голосиста, высока. Как сказали бы, настоявшая русская баба! Таким только дай волю покомандовать – сразу возьмут свое. Но командир был не из таких. Близко подойдя к хулиганке, так что они почти сравнялись ростом, он посмотрел ей в глаза.

– То есть вы хотите сказать, товарищ… Ковалева, что мы здесь ерундой занимаемся, вместо того, чтоб вас сразу из жизни под пули к немцам класть, так получается?

Девушка не нашлась что ответить, потупила взгляд, а Катя про себя подумала – отчего фамилия этой девушки известна, а Катина – нет? Ведь ей никакой анкеты заполнить не дали. Офицер завалил дурацкими вопросами, и какой толк? Но огорчиться от этого не получилось, так как очередь неожиданно перескочила на Катю. Теперь командир стоял перед ней, но больше не изучал. Сразу спросил, указывая на Сашу:

– Вместе с сыном на фронт? Да вы жестокая женщина, товарищ…

– Смирнова, – вставила Катя, боясь, что фамилию ее тот насмешливый офицер упомянуть забыл в разговоре с командиром.

– Что-то вы не очень смирная, Смирнова, не оправдываете фамилию. Личность мальчика установим и определим в дом для сирот, если потребуется. Пока пусть поживет в части, будет с малолетства знать, что такое оружие и война, чтобы, когда вырастет, и не думал за такое мутное дело браться.

Катя мало знала Сашу, его характер, а потому никак не могла предвидеть, что мальчику тоже захочется высказаться. Он вдруг оторвался от Кати, приблизился сзади к командиру и громко-громко заявил:

– Я не буду браться ни за что мутное, честное слово. Буду родину защищать, только не отдавайте меня неизвестно кому, мне Катя нравится!

Одна из девушек в строю, кареглазая Ника Будина, засмеялась:

– Ну вот, занят жених уже, а я-то на взаимность надеялась! – эта простая шутка разрядила атмосферу и рассмешила всех, даже капитана. Он не стал больше говорить о женских и неженских делах, обернулся к девушкам.

– Что ж, милые защитницы, давайте знакомиться – я буду вашим командиром, а зовут меня Дмитрием Михайловичем Зуевым. Конечно, не все из вас войдут в мой отряд, а только те, кому под силу окажется выполнить одно задание.

– Это как в сказках бывает? Хорошо хоть одно, – провозгласила миловидная блондинка с волнами волос льняного цвета и кокетливой родинкой над верхней губкой с правой стороны, Виктория Токарева.

– Ну, уж сказки-не сказки, а скучать вам не придется. Пока же вас проводят отдохнуть. Пообщайтесь друг с другом, присмотритесь. Вам ведь не запрещается дружить, а даже наоборот. Как говориться, в дружбе – сила!

Этим вечером для девушек устроили небольшой стол, собрали скромно вкусностей, позвали гармониста. Зуев справедливо решил, что девчатам нужно немного развеяться, поднабраться сил. Конечно, на его месте другой командир бы и осудил такое поведение, но Дмитрий Михайлович был мужчиной понятливым, соображал, что не скоро девчонкам вновь придется также вот собираться, петь песни, общаться в спокойной обстановке. После маленького самодеятельного праздника в честь девушек, Катя особенно подружилась с рыжеволосой Настей Ковалевой, Никой Будиной и Викторией Токаревой. У всех них были свои истории, свои причины идти на войну. К примеру, Настя шла на фронт из-за того, что отца ее убили фашисты (жил он не в Москве и до их города немцы добрались раньше). Насте хотелось отомстить. Ника отправилась на войну вслед за молодым человеком, который солдатом ушел на фронт. Вместо того, чтобы постоянно переживать за любимого, девушка решила сама окунуться в нелегкую фронтовую жизнь. Для себя она решила так: пусть они вместе погибнут или вместе вернутся живыми, иначе никак. В отличие от подруг у Вики Токаревой не имелось благородной цели. Здесь она просто оттого, что совершенно одинока, что у нее нет любимого, что дома родным не до нее. Катя с Настей и Никой удивлялись, как у такой красивой, милой Виктории нет парня, ни к чему она не стремится, только качали головами. Вика же отмалчивалась, не посвящая никого в подробности своей жизни.

Впрочем, на фронте особо не до подробностей, потому как здесь, если и были когда-то отдельные истории, все они слились воедино в трагедии, которую сейчас переживала страна, весь русский народ. Единственное, что оставалось девушкам, – это стоять до последнего, не сдаваться, не опускать руки. Они готовы были на очень многое, а потому, придя следующим утром к Зуеву, всячески демонстрировали уверенность, отвагу и оптимизм. Однако даже для самых непробиваемых явилось неожиданностью то, что им предложили сделать в качестве задания, после которого большинство кандидаток отсеется.

Перед девушками поставили кастрюли, выложили овощи и приказали… готовить. В запасе имелся вилок капусты, свекла, морковь и картофель. Вика проворчала себе под нос: «Это что, курсы кулинарные что ли?», но громко проявлять недовольство не решилась. Итак, девушки, пусть и с недоумением на лицах, приступили к приготовлению. Не говорилось, что именно нужно готовить, можно было изобретать что угодно. Честно говоря, Катя готовить не очень любила, как-то не ладилось у нее с продуктами: то пересолит, то недосолит, то пережарит и так далее. Вариантов было множество, поэтому девушка с содроганием взялась за нож и начала борьбу с овощами. Через полчаса они сошлись все-таки в первом блюде, Катя приготовила щи, конечно, без мяса, но смотрелось вполне съедобно. Свекла при этом осталась бесхозной, и из нее было решено сделать салат, натерев на терке, так что получилось целых два блюда. У кого-то на столе красовался винегрет, у кого-то – нечто вроде запеканки овощной, в общем, кто на что горазд! Дмитрий Михайлович и тот офицер, что вчера принимал Катю, пробовали блюда поочередно. Когда дело дошло до Катиных щей, командир поморщился, отодвинув тарелку.

– Что-то ты перестаралась, пересолила! Есть невозможно! Воевать – это тебе не щи варить, понимаешь ли! Но за изобретательность, – тут Зуев указал на свеклу, – ставлю отлично!

– Я обязательно научусь готовить, товарищ командир! – отчеканила Катя.

В итоге из всей группы – 35 человек – взяли только 12, причем, как выяснила потом Катя, тех только, кто не очень хорошо приготовил. Может быть, Дмитрий Михайлович по-своему рассудил, что если готовить не умеют, значит воевать у них лучше получится, а может, решил, что такие девчонки готовы учиться большему, потому что не все в жизни умеют, оттого и подладить их под себя будет проще?

Как бы там ни было, Катя оказалась в числе девушек, принятых в разведывательный отряд капитана Зуева. Вместе с Катей, к ее радости остались Настя, Ника и Виктория. Начались сложные тренировки, когда их учили, как правильно обращаться с оружием, как бросать гранату, как маскироваться, оказывать первую помощь в случае ранения и многому другому. На все про все у них было только два дня. В четверг, 28 марта 1942 года, треть Москвы уже была оккупирована немцами, ждать было больше некогда.