Текст книги "Катюша"

Глава 15
У дружбы не бывает национальности

Маленькие деревянные бараки смотрелись как сиротки, которых выставили побираться на улицу. Худые крыши хилых построек того и гляди унесет ветром в неизвестном направлении, будто отнимет протянутую руку, которая просит подаяния. В одном из таких бараков трудился и Алексей. Нога его зажила, так что теперь ему поручали самые тяжелые работы – он таскал кирпичи, устранял неполадки в технике, в общем, делал все, что приказывали. И только ночами, когда сердце как черная дыра накрывала тоска, выжидавшая будто подходящего момента, летчик вспоминал о том, как совершал маневры, летал, падая в высоту неба. На ум приходили события прошлого, вспыхивая красочными слайдами в сознании. Их можно было прокручивать с любой скоростью, останавливать кадры, возвращаться к уже просмотренному или перематывать. Особенно нравилось Дробышеву смотреть кино про детство, когда они с мальчишками были свободны и даже не могли представить, что когда-нибудь придет такая страшная жизнь. Можно сказать, что Алексею еще повезло, потому что барак, в котором его поселили, не был наполнен людьми, в других же бараках спали спина к спине, плечо к плечу, так плотно, что и продохнуть нельзя было. От немытых потных тел исходил запах грязи, у многих образовались язвы от порезов, а синяки от побоев так вообще стали второй кожей. Они просто не успевали рассасываться, когда наносились новые и новые удары по больным местам. Особенно слабых и больных не держали. Просто куда-то увозили в больших вагонах, словно скотину на убой. Что поразило Лешу в первое время, так это дети и женщины. Сюда попадали целыми семьями, причем, стариков, женщин и детей приравнивали. Главное – чтобы ты приносил пользу, работал. Не справляешься – дни свои можешь пересчитать на пальцах. Конечно, наверняка Дробышев не мог знать, куда увозили таких пленных и для чего, но видя, что творилось в стенах лагеря, не трудно было догадаться об истинных действиях немцев. Если попадешь за ограду – уже не вернешься. Об этом знали наверняка. Ходили также слухи, что люди пропадали не просто так, а чтобы стать подопытными в экспериментах немецких врачей, ведь известно, что Гитлер одержим теорией расовой чистоты, что важны только немцы, не смешанная кровь. Леша верил и не верил, в то, что говорили. Особо задумываться над этим было некогда. Он мучился тем, что находится в плену, что вместо сражений помогает немцам. Нужно было вредить, но что придумать Дробышев не знал.

Однажды в этом ему поспособствовал другой пленный – Валдис. Эстонец по национальности, он, вопреки существующим предвзятым мнениям о медлительности этого народа, показал себя как расторопный, активный арестант. Пока другие выполняли одну работу, он уже принимался за вторую. Сам Валдис объяснял это тем, что бабушка его вышла замуж за кавказца, а потому в его жилах течет горячее желание подвигов, движения. Леша отговаривал его так скоро работать, потому что в этом случае товарищу поручали в несколько раз больше дел, требовали и требовали. Но угомониться эстонец не мог и вот придумал начать вредительскую деятельность, в которой Леша согласился помочь. К примеру, они сломали крышку на баллоне с газом, так что содержимое потихоньку источалось вокруг. Ребята рассчитали все таким образом, чтобы под врыв газа попали не пленные, а немцы. Сделать это оказалось совсем не сложно.

Выбрали такой день, когда знали, что работы в помещении закончатся, смастерили из тряпья и всякого мусора чучело, подсунув его таким образом, что торчали только ноги, будто в полосатой робе и ботинках какой-то заключенный придумал залезть под днище барака, стоящего на подпорках, так, что между землей и основанием барака было свободное место. Естественно, вокруг странного человека столпились немцы, стали что-то кричать на своем языке. Догадаться, о чем на самом деле шла речь, было довольно просто – ругались, причем словами нецензурными, это уж точно. Один из солдат пнул непослушного заключенного, а тому хоть бы хны, лежит себе как прежде. Тогда принялись вдвоем пинать, потом втроем. Нулевой результат. Даже уже выстрелили в ногу, но ни криков, ни стонов не услышали. Наконец, сообразили, что нечто странное творится, нагнулись посмотреть, что там с человеком. Но темно было под бараком, лица не разглядеть. Стали разговаривать о том, что заключенный, должно быть, мертв. Слово «мертвец» можно было часто услышать в границах лагеря, а потому каждый здесь его знал от и до, по слогам мог произнести даже в полуобморочном состоянии, настолько глубоко въелось оно в здешнюю жизнь, в людей. Казалось, что сейчас вся операция сорвется, но тут на удачу дождались как раз, когда газ заполнит собой все помещение и солдату приспичило закурить.

Искры было достаточно, чтобы произошел мощный взрыв. Немцев отбросило по сторонам, кому-то даже оторвало полноги. Вероятно тому, кто рискнул закурить. Позже Валдис шутил, мол, будет теперь немец знать, что курить вредно для здоровья. Тогда разбираться, кто подстроил такую злую шутку, не стали, потому как для подобного выяснения нужны были начальники и начальники начальников, а что тут с пленными возиться? Все равно передохнут как собаки. Однако, заключенные, по крайней мере, Валдис, сдаваться не собирались, так что Леша с тревожным сердцем ждал новых идей товарища.

Но пока Валдис не подкидывал сюрпризов, они приходили с другой стороны. В один из дней, когда Лешу отправили разгребать мусор у ограды, он услышал шорохи. Подумалось, что это копошится какой-то зверек, но живности поблизости не было видно. Тогда парень принялся вглядываться в сумеречное пространство вокруг. В сгущающемся полумраке неожиданно мелькнула какая-то тень. Леша для верности зажмурил, а потом снова открыл глаза. Ничего не менялось, расстилался только густой полумрак. Пленник даже решил не моргать, чтобы не упустить момент и ему это удалось. Вновь стала заметной тень, только теперь она приблизилась. Показалось, что это человеческий силуэт. Зверь, явно, так двигаться был не способен. Сердце Лешино в груди запрыгало, словно зайчик. Вот бы сейчас его пристрелить, чтобы не мешало прислушиваться к шорохам, становившимся все громче и громче. Наверное, даже моргнуть Леша не успел, как у самой ограды, вдруг совсем-совсем близко, расслышал шепот:

– Леша, я прийти тебе на помочь!

С ума сойти, знакомый акцент и манера речи были различимы даже при разговоре не в полный голос – это был Ганс! Дробышев не мог поверить собственным ушам. Вот теперь-то он знал, что это такое значит – не верить ушам!

– Ганс, как ты здесь оказался? Разве ты не ушел к своим, к немцам? Что ты здесь-то забыл? Лучше бы поберегся, а то тебя поймают как предателя, если засекут, как ты общаешься со мной. Уходи, возвращайся.

– Найн, найн! Немец мне не свой! Ты мне стал свой, ты меня жалеть, не убивать и я тебе благодарность несу. Хочу помочь. У меня есть… эээ, как там говорится? Планировка!

Леша прыснул смехом от такого выраженьица. Хоть и обстановочка не очень подходящая была, слушать Ганса было весело. Парень обернулся, чтобы убедиться, что никто его не видит. Все было спокойно.

– Давай, выкладывай свой план, что там?

– Тебе нужно работу тут делать долго. Три дня, четыре. Тогда нам получится успеть копать яму под оградой, в нее, чтобы пролезть.

– Не так-то просто это, понимаешь? Кругом ведь солдаты вооруженные, думаешь, они не заметят, что я здесь постоянно нахожусь? Хотя, постой-ка, – Дробышев вспомнил неожиданно историю-аферу, которую они провернули с Катей в летном училище. Как же все просто оказывается!

Воодушевившись, парень принялся излагать суть всего мероприятия: он раздобудет немецкую форму, в которую Ганс переоденется и пройдет спокойно на территорию лагеря. Можно сделать вид, что он прислан взамен погибших при взрыве солдат в качестве контролера, сослаться, что пока он прибыл один, но скоро объявится еще с десяток хороших немецких воинов, истинных патриотов и так далее. Главное – наговорить всего с упором на патриотизм и расовое превосходство. Когда же Ганс окажется по эту сторону ограды, то станет особенно придираться к состоянию ограждения, к тому, что многое не доделано, кругом мусор, грязь, а это – источник заразы, от которой потом страдают не только заключенные, но и доблестные солдаты третьего рейха. В общем, главное сделать так, чтобы Леша с Гансом могли работать над ямой, углублением, через которое потом сбегут. Идея Гансу очень понравилось, хоть и была рискованной, но немец согласен был даже на это, чтобы вытащить товарища из заключения.

«Удивительное дело, – размышлял, возвращаясь в барак Дробышев, – Как же иногда жизнь крутанет, что враг оборачивается другом». Не мог летчик дождаться утра, чтобы увидеть, как все получится, не раскроется ли их план. Валдису для безопасности говорить ничего не стал: мало ли что в голове сидит у человека… Теперь Дробышев не только другим не доверял, но и себе. Но всего предвидеть было не в его силах, а потому от простых размышлений он перешел к действиям, то есть, первым делом, раздобыл форму. Далось это сложнее, чем предполагал Леша, потому как на работы по выдаче белья его не направляли, пришлось договориться с заключенным, который нес ответственность за выдачу и распределение. Тот молоденький парень высокого роста, словно каланча, в больших очках с толстыми стеклами, сначала стал сопротивляться, мол, не положено и так далее, что вы тут придумали?..

Видя, что просто так договорится не удастся, Леша пошел на хитрость: он соврал, что его прислал один из штабных офицеров, а на вопрос, где распоряжение и почему он сам не явился, выкрутился, мол, у офицера казус случился – какой-то негодяй на новые брюки посмел обмочиться, когда офицер, подвесив его за запястья на деревянной балке в сарае, с помощью хлыста учил правильному поведению и уважению тех, кто выше по статусу и вообще по жизни.

Само собой разумеется, что нахала теперь не то что побить мало, но и убить – так офицер выразился. При этих словах лицо парня побелело, потому что он представил, что же с ним сделают, если форма не будет доставлена вовремя. Жить всем хочется, какими бы ни были условия, поэтому Леша тут же получил все, что ему требовалось. Этим же вечером в сумерках он передал форму Гансу, который прямо с утра пришел к главному охраннику. По счастью, он поверил и даже документов не спросил, направил к главному. Там молодого человека тоже приняли без проблем, польщенные тем, как хвалебно он отозвался об организации жизни в лагере, о здешнем командовании.

Единственным, правда, что не совсем нравилось новоприбывшему контролеру, были ограждения. Уж больно ненадежные, хлипкие. Надо бы направить туда какого-нибудь заключенного, чтобы он взялся за работу. Решали недолго. Послали, как и планировалось, Лешу, но потом вышла небольшая промашка, потому что к нему в напарники поставили Валдиса как одного из самых выносливых и трудоспособных заключенных. Это могло полностью сорвать план, но Алексей отступать не собирался. Теперь предстояло много работать, чтобы отвоевать собственную свободу.

Глава 16
Изменять и изменяться

Катя выходила из больницы твердыми шагами, уверенно смотрела перед собой, готовая для новых начинаний. Пришел март 1942 года и с этой весной девушка словно тоже переродилась. Вросла корнями в жизнь, которую однажды по собственной глупости чуть не потеряла, а ведь второй уже не будет. И пусть война, пусть сложно, но жизнь есть жизнь и глупо таким даром пренебрегать. Это Катя особенно остро поняла, когда находилась в больнице, когда узнала, что ребенок погиб, и что теперь не о ком ей заботиться. Да, нелепо отрицать теперь, что тогда ей на самом деле противен был малыш от нелюбимого человека, что она своими руками принесла ему смерть. Но назад ничего не вернешь, а значит нужно двигаться дальше. И этим дальше будет развод с Евгением.

«Нельзя жить так, чтобы душа постоянно была в слезах», – сказала Кате соседка по палате, бабушка лет семидесяти. Сколько времени они лежали вместе, но ни единого раза женщина не высказала жалобы, принимала все как должное. Часто соседка пела песни, рассказывала интересные истории из жизни, а когда Катя ее однажды спросила, почему она постоянно такая вот веселая, жизнерадостная, получила ответ: «Потому что, дорогая моя, что живу я на свете уже много лет и знаю, что в жизни стоит огорчаться только от двух вещей – это если к тем, кого ты любишь, смерть приходит в гости раньше, чем к тебе, и когда у тебя напрочь отсутствует чувство юмора, потому что тогда посмеяться над шуточками, которые постоянно преподносит жизнь, просто не получится».

Эти слова Катя запомнила и теперь вложила в укромный уголок своего сердца. Вспоминая эту славную старушку просто нельзя не подивиться ее силе воли, решимости. Даже война не пугает женщину, потому что в ней она видит не больше чем насмешку судьбы – если люди не научатся понимать друг друга, то им останется убивать, а к пониманию способны иной раз собаки гораздо лучше, чем люди, поэтому стоит ли здесь чему-то удивляться? Всю дорогу до дома Катя размышляла над этим, а когда открыла дверь квартиры, то поняла, что пришло время для испытания ее собственного чувства юмора, потому что ее глазам предстала картина совершенно неожиданная: в спальне на постели Женя предавался страстным любовным утехам с Ольгой.

Со спины она Катя сразу ее узнала. Девушка сидела сверху, словно наездница и без смущения запрокидывала голову, вскрикивала, в общем, всячески демонстрировала невероятное удовольствие, на которое Катя, словно приросшая к полу, смотрела с открытым от изумления ртом. В какой-то момент взгляд Ольги упал на трюмо с большими зеркалами, и она смогла увидеть в них Катино отражение, как раз они отражали вход в спальню. Вздрогнув, девушка прикрылась одеялом, тут же выскользнула из Жениных объятий. Тот, не сообразивший сперва в чем дело, недоуменно посмотрел на Ольгу, а проследив за ее взглядом, обнаружил и Катю. Хотел вскочить, но вспомнил, что не одет, обмотал вокруг пояса простынь, поднялся на ноги, подбежал к Кате, принялся ей объяснять то, что она и сама прекрасно видела, понимала. Слова здесь больше были не нужны. Катя вышла из спальни, оставив любовников в растерянности. Женя бросился бежать за девушкой, чтобы все объяснить, но не успел догнать. Наскоро одевшись как попало, парень выскочил вслед за своей женой.

– Катя, милая, подожди, прошу тебя!

Девушка не оборачивалась больше, просто стремилась к концу улицы, за которой случится новый поворот, а там и новая жизнь.

– Катюшка, не убегай, хочу поговорить с тобой, – запыхавшийся Женя преградил дорогу. – Понимаешь, на самом деле я не хотел того, что ты видела сейчас, просто так сложились обстоятельства. Прости меня.

Катя выдохнула глубоко, прямо в глаза посмотрела человеку, который по капризу судьбы стал ей мужем, а теперь по капризу судьбы изменял. Очень спокойно она сказала:

– Знаешь, пока я лежала в больнице, я многое поняла. И прежде всего то, что жить нужно по душе. Заниматься тем, что по душе, любить, тех, кто по душе, понимаешь? Потому что жизнь – одна, неповторимая, единственная…

– Ты – моя неповторимая и единственная, – Женя упал на колени перед Катей, обхватив ее ноги руками. – Мне жизни без тебя не будет, ты моя душа, мой смысл.

– Бывает так, что смысл оказывается ложным. Ты еще найдешь настоящий смысл в другой женщине, но не во мне. То, что случилось, это как бумеранг, возмездие за то, что я не люблю тебя и… – Катя помедлила, – никогда не полюблю.

Женины глаза при этих словах наполнились слезами. Он больше не держал Катю, руки его безвольно упали, голова опустилась, однако плакать себе позволить он не мог. В какой-то момент он порывистым движением обнял девушку, зашептав ей на ухо: «Прости меня. За все прости». Это было так трогательно, что Катя не смогла не откликнуться. «И ты меня прости. Ты – хороший и достоин большего – того, чего я не могу дать тебе». Они соединились в теплом объятии, теперь уже дружеском.

За вещами Катя вернулась через несколько дней. Жени не было дома, хозяйничала только Ольга. Что-то готовилось на кухне, кипело, жарилось-парилось. На звук открывающейся двери девушка вышла в прихожую, а встретив на пороге Катю, не особо приветливо улыбнулась.

– Что-то забыли здесь, Екатерина Сергеевна? – Ольга потрясала поварешкой в руках, словно вот-вот ударит ею соперницу.

– Пришла вещи забрать, вот и все. Это не займет и получаса, не волнуйтесь.

– Надеюсь, сами справитесь, помощь не нужна?

Вместо ответа Катя отрицательно покачала головой. Не хотелось ей говорить с бывшей коллегой, да еще в таком тоне. Пусть будет довольна, если в этом состоит ее смысл, Катя мешать не намерена. Управившись с вещами, она попрощалась с Ольгой, но та не откликнулась. После себя неудавшаяся жена оставила только ключи на полочке в прихожей. Ключи от чужой квартиры, ключи к чужому счастью.

Однако Катя рано с облегчением выдыхала, потому что дома ее ждал разнос еще похлеще. Мама не так сильно ворчала, но вот отец устроил настоящий спектакль, шоу-представление. Его крики разносились, наверное, по всему подъезду, и возвещали они о том, что родил он такую непутевую дочь, не только гулящую, но еще и жену никудышную, которая от мужа уходит.

– Можешь катиться на все четыре стороны, честное слово! Терпения моего больше нет на твои выходки!

– Что ты такое говоришь, отец?! Ведь родная она нам, – пыталась заступиться за Катю мама.

– А ты вообще молчи, тебе слова не давали. Твое дело маленькое – за домом присматривать и за распорядком, что тебе остается, если дочь упустила?

Несчастная Катя, на которую сейчас летели все шишки, ничего не говорила, просто молчала, она уже с прошлого раза знала, что доказывать свое мнение бесполезно. Нет уж, крику больше будет. Еще разболеется, потом же и Катю снова станет обвинять. Девушка решила дождаться самого пика, вершины отцовской злости, чтобы посмотреть, каких обидных слов ему не жалко для дочери, какими колючими фразами он готов раскидываться с ходу.

«Как странно, что хорошие слова говорить мы жалеем, стесняемся, а на плохие никогда не скупимся», – с горечью заметила девушка. Пожалуй, никогда раньше она не видела его в таком состоянии как сегодня. Столько злости в нем было, столько желчи, что удивительно, как это все помещается в одном человеке. И ведь не задумается он, что своим ядом себя же и отравляет, потому что никто рядом с таким человеком жить не сможет рано или поздно.

Для Кати наступило как раз это поздно, когда она готова была пойти на все, лишь бы больше не находиться в доме, где каждый вдох ее, каждое движение будут рассматриваться под микроскопом критичности, осуждения. Не посвящая никого в свои планы, Катя просто выложила принесенные вещи, выбрала из них самые нужные, сложила обратно в сумку и вышла прочь. Мама поспешила за дочерью, как тогда, много лет назад, когда произошла ссора, связанная с Лешей. На этот раз женщина умоляла Катю не делать глупостей, одуматься, вернуться. На мамины уговоры Катя поневоле с грустью ответила: «Мама, мамочка! То, что мы постоянно ссоримся, не умеем и не пытаемся понять друг друга, поддержать – вот настоящая глупость. Будь спокойна, глупости большей, чем возвращение в родной дом, я не сделаю». Слова эти были сказаны с легким укором и мать его почувствовала. С новой силой слезы брызнули из глаз, но успокаивать ее было некогда. Катя наскоро поцеловала мамину мокрую щеку, и устремилась прямиком в ночь. Все повторялось, все менялось. На самом деле Катя не придумала, куда пойдет, где переночует. В городе пока было относительно безопасно, потому что немцы не успели подобраться, но все равно бродить вот так вот одной не стоило. И только девушка поймала себя на этой мысли, как позади нее послышались чьи-то шаги. Не оборачиваясь, она чуть прибавила шаг. За спиной продолжилось движение в том же темпе. Снова ускорилась – и шедший человек ускорился. Тогда Катя с колотящимся сердцем бросилась бежать со всех ног. Преследователь тоже не отставал. Девушка уже начала молиться про себя, хотя до этого особо не обращалась к молитвам и тому подобным вещам. «Забежать в подъезд и постучать в первую попавшуюся квартиру, звать на помощь, кричать!» – подсказывал инстинкт самосохранения. Катя повиновалась ему и с криком «Спасите, помогите!» заскочила в ближайший подъезд. Хорошо, что свет здесь оказался включенным, похоже, кто-то из жильцов забыл его погасить, хотя оставлять свет теперь особо-то не разрешалось, чтобы не дай Бог не привлечь бандитов, дезертиров и так далее.

Конечно, во всех городах России ввели военное положение, но вот до комендантского часа особо дело не дошло, по крайней мере, в столице. Сейчас этому обстоятельству можно было только радоваться, потому как иначе Катя бы не вышла из дома в столь поздний час, не стала бы убегать, не попала бы в чужой подъезд… стоп! А вот здесь как раз самое время и огорчиться, но только сделать это у Кати не получилось, потому как, когда она обернулась, набравшись храбрости, то увидела, что гнался за ней вовсе не отъявленный преступник, а всего-навсего мальчик лет семи с карими глазками, полными страха.

Катя присела на корточки и крепко обняла ночного друга. На ее удивление, он тоже протянул руки и обнял девушку за шею. Им обоим вдруг так захотелось нежности, теплоты, что они, не сговариваясь, доверились друг другу вот так просто. Когда удалось разговорить Сашу, – так звали Катиного найденыша, – оказалось, что папу его куда-то увезли дяди в форме, а мама от горя попала в больницу. Месяц почти он жил у соседей, но тетя Инесса злая, потому Саша и сбежал. Приютились этой ночью они у старого друга Димки, который теперь обзавелся семьей, но подругу детства переночевать все же пустил, тактично намекнув, что утром нужно обязательно смыться. Катя с Сашей так и сделали, как только солнце открыло глаза и засветилось в окнах рассветом.