Текст книги "Катюша"

Глава 8
Наваждение и неизбежность

Кленовые листья сегодня вальсировали на ветру особенно трепетно. В каждом их кружении чувствовалась легкая грусть с какой-то тихой радостью. Катя шла медленно по аллее, усыпанной красочным ковром из опадающей листвы. Ей нравилось вдыхать постепенно остывающий воздух, который словно упивался осенним коктейлем. Кате бы сейчас тоже не помешало напиться, если бы только было можно, чтобы забыться, закутать в туман бессознательного горестные мысли. Конечно, у девушки теперь была интересная работа в школе, она преподавала в младших классах, были друзья и вечера, во время которых обсуждали все, что касалось войны, только вот главного не было – любви…

Как удивительно устроена жизнь – можно заниматься тем, что нравится, окружить себя интересными людьми, наполнить жизнь событиями, заботами, но странным образом все это теряет смысл, если тебя никто не ждет, если сердце не трепещет волнительно при звуке родного имени, если есть только пудовое чувство одиночества и вины. Именно эти два чувства не давали Кате жить счастливо, притягивали к земле так, что девушка даже глаз не поднимала, шла с опущенной головой. Шла и не замечала никого вокруг, ничего. Так бы и проплыла невидимкой мимо, если бы знакомый голос не окликнул.

– Катюшка, подожди, я провожу тебя домой! Девушка не реагировала, потому что уже знала, что это Женя ее зовет. С того самого момента, как она поссорилась с Лешей, желание общаться именно с Женей улетучилось. Краешком сознания девушка признавала присутствие в себе мысли, что если бы не та справка, ничего бы плохого не случилось, а значит, Женька виноват в ее разладе с Лешей. Конечно, глупо это было, но ничего поделать с собой она не могла. Даже сбежать сейчас была не способна. Женя догнал девушку и встал прямо перед ней, преградив дорогу. Его огненно-рыжие волосы на фоне осеннего пейзажа смотрелись очень гармонично, словно он и сам был рожден по воле осени, являлся ее неотъемлемой частью. Подумав так, Катя неожиданно поняла, что для нее этот человек такой же холодный, как и осенний ветер или утренний заморозок, касающийся земли пушинками инея. Сейчас Женя касался своими руками Катиных плеч.

– Привет, дружочек! Куда это ты все торопишься? Бежишь от меня?

– Бегу. Но только не от тебя. Скорее, в поисках себя.

– Ух, ты, как здорово сказано, совсем по-философски. Если ты потеряла себя, то давай искать вместе, ведь тогда вероятность отыскать то, что нужно, повышается ровно в два раза, правильно?

– Нет, неправильно, – Катя, до этого старательно прятавшая глаза, осмелилась прямо заглянуть в Женино лицо, чтобы понять, чему он так потешается, радуется. Так и подмывало ударить его, чтобы не мнил о себе больше, чем есть. – Все это не так, зачем ты вообще ходишь за мной, чего хочешь?

Улыбка резко сползла с лица парня.

– А сама, правда, не догадываешься? Люблю тебя давно и знаю, что безответно, потому и молчу. Мне жаль, что с Лешей так получилось, но я действительно хотел помочь. Сама посуди, разве способен я заставить тебя полюбить меня хотя бы сотой долей той любви, которую я несу в себе столько лет? И разве мои чувства могут быть помехой для нашего дружеского общения?

Катя молчала, теребя в руках край голубенького шарфика. Потом нетвердой рукой поправила беретик такого же цвета на голове, просто не знала, куда деть руки, и посмотрела на Женю.

– Прости, я тебя не обвиняю. Просто я сама не своя с тех пор, как Леша уехал. Мы ведь даже не простились. Он так и уехал, а вдруг мы больше не увидимся? – последние слова, непонятно как, вырвались слезами. Катя больше не сдерживаясь, плакала. Женя прижал головку девушки к своей груди, осторожно гладил по волосам. Оттого, что тепло и сочувствие были подарены Кате так быстро, так нежно, она плакала все сильнее и сильнее. Сейчас ее не волновала испытываемая несколько минут назад к Жене неприязнь. Только отрешенность. Только слабость. Вдруг девушка поняла, что очень давно не чувствовала себя такой вот беззащитной, хрупкой. Жалость к самой себе нахлынула, словно воды ниагарского водопада, обрушивающиеся на речные камни. Проревевшись, Катя, немного икая, произнесла:

– Спасибо тебе, Жень, ты все-таки хороший. Правда. Если бы я тебя любила, то была бы просто счастлива!

Женя смотрел снизу вверх на чуть отдалившуюся от его плеча подругу, но не убиравшую рук, и улыбался. В этой улыбке можно было угадать заверение о том, что все будет хорошо, все наладится. И Катя верила. Ведомая этой верой, девушка приняла как-то очень легко приглашение друга посидеть сегодня вечером у него дома, повспоминать былые денечки. Против аргумента, что Женина мама очень ждет Катю, а ее ватрушки тем более – ждут-не дождутся, когда Катя придет, чтобы их съесть, девушка рассмеялась, представив, как ватрушки от нетерпения подпрыгивают на тарелке, спорят, кто скорее окажется укушенным и чей бочок окажется мягче. Итак, окончательно решив, что этот вечер она проведет у Жени в гостях, Катя приобняла друга и они вместе пошли вдоль по красочной аллее.

Алла Алексеевна, как и говорил Женя, была очень рада видеть Катю, так что целых пять минут не размыкала объятий, вдыхая запах легких цветочных духов, которыми пользовалась девушка. Женщина сразу принялась ворковать о том, как Катя хорошо выглядит, как повзрослела, настоящая невеста. Это замечание на секунду кольнуло в груди иголочкой воспоминания о той ночи с Алексеем, когда они впервые любили друг друга по-настоящему, когда Катя назвала себя его невестой. Теперь она больше не невеста, сидит в Женькиной квартире за большим круглым столом из лакированного дуба, устланного ажурными салфетками, и уплетает ватрушки. Кто бы мог подумать, кто бы мог представить…

В этот вечер отца семейства дома не было, а потому Катя могла чувствовать себя свободно. Надо сказать, что Женин папа, Григорий Викторович, принадлежал к породе истинных аристократов, то есть соблюдал всевозможные правила приличий, того же самого требуя и от других. К сожалению, Катя не соответствовала таким требованиям, а значит и в любимицах у Григория Викторовича не значилась. Раньше Кате это было просто безразлично, а теперь даже радостно, потому что отец не допустит женитьбы сына на такой анти-аристократке в свете недавнего Жениного любовного признания. Однако тревога поднялась в душе девушки, когда Алла Алексеевна, шумно извиняясь, удалилась к соседке за чем-то очень важным. Кате казалось, что это только предлог. Она в некоторой панике смотрела на Женю, чувствовавшего себя совершенно спокойно. Тихими легкими шагами молодой человек отправился на кухню, и вернулся с бутылкой красного вина.

– Выпьем немного за этот вечер? – с улыбкой спросил Женя. Катя пыталась отнекиваться, правда, получалось это у нее не очень-то убедительно. Тогда она решила встать из-за стола, чтобы чувствовать себя увереннее. Конечно, это не помогло, потому что Женя стоял совсем близко.

– Не волнуйся, совсем немного. Всего бокал, чтобы снять напряжение. А потом я провожу тебя домой, если ты позволишь.

– Позволю, – кивнула Катя, снова присаживаясь. Она наблюдала, как темно-красного цвета жидкость разливается в самое сердце прозрачных бокалов, заполняя их до краев. Девушка представила себя таким вот бокалом, внутри которого струится одиночество. Такое же терпкое, такое же неотвратимое, как и хмель, который дарит вино. Женя и Катя подняли бокалы, чокнулись. Гостья залпом осушила свой бокал, немного поморщилась и неожиданно для себя самой протянула руку, чтобы снова Женька наполнил его вином. Мысли ее сбывались, ведь часа три назад, когда она брела по аллее, внутри вспыхивало желание забытья, а ведь вино – лучший путь к забытью. Оно снимает оковы, преграды. Именно это и было нужно, особенно Жене. После второго бокала он осмелился пригласить Катю потанцевать. У него были новые пластинки, так что грех было не послушать. Катя согласилась.

Они осторожно двигались в такт музыки, не прижимаясь слишком близко друг к другу. Катины руки лежали на Жениных плечах, не таких широких, как Лешины, но тоже мускулистых. Женя мягкими ладонями сжимал талию девушки, не совершая никаких лишних жестов. Это нравилось Кате. В какой-то момент она окончательно расслабилась, потеряла равновесие, невольно приблизившись к другу. В мгновение губы их оказались близко-близко, так что дыхания смешались. Женя, старавшийся сдерживать себя весь вечер, на этот раз не смог устоять: он притянул Катю к себе и жарко поцеловал. Катя, не ожидавшая такого поворота, начала сопротивляться, стучать кулачками по Жениной спине, однако скоро сдалась. Вино ударило в голову, тоска ударила в сердце. Эту ночь Алла Алексеевна провела у соседки, а Катя – с Женей.

Глава 9
Куда глаза глядят

Васильки, словно чистые, наивные пришельцы с небес, покачивали головками на ветру. Их хрупкие ножки сжимала крепкая рука капитана Фролова, того самого, что разговаривал с Алексеем, отдавая ему письма дезертировавшего Миши.

Василькам было неизвестно, что строгий капитан сделал с Лешей, но они знали, кому достанутся сегодня – хорошенькой медсестричке Наде с большими зелеными глазами. Васильки обладали удивительной способностью, иметь которую хотели бы многие люди. Васильки видели с первого взгляда, что из себя представляет тот или иной человек. Вот сидели они себе сначала в клумбе, потом в цветочном магазине, и все время наблюдали за всеми, кто проходил мимо. Если бы васильки умели говорить, они бы обязательно сказали, что одни люди похожи на летний день, а другие – на зимнюю беззвездную ночь.

Капитана Фролова, не больше часа тому назад купившего их у худенькой девушки, бывшей продавщицы цветочного магазина, васильки представляли как нечто среднее между летом и зимой. Он, скорее, походил на осень, в которую куталась сейчас земля. Зажатые в капитанской руке, осколки неба скучали по своей прежней хозяюшке, которая, чтобы хоть как-то прокормиться, отнесла цветы домой и тихонько продавала желающим, ведь тяга к любви и красивым ухаживаниям не исчезает даже в такие сложные времена. Чтобы не грустить, не уронить окончательно свои головки, васильки принялись фантазировать о том, какой окажется их новая хозяйка. Она оказалась стройной и очень улыбчивой, с ямочкой на правой щеке. Ямочка появилась, как только Надя увидела трепетавшие в руках Фролова цветы. Они так не вязались с внешностью капитана, сурового и решительного, что девушка невольно улыбнулась такому контрасту. Фролов, немного переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на медсестру.

– Здравствуйте, Наденька. Вот, это вам, – васильки из рук капитана переместились в теплые нежные ладони девушки. Она не могла услышать этого, но васильки звенели от радости, потому что окунулись в летний день.

– Спасибо, Владимир, – тут она запнулась, а потом добавила отчество, – Владимирович.

Капитан приблизился к столу, за которым сидела Надя. Его рука легла поверх девичьей, а губы произносили:

– Наденька, я же просил вас обращаться ко мне просто по имени. Вы меня старите, сами того не замечая.

– Прошу прощения. Это просто уважительно.

– Вместо уважения я бы предпочел, чтобы вы меня любили.

Эти слова смутили Надю. Она встала, оказавшись разделена стулом от капитана. Сейчас эта преграда была ей необходима, потому что в глубине души она боялась этого человека. Не глупая, девушка понимала, что он ухаживает за ней, но ответить взаимностью не пыталась. Не могла. Потому что сердце ее неожиданно забрал другой человек, но как рассказать об этом капитану? Нет, он не поймет. И Надя не ошиблась. Обычно не такой решительный, на этот раз Фролов словно с ума сошел. Стремительным движением он отбросил в сторону стул и стал надвигаться на медсестру. Они были почти одного роста, но при этом капитан был сильнее, так что противостоять ему Надя не смогла. Фролов прижал девушку к стене и принялся жадно скользить по ее телу. Он шептал ей на ухо: «Тихо, тихо, не сопротивляйся. От этого лучше никому не будет. Люблю ведь тебя, дурочка. Если будешь со мной, ни один солдатик к тебе пристать не посмеет, будешь под моим покровительством. Ты еще недавно здесь и не представляешь, как женщинам, особенно таким хорошеньким как ты, тяжко на войне без крепкого мужского плеча. Сейчас не трону тебя, не зверь ведь какой, но ты подумай, Наденька. Хорошенько подумай». Закончив говорить, капитан поцеловал девушку в губы, соленые от слез, катившихся беззвучно по Надиному лицу. Наконец, руки капитана отпрянули, словно морские волны покинули берег, который жадно ласкали секунду назад. Надя, обессиленная, в распахнутом белом медицинском халате с помятой юбкой, сползала по стене. Пальцы ее дрожали, прижимая рот и нос, чтобы громкие рыдания не вырвались из груди. Нужно было что-то делать, чтобы избежать собственной погибели.

Той же ночью Алексей долго не мог заснуть. Его уже долго не допускали до полетов, но и не отсылали домой. Что думать, парень не знал, но и возвращаться к родителям в качестве врага народов не хотел. Капитан Фролов, за что ему большое спасибо, не спешил отдавать Дробышева под трибунал, потому как здраво рассуждал, что мужская сила на фронте никогда лишней не бывает. Вот и маялся Леша, выполняя черную работу по уборке, готовке, да караулу, отлученный от неба, подобно послушнику, совершившему тяжкий грех и отлученному от церкви. В очередной раз, повернувшись на бок, он зацепился за темноту, которая вставала мягкой преградой между миром реальным и выдуманным, стоило только закрыть глаза. Почти совсем схватившись за эту стену, Леша начал погружаться в нее, словно она была сделана из зыбучего песка. Главное – не забывать дышать. Но тут его погружение резко прервалось. Кто-то тряс парня за плечо. Конечно, никого из врагов здесь быть не могло, никого, кто мог бы причинить ему вред, но все же волнение пульсировало с силой, впрыскиваемое под кожу ночным пришельцем. В этот момент Леша не мог порадоваться, что находится в своем укрытии один. Однако страх мгновенно отступил, забившись в самый дальний уголок, чтобы там снова плести свои сети подобно паучку, когда летчик обернулся и увидел перед собой стройный силуэт, принадлежащий медсестре Наде. Она смотрела на него в упор и молчала. Леша приподнялся на постели и решительно спросил:

– Надя, что вы здесь делаете? Что-то случилось?

Девушка ответила не сразу. Должно быть, она старательно искала слова, чтобы выговорить в ночь то, что в результате сказала. Они говорили шепотом, поэтому летчику не слышно было волнение, перехлестывавшее за край в Надиной речи. Было очевидно только, что гостья торопится.

– Алексей, случилось! С вами уже случилось, а со мной вот-вот! Но мы должны помочь друг другу, выручить, вы – меня, а я – вас!

– Постойте, Надежда, объясните толком, что вы имеете в виду. Дайте мне хотя бы свет зажечь, – Леша, пригибаясь, так как землянка, в которой он жил, была тесновата для человека, рост которого был почти два метра, нащупал на столике, сооруженном из деревянного ящика, спички с керосиновой лампой. Мгновение, – и в жилище вспыхнул слабый огонек света. Хоть и был он не ярок, но и при нем можно было разглядеть, какими напуганными глазами она смотрела на Лешу. Только теперь он заметил, что девушка дрожит, словно продрогла. Первым порывом его было обнять бедняжку, успокоить, но сдержанность и выросшее до размеров пятисотметровой горы недоверие помешали. Говорить медсестре стало сложнее, но она просто обязана была продолжать.

– Послушайте, я уверена в вашей невиновности, в том, что вся эта история с Михаилом – просто нелепость, подстава. Но капитан Фролов неровен час, отдаст вас под суд. Вы и так не летаете, а дальше может быть хуже. К тому же… – тут гостья замерла, прислушиваясь то ли к уличным звукам, то ли к самой себе, и чем дольше ждала, тем большим румянцем наливались ее щеки. – К тому же, капитан Фролов сегодня ясно дал мне понять, что я должна… что мы должны с ним быть вместе, понимаете? А я просто не могу, потому что у меня есть человек, которого я люблю, которого не могу предать. Ни физически, ни морально.

Леша слушал, и лицо его мрачнело с каждым произносимым Надей словом. В памяти всплывал Катин поступок, то предательство, которое она совершила по отношению к нему. Неужели на самом деле есть еще девушки, готовые на решительные поступки ради любимого? Ответ был прямо перед Лешиными глазами – самый живой и настоящий.

– Но что мы можем сделать с вами, вы что-то придумали?

– Придумала. Я вижу только один выход. Не спешите отмахиваться, осуждать. Дайте себе время на то, чтобы все хорошенько обдумать. К сожалению, я не такая смелая, чтобы решиться на этот поступок самостоятельно, поэтому для меня важна ваша поддержка. Бежим прямо завтра, Алексей? Также ночью? Я знаю, что это очень опасно, но со своей стороны, кроме полной секретности и готовности могу пообещать, что сделаю все от меня зависящее, чтобы с вами ничего плохого не случилось. Так как я медик и имею доступ к медикаментам, то смогу сделать солдату, заступающему завтра в караул, укол, который усыпит его через некоторое время. Тогда для нас и откроется путь. Убежим в лес, примкнем к партизанам – ведь это тоже польза. Сможем сражаться с врагом изнутри, внедряться и побеждать, ничем не хуже, чем летать! А медсестры сейчас – так вообще на вес золота! Что скажете, Алексей?

Ответить нечто вразумительное прямо сейчас летчик не мог, потому что затея представлялась ему крайне рискованной, не стоящей того, чтобы подвергать опасности свои жизни. С другой же стороны просиживание в землянке, черные работы, перспектива быть осужденным, вовсе не радовала. Да и Надю губить не хотелось, ведь молодая, красивая, верная. В конце концов, взвешивая все за и против, к следующей ночи Дробышев готов был дать ответ – он согласен на авантюру, если и самому не удастся сбежать, так хоть девушка сбережет свою честь, не опустится, не разочаруется в жизни, не научится раскрывать объятия каждому приласкавшему ее солдату.

Бежали в половине второго ночи. Надя, как и было оговорено, сделала предварительно караульному укол со снотворным, дающим эффект не мгновенно, а спустя семь часов. Другим солдатам для вида тоже были сделаны прививки, но только с раствором глюкозы, о чем те, естественно, представления не имели. Беглецы собрали небольшие рюкзачки, взяв с собой только самые нужные вещи, и осторожно направились к опушке леса, то есть туда, где заканчивался лагерь летчиков. Впереди шел Алексей. Надя старалась не отставать, но сделать ей это было сложно, потому что шаги их были широки не одинаково. Когда до цели оставалось совсем немного, ребята услышали громкий окрик позади себя. Девушке не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что это Фролов. Огонек его папироски стремительно ударился о землю, тут же угаснув, а шаги приближались с каждым Надиным вдохом-выдохом. Леша подбежал к девушке, схватил ее за руку и так они вместе бежали в темноту – лишь бы прорваться. Вступив в лесную темноту, – густую, словно нарисованную несколькими мазками черной краски на невидимом холсте, – Дробышев стал невидим для погони, неуязвим. Его спутница часто спотыкалась, бежать было тяжело, но крепкая мужская рука ни на секунду не отпускала хрупкой ладони.

В какой-то момент летчик, во время очередного крутого поворота обнаружил, что их с Надей руки разжались. Кричать он не решился, и возвращаться тоже. Вокруг было темно, как в подземелье. Вернуться – значило погубить их обоих. Леша пробежал еще с полкилометра, потом отыскал высокое дерево, забрался на него, привязав себя покрепче к толстому суку, на котором устроился полулежа, и заснул. Утром он все же решился вернуться к тому месту, возле которого, возможно, потерял Надю. После бесплодных блужданий в течение получаса, беглец стал сожалеть об убитом зря времени, как вдруг заметил под одним из кустов знакомый рюкзачок. Это были Надины вещи. Растормошил поклажу спутницы в поисках чего-то полезного, а в итоге обнаружил то, что никак не ожидал – собственное маленькое фото, спрятанное бережно в боковом кармане. Карточка была завернута в целлофановый пакет, вероятно, чтобы не испортилась. На оборотной стороне ее значилось: «Любимый мой летчик». Написаны эти слова были Надиным почерком, а фотографию, она, должно быть, взяла из личного дела Леши. «Так вот, кого она любила и не могла предать!» – осенило Дробышева. А он смог. Не вернулся за девушкой, которая хотела спасти ему жизнь. Одинокая горячая слеза проложила дорожку по небритой несколько дней щеке. Алексей впервые в жизни чувствовал себя настоящим трусом.