Текст книги "Автостопом до алтайского яка"

Глава 19

Секс – это, конечно, хорошо… когда он по взаимному согласию (Игорь, дальнобойщик).

…В пути водитель полностью успокаивается – едем в абсолютном молчании. Грузовик старый. Трясёт. Не то, что в иномарочной фуре, где сидения мягко подпрыгивают и оседают, сглаживая неровности на дороге.

Вечереет. Я понимаю, что мне надо выйти до наступления темноты, чтобы успеть раскинуть палатку и приготовить поесть: благоприятные для этого места – лесисто-луговые – перемежаются с какими-то обширными болотистыми участками.

– Ну? Проси уже, чтоб остановил, – пихает меня Джая изнутри.

– Простите, пожалуйста, – начинаю я, послушавшись Его. – Остановите мне где-нибудь здесь, хорошо? – что значит: прямо на голой трассе.

– Вот прям здесь? – водитель крайне удивлён.

– Ну да, здесь, – я не объясняю ему, что моя просьба вызвана пожеланием Джая.

– Давайте я Вас хотя бы до стоянки фур подброшу, – предлагает он, перейдя на «Вы».

Джая молчит, идея кажется мне неплохой, и я соглашаюсь.

И совершенно напрасно.

Водитель подвозит меня к стоянке и на прощание даёт бутылку с родниковой водой: здесь неподалёку есть родник, где её и разливают. Это становится для меня откровением – тот, кто кричал громче всех других вдруг дарит самое ценное, что только бывает – питьевую воду.

На площадке, чуть поодаль, стоят фуры; рядом находится туалет, на другой стороне – столовая. Останавливаюсь в нерешительности. Уже значительно свечерело, низкие облака на небе добавляют сумрачности, а Новосиб ещё далеко.

Наблюдаю, как на другую сторону стоянки задом паркуется огромная фура с длинной оранжевой мордой. Профессионально, в одно движение, водитель выводит машину и ставит её идеально ровно, завершив маневр.

– Вот на этой ты и поедешь, – слышу в голове голос Джая. Он констатирует, но с какой-то странной обречённой интонацией, которой я не придаю значения.

Из кабины выпрыгивает водитель – мужчина крупного телосложения, одетый в брюки и майку на голое тело – и, увидев меня, начинает интенсивно махать рукой: иди, мол, сюда! Ладно. Подхожу. Номера у машины новосибирские, и это клёво.

– В Новосибирск? – уточняю.

– Да, – отвечает водитель: голос у него грубый, прокуренный и тяжёлый. Очень мощный низкий голос, авторитетный даже. В меру торопливо добавляет тем же баритоном: – Кидай рюкзак в кабину и пошли поедим.

Он сразу говорит мне «ты». Хм…

Забрасываю рюкзак, закрываю дверь. Настроение хорошее.

– Обычно я на ключ не закрываю. Но сейчас закрою, – говорит он.

Водители редко закрывают двери, потому что на дороге находятся в основном такие же, как они, честные работяги, не привыкшие воровать друг у друга. Но бывают и случаи, с одним из которых я знакомлюсь буквально через пару часов.

Ничего не подозревая, иду следом за водителем, попутно разглядывая – это мускулистый и внушительный мужчина, уверенный в себе. На мощных загорелых руках выступают бугры из мышц. Его невозмутимость, походка, огромные руки и даже голос чем-то похожи на медвежьи. В столовке мы берём еду. Водитель обращается к девушке, стоящей на раздаче:

– Курицу мне, – всё тем же низким мощным голосом, вводящим в транс.

На лице девушки отражается неописуемый ужас: как будто её ведут на эшафот, и это её безжалостный палач. Она бледнеет и смотрит на него, не мигая. Подаёт курицу, даже не глядя на тарелку, как будто под гипнозом.

Хм… Странно. Что это с ней…

Мы садимся за столик. Весело ем рис с мясом: на этот раз еда безвкусная, без аппетита поглощаю слишком переваренный рис и какое-то водянистое мясо, – холодную гадость. Водитель сидит напротив, и в какой-то момент я поднимаю голову и утыкаюсь в его глаза: они ужасны – как будто стеклянные, неживые, похожие на муляжи. Радужки стального цвета и из-за этого сливаются с белками глаз. Когда смотришь в такие глаза, ощущение действительно не для слабонервных. Он не мигает, глядя на меня в упор и довольно изучающе; едва заставляю себя отвести взгляд, с трудом проглотив порцию холодного риса.

Хм…

…Возвращаемся к машине, залезаю внутрь, и мы едем. Постепенно и довольно быстро темнеет. Кажется, сегодня будет особо чёрная ночь.

Водитель рассказывает, что раньше он жил в Таджикистане, и там же у него осталась жена, но он не считает себя женатым потому, что давно уже живёт не там, а в Воронеже.

В его крови течёт немецкая кровь.

– А я сначала смотрю: парень какой-то идёт, – говорит он, медленно подбирая слова и выговаривая их с особым тщанием всё тем же низким, как будто пропитым голосом. – А потом смотрю, это ты… ОЛЕНЬКА…

Я вздрагиваю. «Оленька»? Вот те раз. Фамильярности без пяти минут, как познакомились. Он отворачивает голову от дороги и берёт меня за пальцы руки.

– Ты мне очень нравишься, – добавляет всё тем же ужасным гипнотизирующим голосом.

– Вы мне тоже нравитесь, – говорю я, пытаясь улыбаться и мягко вытаскиваю свои пальцы из его мускулистого захвата – это удаётся далеко не сразу.

Ну ничего страшного. Я дам ему понять, что не согласна на сближение, и ничего «такого» не состоится.

Ошибка номер раз, «Оленька».

Водит он давно и профессионально. Дорога черна, мы догоняем другие фуры, совершаем обгон, – машина идёт плавно, маневры выверены; сам спокоен, невозмутим, ведёт машину, чуть ли не положив локти на руль. Медленно закуривает. В этот момент ему звонит другой дальнобой и просит выручить: оставил двери машины открытыми, и кто-то вытащил из кабины сумку со всеми документами, включая заправочную карту.

– Надо передать ему карту, а то останется без бензина… Сейчас заедем, – и водитель говорит, на каком километре они договорились встретиться.

Мы едем, а мимо мелькают таблички с цифрами, и я высматриваю нужную. Стоянка возле какой-то заправки…

Он рассказывает про то, как воевал в Афганистане.

– Устал я от дорог, живу в машине уже несколько лет. Из дома как сбежал, так и живу…

Несмотря на прохладу, поверх майки он ничего не надевает, и я краем глаза поглядываю на его руки: после рассказов про Афган становится ясно, что они убили немало народу…

Когда-то я работала продавщицей в магазине, и хозяева взяли на работу грузчика. Первые два дня он был нормальный, а потом страшно запил: я случайно нашла его лежащим возле поваленного дерева, когда возвращалась с работы. И тогда он невменяемым, плаксивым голосом рассказал, как воевал в Афгане, и как они танками давили афганских детей.

– Понимаешь? Детей! А потому что они взрывчатку под колёса кидали. И мы давили их. Гусеницами. Детей…

Так он и спился, не смог уйти от воспоминаний и чувства вины.

Этого водителя чувство вины не мучает: он спокоен и последователен. Не каждый может убивать хладнокровно, но этот, похоже, из тех, кто может. Пытаюсь сохранять хорошее настроение.

– Напиши-ка мне свой телефон, – говорит он.

Даю свою визитку, водитель медленно кладёт её поверх стопочки из остальных, рядом с приборной доской и прижимает зажимом.

– Ночь уже, – добавляет он всё тем же низким голосом, усиленным дребезжащим тембром. – Переночуешь у меня в машине.

Я согласна: почему нет? Я же спала уже у двоих, и всё норм.

– Хорошо, – говорю я и достаю спальник, сначала из рюкзака, а потом из компрессионного мешка: освобождённый спальник начинает медленно раздуваться.

Ошибка номер два.

Поедаю жёлтые баранки, купленные Игорем: они клёвые, мягкие. Угощаю водителя – он упорно не кажется мне кем-то ужасным, поэтому я относительно расслаблена и беспечна. Не может ничего плохого случиться, ведь всё шло так хорошо!

Ошибка номер три.

Почему-то вспоминаются слова Игоря про то, что секс – это, конечно, хорошо, но когда он по обоюдному согласию.

Мы подъезжаем к назначенному километру: автозаправка совмещена со стоянкой, на которой нет никого, кроме одиноко стоящей фуры. Неподалёку находится маленький магазинчик, вся площадка ярко освещена огнями фонарей, и на фоне оглушительно чёрной дороги она выглядит как сцена в ожидании действия.

Водитель ровняет машину рядом с другой фурой, из кабины которой выпрыгивает крупный, крепкого телосложения мужчина, и они о чём-то довольно долго говорят. Я открываю окно, и, заметив это, мой водитель с возмущением говорит:

– Не, ну ты видела, а? Чуть шины не потерял по дороге!

Оказывается, при погрузке покрышки, которые он везёт, плохо закрепили, и один ряд изнутри упал на тент, изрядно оттопырив его. Залезть внутрь и исправить это невозможно – на двери по всем правилам стоит пломба. Покрышки иностранные, очень дорогие. Прорвётся тент – и капец, покатятся покрышечки по дорожечке…

– Ты, если бы увидела, сказала бы, верно? – спрашивает он меня.

– Не-а, – беззаботно отвечаю я: не понимаю ничего ни в покрышках, ни в тентах.

Ни в людях, как выясняется чуть позже. Закрываю окно обратно.

Мой водитель уходит в магазин и долго не возвращается. Жду. Второй водитель сидит в соседней фуре и смотрит на меня через окно. Как будто караулит.

Грызу баранку, уже почему-то на нервной почве.

Уровень адреналина повышается, как вода при сильном наводнении: медленно, но верно. В зловещей тишине буханьем сердца о рёбра неумолимо тикает время.

Вижу, как водитель возвращается, подходит к двери с моей стороны, открывает её и быстро поднимается по ступенькам – от неожиданности я встаю, зажав баранку в руке.

– Один поцелуй, – говорит он и добавляет: – Оленька…

Я сопротивляюсь. Сначала пытаясь шутить, типа «только после свадьбы» и «в щёчку», но стальные мощные руки берут мою голову в мощный захват, словно стальные клешни. Отпихиваюсь двумя руками от его рта.

Гспди… Да что же это… Баранка крошится и сыпется вниз крупными крошками…

Он подавляет моё сопротивление и накрывает губы своим огромным горячим ртом. Чувствую себя кроликом, которого проглатывает удав, – заживо проглатывает. Всё это происходит на глазах второго дальнобоя, видимо, с показательной целью, что я совсем не против удовлетворить их обоих: тот смотрит через окно, сидя в своей машине.

Но я-то против, очень даже против каждого из них!

Спустя вечность он отпускает меня и также неожиданно исчезает, громко захлопнув дверь. Плюхаюсь на сиденье. Фа-а-ак… Очевидно, что моё мнение тут никого не интересует: следовало догадаться раньше, альтруистка хренова.

Попытаться высказать его ещё раз?

Сбежать прямо сейчас?

Выглядываю в окно: второй успел выйти из машины, и они оба стоят теперь у двери. Мне не выйти, ботинки сняты, а бежать в носках, в глухую ночь, без денег и документов… Пока я пытаюсь так молниеносно думать, дверь опять открывается, и мне говорят:

– Двигайся.

Повинуюсь, перемещаясь на койку посередине кабины. На моём месте оказывается второй дальнобой, а первый садится на своё, водительское сидение, – вот я и в западне. Поздняк метаться. Единственное, что мне остаётся – не играть роль жертвы.

Внутри поднимается адреналиновый смерч: каждой клеткой тела ощущаю неизбежность изнасилования – просто, видимо, они ещё не договорились, кто будет первый, а кто будет меня держать, – не подготовились, ребятки.

К тому же я веду себя неопределённо – не как жертва и не как проститутка, что нарушает весь сценарий, вынуждая их церемониться. Да и положить меня некуда, потому что на койке лежит рюкзак, занимая большую часть пространства: я подпираю его собой.

– Фашист, – вполголоса констатирую напористость водителя, и теперь для меня его зовут именно так.

Второй водила почему-то начинает страшно хохотать. Что смешного-то? Оказывается, я невольно угадала детскую кличку водителя, причём ту самую: обидную, школьную, которую он ненавидел.

– Я раньше обижался, – через паузу, зловеще и очень медленно говорит он, глядя на меня в упор. – А теперь перестал…

И я понимаю, что сейчас значительно усугубила своё положение этим очередным «попаданием в десятку». Попадаловом, я бы даже сказала.

Фашист хочет убрать мой рюкзак на верхнюю полку, но там навалена куча каких-то вещей, и он туда попросту не влезает – это очевидно. В кои-то веки мне нравится бардак… Рюкзак возвращается обратно вниз, и Фашист замечает фигурку ангела, привязанную снаружи рюкзака, – ангела от Андрея.

– Что это? – спрашивает Фашист, трогая его пальцами.

– Ангел, – отвечаю я кротко.

Какое-то время он продолжает его ощупывать, потом отпускает. Рюкзак, к счастью, остаётся на прежнем месте, внизу. Джая… Помоги мне… Где же Ты?

Эти мелкие несостыковки, моя интеллигентность и некоторая неуверенность второго водителя не позволяют пазлам сложиться сразу, поэтому Фашист решает поужинать – достаёт еду из пластикового ящика, раскладывает её на импровизированном столе, и они едят. Я сижу ровно посередине, на койке, подпирая рюкзак собой и играя непринуждённый вид. Даже режу сало, а затем хлеб огромным ножом и какое-то время не хочу выпускать его из рук. Нож в руке даёт какую-то уверенность, но, конечно, я не смогу никого проткнуть. Даже одежду.

Фашист сидит слева: он спокоен. Мускулистой огромной рукой берёт бутерброд с салом и ест его так, что желваки на щеках так и гуляют. У него огромное мощное пропорциональное тело альфа-самца. Второй дальнобой сидит справа, и он тоже довольно впечатляющего телосложения. А я как раз посередине, отгороженная ими обоими от дверей и припёртая к койке.

– Ешь давай, – говорит Фашист, обращаясь ко мне.

– Не хочу, – через силу улыбаясь, отвечаю я вежливо. – Мне достаточно видеть, как едите вы.

В горле стоит комок, и ни о каком поедании чего бы то ни было не идёт и речи.

Он удивлённо смотрит на меня.

– На тогда, покури, – протягивает мне пачку сигарет.

– Нет, спасибо, – опять отказываюсь.

Ритуал у них, что ли, такой: накормить, накурить, а потом и трахнуть?

– Я покурю тут? – так же вежливо спрашивает второй дальнобой, обращаясь ко мне, и слегка приоткрывает стекло на окне. Прям компания вежливостей собралась…

– Не открывай, комары налетят! – отвечает ему Фашист.

– Тогда я выйду на улицу.

Они весело общаются, как будто ничего не замыслили, а ведь ЭТО просто висит в воздухе, – прямо в кабине, над разложенной едой висит, написанное в воздухе огромными красными буквами.

Второй дальнобой выходит наружу и захлопывает дверь, забыв поднять стекло обратно. Пространства внутри становится больше.

В банку с клеем, Олечка. Браво… «Зачёт»… Везёт тебе, как утопленнику, ноныча; не то, что давеча. Я продолжаю делать вид, что спокойна, хотя в голове происходит хаотичное броуновское движение. Что же делать… Сейчас эти два добрых молодца порвут меня как грелку, с особым, дальнобойным усердием. А ведь тебя предупреждали, причём каждый первый: прямым текстом говорили тебе, тугодумной, шумоголòвой…

– Сударь, – вежливо обращаюсь я к Фашисту, а, вернее, к его чувству мужского собственничества. – Вы же не собираетесь мною делиться?

Платье бы мне ещё эпохи ренессанса и веер в руку. «Сударь», … (проститутка). «Не пройдёте ли Вы со мной на … (пенис), сударыня»…

В конце концов, из двух зол выбирают одно, меньшее, – в данном случае это одно изнасилование вместо двух. Он взвешивает мои слова, понимая, что я в курсе его затеи, но отвечает не сразу: видимо, я уже обещана.

– А что? – спрашивает Фашист вместо ответа.

– Ничего, – отвечаю, пытаясь говорить уверенно, но голос уже дрожит. – Ещё кастрирую ненароком…

В моих руках по-прежнему нож, огромный тесак. Не умею я кастрировать мужиков: только котов, и то под наркозом. Но шутка удалась…

Фашист коротко смеётся, и мы оба понимаем, что я не способна на это, что понятно даже по моему неуверенному голосу. Но тот факт, что сказано это было в отношении второго дальнобоя, веселит его; он исчезает из кабины, успев сказать по-хозяйски:

– Прибери тут всё.

– Хорошо, – отвечаю. И, действительно, начинаю прибирать импровизированный стол, складывая продукты по пакетикам, а затем в пластиковый ящик; в каком-то ступоре заворачиваю сало, прячу хлеб и убираю нож…

– У тебя стальной трос есть? – в щель полуоткрытого окна слышится голос Фашиста, который обращается ко второму дальнобою.

– Есть.

– Давай. Дополнительно продену, а то потеряю все колёса по дороге. Вот, … (содомиты), хоть бы один встречный сказал…

Я оказываюсь во власти навязанного мне сценария, как кролик, оказавшийся под гипнозом удава. Продукты убраны. Сижу.

– ЧЁ СИДИМ? – раздаётся в голове: подпрыгиваю от неожиданности.

Джая, блин!

Дальше всё происходит как будто автоматически: без паники, с пустой головой, быстро хватаю спальник и пакую его обратно; быстро и чётко складываю все свои вещи в рюкзак, застёгиваю его; пробираюсь к водительскому месту и забираю свою визитку: … (фиг) тебе, а не мой номер телефона.

Быстро и методично шнурую ботинки, цепляя шнурками за крючки; одним движением подтаскиваю рюкзак к выходу, боком, на сиденье, словно это раненый боец, которого надо утащить с поля боя. Так… Что тут у нас…

…Обе фуры стоят параллельно друг другу. У той, в которой сижу я, оранжевая морда отворочена налево, и поэтому мне не видно, что там происходит снаружи и сзади. Судя по всему, Фашист продевает трос сквозь отверстия тента, чтобы закрепить его. Сколько времени это займёт – неизвестно, и где он сейчас находится – тоже, но тут в моей голове раздаётся как будто щелчок, и ясно звучит только одно слово:

– Пора, – голосом Джая.

В боковое зеркало опять же ничего не видно. Открываю дверь, выглядываю и смотрю назад: Фашист как раз закончил идти по боку машины и завернул назад. Я вижу его ногу, а сам он позади фуры – почти заканчивает. Так. Весь ушёл назад. Отлично.

Второй дальнобой с интересом следит за мной, глядя из окна освещённой кабины – он метрах в трёх, справа.

Открываю дверь и быстро спускаюсь вниз, на середине ступенек подтащив рюкзак ещё ближе к выходу. Спрыгиваю сама и вытаскиваю его: он вываливается сверху, как туша дохлого тюленя. Бодро встёгиваюсь, забираю даже сидушку, кинутую мной возле сидения. Прикрываю неслышно дверь и, ничего никому не объясняя, быстрым шагом начинаю уверенно удаляться прочь, в сторону дороги.

Фашист стоит позади фуры и не видит этого, зато меня совершенно ясно видит второй дальнобой, и мне надо успеть уйти так, чтобы он не поднял тревогу.

Бежать я не могу, так же, как и идти быстрее: бег жертвы вызывает рефлекторное желание догнать; к тому же рюкзак, хоть и полегчал на адреналиновом допинге, но ненамного.

Шагов через десять слышу сзади зычный крик:

– ЖЭНЩИНА! – это до второго дальнобоя, наконец, дошло, что добыча уходит.

Фашист, безусловно, тоже слышит это, и я иду, не оборачиваясь, ожидая, что сейчас меня нагонит кто-нибудь из них. Вся превращаюсь в слух, но слышу только своё громкое дыхание и шумное буханье сердца где-то в голове.

Площадка ярко освещена фонарями – обе фуры стоят в её глубине, и мне приходится пройти по диагонали под ярким светом, чтобы только сократить путь до трассы. Оборачиваюсь уже возле самой дороги и начинаю ускоряться тоже уже там. Хоть бы одна умная мысль в голове! Ау! Пустота-а-а…

Зигзагами я мечусь по дороге и понимаю, что видна на ней, как вошь на гребешке. В панике смотрю назад: обе фуры с подсвеченными кабинами начинают двигаться, и они едут ко мне! Куда бежать?

Что мне делать?

Что?

Быстро перебираю в голове варианты, а фуры в это время продолжают неумолимо двигаться, одновременно выворачиваясь на тесной площадке.

Первое, что я отметаю сразу – это идти по ходу движения: так легче всего взять меня за шкирку и втащить обратно в кабину. Величина бицепсов на руках Фашиста не оставляет сомнений в том, что он сможет втащить меня как котёнка даже вместе с рюкзаком.

Быстро поймать другую машину? Ночью, ага. Демонстрируя нереальность этой затеи мимо меня с грохотом проносится грузовик с прицепом – я едва успеваю отпрыгнуть на другой край дороги.

На принятие решения совсем не остаётся времени – обе фуры, ярко освещённые огнями, приближаются к дороге. Моим преимуществом становится только то, что дорога на всём протяжении впереди и позади меня погружена в темноту, и мне надо просто исчезнуть из этой точки.

Идти в противоположном направлении? Уже умнее, но они могут подумать так же, и при желании я всё равно буду поймана и наказана. Дважды.

Мне надо просто исчезнуть. Но… как?

– ЛОЖИСЬ! – кричит взволнованный Джая в голове, и я повинусь мгновенно: скатываюсь в канаву на противоположной стороне дороги, умудрившись в падении выбраться из лямок и ремней рюкзака. В продолжающемся движении роняю рюкзак на траву и тут же приземляюсь рядом, спрятавшись за него. Гражданская оборона. «Вспышка справа».

Влажная от вечерней травы роса холодит ладони – я лежу плашмя на земле.

В это время обе фуры уже вырулили с площадки и выезжают на дорогу. Я не уверена, видели они мой манёвр или нет – оба водителя сидят высоко, и обзор достаточный; мощный свет от четырёх фар освещает воздух прямо над моей головой и медленно – слишком медленно! – выворачивает на дорогу.

Я не могу сползти ниже – канава заканчивается широкой болотистой лужей, в которую я и так залезла носком ботинка, изрядно заскользив туда при падении. Судя по пучкам высокой осоки, лужа довольно глубока и тянется по обе стороны на достаточное расстояние. Утонуть в болоте под Новосибом – не лучшая концовка моей и без того никчёмной жизни.

Фуры стоят, высунув морды на дорогу – это понятно по звуку работающих двигателей и свету фар, освещающих осоку и лес: я лежу в узкой тени от обочины. Если кто-то из них сейчас привстанет с места, то точно увидит меня, распластанную на земле наподобие дохлой лягушки. Я не уверена даже, видят они меня сейчас или нет. Может, обсуждают по рации: мол, хорошо лежит, да?

– О-о-о… Господи, – шепчу я плачущим голосом, – пожалуйста… пускай они проедут мимо… пожалуйста… пожалуйста… пускай они проедут мимо…

Я просто лежу и умоляю об этом, крепко зажмурив глаза, из которых на мокрую от вечерней росы траву сочатся слёзы ужаса.

Наконец, спустя вселенскую вечность до них доходит, что стоять здесь, высунувшись на неосвещённую трассу опасно – множество других дальнобоев предпочитает ездить по ночам и с довольно большой скоростью – сами, пока ехали, обогнали несколько таких. Очень медленно они начинают двигаться, выворачивая на трассу, и проезжают мимо, после чего исчезают в темноте – понимаю это, ориентируясь на слух.

Ещё какое-то время лежу, в ужасе, что кто-то из них может вернуться. Очевидно же, что я лежу в канаве, а их всего две: справа и слева от дороги!

Тяжело дыша приподнимаю голову, глядя поверх рюкзака: вокруг только чёрная ночь, трасса и я. И сверху – миллиарды звёзд, каждая из которых величиной с кулак.

Постепенно накатывает осознание того, что могло произойти. Теперь мне хочется не только «на ручки», но и бутылку чего-нибудь покрепче – глинтвейн тут не прокатит…

Надеваю рюкзак. Ловить кого-то ночью – это утопия. Можно, конечно, встать у дороги и освещать лицо фонариком, но он практически сдох: мигает и периодически гаснет. Неистово трясу его в руке, после чего он зажигается, но на несколько недолгих секунд. Иду в темноте вдоль трассы в полном моральном изнеможении.

– Джая! Какого ху… дожника?! Почему Ты не предупредил меня?

Джая, идущий сзади, незамедлительно отвечает:

– Это опыт.

– Опыт? Какой ещё ОПЫТ? Да меня чуть не… не… – я всхлипываю от эмоций.

– Не горячись. Я ничего не мог поделать, кроме того, чтобы быть рядом, и это был твой выбор.

Да, так и есть; затыкаюсь. Незачем перекладывать ответственность на Ангела.

Не знаю, что делать в этой ситуёвине: до Новосиба далеко, но мне всё равно надо туда. Там есть вписка, хозяин которой имел неосторожность написать мне: «Приезжай в любое время».

Чтобы меня ненароком не сбили, навешиваю на рюкзак светоотражатели, в результате чего приближающиеся сзади фуры притормаживают и обходят меня с запасом расстояния, увидев странные белые пятна, сияющие в ночи. Хоть так.

Двигаюсь вдоль дороги, по обочине, гравий хрустит под ногами. Даже луны нет, так черно вокруг. Фонарик едва успевает выхватить куски камней и асфальта на дороге, прежде чем окончательно погаснуть. Трясу его, и он ещё на несколько секунд зажигается, после чего всё опять погружается в кромешную темноту. Так и иду, шагая ногами на ощупь.

Через какое-то расстояние, когда рюкзак тяжелеет до стадии «Я больше не могу идти. А не поставить ли мне палатку прямо здесь?» вдруг утыкаюсь взглядом на стоящую у обочины легковую машину. Перед ней, сильно упершись ладонями в капот, стоит мой Джая.