Текст книги "Пространство и время в науках о человеке. Избранные труды"

Методология исторического построения Лаппо-Данилевского была для историков традиционного мышления достаточно сложной. Тем более интересно, что его идея логического «выстраивания» феноменологии культуры по ее сохранившимся фрагментам оказывается созвучной идее ученого совершенно другой специальности. Это – французский ученый, основатель современной географической науки, Видаль де Ла Бланш. Обратившись к изучению исторических источников, – экспонатов этнографических музеев мира, он увидел в них возможность получать важную для географа информацию о физических и биологических условиях той эпохи, когда эти предметы (орудия труда, орудия для охоты или ловли, емкости для хранения и транспортировки) были созданы: «то, из чего и как они сделаны, гармонирует с тем или иным способом существования, в свою очередь формировавшимся под влиянием физических и биологических условий, которые можно установить и определить. В этом смысле урок сравнительной географии можно извлечь из данных, относящихся к обществам самым неразвитым. Эту интересную идею географа отметил и процитировал Л. Февр в своей работе, посвященной близкой ему проблеме «человеческой географии»[111]111
  Февр Л. Проблема «человеческой географии»//Бои за историю. М., 1991. С. 161.


[Закрыть]. Мысль и наблюдение выдающегося ученого убедительно показывает несомненную общность методологического подхода историка и географа, воссоздающего реальность по ее отдельному фрагменту: «Подобно тому, как внешний вид листвы и других вегетативных органов растения или шерсти и органов животного позволяет ботанику или зоологу распознать, под действием каких основных влияний климата и рельефа протекает существование этих организмов, так и географ по тем предметам материальной культуры, которые были им изучены, может заключить, в каких условиях среды они создавались»[112]112
  Февр Л. Указ. соч. С. 161.


[Закрыть]. Сходные идеи о связи антропологических черт человека и его орудий и возможности получения соответствующей исторической информации находим у О. Шпенглера[113]113
  Шпенглер О. Человек и техника // Культурология. XX век. М., 1995.


[Закрыть].

Пространственные параметры вещи, источника всегда информативны, и при соответствующей интерпретации могут дать информацию о человеке и культуре, обществе и природе, с которыми они четко взаимосвязаны функциональными зависимостями. Именно поэтому в рамках данной парадигмы исследователь обращается не к тексту, вернее, не только к тексту, но к произведению, от которого текст неотделим.

Источник, человек и пространство в трудах А. И. Андреева и В. К. Яцунского

В рамках источниковедческой парадигмы существует свой подход к проблеме воссоздания культурного целого. Каким образом, изучая всегда отдельные фрагменты реальности, возможно воссоздавать целое? Таков самый трудный вопрос для любой науки. Особенно труден он для исторической науки, поскольку реальность не наблюдается непосредственно, труден он и для современного культуролога. На вопрос о том, какой вопрос современный ученый считает наиболее существенным для направления нового методологического издания, возникает весьма точный ответ: «Чего я хочу? Во-первых, того, что хочет каждый в наш век дифференциации знаний: синтеза… культура для меня сплошь и рядом остается суммой фрагментов истории, философии, религии, литературы, искусства, науки, быта, слагающихся, но не срастающихся воедино»[114]114
  Мировое дерево. 1991. № 1.


[Закрыть]. В том же направлении активно работает мысль ученых другой страны, другой специальности[115]115
  См., например, Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей. Человек в истории. М., 1996; Лепти Б. Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной целостности // Там же.


[Закрыть]. Разумеется, проблема исторического синтеза – это вечная проблема. Позитивистски ориентированные методологи представляли синтетические процессы как суммирование и систематизацию эмпирических данностей или очищенных исторической критикой фактов. Методологи другой ориентации формируют целостный синтез в сознании историка, интерпретируя синтез как постижение (Р. Дж. Коллингвуд, А. Тойнби). Л. П. Карсавин считал, что синтез – всегда дело историка. Каждый из великих методологов по-своему прав. И все же, нам интересно, как же отвечали на этот вопрос последователи источниковедческой парадигмы, в каком направлении стремились достичь этой линии горизонта?

В качестве существенного признака, важной отличительной чертой научной деятельности двух, очень разных ученых, о которых идет речь, – А. И. Андреева (1887–1959) и В. К. Яцунского (1893–1966) отчетливо выступает взаимодействие историко-культурного и географического подхода.

Для обоих особенно важно изучение не только исторического процесса, – человека во времени, но прежде всего, – деятельности человека в реальном, неогеографическом (и социальном) пространстве. А в конкретной реальности настоящего, это люди знают по собственному опыту, присутствуют не отдельные фрагменты, но вполне ощутимая целостность и взаимосвязь. Источниковедческая парадигма дает поэтому свой ответ на вопрос об историческом синтезе: вполне возможно по фрагментам изучать глобальную историю, существуют и общезначимые, воспроизводимые научные методы ее исследования. Задача ученого, – выявить ту внутреннюю связь, то объективно существующее единство мира, которое реально существует и поэтому не может не найти отражения в пространственных параметрах. Рассматривая этнографические экспонаты музеев, Видаль де ла Бланш замечает: «в тех случаях, когда размещением экспонатов руководила последовательная мысль, мы сразу заметим, что предметы одного происхождения объединяет глубокая внутренняя связь. По отдельности они поражают только своей причудливостью; собранные вместе, они обнаруживают печать общности»[116]116
  Февр Л. Указ. соч. С. 161.


[Закрыть]. Единство социо-культурной общности, обусловленность каждого элемента системы ее соотношением с целым есть неотъемлемая черта живой культуры, условие ее функционирования. Поэтому задача гуманитария состоит в том, чтобы не пропустить, увидеть эти функциональные связи, имеющие пространственные параметры.

Соответственно, в качестве первоочередной задачи выступает изучение взаимосвязанного корпуса источников, который и является своего рода проекцией культуры во времени. Конкретный выбор зависит от личных интересов или обстоятельств деятельности ученого. А. И. Андреев обратился вначале к восстановлению корпуса источников по истории, антропологии, географии, этнологии народов Севера[117]117
  Обзор русских исторических работ по изучению финно-угорских народностей в СССР. Финно-угорский сборник. Л., 1928. См. также: Яцунский В. К. Александр Игнатьевич Андреев//Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. М., 1960. Вып. первый. XVII век. С. 6.


[Закрыть]. Биограф и друг Андреева совершенно прав, когда подчеркивает, что этот выбор характерен «для его подхода к новому делу», характерен своей целостностью, он выбирает не фрагмент, но часть целого культуры. Север для данного направления учеников Лаппо-Данилевского родина и место деятельности его близких друзей (П. А. Сорокин, Н. Д. Кондратьев, Ш. 3. Элиава). Эта работа ведется им совместно с С. Ф. Ольденбургом (Финно-угорский сборник выходит под общей редакцией этих ученых в 1928 г.).

Сам ученый объединяет труды 1921–1929 гг. как «труды по истории Русского Севера, по вспомогательным историческим дисциплинам и по русскому источниковедению»[118]118
  Андреев А. И. Автобиография // Простоволосова Л. Н., Станиславский А. Л. История кафедры вспомогательных исторических дисциплин. М., 1990. С. 46.


[Закрыть]. В 1929 г. Андреев (1929–1931) находился в заключении, в 1931–1935 гг. в ссылке в Енисейске (сплавная контора, стройка, музей). Ученый вывез оттуда замысел и исследовательские труды по цельной, удивляющей нас сегодня актуальностью и значением проблеме[119]119
  Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. М., 1940; 2-е изд. М., 1960–1962.


[Закрыть]. Этот труд представляет собой классическое наследие русского источниковедения XX в. прежде всего цельностью и уровнем реализации замысла: «Источники, которые должны быть положены в основу нового построения («историческое построение» культуры) истории народов, находятся в многочисленных архивных хранилищах, не выявлены в достаточной мере, и, даже если они описаны или напечатаны, мало изучены. Без полного учета исторических источников, в особенности наиболее важных и ценных, невозможна, однако, серьезная историческая работа… В таком же положении находились и источники народов Сибири»[120]120
  Андреев А. И. Предисловие//Андреев А. И. Очерки… 2-е изд. С. 17.


[Закрыть]. Итак, перед глазами ученого – новая история народов, и, как ее живая и взаимосвязанная часть, источниковая проекция Сибири как социо-культурной общности части российского и мирового целого.

Учитель А. И. Андреева А. С. Лаппо-Данилевский написал как-то, что ученого следует оценивать не потому, что он успел сделать, сделал, а по тому, какие цели он перед собой ставил. А. Е. Пресняков, приведя эти слова учителя, отметил, что они очень подходят именно к нему самому. Можно считать, что они выражают важный критерий в интерпретации произведения – исследовательских целей. Источниковедение Сибири – до Тихого океана и далее – до Америки – таков масштаб. Андреев должен был задуматься над структурой, способом репрезентации собранного и исследованного материала. Теория источниковедения дает для этого четкий критерий, – типологически – видовой принцип. Вид источника выражает его целевые функции, и тем самым позволяет ясно представить изучаемую социо-культурную общность в ее реально существовавших функциональных связях. В труде А. И. Андреева рассмотрены отписки и расспросные речи служилых людей, чертежи и карты регионов, дозорные книги Сибирских уездов, ясашные книги, описания русских послов в Китай и путешественников по Сибири, летописи и «История Сибирская», летописные своды (мы говорим здесь о принципе построения, не вдаваясь в детали). Обращаясь к источникам истории Сибири XVIII в., мы можем поэтому сразу заметить появление новых видов и исчезновение некоторых из традиционных (от летописей и отписок к трудам академических ученых экспедиций XVIII в.).

Источниковеды знают, что каждый вид источника имеет свои особенности и свой видовой метод применения к ним всего комплекса исследовательских приемов. Это и прослеживается в труде А. И. Андреева. Данный подход позволяет лучше понять, что им восстановлен цельный, взаимосвязанный самой жизнью корпус источников, который и является общим объектом наук о культуре и ценным источником познания природы, увиденной глазами человека. Человек и пространство в их пространственном, данном в трех реальных измерениях и еще в другом, духовном – таковы параметры «Очерков». Междисциплинарность не привносится извне, но выступает из самой жизни, объективированной в источниках.

А. И. Андреев был ученым, разрабатывавшим конкретные проблемы, о его теоретических взглядах мы можем судить в значительной мере лишь по его педагогической деятельности. Они нашли яркое выражение в том направлении, которое он придавал работе кафедры, которой руководил в годы его работы в Историко-архивном институте, в его преподавании, руководстве созданием учебных пособий и программ[121]121
  Простоволосова Л. К., Станиславский А. Л. История кафедры вспомогательных исторических дисциплин. М., 1990.


[Закрыть]. Но несомненно, что он, как и его учитель А. С. Лаппо-Данилевский, придавал первостепенное значение выявлению культурного наследия народов России. Ему удалось создать целостный труд, показав источниковедение Сибири XVII–XVIII вв., как проекцию культуры, целостный корпус источников, равно необходимых и общих для этнолога, географа, историка самого широкого профиля, филолога, антрополога, искусствоведа, культуролога. Именно так и репрезентированы основные компоненты данной целостности (географические источники о Сибири XVII в.; этнографические труды и материалы о Сибири XVII в.; С. У. Ремизов как этнограф Сибири; собирание и издание сибирских летописей в связи с их изучением и т. д.). Другой крупный корпус источников, выведенный из забвения А. И. Андреевым, это уникальные тексты и карты по истории открытия и освоения островов Тихого океана и Аляски в XVIII в.[122]122
  Андреев А. И. Русские открытия в Тихом океане в XVIII в. // Русские открытия в Тихом океане и в Северной Америке в XVIII в. М., 1948.


[Закрыть]. Любимый тип ученого для А. И. Андреева именно тот, который воплощает в себе единство цели и междисциплинарность – у него есть исследования деятельности М. В. Ломоносова, географических трудов В. Н. Татищева, работы о Г. Ф. Миллере, С. П. Крашенинникове, Г. В. Стеллере, в трудах которых антропология, этнология, география, история, филология, картография выступают в эффективном взаимодействии[123]123
  Андреев А. И. Неизвестные труды Ломоносова по географии, этнографии и истории России // Ломоносов: Сб. ст. и материалов. М.; Л., 1946.


[Закрыть]. Работая недавно над комментариями к новому изданию трудов Г. Ф. Миллера и, в частности, его «Описания морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю»[124]124
  Миллер Г. Ф. Сочинения по истории России. М., 1996.


[Закрыть], пришлось вновь убедиться, как много сделано ученым для исследования этого сложного произведения Миллера и воссоздания общей ситуации в мировой картографии его времени. А. И. Андреев – основатель отечественного картографического источниковедения и соответствующей научной школы; его ученик Л. А. Гольденберг (1920–1989) – автор известных трудов, один из членов авторского коллектива фундаментального труда по истории картографии, издаваемого в США[125]125
  Постников А. В. Карты земель Российских. М., 1996. С. 8.


[Закрыть]. Картографическое источниковедение – перспективное междисциплинарное направление отечественной науки, развитие которого актуально для исторической антропологии, истории науки, исторической географии.

Целостный, культурологический, в основе источниковедческий подход к междисциплинарным исследованиям человеческой деятельности представлен в трудах профессора кафедры в течение ряда лет В. К. Яцунского (1893–1966). Ученый разделяет теоретические представления данного научного направления о единстве историко-географического подхода к изучению человеческой деятельности. Его теоретические взгляды нашли отражение в концепции исторической географии, ее предмета и метода[126]126
  Яцунский В. К. Предмет и задачи исторической географии // Историк-марксист. 1941. № 5; Историческая география// СИЭ. М., 1965. Т. 6. С. 514–517.


[Закрыть]. Вместе с А. И. Андреевым В. К. Яцунский отстаивал возможность исследования и преподавания исторической географии на основе междисциплинарности, как части мировой науки и культуры[127]127
  Яцунский В. К. Историческая география: История ее возникновения и развития в XV–XVIII вв. М., 1955.


[Закрыть]. В его концепции историческая география выходит за пределы традиционных представлений об этой исторической дисциплине и предстает как исследование взаимодействий человеческой деятельности и природной среды. В настоящее время, когда идеи Видаль де Ла Бланша о «человеческой географии» нашли особый отклик в представлениях экологов[128]128
  Vidal de la Blanche. Principes de geographie humaine. P., 1995.


[Закрыть], можно в данной исторической ретроспективе оценить гуманитарную антрополого-географическую концепцию Яцунского, его многолетнюю борьбу за изучение истории человека не в «абстрактном математическом пространстве» (как он критически определил данный подход в одной из своих работ), но в реальном пространстве географических условий человеческой деятельности. Для ученых его школы было очевидно значение исторической географии для историка, географа, антрополога, этнолога[129]129
  Yatsunsky V. K. Trends in the Number of Peopls Speaking the Principal Languages of the World and the Role of These Languages in International Interocurae in the XVIII–XXth Centuries // VII International Congress of Antropological and Ethnological Sciences. Moscow, 1964.


[Закрыть].

В. К. Яцунский принимал активное участие в становлении концепции курса источниковедения на кафедре. Он отстаивал широкий видовой подход к классификации источников, в трудах его учеников человек и пространство исследуются на основе использования экономико-географических методов анализа массовых источников[130]130
  Кабузан B. M. Народы России в XVIII веке. Численность и этнический состав. М., 1990; Он же. Народы России в первой половине XIX в. Численность и этнический состав. М., 1992.


[Закрыть]. Заложенный А. И. Андреевым и В. К. Яцунским в годы их работы на кафедре принцип взаимодействия естественно-научных и гуманитарных аспектов в исследовании и преподавании источниковедения и исторической географии[131]131
  Источниковедение в России XX века. Научная мысль и социальная реальность // Советская историография. М., 1996. С. 66.


[Закрыть], нашел свое продолжение и развитие в деятельности ученых последующего поколения данной научной школы. Важно отметить тесную взаимосвязь теоретической концепции и взаимодополняемость курсов источниковедения и исторической географии в настоящее время. Это единство и разнообразие авторских интерпретаций позволяет разрабатывать эпистемологические проблемы антропологии, этнологии, исторической науки, географии и картографии, формировать новые направления и компаративные подходы в исследовании человека в пространстве истории и культуры.

Таким образом, обратившись к анализу тенденций развития методологии междисциплинарных взаимодействий наук о человеке в пространстве и времени, важно понять, какие задачи они перед собой ставят и какие пути используются для их решения. За разнообразием подходов прослеживается стремление к более строгой научности, к расширению возможностей применения компаративных подходов, воспроизводимости результатов исследования человека, общества, цивилизации. Общей является и цель – исследовать феномен человека в его реальных взаимодействиях с природой, социальной реальностью и жизненным миром другого человека, понять физические, психические, социальные, духовные проявления человеческой личности в их цельности, взаимодействии и развитии. Современные направления гуманитарного знания осмысливают феномен интеракционального взаимодействия. В центре внимания оказываются методы интерпретации знаковых, символических по своей природе внешних проявлений феномена вербального и невербального общения. Стремясь понять организующую связь, сплачивающую человеческие группы, общества, цивилизации, гуманитарные науки в то же время испытывают огромные трудности в достижении этой исследовательской цели. Мера неопределенности, разнообразия интерпретаций знаковых проявлений языковой культуры возрастает с каждым новым продвижением наук о культуре к познанию феномена человека.

Историческая наука, функционируя в условиях междисциплинарного взаимодействия, обогащает свою проблематику. Антропология, начав с изучения ранних этапов развития социальных общностей, проецирует свой метод на современную деревню, город, рассматривая процессы взаимодействия индивида – группы – общества в современной социальной и экономической ситуации; взаимодействие методов антропологии и этнологии и распространение методов социологического анализа на новые области исследования массового общества, в свою очередь расширяет возможности междисциплинарных подходов. На границах наук о культуре и истории техники, истории наук возникает новое знание.

В настоящее время очевидно, что развитие гуманитарного знания создало новую ситуацию, в которой следует рассматривать фундаментальные вопросы эпистемологии науки о человеке и его творческой деятельности. В частности, оказывается неправомерным противопоставлять историческую науку как науку о прошедшей реальности другим гуманитарным наукам, непосредственно наблюдающим свой объект. Данный подход не позволяет отличить объективные трудности гуманитарного познания от тех, которые возникают при неверной постановке проблемы. В этой, вторичной ситуации мера неопределенности вполне может быть уменьшена. Возможно и определить оптимальный подход, который обеспечивает развитие перспективных исследовательских направлений. Одним из признаков эффективности метода, о котором пойдет речь, является то, что он открывает возможности широкого применения компаративного подхода в гуманитаристике в глобальных географических и временных рамках. Речь идет об источниковедческой парадигме методологии гуманитарного познания, основные положения которой мы рассматривали в связи со становлением феноменологического направления гуманитаристики как знания научного в начале XX в. Познавательная ценность данного подхода становится вполне очевидной в свете развития ряда наиболее перспективных направлений науки о человеке. Источниковедческая парадигма была в свое время выработана в условиях взаимодействия исторической науки с широким кругом философских, филологических, правовых и психологических направлений и идей, что и позволило выделить данный метод познания в особую эпистемологическую междисциплинарную сферу исследования.

Актуальны такие фундаментальные постулаты данной парадигмы, как понятие о мировом целом и человечестве как его особой, наделенной сознанием части; объектом методологии гуманитарного познания в ней выступает человечество, его эволюционное и коэкзистенциальное целое; в познании человечества определяющим является принцип чужой одушевленности, который раскрывает специфику отношения субъекта и объекта в гуманитарном познании. Рассмотрим далее, какие возможности открывает данный эпистемологический подход для понимания проблем соотношения анализа и синтеза в гуманитарном знании.

Следует различать в гуманитарном знании ситуацию непосредственного наблюдения явлений от ситуации опосредованного изучения фиксированной информации, реально существующих источников. Поскольку изучение источников как особый тип познавательной деятельности был выделен в специальную область именно исторической науки, то этот термин и используется в данной форме («исторические источники»). Однако, ситуация получения социальной информации из исторических источников не должна и не может рассматриваться как ситуация только лишь исторической науки. Наблюдать – еще не значит исследовать. Именно поэтому стремление зафиксировать момент непосредственного наблюдения характерно для культуры вообще, а для современной (получившей соответственно новые технические возможности аудиовизуальных средств, «устной истории») особенно. В процессе интеракционального взаимодействия, диалога, общения ситуация находится в движении. Более того, по существу, невозможно избежать изменения ситуации (а, следовательно, изменения объема и характера возникающей социальной информации) под воздействием самого фактора присутствия наблюдателя, даже пассивного, и тем более – наблюдателя, целенаправленно фиксирующего происходящее. Научный подход предполагает преимущественное внимание к тем фрагментам реальности, которые возникали по ходу развития событий. При этом не существует принципиального различия между изучением далекого прошлого или, напротив, современного события, происходившего за пределами непосредственного наблюдения исследователя. И, следовательно, изучение исторических источников не составляет специфику какой-либо одной науки, отличающей ее в этом смысле от другой. Непосредственное наблюдение крайне ограничено во времени и пространстве, а источники существуют везде и всегда, когда речь идет о культуре, в отличие от природы (как той части мирового целого, в которой воздействие разумной целенаправленной человеческой деятельности не предполагается).

Исследование источников дает потенциальные возможности получения объективно значимого знания о человеке, обществе, цивилизации и даже о природе (если природные феномены целенаправленно зафиксированы).

Рассматривая проблему взаимосвязи таких параметров, как человек – пространство – исторический источник, мы обращаемся к ее результативным исследованиям прежде всего в области эпистемологии. Понятие источника в рамках эпистемологической парадигмы – феноменологии культуры – имеет важнейшее значение. Оно обращает нас к произведениям, созданным человеком оправданно и осознанно, произведениям, имеющим пространственные параметры, существующим в настоящем и потому доступным для феноменологического изучения. Данная парадигма обращена к человеческой деятельности, к феномену человека создающего, человека-творца. Он действует в реальности не только социального, но и физического, географического пространства. Он его изменяет, создает новую, свою ноосферу. Характерно, что человек в процессе творческой деятельности целиком существует в пространственной реальности, выходя из временных рамок («часов не наблюдет»). Само время существует для человека деятельного как выявление изменений в окружающем его пространстве и, однако, обращаясь к фундаментальным достижениям гуманитарного знания XX века, мы видим, что они сосредоточены в основном на изучении временных, социальных параметров реальности, оставляя пространственное за пределами эпистемологического исследования. Даже обращаясь к реальности повседневной жизни, современный гуманитарий обращен к темпоральным параметрам. «Мир повседневной жизни имеет пространственную и временную структуры. Пространственная структура здесь нас мало интересует. Достаточно сказать лишь то, что она имеет социальное измерение. Благодаря тому факту, что зона моих манипуляций пересекается с зоной манипуляций других людей. Гораздо важнее для наших целей временная структура»[132]132
  Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. С. 48.


[Закрыть]. От произведения гуманитарий восходит к тексту, от объекта к знаку. «Ни один текст не создан до конца. Все тексты являются принципиально открытыми»[133]133
  Рикер П. Еерменевтика. Этика. Политика. М., 1995. С. 100.


[Закрыть]. Но если текст необходим нам не только для самовыражения или самоутверждения, а для понимания чужой одушевленности, понимания Другого, то он не может рассматриваться вне пространственных параметров произведения, в которых был репрезентирован его автором, а следовательно, должен быть интерпретирован не как текст, а как произведение. Иначе мы не вычитаем из него ничего для себя нового, кроме того, что прежде знали. Именно поэтому проблемы интерпретации рассматриваются в более полном и завершенном контексте источниковедческого анализа и синтеза[134]134
  Медушевская О. М. Источниковедение. Теория, история и метод. М., 1996.


[Закрыть]. Пространственные параметры источника – его объем, материал, его вещность, тиражность, внешние данные – неотрывны от знаковой природы источника, могут быть интерпретированы только как части телеологического целого. Конечно, человеческая деятельность имеет знаковую природу, но объект и знак отнюдь не одно и то же.

Пространственные параметры социального процесса, человеческой деятельности должны стать предметом столь же глубоких эпистемологических исследований, как временные, темпоральные. В постмодернистской культурной ситуации они оказались на периферии исследовательского внимания. Образ зеркала, в котором отражаются другие зеркала, – не это ли образ, фиксирующий утрату пространственных ориентации? И мы видим, как вектор общественного интереса постепенно перемещается в другие, более перспективные для науки пространства: растет интерес к исторической антропологии, истории науки и техники, соответствующих жанров в искусстве. В настоящем докладе было показано значение парадигмы Лаппо-Данилевского – Вернадского как эпистемологической основы данного подхода. Она не стала еще общеизвестной. Более того, ученые говорят о научном одиночестве Вернадского. Исследователи склонны говорить и о научном одиночестве М. М. Бахтина, не находя в его концепции близости к неокантианству баденской школы. Доля истины в этом есть.

Научного одиночества, конечно, не было, а было эпистемологическое единство, была и есть школа, последователи и единомышленники, в трудах которых, как в работах А. И. Андреева, В. К. Яцунского и многих других мыслителей, органически сочетались представления о человеке, пространстве и историческом источнике как продукте и результате человеческой деятельности и культуры. Однако верно и то, что взаимодействие гуманитарных наук, наук о жизни и наук о природе в изучении отношений человека и ноосферы, истории и географии и на уровне конкретных исследований, и общей эпистемологии – одно из наиболее перспективных в настоящее время.

Публикуется по рукописному варианту статьи, опубликованной в издании: Медушевская О. М. Исторический источник: человек и пространство // Исторический источник: человек и пространство. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Москва, 3–5 февраля 1997 г. М., РГГУ, 1997. С. 35–61.