Текст книги "Веди свой плуг по костям мертвецов"

Дальше, если выйти за околицу, пейзаж менялся. Повсюду торчали восклицательные знаки, вонзенные в него острые иглы. Когда взгляд натыкался на них, у меня начинали дрожать веки; эти деревянные конструкции, установленные на полях, на межах, на опушке леса, царапали глаза. На Плоскогорье их было восемь, я это точно знала, потому что воевала с ними, словно Дон Кихот с ветряными мельницами. Их сбивали из бревен, крест-накрест, они сплошь состояли из крестов. Эти уродливые постройки стояли на четырех ногах, а сверху торчала деревянная будка с бойницами. Амвоны. Это название всегда меня удивляло и раздражало. Что проповедовали с этих амвонов? Какую весть провозглашали? Разве это не верх гордыни, не дьявольский замысел – назвать амвоном место, с которого убивают?

Я еще различаю их силуэты. Прищуриваюсь, и очертания размываются, исчезают. Я поступаю так только потому, что не в силах выдержать их присутствия рядом. Однако это правда, что кто желает, но не действует, – разводит Чуму. Так утверждал наш Блейк.

Стоя так и глядя на амвоны, я могла в любой момент обернуться, чтобы аккуратно, словно волосок, подхватить потрепанную, шероховатую линию горизонта. Заглянуть за нее. Там лежит Чехия. Туда убегает Солнце, когда вдоволь насмотрится на все эти ужасы. Туда опускается на Ночь моя Дева. О да, Венера ночует в Чехии.

Вечера я проводила так: садилась на кухне за большой стол и занималась тем, что люблю больше всего. Вот мой большой кухонный стол, на нем компьютер, который привез мне Дэн и в котором я использую одну-единственную программу. Вот «Эфемериды», бумага для записей, несколько книг. Мюсли, которыми я лакомлюсь всухомятку во время работы, и чайник с черным чаем; другого я не пью.

Собственно говоря, я могла бы все вычислять вручную и, может, даже немного жалею, что не делаю этого. Но кто сейчас пользуется логарифмической линейкой?

Однако если бы когда-нибудь в будущем мне пришлось составлять Гороскоп, находясь в пустыне, без компьютера, без электричества и без всяких Орудий труда, я бы справилась. Мне бы потребовались только мои «Эфемериды», так что, спроси вдруг меня кто-нибудь (но, к сожалению, никто не спросит), какую книгу я взяла бы с собой на необитаемый остров, я бы ответила, что эту. «Эфемериды планет. 1920–2020».

Меня интересовало, можно ли распознать в человеческих гороскопах дату смерти. Смерть в Гороскопе. Как она выглядит. Как проявляется. Какие планеты играют роль Мойр? Здесь, внизу, в мире Уризена[3]3
  Уризен – персонаж книги Уильяма Блейка «Книга Уризена», олицетворяющий в его мифологии несвободное сознание современной поэту действительности.


[Закрыть], действует закон. От звездного неба до морали внутри нас. Это строгий закон, не знающий жалости и исключений. Если существует очередность Рождения, то почему не быть очередности Смерти?

За все эти годы я собрала тысячу сорок две даты рождения и девятьсот девяносто девять дат смерти и продолжаю вести свои скромные исследования. Проект без евросоюзовских дотаций. Кухонный.

Я всегда считала, что Астрологию следует изучать на практике. Это серьезная наука, в значительной мере эмпирическая и не менее точная, чем, скажем, психология. Надо внимательно наблюдать за несколькими личностями из своего окружения и сопоставлять ситуации их жизни с расположением планет. Также следует проверять и анализировать одни и те же События, в которых участвуют разные люди. Очень быстро можно заметить, что схожие астрологические формулы описывают схожие происшествия. И тогда переживаешь озарение: о да, система существует, до нее рукой подать. Ее определяют звезды и планеты, а небо – шаблон, по которому создается узор нашей жизни. Если провести более тщательный анализ, здесь, на Земле, можно будет по самым незначительным деталям угадывать расположение планет на небе. Послеобеденная буря, письмо, которое почтальон сунул в дверную щель, перегоревшая лампочка в ванной. Ничто не ускользнет от этой системы. На меня это действует словно алкоголь или один из этих новых наркотиков, которые, в моем представлении, наполняют человека чистым восторгом.

Следует внимательно смотреть и слушать, сопоставлять факты. Видеть сходство там, где другие видят лишь различия, помнить, что некоторые события происходят на разных уровнях или, иначе говоря, многие происшествия являются аспектами одного и того же явления. И что мир – большая сеть, единое целое, и нет ничего, что существовало бы обособленно. Что каждый мельчайший фрагмент мира соединен с другими при помощи сложного Космоса взаимосвязей, непостижимых для обычных умов. Вот как это устроено. Наподобие японского автомобиля.

Дэн, который способен с головой уйти в рассуждения о причудливой символике Блейка, не разделяет моей страсти к Астрологии. Это потому, что Дэн родился слишком поздно. У его поколения Плутон в Весах, а это немного ослабляет чутье. Эти дети пытаются уравновесить ад. Не думаю, чтобы им это удалось. Возможно, они умеют писать заявки на грант, однако чутье большинство из них утратило.

Я росла в прекрасную эпоху, увы, миновавшую. Были в ней поразительная готовность к изменениям и умение строить революционные планы. Сейчас всем недостает мужества придумать что-то новое. Они без конца обсуждают то, что есть, и развивают идеи прошлого. Действительность состарилась, замшела, ведь она подчиняется абсолютно тем же законам, что и любой живой организм, – старению. Ее мельчайшие составляющие – смыслы – подвержены апоптозу, подобно клеткам тела. Апоптоз – естественная смерть, вызванная усталостью и истощением материи. По-гречески это слово означает листопад. Ветви мира оголяются.

Однако спустя некоторое время должно наступить что-то новое; так всегда было – разве это не забавный парадокс? Уран находится в Рыбах, но когда он перейдет в знак Овна, начнется новый цикл, и действительность родится вновь. Весной, через два года.

Изучение гороскопов доставляло мне удовольствие, даже когда я открывала эти механизмы смерти. В движении планет есть нечто гипнотическое, оно прекрасно, его нельзя ни остановить, ни ускорить. Приятно думать, что эта система выходит далеко за пределы времени и места Янины Душейко. Приятно быть в чем-то абсолютно уверенной.

Итак: в случае естественной смерти следует проанализировать положение хилега, то есть небесного тела, которое впитывает для нас жизненную энергию из Космоса. Для рожденных днем им является Солнце, для рожденных ночью – Луна, а в некоторых случаях хилегом становится управитель Асцендента. Смерть наступает обычно тогда, когда хилег достигает какого-то особенно негармоничного аспекта с управителем восьмого дома или расположенной в нем планетой.

Размышляя об угрозе внезапной смерти, я учитывала хилег, его дом и планеты, размещенные в этом доме. При этом я обращала внимание на то, какая из зловредных планет – Марс, Сатурн или Уран – сильнее хилега и образует с ним негативный аспект.

В тот день я принялась за работу и вытащила из кармана смятый листок, на котором записала данные Большой Ступни, чтобы проверить, в урочный ли час наведалась к соседу смерть. Когда я вводила дату его рождения, то взглянула на саму бумажку. И увидела, что это страничка из охотничьего календаря, мартовская. Таблица с изображениями Животных, на которых разрешено охотиться в этом месяце.

Гороскоп появился передо мной на экране и на час приковал мое внимание. Сначала я проверила Сатурн. Именно Сатурн в постоянном знаке часто предвещает, что человек умрет, задохнувшись, подавившись или повесившись.

Я трудилась над Гороскопом Большой Ступни два вечера, пока не позвонил Дэн – пришлось отговаривать парня от идеи приехать. Его старенький мужественный «фиатик» увяз бы в этом размокшем снегу. Пускай этот замечательный мальчик сидит в рабочем общежитии и переводит Блейка. Пускай проявляет в темных закоулках своего разума английские негативы, обращая их в польские фразы. Будет лучше, если он приедет в пятницу, тогда я расскажу ему все и в качестве доказательства продемонстрирую точный расклад звезд.

Мне следует быть осторожной. Осмелюсь признаться: Астролог, увы, из меня неважный. В моем характере есть некий изъян, который размывает картину расположения планет. Я смотрю на них через призму своего страха и, несмотря на кажущуюся беззаботность, которую мне наивно и простодушно приписывают окружающие, вижу все словно в темном зеркале, сквозь закопченное стекло. Я смотрю на мир так же, как другие – на затмение Солнца. Да, я вижу затмение Земли. Вижу, как мы ощупью продвигаемся в вечной Тьме, словно Жуки в коробке, посаженные туда жестоким ребенком. Нас легко повредить и обидеть, поломать на куски наше причудливое, искусно выстроенное бытие. Во всем я выискиваю ненормальное, страшное и угрожающее. Вижу одни лишь Катастрофы. Но вначале было Падение, неужели возможно пасть еще ниже?

В любом случае я знаю дату собственной смерти, а потому чувствую себя свободной.

5. Свет сквозь пелену дождя

Тюрьмы строятся из камней закона,

публичные дома – из кирпичей религии.

Удар, приглушенный хлопóк, словно в соседней комнате кто-то лопнул надутый бумажный пакет.

Я села на кровати с ужасным предчувствием, что происходит что-то плохое и что этот звук – возможно, чей-то смертный приговор. Послышались еще хлопки, и я, еще не совсем проснувшись, начала торопливо одеваться. Остановилась посреди комнаты, запутавшись в свитере, внезапно обессилев – что делать? Погода, как всегда в такие дни, стояла отличная, бог погоды, видимо, на стороне охотников. Солнце ослепительно сияло, оно только взошло и, еще красное от усилий, бросало длинные сонные тени. Я вышла из дома, и снова показалось, что вот сейчас Девочки меня обгонят, выбегут на снег, радуясь наступившему дню, и станут демонстрировать свою радость так откровенно и бесстыдно, что она передастся и мне. Я брошу в них снежком, и они воспримут это как приглашение к шалостям и начнут свои беспорядочные догонялки, в которых преследовательница вдруг становится преследуемой, причина беготни ежесекундно меняется, а радость в конце концов делается такой огромной, что нет другого способа ее выразить, кроме как бешено носиться вокруг дома.

Я снова почувствовала на щеках слезы – может, надо обратиться к врачу Али, который, правда, дерматолог, но во всем разбирается и все понимает. Похоже, мои глаза серьезно больны.

Поспешно направляясь к Самураю, я сняла со сливы наполненный льдом полиэтиленовый пакет и взвесила его в руке. «Die kalte Teufelshand», всплыло в памяти из глубины, из прошлого. «Фауст»? Ледяной чертов кулак. Самурай завелся с первого раза и послушно, словно понимая мое состояние, двинулся по снегу. В багажнике загремели лопаты и запасное колесо. Трудно было установить, откуда доносятся выстрелы; они отражались от стены леса, множились. Я поехала в направлении пограничного перехода и километра через два увидела их автомобили – навороченные джипы и небольшой грузовик. Какой-то Человек стоял рядом и курил. Я прибавила скорость и проехала совсем рядом с этой стоянкой. Самурай, очевидно, понимал, чтó от него требуется, и энергично разбрызгивал вокруг мокрый снег. Человек пробежал за мной несколько метров, размахивая руками, видимо, пытался остановить. Но я не обращала на него внимания.

Я увидела, как они идут неплотной цепью. Два или три десятка мужчин в зеленых охотничьих костюмах, пятнистых ветровках защитного цвета и этих идиотских шляпах с перьями. Я остановила машину и побежала к ним. Некоторых я знала. Они тоже меня заметили. Смотрели с удивлением и весело переглядывались.

– Что, черт возьми, происходит? – крикнула я.

Подошел один из них, загонщик. Это был тот самый усатый мужчина, который заходил за мной на следующий день после смерти Большой Ступни.

– Пани Душейко, не приближайтесь, пожалуйста, это опасно. Пожалуйста, идите отсюда. Мы стреляем.

Я помахала руками перед его лицом.

– Это вы убирайтесь прочь. Или я звоню в Полицию.

К нам подошел еще один мужчина, отделившийся от остальных, я его не знала. Он был одет в классический охотничий костюм со шляпой. Цепь двинулась вперед; они держали перед собой ружья.

– В этом нет необходимости, поверьте, – вежливо сказал он. – Полиция уже здесь. – Мужчина снисходительно улыбнулся.

Вдалеке я действительно разглядела пузатого Коменданта Полиции.

– В чем дело? – крикнул кто-то.

– Ничего, ничего, это та пожилая дама из Люфцига. Полицию хочет вызвать. – В его голосе послышалась ирония.

Я возненавидела его.

– Пани Душейко, не дурите, – примирительно сказал Усач. – Мы ведь здесь правда стреляем.

– Вы не имеете права убивать живых Существ! – закричала я что было сил. Ветер выхватил эти слова прямо у меня изо рта и понес по всему Плоскогорью.

– Все в порядке, будьте добры, поезжайте домой. Мы стреляем по фазанам, – успокаивал меня Усач, словно не понимая причины моего протеста. А другой заметил елейным тоном:

– Не спорь с ней, она сумасшедшая.

И тогда меня охватил Гнев, настоящий, можно сказать Праведный. Плеснул где-то внутри горячей волной. Действие этой энергии было приятным, казалось, она поднимает меня в воздух – маленький большой взрыв во вселенной моего тела. Во мне пылал огонь, нейтронная звезда. Я бросилась вперед и толкнула мужчину в дурацкой шляпе с такой силой, что он – чрезвычайно удивленный – упал на снег. А когда Усач кинулся ему на помощь, напала и на Усача – изо всех сил ударила по плечу. Тот вскрикнул от боли. Я вам не нежная девочка.

– Э-э-э, дама, это еще что за фокусы? – Его лицо исказилось, он пытался поймать меня за руку.

Тогда подбежал тот, что стоял возле машин – видимо, ехал следом, – и крепко обхватил меня сзади.

– Я вас провожу, – сказал он мне на ухо, но отнюдь не провожал, а тянул назад так, что я упала.

Усач помог мне встать, но я с отвращением оттолкнула его. Мне с ними не справиться.

– Не волнуйтесь, прошу вас. Мы здесь законно.

Он так и сказал: «Законно». Я отряхнула снег и направилась к машине. Меня трясло от волнения, я спотыкалась. Между тем цепь охотников скрылась в низких зарослях молодого ивняка на заболоченных лугах. Через мгновение снова зазвучали выстрелы; они убивали Птиц. Я села в машину и сидела неподвижно, положив руки на руль, но пришлось немного подождать, прежде чем я смогла тронуться с места.

Я ехала домой, плача от бессилия. У меня дрожали руки, и я уже знала, что добром это не кончится. Самурай, облегченно вздохнув, остановился перед домом, и мне показалось, что он полностью на моей стороне. Я прижалась лицом к рулю. Печально отозвался клаксон – словно призыв. Словно траурный вопль.

Мои Недуги появляются вероломно, никогда неизвестно, в какой момент это случится. Тогда в моем теле что-то происходит, у меня начинают болеть кости. Это боль неприятная, томительная, как я ее называю. Она не делает пауз, не прекращается часами, иногда целыми днями. От этой боли невозможно спрятаться, от нее нет таблеток или уколов. Болит – как река течет, как горит огонь. Боль ехидно напоминает о том, что я состою из материальных частиц, ежесекундно разрушающихся. Может, попытаться привыкнуть? Жить с этой болью так, как люди живут в Освенциме или в Хиросиме, – совершенно не задумываясь о том, чтó здесь в свое время произошло. Просто живут.

Однако после боли в костях начинается боль в животе, внутренностях, печени, всем том, что есть у нас там, внутри, бесконечная. На некоторое время ее можно заглушить глюкозой, флакончик которой я всегда ношу в кармане. Никогда не знаешь, в какой момент произойдет Приступ, в какой момент состояние ухудшится. Иногда мне кажется, что на самом деле я состою из одних только симптомов болезни, что я фантом, сконструированный из боли. Когда уже совсем невозможно найти себе место, я воображаю, что на животе, от шеи до лобка у меня есть замок-молния, и я медленно ее расстегиваю, сверху вниз. А потом вытаскиваю руки из рук, а ноги из ног и вылущиваю голову из головы. Выскальзываю из собственного тела, и оно падает с меня, точно старая одежда. Я становлюсь меньше, хрупкая, почти прозрачная. Мое тело подобно Медузе, белое, молочное, мерцающее.

Только эта фантазия приносит мне облегчение. О да, тогда я оказываюсь свободна.

* * *

В конце недели, в пятницу, мы договорились с Дионисием, что он приедет позже, чем обычно, – мне было так плохо, что я решила сходить к врачу.

Я сидела в коридоре в очереди, и мне вспомнилось наше знакомство с доктором Али.

В прошлом году меня снова обожгло Солнце. Должно быть, я выглядела довольно жалко, раз испуганные медсестры из приемного покоя сразу повели меня в отделение. Велели подождать; проголодавшись, я вытащила из сумки печенье, посыпанное кокосовой стружкой, и принялась его уплетать. Врач появился через несколько минут. Он был светло-коричневым, словно грецкий орех. Посмотрел на меня и сказал:

– Я тоже люблю кокосовую стрижку.

Это меня покорило. Оказалось, он обладал таким Свойством – как бывает у людей, выучивших язык уже во взрослом возрасте, – иногда заменять одни слова совсем другими.

– Сейчас погрожу, что с вами такое, – сказал Али в тот раз.

Этот Человек очень серьезно занялся моими Недугами, не только кожными. Его темное лицо всегда оставалось спокойным. Он неторопливо рассказывал мне какие-то запутанные байки, между делом измеряя пульс и давление. О да, он, видимо, был далеко не только дерматологом. Али, родом с Ближнего Востока, применял чрезвычайно традиционные и почтенные методы лечения кожных болезней – заставлял провизоров делать очень сложные мази и кремы, состоящие из множества компонентов и очень трудоемкие в приготовлении. Подозреваю, что аптекарей это к нему не слишком располагало. Его микстуры имели поразительные цвета и сногсшибательно пахли. Возможно, Али был убежден, что лечение аллергической сыпи должно быть не менее зрелищным, чем сама сыпь.

Сегодня он внимательно разглядывал также синяки на моих плечах.

– Откуда это у вас?

Я не придавала им значения. Всегда было достаточно легкого ушиба, чтобы я потом месяц ходила с красным пятном. Еще доктор Али заглянул мне в горло, пощупал лимфоузлы и послушал легкие.

– Пожалуйста, выпишите что-нибудь обезболивающее, – сказала я. – Ведь наверняка есть такие лекарства. Вот чего мне хотелось бы. Не чувствовать, не беспокоиться, спать. Это возможно?

Он стал выписывать рецепты. Над каждым долго размышлял, грызя кончик ручки, наконец вручил мне стопку бумажек, причем все лекарства надо было делать на заказ.

* * *

Вернулась я домой поздно. Уже давно стемнело, а со вчерашнего дня дул хальный[4]4
  Специфический южный ветер, дующий в польских Татрах со стороны Словакии.


[Закрыть], так что таяло на глазах и валил мокрый снег. К счастью, огонь в печи не погас. Дэн тоже опоздал, потому что из-за липкого, скользкого снега по нашей дороге снова невозможно было проехать. Он оставил свой маленький «Фиат» на шоссе и пришел пешком, взмокший и замерзший.

Дэн – Дионисий – появлялся у меня каждую пятницу, а поскольку он приезжал сразу после работы, я в этот день готовила обед. Раз в неделю – для себя-то я варю по воскресеньям большую кастрюлю супа, который потом только разогреваю. Обычно хватает примерно до среды. В четверг я ем всухомятку – таскаю что-нибудь из буфета – или съедаю в городе пиццу «Маргарита».

У Дэна ужасная аллергия, поэтому я не могу дать волю своей кулинарной фантазии. Ему нельзя молочных продуктов, орехов, перца, яиц, пшеничной муки, а это весьма ограничивает наше меню. Тем более что мясо мы не едим. Бывало, он легкомысленно соблазнялся чем-нибудь запретным, тогда кожа покрывалась зудящей сыпью, а маленькие пузырьки наполнялись жидкостью. Дэн начинал чесаться как безумный, царапины превращались в кровоточащие раны. Так что лучше не экспериментировать. Даже Али не сумел унять аллергию Дэна своими микстурами. Ее природа таинственна и коварна, а симптомы изменчивы. Ни разу не удалось поймать ее с поличным при помощи какого-нибудь анализа.

Дэн вытащил из потрепанного рюкзака черновик и кучу цветных ручек, на которые нетерпеливо поглядывал во время еды, а потом, когда мы съели все без остатка и пили черный чай (другого мы не признаем), принялся рассказывать о том, чтó ему удалось сделать на этой неделе. Дэн переводил Блейка. Такое решение он принял несколько лет назад и до сих пор строго его придерживался.

Когда-то давно он у меня учился. Сейчас ему за тридцать, но, в сущности, он ничем не отличается от того Дэна, у которого во время выпускного экзамена по английскому заело замок в школьном туалете и он получил двойку. Постеснялся позвать на помощь. Он всегда был худощав, мальчишеская, а может, даже девчачья, фигура, небольшие ладони и мягкие волосы.

Неудивительно, что судьба вновь свела нас спустя много лет после этого злосчастного экзамена здесь, на рыночной площади. Я увидела его однажды, когда выходила из здания почты. Дэн пришел получать книги, которые заказал через интернет. К сожалению, я, видимо, очень изменилась, потому что он не сразу меня узнал и вытаращил глаза, открыв рот и хлопая ресницами.

– Это вы? – прошептал он наконец изумленно.

– Дионисий?

– Что вы здесь делаете?

– Живу неподалеку. А ты?

– Я тоже.

И тогда мы не сговариваясь кинулись друг другу в объятия. Оказалось, что он работал во Вроцлаве, в Полиции, компьютерщиком, но подпал под какую-то реорганизацию и реструктуризацию. Ему предложили место в провинции и даже временно обеспечили общежитием, пока он не подыщет нормальное жилье. Однако квартиру себе Дэн так и не нашел и продолжал жить в этом рабочем общежитии – огромной, отвратительной бетонной коробке, где останавливались по дороге в Чехию все шумные экскурсии, а фирмы устраивали корпоративы с пьянками до утра. У него была просторная комната с прихожей, а кухня – на этаже, общая.

Сейчас Дэн трудился над «Первой книгой Уризена» – задача, по-моему, намного более сложная, чем перевод «Пословиц Ада» и «Песен невинности», с которыми я ему до сих пор самоотверженно помогала. Мне действительно приходилось нелегко, поскольку я ничего не понимала в этих великолепных драматических картинах, которые Блейк наколдовывал при помощи слов. Неужто он в самом деле так думал? Что он описывал? Где? Где это происходит и когда? Это легенда или миф? Я спрашивала у Дэна.

– Это происходит всегда и везде, – отвечал тот, сверкая глазами.

Закончив фрагмент, Дэн с серьезным видом зачитывал мне вслух каждую строку и ждал замечаний. Иногда мне казалось, что я понимаю лишь отдельные слова и вообще не улавливаю смысл. Толку от меня было мало. Я не любила поэзию, и все стихи на свете представлялись мне излишне сложными и туманными. Я не могла понять, почему эти откровения нельзя описать по-человечески – прозой. Тогда Дэн раздражался и горячился. Мне нравилось поддразнивать его таким образом.

Сомневаюсь, что действительно могла ему помочь. Дэн справлялся гораздо лучше меня, мозги у него работали быстрее, ум был, скажем так, цифровой – тогда как мой оставался аналоговым. Мальчик быстро схватывал суть и умел взглянуть на фразу, которую переводил, с совершенно иного ракурса, не цепляться за слова, оттолкнуться от них, а после вернуться обратно, предложив нечто поразительное и абсолютно новое. Я все пододвигала к нему солонку, поскольку у меня есть Теория, что соль значительно активизирует процессы передачи нервных импульсов. И Дэн привык, послюнявив, совать туда палец, а затем слизывать с него соль. Я английский успела здорово подзабыть, мне бы соль не помогла, съешь я даже целую Величку[5]5
  Величка – соляные копи близ Кракова.


[Закрыть], и потом, такая кропотливая работа быстро меня утомляла. Я чувствовала себя совершенно беспомощной.

Вот как перевести считалку, с которой могли бы начинать игру маленькие дети, вместо того чтобы бесконечно повторять «Эники-беники ели вареники»:

 
Every Night & every Morn
Some to Misery are Born
Every Morn & every Night
Some are Born to sweet delight,
Some are Born to Endless Night[6]6
Темной ночью и чуть светЛюди явятся на свет.Люди явятся на свет,А вокруг – ночная тьма.И одних – ждет Счастья свет,А других – Несчастья тьма.

[Закрыть].
 

Это самое известное стихотворение Блейка. Невозможно перевести его на польский так, чтобы не пострадали ритм, рифма и детская лаконичность. Дэн брался за него много раз, и это напоминало решение шарады.

Сейчас он съел суп; согрелся и разрумянился. Под шапкой волосы наэлектризовались и теперь образовали над головой небольшой забавный ореол.

В тот вечер мы никак не могли сосредоточиться на переводе. Я устала и нервничала. Не в состоянии была думать.

– Что с тобой? Ты сегодня очень рассеянная, – сказал Дионисий.

Я согласилась. Болело меньше, но до конца не прошло. Погода была ужасная, ветер, дождь. Когда дует хальный, собраться с мыслями непросто.

– Что за Демон мог создать столь гнусной пустоты бездушный вакуум? – спросил Дэн.

Блейк соответствовал настроению этого вечера: нам казалось, что небо низко нависло над Землей, оставив всем сущим Созданиям слишком мало пространства для жизни, слишком мало воздуха. Тяжелые, темные облака целый день мчались по небу, а теперь, поздно вечером, терлись о вершины гор своими мокрыми брюхами.

Я уговаривала Дэна остаться на Ночь, мы иногда так делали – тогда я стелила ему на диване в своей небольшой гостиной, включала электрокамин и оставляла дверь в комнату, где спала сама, открытой – чтобы слышать дыхание друг друга. Но сегодня он не мог. Сонно потирая лоб, объяснял, что комендатура переходит на какую-то новую компьютерную систему; мне не слишком хотелось вникать, какую именно, факт тот, что в результате у Дэна прибавилось работы. Рано утром он должен быть на службе. А тут еще эта оттепель.

– Как ты поедешь? – беспокоилась я.

– Лишь бы до шоссе добраться.

Мне не нравилась эта идея – идти пешком. Я натянула две флисовые куртки и надела шапку. Мы оба были в желтых резиновых дождевиках и напоминали гномов. Я проводила Дэна до дороги и, собственно, охотно прошлась бы с ним дальше, до шоссе. Под плащом у него была тонкая куртка, висевшая на нем как на вешалке, а ботинки, хоть мы и сушили их на батарее, нисколько не высохли. Но Дэн не хотел, чтобы я его провожала. Мы попрощались, и я уже было двинулась домой, когда он меня окликнул.

Дэн показывал рукой в сторону Перевала. Что-то там светилось едва заметно. Странно.

Я вернулась.

– Что это может быть? – спросил он.

Я пожала плечами.

– Может, кто-то бродит там с фонарем?

– Пошли проверим. – Дэн схватил меня за руку и потянул, точно маленький скаут, нащупавший разгадку тайны.

– Сейчас, Ночью? Перестань, такая мокрядь везде, – воскликнула я, удивленная его упрямством. – Может, это Матоха потерял свой фонарик, вот он теперь лежит там да светит.

– Это не свет фонарика, – сказал Дэн и зашагал наверх.

Я пыталась его удержать. Схватила за руку, но в моей ладони осталась лишь перчатка.

– Дионисий, нет, мы туда не пойдем. Ну пожалуйста.

Но эта идея уже втемяшилась ему в голову, и он просто не реагировал.

– Я остаюсь, – попыталась я прибегнуть к шантажу.

– Ладно, иди домой, я сам пойду проверю. Может, что-то случилось. Иди.

– Дэн! – воскликнула я со злостью.

Он не ответил.

Так что я шла за ним следом, подсвечивая нам фонариком, с его помощью выхватывая из темноты световые пятна, в которых цвета делались неразличимы. Облака висели так низко, что можно было ухватиться за них и позволить унести себя далеко на юг, в теплые края. А там спрыгнуть вниз, прямо в оливковую рощу или хоть в моравский виноградник, где делают это чудесное зеленое вино. Тем временем ноги вязли в снежной каше, и дождь, нещадно раздававший пощечины, пытался забраться к нам под капюшоны.

Наконец мы это увидели.

На Перевале стоял автомобиль, большой джип. Все дверцы были открыты, поэтому внутри горел свет, тусклый. Я остановилась в нескольких метрах, боялась приблизиться, чувствовала, что сейчас расплачусь как ребенок от страха и волнения. Дэн взял у меня фонарик и медленно подошел к автомобилю. Посветил внутрь. Там было пусто. На заднем сиденье лежал портфель, черный, и еще какие-то пакеты, видимо с продуктами.

– Послушай… – тихо, растягивая слова, сказал Дэн. – Я знаю этот джип. Это «Тойота» нашего Коменданта.

Теперь он обшаривал лучом фонарика пространство возле автомобиля. Машина стояла в том месте, где дорога сворачивает влево. Справа шли заросли; при немцах здесь были дом и мельница. А теперь – поросшие кустарниками руины и высокий орех, к которому осенью со всей округи сбегались Белки.

– Смотри, – сказала я, – посмотри, чтó тут, на снегу!

Луч фонарика выхватил странные следы – множество круглых вмятин размером с монету, их повсюду было полно, вокруг машины, на дороге. И еще – следы мужских ботинок с подошвами, словно гусеницы трактора. Они были ясно различимы, потому что снег таял, и каждая впадина заполнялась темной водой.

– Это следы копыт, – сказала я, присев на корточки и внимательно рассматривая небольшие круглые отпечатки. – Следы Косуль. Видишь?

Но Дэн смотрел в другую сторону, туда, где размокший снег был вытоптан, уничтожен до основания. Луч фонарика продвигался дальше, к зарослям, и через мгновение я услышала, как Дэн ахнул. Он стоял, склонившись над старым колодцем – в кустах у обочины.

– Боже мой, боже мой, боже мой, – повторял он как заведенный, и это совершенно лишило меня самообладания. Ясно ведь, что никакой бог не явится и не наведет здесь порядок.

– Боже мой, там кто-то есть, – вскрикнул Дэн.

Меня обдало жаром. Я подошла и выхватила у него фонарик. Посветила в колодец, и нашим глазам предстала чудовищная картина.

В неглубоком колодце головой вниз лежало скрюченное тело. Из-за плеча виднелась часть лица, страшного, залитого кровью, с открытыми глазами. Из колодца торчали ботинки, массивные, на толстой подошве. Колодец давно засыпали, он был мелкий – так, яма, не более того. Когда-то я сама прикрывала ее ветками, чтобы туда не свалились Овцы Стоматолога.

Дэн присел и беспомощно прикоснулся к этим ботинкам, погладил кожу.

– Не трогай, – шепнула я.

Сердце бешено колотилось. Мне казалось, что эта окровавленная голова вот-вот повернется к нам, из-под засохших потеков крови сверкнут белки глаз, а губы шевельнутся, чтобы произнести какое-то слово, и тогда это массивное тело полезет обратно – наверх, к жизни, разъяренное собственной смертью, разгневанное, и схватит меня за горло.

– Может, он еще жив, – умоляюще произнес Дэн.

Я молилась, чтобы это оказалось не так.

Мы стояли, окоченевшие и потрясенные. Дэн вздрагивал, словно его сотрясали судороги, – мне стало за него страшно. Зубы у парня стучали. Мы обнялись, и Дэн заплакал.

Вода лилась с неба, вытекала из земли, которая, казалось, превратилась в огромную губку, пропитанную ледяным дождем.

– Схватим воспаление легких, – всхлипывал Дэн.

– Идем отсюда. Пойдем к Матохе, он знает, чтó делать. Ну давай же, пошли. Не надо здесь стоять, – предложила я.

Мы двинулись назад, неуклюже, в обнимку, точно раненые солдаты. Я чувствовала, как голова у меня пылает от неожиданных, тревожных мыслей, я почти видела, как от этих мыслей идет под дождем пар, как они превращаются в дым и соединяются с черными тучами. И пока мы так шли, поскальзываясь на размокшей земле, у меня внутри вдруг родились слова, которыми я очень хотела поделиться с Дэном. Очень хотела произнести эти слова вслух, но пока что не в силах была их из себя извлечь. Они убегали прочь. Я не знала, как начать.