Текст книги "Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)"

3. «Сновидческая песнь» Улова Остесона и Сумерки богов

Человек по своей природе есть человек в той мере, в какой он происходит непосредственно из духовного мира.

Р.Штейнер

В крестьянском доме, построенном в 1763 году и ставшем моим норвежским жилищем, я обнаруживаю редкую книгу: английский перевод норвежской средневековой «визионерской поэмы», первоначально написанной на древнескандинавском языке, «Сновидческую песнь». Текст издан в 1946 году, то есть как раз в то время, когда Гамсуну были предъявлены обвинения в «измене отечеству», как «изменник» был расстрелян Квислинг, а о норвежских месторождениях нефти никто еще не подозревал. Это одно из последних изданий уникального дневнескандинавского сказания, о котором сегодня большинство норвежцев ничего не знает. Показательно, что издатель преследовал исключительно литературные цели, нисколько не задаваясь вопросом о сущности того сознания, благодаря которому это «видение» и было принесено в жизнь. К тексту даются комментарии, в целом согласующиеся с аналогичными комментариями Р.Штейнера, чей перевод поэмы с древнескандинавского на немецкий язык рецитировался в 1912 году на собраниязх антропософского общества. Тогда же, посещая Норвегию, Р.Штейнер отмечает, что «в Норвегии существует большое движение, которое хотело бы оживить древние времена, оживить древний язык, весьма близкий к прагерманскому, хотело бы дать ожить древнему норвежскому языку… За последние 10-15 лет она («Песнь») проникла не только в народное сердце, но даже и в школы. Ее повсюду поют, рецитируют, повсюду слышно, можно сказать, то, в чем душа обращается к древней народности».

Эти слова сказаны ровно сто лет назад, но сегодня они воспринимаются в Норвегии так, словно речь идет о каком-то другом, незнакомом народе: сегодняшнее норвежское общество никоим образом не волнуют подобные «мелочи», и более того, само проявление интереса к «древненорвежскому» воспринимается как «странность», а то и просто как «склонность к нацизму». Дистанция, отделяющая норвежца времен Р. Штейнера от сегодняшнего благоденствующего «мультикульти», огромна. Не помогает и то, что на ежегодно проводимых театральных «Играх Улова» фигурируют рыжебородые, одетые в длинные рубахи и подпоясанные мечами «викинги», умеющие к тому же управляться с многовесельным деревянным ботом, как не помогают сшитые в Китае или на Тайланде праздничные национальные норвежские бунады: чего нет в этих показушных мероприятиях, так это народного норвежского духа. Он прячется, народный дух, в резерватах горной, пока еще не тронутой природы, но «разборка» с ним – это всего лишь вопрос времени: в горы по-хозяйски шагают мачты высоковольтных электропередач, горные реки и водопады перекрываются плотинами, скалы взрываются, дробятся, буравятся скоростными туннелями. Нельзя сказать, что это нравится в Норвегии «всем», но тех, кому это не нравится, никто и не спрашивает: дела решаются «наверху» и… по-марксистски однозначно. Окажись в Норвегии средь бела дня такой политик, который заявил бы, что неплохо было бы прислушиваться к народному мнению, его тот час же обвинили бы в… экстремизме! Лозунгом сегодняшних политических партий в Норвегии становится абсурдный девиз: «За норвежскую мультикультурность!»

Стесненная подобной нищетой устремлений, норвежская Народная душа ослабляет свою связь со все большим количеством норвежцев: они становятся ей неинтересны. Народная душа по-прежнему живет в норвежском пейзаже, который востребуется сегодня не как источник духовности, но чисто меркантильно: на Пасху едут в горы кататься на лыжах, на Рождество устраивают дорогостоящую и безжалостную охоту на косуль и лосей, летом оккупируют «приватизированные» прибрежные зоны. Кстати, никто в Норвегии уже и не знает, в чем, собственно, состоит смысл Рождества, и в газетах поэтому нередки «пояснения» такого сорта: рождественские праздники – это время обильной и вкусной еды плюс подарки друг другу. Эта внешне комфортная материалистическая сторона рождественских праздников начисто сметает саму суть Рождества: никто уже не ощущает особенности самых темных в году дней.

Исторически главным праздником северо-германских народов был Юль, в ходе которого посвященным открывалось «полуночное Солнце», а остальные благоговейно внимали их рассказам. Эта ежегодная мистериальная «подпитка» поддерживала народную духовность на уровне той здоровой восприимчивости духа в природе, благодаря которой и сложилась культура норманнов. Приток «питания» из духовного мира плюс постепенное развитие внутренних сил личности навстречу духовным потокам, таков нормальный ход эволюции. Если же что-то в этом двуедином процессе нарушается, развитие народа затормаживается и сходит на нет. Гарантом здорового развития является дух народа, достаточно сильный для того, чтобы посвятить индивидуальную душу в духовность Народной души. Для норвежцев это именно германский дух, выражением которого становится надличностное Я человека. Это – дух восхождения или «возврата» индивида на его вечную родину, и для норвежца ближайшим этапом этого восхождения оказывается ясновидческий, но только уже осознаваемый, мир Одина. Осталось только решить вопрос, как прорваться к этому восходящему духу Я. Сегодня ситуация такова, что без антропософской науки это сделать невозможно, исключения могут составить лишь отдельные, особо одаренные индивидуальности, к которым Народная душа обращается непосредственно. Поэтому, учитывая особенности норвежской духовно-душевной конституции (остаточное ясновидение плюс развитое я-сознание), можно вслед за Р.Штейнером утверждать, что моральным, этическим долгом норвежца является как раз духовнонаучное рассмотрение как внешних, так и внутренних фактов действительности. «Чисто человеческое», обыденное рассмотрение жизни, даже в плане того или иного «гуманизма», может представлять сегодня лишь ту нищету духа, которая требует «больше того же самого». Такое «чисто человеческое» отношение к фактам совершенно лишено той тонкой чувствительности и проницательной восприимчивости, которые можно развить, единственно, приобщаясь к антропософии. Однако несмотря на то, что в Норвегии давно уже существует Антропософское общество и есть множество так называемых штейнеровских школ, а также Высшая штейнеровская школа, духовная жизнь нации неуклонно сходит на нет, уверенно ведомая в пропасть благоденствующими лакеями мировой закулисы. Все дело в том, что сами «антропософы», внешне соблюдая «порядок и форму», внутренне остаются антропософии совершенно чужды, попросту не понимая, что одним лишь рассудком тут не обойтись. Это можно было бы попытаться назвать «трагедией невежества», если бы не совершенно определенное устремление «штейнеровских педагогов» как можно полнее вписаться в разлагающую личность официальную систему образования, в обмен на получение бюджетной денежной поддержки. Можно с уверенностью сказать, что никто из «учителей», включая тех, кому довелось пройти обучение в Гётеануме, не имеет никакого понятия о сути норвежской Народной души. Так к чему же призовут своих учеников эти учителя? Быть полностью «социализированными», исполнительными рабочими в мультикультурно благоденствующем аду. То, что призвано стать основой воспитания более совершенного, чем рассудочно-предметное, мышления, отступает от своей задачи и тем самым лишает нацию будущего. Ведь сами учителя штейнеровских школ работают, как и все остальные рабочие, «за деньги», нисколько не озадачиваясь состоянием собственного духа, комфортно приспосабливающегося даже к самой заскорузлой лжи и вовсе не склонного куда-то там «воспарить». Особый вес, придаваемый, как и во всех других школах, методике, означает по сути удушение внутренней активности учителя, его подчиненность «норме», чего как раз и не желал Р.Штейнер. Кстати, в Высшей штейнеровской школе ничему, кроме методики, и не учат.

И вот в правительственном учреждении, социальной конторе или школе появляется вдруг… Святой Улов! Тот, что ввел в Норвегии в 1030 году христианство, делая ставку лишь на свои видения и казнив к тому же много людей. И вот он, с мечом в руке, является в социальную контору… а там, само собой, не верят, что он и есть тот самый Святой Улов, там его примут за опасного террориста и сумасшедшего, там скажут ему жестко и определенно: «Иди работай!» Он мог бы, Святой Улов, тут же снести голову конторской крысе, благо что меч всегда под рукой, но тысячелетний опыт привил святому терпение, и он только укоризненно замечает: «Но ведь я же работаю!»

Это худшее, что мог бы сегодня сказать о себе клиент конторы «общества благоденствия»: «Я работаю над своим внутренним развитием». Это было бы воспринято как крайне опасное асоциальное явление, справедливо заслуживающее наказания. Каждый должен вертеть колесо проиводства, таков лозунг марксистской демократии, что же касается культуры, то это всего лишь одна из отраслей производства: культура обязана быть приземленной. Сегодняшняя норвежская культура – это Пер Гюнт на инвалидной коляске.

А тем временем Святой Улов ждет к себе внимания в социальной конторе, пока еще медля обнажить свой меч.

Почти восемь столетий пребывала в забытии и безвестности важнейшая в духовной истории Норвегии «хроника странствий» Улова Остесона: текст народной поэмы был обнаружен в 1850 году (является ли «случайностью» то, что в 1851 году въезд и проживание в Норвегии евреям был официально запрещен), в глухой горной деревушке в Телемарке, уединенность и малонаселенность которой и способствовали сохранности древней хроники. Эта «Сновидческая песнь», по словам Р.Штейнера, «живет в сердце норвежского народа», и более того: она была усвоена большинством северных народов. Указывая на то, что эта народная поэма «как бы сама собой воскресла» среди норвежцев и очень быстро распространилась, Р. Штейнер говорит тем самым о ее внутренней принадлежности самой народности, о ее «изначальности» в судьбе норвежца. Норвежцы – народ особый, гораздо дольше других германских народов сохранивший ясновидческие способности на фоне я-сознания. «У норвежского народа, – пишет Р.Штейнер, – у которого даже в народном языке имеется много такого, что вплотную приближается к границе оккультных тайн, дольше сохранялась возможность быть духовно связанным с тем, что живет и действует за внешними материалистическими явлениями». И вот норвежец вступает со своим наследственным, остаточным ясновидением в двадцатый век, и навстречу его индивидуальности устремляется новая, пока еще единично проявляющаяся человеческая способность созерцать Христа в эфирном теле. Это и есть встреча прошлого с будущим-настоящим. Такая ясновидческая непрерывность и есть, собственно, норвежское качество: внутренне ощущать действие творящего духа в природе, ожидая, когда этот дух откроется сознательному эфирному восприятию. Сама география Норвегии долгое время оберегала норвежца от расхищения его наследственных способностей слишком ранним приобщением к среднеевропейскому материалистическому нигилизму: норвежец – это мост между Одином и Христом. Как отмечает Р.Штейнер, сам поэтический образ Улова Остесона «указывает на тех людей севера, которые еще в средние века, примерно с середины Средневековья, имели возможность переживать подобное», а именно, переживать явление Христа. Это и есть подлинное рождественское переживание. Христианство пришло в Норвегию как глубочайшая внутренняя потребность, как весть о спасении Одина, побеждаемого материалистическими устремлениями Нового времени. Это – не заимствованная у славян религия и не политическая акция объединения норвежских князей-хёвдингов, как привыкли говорить историки, но осуществление решающего внутреннего индивидуального поступка: попытка связаться с духовным миром силами своего развивающегося Я.

 
Я шел в духовную страну
По полю из шипов.
 

Так заявляет о себе восходящий северо-германский дух, осенявший Улова Остесона в течение тринадцати ночей, в последнюю неделю декабря и первую неделю января, в течение которых он переживал, «во сне», мистерию Христа. Это самый тяжелый труд, который только может выпасть на долю человека: усилиями своего Я продраться через «шипы» своего повседневного «я». В ряде известных исторических романов (в том числе в романе В.Хенриксен «Святой Улов», в моем переводе), Улов представлен как совершенно невыносимый в бытовом и личном плане тиран, самовольно назначивший себя святым и заранее позаботившийся о том, чтобы его останки, хранившиеся в церкви, периодически «обновлялись», дабы казаться прихожанам «нетленными». Никаких других фактов о жизни Святого Улова в норвежской литературе нет, не считая кратких описаний его внезапной «странности» в разгаре боя: орудуя, как воин, в первых рядах, Улов вдруг отбрасывает в сторону меч и падает на колени, словно сраженный какой-то неземной вестью, и подоспевший викинг одним ударом сносит ему голову. Этот последний эпизод жизни Улова стал предметом многих преданий, но ни одно из них не вскрывает с такой полнотой мистерию посвящения души, как это представлено в «Сновидческой песне». Что, собственно, произошло тогда, в ходе битвы при Стиклестаде? Что происходило в течение тринадцати рождественских суток с «заснувшим» Уловом Остесоном? Народная норвежская душа, действующая через индивидуальность Улова, «вступает в брак» с восходящим духом Я, духом Христа. Предания гласят, что в самый последний свой миг Улов увидел Христа и поэтому, отбросив меч, упал на колени. И в тот же момент прагматически мыслящий викинг отсекает ему голову: это всего лишь «смерть врага». Как раз это обстоятельство и могло бы обратить на себя внимание: «победитель», он же будущий хозяин «благоденствующей» Норвегии, нисколько не интересуется причиной внезапной «слабости» Улова. И то, что запечатлено в «Сновидческой песни», прагматически отбрасывается, как «пустая фантазия», строителем новой, чисто рассудочной культуры.

Странствия Улова Остесона (матерью Святого Улова была Оста) есть христианская рождественская мистерия, в которой, по словам Р.Штейнера, согласно «северному духовному распорядку жизни души после смерти», навстречу индивиду выступают, как «мировые судья», Христос и Архангел Михаил. Никакое будничное «я», с его эгоистическими вожделениями, не в силах вынести свет их космической сущности, и только несущая сила духа Я, единственно, и «доставляет» индивидуальность к этим высотам.

 
Там бил меня духовный змей,
И рвал духовный пес,
Там бык поднялся на дыбы,
Три твари, яростны и злы,
Загородили мост…
 

Эти индивидуальные испытания и являются первым необходимым условием развития Народной норвежской души: это внутренняя продуктивность индивида. Чтобы наследовать Одину, т. е., собственно, быть норвежцем, мало одной только внешней активности: нужна перманентность внутреннего строительства. Если, к примеру, русский впитывает духовность как отраженный от почвы свет, то норвежец должен непрерывно отыскиваеть ее в себе, отфильтровывая суровую истину Я от удобства лжи повседневного «я». Но кто же сегодня на это способен? Эта задача – одна из самых «крутых», и не случайно норвежцы во все времена считались «сильной нацией», и эта сила заключена именно в приверженности истине.

 
Не перейти тот мост тому,
Кто истину не чтил.
 

Это важный момент: устремленность к истине как национальная черта, как внутренний ориентир личности. При этом важно не путать «истины» повседневные, во многом продиктованные эгоизмом, расчетом и удобством, и истину самого северо-германского духа: Я есть Христос. Сегодня большинство норвежцев признают лишь первые, сдобренные демократической демагогией «истины», тогда как истина индивидуальная ставится вне закона. Выходит, «сновидческие» усилия Улова были напрасны?

Сто лет назад Р.Штейнер писал так: «Эти стихи говорят о том, что духовное все еще является само собой разумеющимся в некоторых областях Земли, где оно все еще является объектом непосредственного опыта». За сто лет ситуация в Норвегии изменилась настолько, что норвежская принцесса Марта открыто торгует оброненными ангелами «перьями», которые, по ее же словам, падают прямо в ее кошелек, а другая принцесса, Метта-Марит, торгует суррогатными детьми по заказу однополых пар, и обе принцессы уверены, что они-то и есть соль нации. Народный Архангел Один безразличен к такого рода предприимчивости, попросту самоустраняясь из оккупированных глупостью областей жизни. Но что, если такой «областью» станет вся Норвегия? Куда податься Народной душе? Тогда одной из ближайших задач Народной души становится расчистка своей территории.

Уходящее, старое поколение норвежцев все еще внутренне связано с жизнью и ритмами природы. Оторвать норвежца от природы равносильно национальной катастрофе, но этот отрыв все больше и больше дает о себе знать. «Совсем еще недавно, – пишет Р.Штейнер, – население, проживающее в малолюдной горной местности, обладало внутренним сопереживанием процессов, протекающих в природе. В современности таких переживаний встречается не так уж много. Они исчезают, если в ландшафт вторгаются локомотивы и фабричные трубы. Во многих местностях дело обстоит так, что даже предания об этом древнем мире пришли в забвение. В местностях, которые еще не слишком поглощены новейшей индустриально-транспортной культурой, еще сохранилась прекрасная частица этого мира сказаний». К этому остается добавить, что недавно норвежским правительством принят закон, исключающий какие-либо поправки со стороны населения в деле повсеместного использования природных ресурсов. Для хозяйственных нужд самой Норвегии нет ни малейшей необходимости разрабатывать новые нефтяные месторождения или производить еще больше дешевой электроэнергии: все утекает из страны, а цены на норвежский бензин и электричество – самые высокие в мире. Норвежская природа больше не рассматривается «культурными людьми» как нечто одухотворенное и самоценное, но только как «ресурс»: как труп Одина. И то, благодаря чему Один призван однажды воскреснуть, что пережил в своем сновидческом странствии Улов Остесон, то попросту изгоняется из сегодняшней норвежской культуры. Тем не менее, «если бы кто-нибудь пришел к Улову Остесону, – пишет Р.Штейнер, – и сказал: естествознание доказало, что такого не бывает, то он ответил бы: бывает больше, чем ты можешь себе вообразить со своей школьной мудростью». Но кто сегодня готов ступить на этот одинокий путь?

Развитие норвежской культуры идет сегодня полным ходом (не отставая от общеевропейского развития) к своему Рагнароку, к гибели изначальных, коренных ценностей. И вряд ли найдется сегодня в Норвегии много людей, понимающих, в чем состоит существо Одина. Для повседневной школьной мудрости это всего лишь наполовину забытый «сказочный персонаж», не имеющий никакого отношения к реальности. При этом «реальность» ограничивается жесткими рамками материального мира, и в такой недействительной реальности Одину и вправду нечего делать. Но вот как гласит предание Рагнарока: «Три зимы пройдут кряду, без лета, с великими войнами по всему свету. Братья из корысти убивают друг друга, и нет пощады ни отцу, ни сыну… Тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир… И тогда свершится великое событие: волк поглотит солнце, другой же волк похитит месяц. Звезды исчезают на небе. Все цепи и оковы разорваны».

В этой затяжной «зиме без лета» мы как раз и пребываем сегодня, и сколько позади осталось зимнего времени, столько еще будет впереди. В «зимних условиях» мысль застывает в догму, смерзается душа, расходуя свой энтузиазм разве что на тот или иной «гешефт», обледенение становится тотальным.

Красноречивым свидетельством омертвелости интереса к другому человеку является сегодня норвежское правосудие вкупе с драконовской налоговой системой, помноженной на потусторонние нормы штрафов: это и есть безупречная машина корыстного братоубийства, беспощадность которой сравнима разве что с патологической целеустремленностью маньяка. Достаточно сказать, что все норвежцы являются сегодня должниками банков, и этот долг передается по наследству, так что дети порой не могут выкупить у ростовщиков свой родной дом. С другой стороны, корыстные домовладельцы отдают целые поместья, дачи и отели под убежища для проходимцев со всего мира: им за это хорошо платит государство. То, что было немыслимо среди норвежцев в прежние времена, а именно, наплевательское отношение к соседу, сегодня стало нормой. Главное сегодня – принять как можно больше негров. Безумие сложившейся ситуации подкрепляется периодическими требованиями политиков экономить на всем, и это на фоне гигантских расхищений национальных ресурсов, без какого бы то ни было контроля перекачиваемых, к примеру, «на помощь Африке» (а в действительности – в карман интернациональной мафии). По всей стране ежегодно закрываются школы, библиотеки, родильные отделения больниц (до ближайшего роддома нередко приходится ехать сотню километров и рожать… в дороге: один машинист поезда принял, к примеру, пятнадцать родов в пути), и в то же время за многие тысячи миль от страны строятся комфортабельные «школы для мусульманских девочек», а норвежские пилоты доставляют неграм воду, которую те тут же проливают на землю… У норвежского министра культуры, пакистанки Хадьи Таджик, спросили, переварит ли такая маленькая, всего в четыре миллиона, северная нация неконтролируемый наплыв беженцев, и вот какой был ответ:

«Норвежцы достаточно грубы, они выдержат». Точно такой же ответ на тот же вопрос дает фрау Меркель: «Wir schaffen», мы справимся. Иначе говоря, грубые норманны вовсе не предназначены мировой закулисой ни к какой духовности, а только лишь для того, чтобы стать пищей для запланированного потока мигрантов. И наиболее эффективным способом самоуничтожения является искреннее желание принести в жертву интернационалу себя и свое будущее.

Стойкое международное реноме Норвегии как «самой миролюбивой в мире страны» соответствует действительности не больше, чем марксистский миф о «всеобщем благоденствии»: Норвегия победоносно бомбила Югославию и Ливию, и сегодня производит всю сверхточную электронную технику для нужд НАТО. Норвежские солдаты в Афганистане задаются сегодня вопросм: за что, собственно, воюем? И, оказывается, за «освобождение угнетененых мусульманских женщин». При этом почти половина норвежских солдат оказываются бабами, что как раз свидетельствует об их полном «освобождении». В целом же нет сегодня в мире такой войны, в которой так или иначе не участвовали бы миролюбивые норвежцы. Это уже не двойной стандарт, но однозначная, без маски, ложь: ложь как способ существования. Солнце истины проглочено волком демократического умопомешательства, и пасть этого зверя такова, что «верхняя челюсть до неба, нижняя до земли». Волк Фенрир, он же заблуждение и ложь, всегда находит доказательства своей правоты, и его невозможно обуздать рассудком. Принимая во внимание лишь материальную сторону жизни, ничего нельзя поделать и с волком, похитившим луну: с якобы «научным» подходом к наследственности и формообразованию человека, выливающимся в античеловеческую «гендерную» практику и торговлю человеческим биоматериалом. Основополагающее «научное» понятие гена, за которым не стоит никакой действительности, ставит человека на один уровень с неживой природой, полностью исключая его духовную основу. Чисто «генетический» подход к человеку совершенно исключает какую-либо религиозность, состоящую, собственно, в благоговейном отношении к высоким духовным иерархиям. Человек становится пустым. Все, что как «сновидческое» устремлено в душе человека к истине, попросту «стирается с небосвода»: нет больше никаких звезд, но есть только видимые в телескоп «объекты наблюдения».

«Сновидческая культура» Улова Остесона не востребована сегодняшней узко рассудочной практикой, но она живет в норвежских душах как воспоминание «о себе самом», как некий ориентир в кромешной тьме. Это «сновидческое» и есть гарантия норвежского будущего, каким бы опустошительным не было настоящее.

Все, что люди совершают автоматически, бездумно, бессознательно – а это большая часть совершаемого сегодня – становится добычей разрушительных сил, непрерывно строящих свою «восьмую сферу». Сегодняшняя демократия, с ее глобалистской подосновой, как раз и обеспечивает непрерывный отток человеческих ресурсов в… никуда: в «восьмую сферу» всасываются целые отрасли культуры и производства. «На сушу плывет корабль, построенный из ногтей мертвецов»: повседневное, рассудочное сознание осаждается азурическими паразитами, «вгрызающимися» в само человеческое «я». Рагнарок шествует дальше не только «по трупам», но по тонкосплетению самих мыслей людей, иссушая рассудок и выхолащивая воображение и фантазию. Особой задачей Рагнарока становится в настоящее время запуск «мирового змея, пропитывающего своим ядом воздух и воду»: это ни что иное, как сегодняшний мультикультурализм, подрывающий духовную и этническую основу Европы, требующий мирных уступок своим агрессивным интересам.

Красноречивой уступкой мультикультурализму стала внесенная норвежским правительством поправка к конституции: норвежская христианско-лютеранская церковь, происходящая от церкви Святого Улова, отделена от государства. Теперь церковь стала в Норвегии «народной», то есть, в принципе, ее религиозная направленность может оказаться любой, в том числе и мусульманской. Теперь дело только за мусульманами, они и до этого уже неоднократно предлагали передать в их пользование «пустующие» здания лютеранских церквей.

Эта революционная поправка сравнима по своим катастрофическим перспективам с наиболее кричащими в истории страны предательствами, и какой-либо механизм народного противодействия этому в Норвегии сегодня отсутствует. Согласно преданию Рагнарока, на борьбу с мировым змеем выходит Тор, могущественный ангел наследственности и крови, и он побеждает чудовище, хотя сам при этом гибнет, будучи отравленным ядом: национальное побеждает мультикультурализм, единственно, умертвив себя как «кормовую базу». Но есть ведь еще посмертные жизни, и именно после смерти норвежец и призван выполнить свою национальную задачу: приобщить другие души к природному духопознанию.

Иначе обстоит дело с немцами: «сломавшись» при жизни, дав себя отравить ядом глобалистско-демократической лжи, эти немецкие души становятся непригодными для дальнейшего развития навстречу германскому духу. Так что норвежцы оказываются единственной германской нацией, способной удержать – в посмертной жизни – высоту европейской духовности. Об этом, разумеется, известно мировой закулисе, планирующей в ближайшие десятилетия покончить с «белой» Норвегией.

Но не слишком ли велика жертва, ценой смерти нации умертвить присосавшегося к ней мультикультурного паразита? Как победить змея и самому остаться в живых?

Серебряный молот Тора есть пульс крови, в которой, как известно, пребывает «я» человека. Будучи одним из самых могучих Ангелов, Тор навсегда связан с водительством северо-германской индивидуальности: он вливает в нее импульсы Народной души, и это – импульсы Одина. Оба они всегда рядом, Один и Тор, хотя каждый из них призван вести свою собственную борьбу: Один, как северо-германская Народная душа, выходит на бой с Фенриром-Ложью, Тор борется со змеем, замутняющим сознание, отравляющим менталитет, вгрызающимся в саму наследственность норманнов. Гибель обоих, Одина и Тора, обусловлена тем, что в ход пущены лишь «старые» средства: атавистическое ясновидение и наследственность. Победа над ложью обеспечена Одину лишь в том случае, если прозрение в суть вещей станет сознательным; Тор же победит не заботой о генах, но просветлением «гуляющего в крови» Я.

Проигрывая схватку с волком лжи, Один не может, разумеется, «просто так» исчезнуть: даже терпя поражение за поражением, этот Архангел продолжает выполнять свою великую миссию, работать над индивидуальной душой норвежца, над всем тем, что пока еще духовным образом включается в повседневную жизнь. Будучи не просто Архангелом, но жертвенно отрекшимся от своего высокого статуса Архаем, Один призван в конце концов, по завершении «проделанной работы», стать Духом Времени, выдвигающим на первый план именно северо-германское духовное начало: нордические законы станут мировыми законами. Но выхода в действительность этому пока нет: эти будущие северо-германские законы написаны духом и могут быть только духом восприняты.

В драме Рагнарока противостоят друг другу два типа сознания: ясновидческое, созерцающее духовный мир (Бальдур), и обыденное, «слепое» сознание (Хёдур). Это братья, сыновья Одина, но если первый из них, Бальдур, является любимым сыном и олицетворяет собой свет и мудрость, то второй из них, Хёдур, всегда стоит как бы в стороне, олицетворяя в определенном смысле «невежество». Невинное, непорочное ясновидение Бальдура противоречит намерениям соблазнителя Люцифера-Локи, который сам стоит на высокой ступени духа и хочет заслонить собой остальной духовный мир, «закрыть» его для людей, сделав их своими автоматическими копиями. Локи истребляет Бальдура как раз с помощью «братского» невежества, снабдив Хёдура, то есть обыденное сознание, чисто «технологическим» инструментом: рассудочным знанием-паразитом, сосущим соки из дерева жизни, омелой, убивающей могучий Иддраггсиль. Будучи ядовитым растением, омела широко применялась в древнегерманской медицине, и этот ее «прикладной», целебный, характер нисколько не умаляет ее изначальной ядовитости: использвать омелу надо «с умом», и обыденного ума тут недостаточно. Локи подсказывает слепому Хёдуру, как убить наследственное ясновидение; но как обрести ясновидение сознательное, Локи не ведает, поскольку это уже сугубо человеческая задача: развивать дух Я. Ни Бальдур, ни Хёдур не призваны к завоеванию надличностного, космического Я: если Бальдур пассивно созерцает духовный мир и берет оттуда готовую мудрость, то Хёдур даже и не помышляет о духовном, будучи целиком «опущенным» в материальное. Оставаясь на позиции Хёдура, культура приходит к выдающимся технологическим достижениям, будучи духовно бедной, если не сказать, пустой. Но ведь и Бальдур не ведет человека к развитию, всего лишь «показывая» готовые божественные картины. Следуя этим ясновидческим образцам, культура достигает известных вершин, но только до определенного предела, одолеть который можно лишь силой космического Я. Эта несущая сила германского духа, как ее определяет Р.Штейнер, облагораживает в конце концов и самого Люцифера-Локи, обращая его высокую духовность в светоносность, шествующую впереди Христа. Тогда-то и воскресает Один, становясь наконец Духом Времени.