Текст книги "Княгини, царицы, императрицы и другие знаменитые женщины России"

Другая террористка-народница, легендарная Вера Фигнер, участница почти всех покушений на царя, также будет арестована и приговорена к смертной казни, которую заменят вечной каторгой. Пока Фигнер была на свободе, власти даже не решались проводить коронацию Александра III, а когда ее наконец арестовали, император с облегчением воскликнул: «Наконец-то эта ужасная женщина арестована!». Страх перед террором заставит императора-гиганта переехать в Гатчину, где он будет вместе с семьей жить в низких маленьких комнатах, а однажды Александр III выстрелит в офицера, который резко уберет за спину руку с зажженной сигаретой.

Фигнер проведет двадцать лет в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости, выйдет оттуда в 1904 году и спустя два года уедет за границу. Там она развернет компанию в защиту политзаключенных в России и в 1915 году вернется на Родину. Популярность героической красавицы Веры Фигнер и обаяние ее подвигов будут действовать на молодежь следующих поколений, заставляя юношей влюбляться в достигшую весьма пожилого возраста женщину.

Именно она сформулировала отношение народовольцев к ценности своей жизни: «Если берешь чужую жизнь – отдаешь свою легко и свободно… Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать». Остается добавить, что к чужой жизни отношение было столь же простое, ибо «индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой в сравнении с жизнью народа со всеми его тяготами».

Ликвидаторы (террористическая война 1901–1911 годов)

К середине восьмидесятых годов первая волна террора была отбита правительством,[24]24
  Последнюю попытку организовать убийство Александра III предприняла Софья Гинсбург. Она была арестована и, отбывая каторгу в шлиссельбургской крепости, покончила жизнь самоубийством, перерезав горло ножницами.


[Закрыть] и все попытки возобновить его заканчивались у революционеров неудачами. Однако через полтора десятка лет террор вновь со страшной разрушительной силой обрушился на Россию. К взрывам на улицах, выстрелам во время театральных представлений и прочих общественных собраний стали относиться уже как к данности, но, содрогаясь от вида крови, даже многие благонадежные и вполне благополучные граждане испытывали сочувствие не к жертвам, а к исполнителям террористических актов. Трагическая парадоксальность ситуации в России начала XX века заключалась в том, что революционное насилие казалось единственным способом противостоять произволу властей, которым бросали вызов гибнущие в ее застенках «герои и мученики», победителей же быть не могло по определению – бес террора разрушал все, и в первую очередь – своих адептов.

Преемницей «Народной воли» считала себя партия социалистов-революционеров (эсеров), сформировавшаяся в начале 20-го столетия и вступившая в «террористический диалог с обществом». По объяснениям эсеров, террор был выбран в качестве средства агитации, самозащиты и дезорганизации правительства, целью называлось завоевание свободы и народного представительства.

В Боевой организации эсеров, созданной для совершения терактов, царила жесткая дисциплина, действовали они продуманно и умело, четко ориентируясь на общественное мнение. Эсеры разработали жестко регламентированные правила поведения во время судебных процессов, формирующие в сознании обывателей образ «хорошего террориста». Имели они и тщательно подготовленную тактику поведения с «сочувствующими» либералами. Это дало весьма щедрые денежные пожертвования партии (на убийство министра внутренних дел Плеве в 1904 году было истрачено 30 тысяч рублей, на подготовку убийства великого князя Сергея Александровича – 7 тысяч). Поддержка террористам оказывалась даже некоторыми представителями аристократии. Борис Савинков, один из руководителей Боевой организации, вспоминал о встрече с «NN, неким московским князем, румяным и белым русским барином», который мог быть полезен террористам». Знакомство же организовал один из самых популярных и прогрессивных писателей России того времени Леонид Андреев, к которому незнакомый с ним и опасавшийся предателей в собственной организации Савинков счел безопасным явиться и попросить о помощи.

Критериями выбора жертвы, чья вина не была установлена никаким судом, являлась в основном ее общественная репутация. Но пост министра внутренних дел был настолько «привлекательной» мишенью, что извещение об отставке воспринималось отнюдь не трагично, а с облегчением, и либеральный министр Святополк-Мирский, узнавший о ней, не только не огорчился, но даже поднял тост за то, что «уходит со своего поста благополучно и живым».

Жертвы среди «мирного населения» эсеры старались свести к минимуму, но, так же, как и народовольцы, считали, что «на войне как на войне» и в результате их «деятельности» за 1901–1911 годы было совершено 263 теракта, объектами которых стали:

2 министра; 33 генерал-губернатора и вице-губернатора; 16 градоначальников; полицмейстеров, прокуроров, начальников сыскных отделений; 7 генералов и адмиралов;

15 полковников, 8 присяжных поверенных, 26 агентов полиции и провокаторов. Кроме эсеров террористические акты совершали анархисты, различные национальные политические объединения и даже отрицавшие террор в теории социал-демократы. Всего же, по подсчетам американского историка Анны Гейфман жертвами террористической войны 1901–1911 годов стали 17 тысяч человек (в том числе, разумеется, «попутно»).

Традиции «Народной воли» сохранились и в отношении участия в Боевой организации женщин, количество которых возрастало. Одна из причин этого была сформулирована на Первом Всероссийском женском съезде, состоявшемся в 1908 году: «Массовое возбуждение умов не осталось без влияния на женскую психику; оно бросает ее в русло бурной политической жизни; благородный и безудержный энтузиазм вовлекает женщин в ряды поборников нового права и приводит многих из них к подножию эшафота». Сказано просто, легко и не без восхищения. Желающих пополнить пантеон мучениц было множество, эшафоты (вернее, виселицы) во внутренних дворах тюрем не пустовали, и у осужденных на казнь женщин свидетели отмечали «поразительную бодрость духа».

В отличие от народниц, эсерки часто привлекались к исполнению теракта, и с 1903 по 1911 годы ими был совершен целый ряд покушений и убийств:

27 мая 1903 год Фрума Фрумкина пыталась перерезать горло начальнику Киевского жандармского управления В. Д. Новицкому во время допроса.

1 июля 1907 года, находясь в Бутырской тюрьме, она же стреляла в начальника тюрьмы Багрецова.

29 октября 1905 года Лидия Езерская ранила могилевского губернатора Н. Н. Клингенберга.22 ноября 1905 Анастасия Биценко застрелила генерал-адьютанта В. В. Сухарова.

1 января 1906 года Мария Школьник покушалась на черниговского губернатора А. А. Хвостова.

14 января 1906 года Александра Измайлович стреляла в минского полицмейстера Д. Д. Норова.

16 января 1906 года Мария Спиридонова смертельно ранила губернского советника Г. Н. Луженовского.

27 января 1906 года Екатерина Измайлович ранила командующего Черноморским флотом адмирала Г. П. Чухнина.

12 марта 1906 года член летучего боевого отряда по кличке «Катя» (имя не установлено) бросила бомбу в Казанское жандармское управление.

12 августа 1906 года Зинаида Коноплянникова застрелила в Петергофе командира Семеновского полка Г. А. Мина.

15 декабря 1907 года Евсталия Рогозинникова застрелила начальника главного тюремного управления А. М. Максимовского.

21 января 1907 года Александра Севастьянова бросила бомбу в московского генерал-губернатора и командующего Московским военным округом С. К. Гершельмана.

23 апреля 1908 года Мария Федорова совершила покушение на Воронежского губернатора Бибикова.

15 апреля 1911 года Лидия Руднева в Вологде выстрелом из револьвера ранила в руку и голову тюремного инспектора А. В. Ефимова.

В боевой дружине среди 78 членов более трети составляли женщины, всего же удалось выявить 44 имени террористок-эсерок. От мужчин их отличал более высокий социальный статус и образовательный уровень. Писатель Лев Успенский в одной из своих повестей очень точно «схватил» этот типаж: «Русая коса ниже пояса, глаза серые, строго-ласковые, туповатенький, несколько даже простонародный мягкий нос… кто их знает, каким образом появлялись тогда в русских интеллигентных семьях этакие удивительные девы, нечто среднее пропорциональное между Марфой[25]25
  Имеется в виду Марфа, персонаж оперы Мусоргского «Хованщина» – молодая раскольница. Во время гонений на раскольников участвует в акте самосожжения и уводит в огонь своего бывшего возлюбленного.


[Закрыть]… и Софьей Перовской. Такие-то сдобные булочки с тмином пекли, вспыхивая при слове «жених», то вдруг уезжали по вырванному силой паспорту в Париж, становились… Софьями Ковалевскими, стреляли в губернаторов, провозили нелегальщину за границу…»

Значительная часть террористок была свято убеждена в преобразующей, благородной силе террора, причем именно свято, так как для некоторых из них революционная борьба была заменой религии, где место Бога занял страдающий Народ.

Мария Беневская, изготовляющая бомбы для организации, была религиозна и оправдание своей террористической деятельности находила в Библии. Вела же она себя со спокойствием и тихой, ровной, радостной жертвенностью первых христианок. На конспиративной квартире при случайном взрыве гремучей ртути ей оторвало кисть одной руки, на другой снесло два пальца, а осколками повредило лицо. Кое-как перевязав изуродованные руки, она заставила товарищей унести все оставшиеся снаряды и ушла последней, зубами повернув ключ в дверном замке. Потом в тюрьме эта красивая, синеглазая и безмятежно веселая девушка много работала, стараясь делать все сама, так что окружающие забывали об ее инвалидности, и самым ярким впечатлением от Марии оставались привнесенные ею в тюрьму настроения мистицизма и богоискательства.

«Беззаветное самопожертвование, спокойное сознание неизбежности своей гибели – такова была самая яркая отличительная черта всей этой группы», – писала в своих воспоминаниях член Боевой организации Валентина Попова. Это неоспоримо, так же как и то, что «самопожертвование» лишало способности чувствовать чужие страдания. Убивая, террористки находили оправдание в преступной личности жертвы, но при этом не жалели и других. Иногда террористические акты совершались на глазах у родственников, валяющихся в ногах у исполнительниц-ликвидаторов с мольбами о пощаде, иногда (и довольно часто) страдали ни в чем не повинные, случайно оказавшиеся рядом люди. Этих жертв террористки просто не замечали. Александра Измайлович, дочь генерала артиллерии, тонко чувствующая, много размышляющая интеллигентка, любящая детей и цветы, не поймет отвернувшейся от нее на свидании горничной. Та не могла простить террористам бомбы: «ведь сколько людей погибло». А отец Александры, приехавший с фронта генерал, одна дочь которого – Екатерина – была убита прямо на месте теракта (врач, освидетельствовавший ее тело, скажет, что оно напоминало мешок с костями), а другая – находилась в тюрьме, будет «поражен ее веселым настроением».

Впрочем, бывали и исключения. Дора Бриллиант, одна из организаторов убийства великого князя Сергея Александровича поведет себя после него совсем неожиданно для железной революционерки. Борис Савинков вспоминал: «Дора наклонилась ко мне, не в силах более удерживать слезы. Все ее тело сотрясали глухие рыдания.

Я старался ее успокоить, но она плакала еще громче и повторяла:

– Это мы его убили… Я его убила… Я.

– Кого? – переспросил я, думая, что она говорит о Каляеве.

– Великого князя».

Знаменитая террористка, хрупкая красавица с огромными черными миндалевидными глазами, бесстрашная Бриллиант закончит свои дни в психиатрической больнице через год после убийства великого князя, не вынеся ужасов заключения в Петропавловской крепости. Ее соседки по заключению вспоминали: «Ночью у Доры внезапно погасло электричество – оно должно гореть целую ночь; неслышно, в одно мгновение что-то звякнуло, дверь с шумом распахнулась. С зажженной свечой ворвались … какие-то неясные, дикие фигуры… Неописуемый ужас охватил все существо, и нечеловеческий крик пронесся в угрюмых стенах Петропавловки. С этой ночи соседка не переставала оглашать отчаянными криками крепостные своды, пока ее не увезли в больницу».

Психические заболевания и самоубийства были нередки среди террористок, что дало повод говорить об их психической неустойчивости и склонности к суициду. Евсталия Рогозинникова, застрелившая начальника Главного тюремного управления Максимовского, шла на террористический акт, имея под одеждой столько нитроглицерина, что этого хватило бы на подрыв целого здания, но, застрелив Максимовского, воспользоваться взрывным устройством не успела. На суде она вела себя странно, оглашая диким хохотом заседания и вызывая немалое смущение участников процесса. Другая участница Боевой организации, дочь якутского вице-губернатора Татьяна Леонтьева, арестованная в 1906 году, была отпущена к родителям в связи с душевной болезнью, а затем отправлена на лечение в одну из лучших психиатрических клиник Европы. В Швейцарии она застрелит французского промышленника – семидесятилетнего Ш. Мюллера, приняв его за министра внутренних дел Дурново, будет осуждена швейцарским судом к четырехлетнему заключению, но освобождена в связи с признанием психической невменяемости, и вскоре умрет за границей.

Уровень психических отклонений и суицидальные мотивы в поведении имелись у многих террористок, но могли быть во многом и следствием постоянных стрессовых перегрузок, выдержать которые были в состоянии только люди с железными нервами. Внешне жизнь террористок напоминала авантюрно-приключенческий роман с детективным уклоном – переодевания, маскировка, убийства злодеев и уход от погони. Эсерки жили то в ночлежках, соприкасаясь с самым «дном общества», то в великолепно обставленных квартирах, где изображали богатых светских дам. «Внутри» все было гораздо страшнее: нечеловеческое напряжение в ожидании ареста, долгие тяжелые дни в подполье и, наконец, само свершение теракта со всеми ужасающими составляющими – выстрелами, взрывами, кровью, побоями при задержании. Некоторые «сходили с дистанции» уже во время подготовки теракта. Когда готовилось покушение на Плеве, эсерка Мария Селюк впала в депрессию, затем страх ареста перешел в паранойю, она видела шпиков во всех, потом заперлась у себя в доме и, пребывая в состоянии полной невменяемости, добровольно сдалась полиции. Даже закаленная Мария Школьник писала, что во время пребывания в подполье «мир перестал существовать для меня вообще».

Первыми ломались те, кто пришел в террор из-за революционной романтики и любви к острым ощущениям. Они не выдерживали напряжения и, попадая в руки полиции, каялись, выдавали сообщников и становились провокаторами. К их ликвидации также привлекались женщины, действовавшие порой беспощаднее мужчин.

Жизнь террористок заканчивалась трагично. Покончили с собой Эсфирь Лапина, Софья Хренкова, Лидия Руднева (по другим сведениям, она сошла с ума), Рашель Лурье, Мария Калюжная. Казнены царским правительством Зинаида Коноплянникова, Александра Севастьянова, Фрума Фрумкина, Мария Федорова, Венедиктова, Елизавета Лебедева, Анастасия Мамаева, Анна Распутина, Лидия Стуре и другие. Большинство террористок, доживших до революции, было репрессировано в сталинские времена и расстреляно. Наиболее показателен пример Марии Спиридоновой – самой популярной в России женщины-террористки после Софьи Перовской.

Она родилась 16 октября 1884 в Тамбове в дворянской семье. В возрасте шестнадцати лет примкнула к эсеровской организации, а затем стала членом Боевой дружины. В 1905 году была арестована за участие в демонстрации молодежи, но отпущена. В 1906 году Спиридонова смертельно ранила жандармского полковника Г. Н. Луженовского, приговоренного местной организацией эсеров к смерти за жестокое усмирение крестьянских волнений. Мария выследила Луженовского на железнодорожной станции, дождалась, когда вокруг него не было казаков-охранников, и несколько раз выстрелила из спрятанного в муфте револьвера. Луженовский получил пять пуль и скончался от ран через 24 дня (его останки местные крестьяне в 1917 году вынут, сожгут и развеют по ветру). Когда он упал, Спиридонова в нервном припадке закричала: «Расстреляйте меня!» И сама подняла к виску револьвер, но выстрелить не успела, подбежавшие казаки сбили ее с ног ударами прикладов.

Допрос проводился со зверской жестокостью. Спиридонову избивали, раздели донага и самым гнусным образом издевались. В довершение мучений в вагоне по пути в Тамбов казачий офицер Аврамов и помощник пристава Жданов надругались над ней (обоих потом убьют эсеры).

Нервное потрясение не окажется без последствий, дав основание называть потом Спиридонову «истеричкой» и «кликушей», до самой смерти будут давать о себе знать и отбитые легкие. Об издевательствах Мария со всей откровенностью поведает в письме, опубликованном в газете «Русь», ее дело получит широкую огласку, и Спиридонова обретет колоссальную популярность в обществе, объединив в своем лице борца за народное дело и страдалицу. Выездная сессия Московского окружного военного суда приговорит ее к казни через повешение.

В ожидании казни она проведет шестнадцать дней и, стремясь встретить ее достойно, соорудит из шпилек некое подобие виселицы, на которую подвесит сделанного из хлебного мякиша человечка. Долгие часы будет сидеть Спиридонова напротив этого зловещего макета, раскачивая «человечка». Замену повешения бессрочной каторгой она встретит разочарованием, не желая принимать милостей от правительства.

Поездка на каторгу в Сибирь вместе с другими эсерками – Школьник, Езерской, Измайлович – меньше всего напоминала обычное этапирование заключенных, являя собой, скорее, триумфальное шествие. В каторжный вагон летели апельсины, конфеты, цветы, деньги. Люди с красными флагами выкрикивали: «Да здравствует Спиридонова!» А сама героиня на коротких остановках выступала на митингах. Говорила она великолепно – убедительно и сильно. На каторге Спиридонова много болела, впадая порой в бредовое состояние. Для того чтобы ее перевели в тюремную больницу, заключенные объявили голодовку, а на побег неутомимая Вера Фигнер пришлет четыре тысячи рублей. Но освобождение пришло только в марте 1917 года по распоряжению министра юстиции А. Ф. Керенского. Возвращение в Европейскую Россию ознаменовалось еще большим триумфом, чем этапирование в Сибирь, и в мае 1917 года Спиридонова приступает к активной работе. Она становится одним из лидеров партии левых эсеров, довольно долго сотрудничает с большевиками, но в 1918 году переходит в оппозицию. В том же году, являясь противницей Брестского мира с Германией, Спиридонова организует убийство немецкого посла Мирбаха в Москве, а затем принимает активное участие в мятеже левых эсеров и аресте Дзержинского. Дальнейшая история Спиридоновой – это череда арестов, ссылок и закономерный для сталинского времени конец. В феврале 1937 года ее вновь арестуют, в тюрьме будут обращаться чрезвычайно жестоко, но сломать Спиридонову не удастся – в сталинской тюрьме она проявит ту же стойкость, что и в царской, а следователю скажет: «Молокосос! Когда ты родился, я уже была в революции!» В своих показаниях старая идеалистка будет, как всегда, откровенна, предложит закончить казни, расстреляв ее, и напишет неожиданные для террористки строки о палачах и о тех, кто провожает на смерть осужденных, а также об отмене смертной казни в стране социализма: «Нельзя, нельзя этого у нас.

У нас яблоневый цвет в стране, у нас наука и движение, искусство, красота…». Она предложит изменить сталинскую пенитенциарную систему и сошлется при этом на «Воскресение» великого непротивленца злу насилием Льва Толстого. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорит Спиридонову к 25 годам тюремного заключения, которое та будет отбывать в городе Орле. Осенью 1941 года, когда фашистские войска подойдут к городу, ее и других политических заключенных, в том числе и верную подругу Спиридоновой – старую террористку Александру Измайлович – выведут из камер, посадят в крытые, бронированные машины и отвезут за город, в лес, где расстреляют. Террор, используемый революционерами для создания светлого мира свободы и справедливости, не изменил своей дьявольской сути и сыграл с ними злую шутку. Он уничтожил террористов.

ТЕМНЫЕ ЛИЧНОСТИ

Мучительница и душегубица (Дарья Салтыкова)

В конце пятидесятых годов восемнадцатого столетия по Москве поползли слухи о страшных делах, творящихся в доме молодой вдовы Дарьи Салтыковой. Днем из его подвалов доносились звуки нечеловеческих воплей, ночью же загулявшим прохожим доводилось видеть выезжающие из ворот телеги с едва прикрытыми соломой изуродованными трупами. Все это смущало души обывателей старой столицы, но обсуждалось не вслух, шепотом, так как фамилия хозяйки дома принадлежала к одним из знатнейших в государстве, а ее многочисленная родня была влиятельна и богата. Кроме того, вдова обладала непревзойденным умением улаживать дела с московскими властями. Это умение она вместе с поместьем Троицким (именно туда свозились тела замученных крепостных) унаследовала от своего деда – Автонома Иванова. Некогда Троицкое принадлежало казненному фавориту царевны Софьи Федору Шакловитому, и суеверные москвичи полагали, что место это «дурное». Но Автоном Иванов был человек практичный и непугливый. Чрезвычайно ловкий и предприимчивый чиновник нескольких правительств, он сумел нажить огромнейшее состояние в тысячи крепостных. По неизвестной причине богатство пошло прахом, и Салтыковой досталось всего шестьсот душ, сто тридцать девять из которых она загубила. Овдовевшая в двадцать пять лет, Дарья Салтыкова отличалась могучим сложением, богатырским здоровьем, неукротимым, бурным темпераментом и явно выраженными садистскими наклонностями. Абсолютно неграмотная, не умевшая даже поставить свою подпись, она проявляла необыкновенную изобретательность в пытках, способах убийства и средствах их сокрытия. Поводы к убийствам были просты – чаще всего плохое, с ее точки зрения, мытье полов и недостаточно качественная стирка, а орудия разнообразны. Садистка избивала своих дворовых самыми различными предметами и орудиями – утюгом, скалкой, поленьями, палкой и вальком для белья, а также, как впоследствии несколько наивно отметила следственная комиссия, «изобрела род мучений, христианам неизвестный – употребляла раскаленные щипцы и кипяток». Особенно доставалось молодым женщинам и девочкам-подросткам. Описания выявленных преступлений (доказать удалось далеко не все случаи) были занесены в многотомные следственные материалы. Вот некоторые из них.

Марью Петрову Салтыкова начала избивать скалкой за нечистое мытье полов. Устав, приказала продолжить избивать ее кнутом, а затем загнать в пруд, где несчастную продержали по горло в ледяной воде, после чего заставили мыть полы, а затем снова били палкой, пока та не умерла.

Прасковью Ларионову Салтыкова собственноручно избила поленом, а потом приказала конюхам выкинуть жертву на мороз и забить до смерти батожьем. На труп Ларионовой, который был отправлен в Троицкое, она (родившая двух сыновей!) приказала положить грудного ребенка, который, не доезжая до села, замерз на теле матери.

Мужчинам тоже доставалось. Их Салтыкова истязала с неменьшей жестокостью и изобретательностью, приказывая обставлять не державшуюся на ногах жертву стульями. Далее действовала по настроению – иногда просто выставляла раздетым на мороз, иногда прижигала раскаленными щипцами уши и поливала обожженные места кипятком. Когда была особенно разъярена, совмещала на одной жертве различные виды мучений.

Сценарий пыток и смерти был одинаков для лиц обоих полов: несчастных отпаивали вином, для того чтобы восстановить их силы и продолжить пытку, или, если жертвы были совсем плохи, чтобы хватило сил промычать несколько слов для исповеди. Когда привести в сознание не удавалось, исповедь была «глухой». Если священники отказывались хоронить, властям в разных вариациях сообщалось, что «такие-то бежали и где находятся, неизвестно» или «что девка такая-то умерла без покаяния, так как находилась в беспамятстве от болезни» или «скончалась, не приходя в сознание после несчастного случая». Иногда, особенно во время постов, когда, по православным канонам, верующий должен воздерживаться от совершения не только греховных поступков, но и от греховных помыслов, Салтыкова доставляла себе радость массовыми пытками крепостных. Особую же радость она получала от привлечения к убийствам родственников. К двойному удовольствию от страданий избиваемого и того, кто был вынужден избивать, примешивался расчет: если сам бил, доносить не будет.

Была ли Салтыкова здорова психически? Мнения специалистов на этот счет расходятся. Одни считают ее личностью психопатической. Другие, напротив, – женщиной весьма разумной и расчетливой. По мнению последних, все свидетельствует о тщательной продуманности ее действий. В том числе и приказы мужьям мучить своих жен: доказать, что мужу приказывали убить свою жену, практически невозможно. Также вполне объяснимо и то, что к пыткам крепостных она привлекала не только доверенных лиц. Обыкновенная психология преступника – «повязать кровью», чтобы разделить ответственность и тем самым предотвратить обвинения.

Доносы крепостных (а они, несмотря на неминуемую гибель, все-таки доносили властям о смерти близких) доставляли помещице немало хлопот и приводили к большим тратам на взятки полицейским чиновникам. Обычно после получения взяток доносчиков возвращали обратно, и Салтыкова сразу же привычно сообщала об их побеге в неизвестном направлении. Что означала эта формулировка, сомнений не вызывало.

Искать сбежавших следовало в лесу в Троицком, где даже не трудились как следует зарыть их тела. И все же в марте 1762 года нашлось шестеро смельчаков, отправившихся донести о преступлениях своей барыни, которая сразу же после обнаружения побега приказала отрядить погоню, поймать доносчиков и спрятать в своих загородных домах. Но беглецы, заметившие погоню, с криками «Караул!» бросились к караульной будке. Чтобы замять это дело, Салтыковой пришлось отдать начальнику полицейской канцелярии 120 рублей (очень крупную по тем временам сумму) и 20 возов сена. Но молва о страшных делах, творящихся в доме посреди Москвы, ширилась, и доносом шестерых крепостных дело не ограничилось.

В конце апреля 1762 года сбежали еще двое крепостных, одним из которых был Ермолай Ильин, у которого Салтыкова убила поочередно трех жен. Справедливо не надеясь на московские власти, они сумели добраться до столицы.

К счастью для них, к власти пришла Екатерина II. Прежняя царица, Елизавета, узнав о зверствах злодейки, конечно, чисто по-женски ужаснулась бы, но наказание, скорее всего, ограничилось бы пострижением в какой-нибудь отдаленный монастырь, где Салтыкова в довольстве и покое закончила бы свою жизнь. Екатерина, которой крепостные подали челобитную лично в руки, назначила провести расследование, длившееся шесть лет.

В числе предъявленных Салтыковой следствием обвинений было «блудное житие с капитаном Николаем Тютчевым». Не самое страшное среди прочих представленных, оно интересно тем, что едва не закончилось гибелью последнего, а случись это – и русская литература понесла бы невосполнимую потерю. Николай Тютчев был дедом великого русского поэта Федора Тютчева. Размах, фантазия и изобретательность, с которой Салтыкова пыталась отомстить своему любовнику, поражал воображение москвичей 18-го столетия, пока еще не готовых к террористическому акту в центре города. А начиналось все довольно банально. Капитан Тютчев занимался межеванием земель и проводил топографическую съемку местности к юго-западу от Москвы, где находилось богатое имение вдовы Дарьи Салтыковой. Тютчев был умен, предприимчив, галантен, и не удивительно, что обладающая неукротимым темпераментом 32-летняя Дарья «воспылала любовной страстью». Завязался роман. Как долго он продолжался неизвестно, но перед Великим постом 1762 года Тютчев расстается со своей любовницей и сватается к ее соседке по имению Пелагее Панютиной. Невеста Тютчева являла собой полную противоположность Салтыковой – она была хрупка, нежна и совсем небогата. Салтыкова воспылала ненавистью к обоим – сопернице и изменнику – и решила отомстить. Трудно представить, что безграмотная помещица слышала о способе, которым утонченная и романтичная королева Шотландии – Мария Стюарт, расправилась со своим мужем Генрихом Дарнлеем, взорвав дом, в котором он находился, но орудием мести также был выбран порох. Салтыкова приказала своему конюху Алексею Савельеву купить в главной конторе артиллерии и сертификации 5 фунтов пороху, из которого, примешав серу, было сделано самодельное взрывное устройство. Другой конюх, Роман Иванов, ночью был послан подложить его в дом Панютиной, где в это время находился Тютчев, и поджечь, чтобы «оный капитан Тютчев с тою невестой в том же доме сгорели». Однако Иванов испугался ответственности за убийство дворян и исполнить роль доморощенного террориста отказался, за что был нещадно выпорот и отправлен с новым приказом – поджечь дом не взрывая. За невыполнение Салтыкова пригрозила немедленной смертью и дала Иванову шанс «исправиться». Несчастный холоп уже намеревался выполнить приказ, но посланный с ним для верности другой крепостной отговорил. Вернувшись обратно, они объявили, что поджог невозможен, и были наказаны с присущей Салтыковой беспощадной жестокостью. Два неудачных покушения не заставили неукротимую вдову отказаться от мести. Она узнала, что Тютчев с невестой отправляются в Брянский уезд по дороге, проходящей мимо ее имений, и решила организовать засаду. Жениха с невестой поджидали вооруженные дубьем и ружьями крепостные, которым было велено нагнать Тютчева с невестой и убить. Надеялась ли жаждущая мщения Салтыкова приписать убийство двух дворян разбою на большой дороге или злоба затмила ей разум, неизвестно, но она явно недооценила своего бывшего любовника. Произошла утечка информации. Межевание земель, которым занимался капитан Тютчев, требовало не только основательного образования, но также наблюдательности и тактичности. Постоянно бывая в усадьбе Салтыковой, он не мог не заметить творящихся там ужасов. Возможно, именно садистские наклонности вдовы заставили практичного капитана пренебречь богатым приданым и порвать со вдовой. Но перед этим он, вероятно, предусмотрительно наладил отношения с дворней и был предупрежден о готовящемся покушении. Капитан был вынужден обратиться к властям с просьбой о выделении ему внушительного вооруженного конвоя на четырех санях. Чтобы обмануть Салтыкову, конвой поехал мимо ее имения без Тютчева, а сам он вместе с невестой пробирался в Брянский уезд глухими лесными тропами. Вероятно, Салтыкова не отказалась бы от мысли отомстить и со свойственными ей упорством и изобретательностью продолжала бы преследовать бывшего возлюбленного, но, к счастью для него, началось расследование.