Текст книги "Тень на камне. Исторический детектив"

Глава 9

– Ну что, каковы результаты опроса свидетелей? – с ухмылкой спросил Игорь Лыкова, когда тот снова спустился к пещере, где работали археологи. – Узнал что-нибудь новое?

– Кое-что узнал, – проворчал Сергей, недовольный легкомысленным тоном приятеля. – Кстати, ты сам-то ничего интересного не заметил?

Марков издал ехидный смешок:

– А я уж подумал, что ты меня пропустишь. Представь себе, заметил.

– Что ж ты молчал?

– Решил, будет лучше, если ты сначала получишь сведения от других, не хотел как-то повлиять на твое мнение.

– Ну, выкладывай.

– Это было за сутки до обнаружения кражи – в ночь с субботы на воскресенье. Мне не спалось – что-то разнылся зуб, и я долго крутился с боку на бок. Читать не хотелось, думать тоже, я лежал и просто слушал тишину – у нас тут очень спокойное место. Я уже начал задремывать, как вдруг услышал звук торопливых шагов под окном. Как ты знаешь, окна всех комнат с нашей стороны выходят в узкий переулочек, ведущий на соседнюю улицу. Он почти всегда пуст даже днем, поэтому мне стало любопытно, кто это шастает там по ночам. Я открыл окно, выглянул и увидел смутную фигуру удаляющегося человека.

– Откуда он шел?

– Со стороны улицы, на которую выходят наши ворота.

– Он не показался тебе знакомым?

Марков смущенно взглянул на Сергея и виновато вздохнул:

– В том-то и дело, что показался. Я почти уверен, что это был Фейсал.

– Ах вот как. Теперь понятно, почему ты настаивал, что вор из местных. Но как тебе удалось его узнать в темноте?

– Это трудно объяснить словами. Понимаешь, коренастая фигура, арабская повязка, походка… Не знаю, просто ощущение.

Лыков почесал лоб:

– Странно. Воронцов мне сказал, что в ту ночь никто не покидал здание и тем более не выходил за ворота.

– Но он же говорил со слов Фейсала. Ведь это как раз его обязанность – следить, кто входит или покидает территорию.

Они многозначительно переглянулись.

– Что ж, если так… – историк оборвал фразу и задумался, потом с досадой прищелкнул языком. – Эх, тогда не получается.

– Чего не получается?

– Видишь ли, у меня уже сложилась некая версия, которая теперь рушится.

– Почему?

– Потому что по этой версии в краже замешан Рамиз. Лидия видела его в ту ночь в коридоре, а Дина слышала из его комнаты звук открывающегося окна, а потом заметила мелькнувшую тень человека.

– Так, может быть, Фейсал – его сообщник?

Лыков отрицательно покачал головой:

– Маловероятно. Даже невозможно.

– Не понимаю почему.

– Смотри. Если ценности похитил Рамиз, он договаривается с сообщником и в ту же ночь передает ему похищенное через окно. Спрашивается, зачем? Во-первых, чтобы в случае вызова полиции и обыска их у него не обнаружили, во-вторых, чтобы самому не выходить на улицу и не попасть под подозрение. Логично?

– Вполне.

– Ну вот. Но если Рамиз действовал в сговоре с Фейсалом – зачем эта сложная комбинация? Он мог просто выйти во двор и там передать все охраннику, а тот унес бы и спрятал в надежном месте. И если бы даже кто-то заметил их, нет ничего необычного в том, что двое сотрудников экспедиции встретились во дворе и поговорили. Для чего Фейсалу огибать двор снаружи и подходить к окну? Его мог кто-то увидеть, и это возбудило бы подозрение, в то время как ему ничего не мешало когда угодно выйти из ворот на улицу. Нет, это противоречит здравому смыслу. Правда, Лидия могла обознаться в темноте – возможно, она видела не Рамиза, а Сироткина…

– Что? Олега?!

– Но это не меняет сути – все равно Фейсал как сообщник не вписывается…

– Постой-постой, – Марков замялся. – Я подумал… Знаешь, не исключено, что я ошибаюсь, и человек, которого я видел, был не Фейсал. На взгляд европейца арабы же все в общем похожи друг на друга.

– Ишь ты, европеец выискался! Ты же говорил, что почти уверен.

Археолог смутился:

– Ну, скажем так – теперь я не вполне уверен. Я мог внушить себе, что видел Фейсала, просто потому, что тот человек был примерно того же роста и комплекции, вот я подсознательно и решил…

– Ох, Игорь, плохой ты свидетель, – удрученно покачал головой Сергей.

– Чем же плохой? – обиженно засопел Марков.

– Уж очень быстро меняешь показания, – историк засмеялся при виде расстроенной физиономии приятеля и хлопнул его по спине. – Ладно, спасибо за сведения. Я подумаю над тем, что ты сказал.

Но в тот момент подумать ему не пришлось – как раз прибыл Воронцов с гостями и началась обычная в таких случаях суета взаимных представлений, обмена комплиментами, вежливых расспросов и демонстрации места раскопок.

Около пяти часов вечера вся компания шумной гурьбой направилась в ресторан «Сэндстоун», расположенный недалеко от входа в историческую зону, где заранее был заказан роскошный ужин. Правда, дорога туда заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, поскольку англичане едва ли не на каждом шагу останавливались и затевали с русскими коллегами жаркую дискуссию по поводу очередного набатейского строения. Дольше всего процессия задержалась возле храма Душары. Пока Воронцов и Коллинз спорили о дате постройки, Лыков с восхищением разглядывал ровные красно-коричневые стены древнего сооружения, которое даже в руинах сохраняло величественный вид.

Наконец, к шести часам они добрались до ресторана, который оказался очень симпатичным, и, что самое приятное, обеденный зал был расположен на открытом воздухе.

Дружеский ужин получился великолепным – неяркое освещение, приятная ненавязчивая музыка, бесподобная арабская кухня. Из разнообразных кушаний Лыкову особенно понравилось традиционное бедуинское блюдо мансаф – сочная вареная баранина с рисом и кедровыми орешками, политая соусом из взбитого йогурта и бараньего жира.

Арабская пословица гласит: «Когда еда подана, беседа умолкает». В данном случае правило соблюсти не удалось. Наоборот, поскольку большинство присутствующих на трапезе были представителями не восточного мира, еда и соответствующие напитки только усиливали желание высказаться. Вначале застольная беседа была общей – каждый хотел принять участие в разгоревшемся еще по дороге споре относительно даты постройки и назначения Аль-Хазне. Коллинз настаивал, что здание было возведено в первом веке до нашей эры, против чего возражали Воронцов и Пьер, склонные относить его строительство к периоду правления Ареты IV, умершего в сороковом году нашей эры. По поводу назначения этого уникального сооружения мнения тоже разошлись. Сироткин считал Аль-Хазне святилищем богини Тихэ, или Исиды, на том основании, что именно она изображена в центре фронтона с рогом изобилия в руках, а Меллоун уверял, что это гробница кого-то из набатейских царей. Лыков знал об этих двух точках зрения, но для него стало полной неожиданностью заявление Коллинза. Тот слушал высказывания коллег, скептически покачивая головой, а потом вдруг безапелляционно объявил, что разделяет мнение исследователя Дэна Гибсона, который уверен: Аль-Хазне – не что иное как библиотека. Его аргументация показалась историку довольно убедительной: во-первых, бросается в глаза поразительное сходство архитектурного решения фасадов Аль-Хазне и здания библиотеки в Эфесе, во-вторых, параметры внутреннего помещения памятника Петры рассчитаны таким образом, что освещаются солнцем с часу дня до шести – это традиционное рабочее время библиотек Греции и Рима. Последний довод, впрочем, вызвал дружный отпор со стороны русских: Стас и Пьер почти одновременно объявили его несостоятельным – царский дворец не меньше библиотеки нуждается в хорошем освещении.

– Это может быть аргументом лишь в пользу того, что Аль-Хазне однозначно не гробница, – добавил Воронцов.

– В-третьих, именно библиотеки часто строились у самого входа в город, – невозмутимо продолжал развивать свою идею англичанин, не реагируя на раздающееся вокруг насмешливое фырканье. – Наконец, без принятия этой версии становится необъяснимым, как могла Петра в византийское время стать одним из центров христианской мысли. Церковный писатель Евсевий спорил с богословами из Петры, позже в середине четвертого веке епископ Петры Асторий называется как один из участников дебатов с арианами…

– Позвольте, но какая же связь?.. – удивленно поднял брови Пьер.

– Ну как же! Все это говорит о том, что Петра издавна была городом, где развивались наука и философия. А подобный статус невозможен без библиотеки. Думаю, большое центральное помещение было читальным залом, а три боковые комнаты с нишами служили хранилищем для папирусов и манускриптов, как это принято в греческих и римских библиотеках.

Коллинз, явно довольный своим выступлением, с торжеством оглядел сидящих за столом, но его оппоненты лишь с сомнением качали головой и пожимали плечами.

Не придя к согласию по этому вопросу, археологи переключились на не менее животрепещущую и спорную тему – о статусе самой Петры: была ли она обычным городом, где жили люди, культовым центром или погребальным комплексом.

– Ну, последнее предположение, как мне кажется, можно отвергнуть твердо, – сказал Воронцов.

– Это почему же? – немедленно вскинулся Меллоун.

– Потому что за все время раскопок в Петре в этих так называемых гробницах обнаружено всего несколько захоронений, и то поздние – не раньше византийского периода.

– Но надписи свидетельствуют о том, что это именно погребальные сооружения, – поддержал английского профессора Сироткин.

– Факты – упрямая вещь.

– Думаю, кости найдутся, – также решительно принял сторону Меллоуна Пьер, – в более глубоких слоях. Возможно, последние захоронения не состоялись по какой-то неизвестной нам причине, а раньше они были. Или погребения подверглись разграблению.

Тут не выдержал Корман:

– Можно представить, что часть захоронений была разграблена, но не все же. Да и кости-то должны были остаться, они же грабителям не нужны.

– Действительно, так не бывает, – поддакнул Аркадий.

– Не понимаю, о чем мы спорим? – Меллоун пожал плечами. – Обнаруженные надписи однозначно говорят, что кебра – мавзолей – это место погребения. Возьмем, например, аналогичную надпись из Хегры, – он включил свой планшет, быстро нашел нужную запись и громко процитировал:

– Это мавзолей, который построили Васух, дочь Баграта, и Кайну и Нашакуйа, ее дочери из Таймы, каждая для себя и для Амират и Ацранат и Эльанат, сестер их, дочерей Васух этой, и для их геров всех, чтобы они были погребены, Васух и дочери ее, упомянутые выше, и геры их все в мавзолее этом.

– Кто такие геры? – тихо спросил Лыков у сидящей рядом Лидии.

– Предположительно так называли неполноправных поселенцев, находившихся в зависимости от своих патронов, нечто вроде римских клиентов. Впрочем, это только гипотеза, возможно, геры были некой разновидностью слуг – не свободные граждане, но положением выше рабов.

– Но тот же термин мог относиться и к сооружениям, имевшим иное назначение – культовое, – выдвинул неожиданную гипотезу Стас. – Ведь у набатеев, например, душа и надгробный памятник обозначались одним словом – нефеш. Почему нельзя предположить, что мавзолеем они именовали не только родовое место погребения, но и родовое место молитвы, например?

– Причем, не исключено, что так назывались строения не всюду, а только в культовых центрах, каким была Петра, – подал реплику Игорь. – Тогда противоречие снимается.

Меллоун с сомнением покачал головой:

– Не думаю. Для этого употреблялось другое слово – масгида. Оно так и переводится – место для молитвы.

– Нет-нет, вы не поняли, – раскрасневшийся Воронцов даже встал, стараясь лучше донести свою мысль. – Масгида – это общественное заведение – храм, святилище, посвященное какому-то божеству, где ему приносят жертвы и тому подобное. А мы говорим о постройках, принадлежащих частным лицам, одной семье или роду, как бы о частных молельных домах, что ли. Мы, конечно, недостаточно знаем культ набатеев, но, мне кажется, есть один нюанс, который подтверждает мою идею. Я говорю об этих загадочных усеченных пирамидах, которые мы называем обелисками, – символ души, устремленной в небо. Я считаю ошибкой считать сооружения, над которыми воздвигали такие обелиски, местами для погребения. По моему глубокому убеждению, эти ритуальные памятники венчали собой вовсе не погребальные камеры, а родовые молельни или даже жилые дома. А нефеш, возможно, являлся стелой в память умерших предков данного рода. Кстати, памятники, которые мы воздвигаем известным людям, тоже ведь в каком-то смысле надгробия, хотя тел там нет. Может быть, эта наша традиция – отголосок какого-то языческого верования…

– Ну и ну!

– Браво, Стас!

– Вот это идея!

Захмелевшие археологи зашумели. Кто-то встал с места, пытаясь обнять руководителя экспедиции, кто-то тянулся к нему с бокалом. Невнятный сумбур голосов прорезал сухой четкий голос английского профессора:

– Простите, это слишком фантастическая версия. Языческие культы изучены достаточно хорошо. Ни у одного народа нет ничего подобного.

– И тогда решается загадка назначения Петры, – Воронцов, продолжая свою мысль, возвысил голос, стараясь перекрыть поднявшийся гам, – которую ваша точка зрения никак не объясняет.

– Что вы имеете в виду?

– Большое количество объектов общественного назначения – бассейны, термы, фонтаны, кроме того, обнаружены следы садов и парков. А сложнейшая система водоснабжения? Непонятно, зачем, например, три водопровода.

– Как зачем? Для страховки от разрушения природой или врагами…

– Но ведь, по-вашему, здесь находились только погребальные сооружения, – прервал его разгорячившийся Стас.

– Конечно, но здесь проходили религиозные обряды, приносили жертвы богам. Я не отрицаю, что в городе были жители, – возможно, жреческая община находилась в нем постоянно.

– Такое количество воды жрецам не нужно. Если же мы согласимся с тем, что это был город для живых, все становится на свои места. Тогда понятно, зачем несколько водопроводов: по двум самотеком шла вода для хозяйственных нужд, третий, выстроенный как система сообщающихся сосудов, доставлял чистую воду для питья. Тогда объясняется большое количество цистерн по всему городу – для сбора дождевой воды. Наконец, получает смысл наличие театра, бань, фонтанов, бассейнов, парков и садов. В городе мертвых все это лишнее.

– Но твоя оригинальная теория, Стас, не учитывает того факта, что бóльшая часть зданий – все-таки святилища, – возразил Пьер.

– Не вижу противоречия. Это мог быть одновременно жилой город и сакральный центр.

– Я согласен с вами, что город представлял собой культовый и общественный центр, – снова подал реплику Меллоун, – но настаиваю, что он также являлся одним из пяти погребальных комплексов Набатеи.

– Но там же были и постоянные жители, – вставил Марков, – насчитывают до двадцати-тридцати тысяч.

Питер Коллинз с негодованием замахал руками:

– Что вы?! Это выдумки журналистов. Серьезные ученые считают – не больше двух тысяч. И то при условии, что в каждой комнате жили по десять человек. Ведь помещений, которые можно считать жилыми, очень мало.

– Если принять гипотезу Стаса, их окажется в разы больше, – задумчиво сказала Лидия. – Кстати, никто не упомянул еще один аргумент в пользу того, что Петра не являлась городом-кладбищем. Не принято погребать умерших рядом с жилыми домами.

– Почему же? В Уре мы находили захоронения непосредственно на территории домов, – парировал Меллоун. – Да и в соседней Иудее, как показали раскопки, в древности существовал обычай хоронить умерших непосредственно в домах.

– Вы приводите слишком отдаленный временной отрезок, – вновь заговорил руководитель экспедиции. – В той же Иудее с четвертого тысячелетия до нашей эры этот обряд изменился: сначала делалось временное погребение, возможно, тело находилось в пещере, а затем кости собирали в специальный глиняный сосуд – оссуарий и захоранивали вне жилища. А набатеи появились в этих местах гораздо позже: какую бы из предполагаемых датировок мы не взяли – седьмой или шестой век до нашей эры – в любом случае это первое тысячелетие. В этот период погребальные комплексы повсеместно было принято размещать уже вне места обитания живых. Кроме того, одно дело – похоронить родственника в особом дворе дома, и совсем другое – рядом с баней или бассейном. Такое не сообразно ни с какой логикой. Притом версия города мертвых противоречит известной фразе Страбона, – Стас предъявил свой главный козырь. – Вспомните, в шестнадцатой главе «Географии» он говорит, что набатеи относятся к своим умершим как к мусору.

– Он выражается даже посильнее, – со смешком подхватил Игорь, – как к куче дерьма.

– Неужели он так написал? – поразился Лыков. – Что-то я не помню. Правда, я читал довольно давно…

– Да, Страбон действительно выразился именно таким образом, и этому факту до сих пор не найдено объяснения, – признал Коллинз.

Профессор Меллоун поправил очки:

– Он мог ошибаться. Нельзя же так наивно верить всему, сказанному в древних источниках. Страбон, рассказывающий о своих впечатлениях, был чужеземным путешественником. Возможно, он оказался свидетелем, как хоронили какого-то бедняка или даже раба на общественном кладбище возле городской стены, которая обычно являлась местом свалки отбросов и мусора, и посчитал это традицией набатеев.

– Минуточку, – Воронцов поднял вверх указательный палец. – Дословно высказывание Страбона звучит так: «Мертвые тела они считают навозом, поэтому погребают даже царей у навозных куч».

– Не похоже, чтобы Страбон здесь ошибался, – тихим голосом вставил Сироткин. – Большинство сведений об Аравии он, как известно, получил от своего друга философа Афинодора, который жил в Петре. Так что по идее они должны быть достоверными.

– Но это же невозможно! – возмущенно фыркнул Коллинз. – С чего бы набатеям так непочтительно относиться к своим мертвым?

– Возможно, набатеи догадывались, что душа важнее тела, поэтому воздавали почести душе, строя памятники, и мало заботились о мертвых телах, – задумчиво проговорила до того молчавшая Дина.

Генри Меллоун покачал головой и примирительно сказал, как бы подводя итог:

– Мы можем спорить до бесконечности, но ни к чему не придем: ни у кого из нас нет достаточного количества аргументов, чтобы подтвердить свои гипотезы.

– Остается одно – копать дальше! – смеясь, воскликнул Пьер.

– Ну разумеется, окончательно наш спор можно будет разрешить лишь по результатам раскопок. Возможно, ваших.

Лыков, пользуясь передышкой, потихоньку покинул компанию и вышел на улицу. Он был несколько утомлен ученым разговором на английском языке, которым все члены экспедиции владели свободно. Сергей тоже неплохо его знал, но у него было мало практики, и он устал в течение двух часов напрягать внимание, чтобы чего-нибудь не упустить.

У входа в ресторан стояли Рамиз и Корман, тоже вышедшие передохнуть и покурить. Вскоре к ним присоединился Игорь.

– Ну что, голова кругом пошла? – усмехнулся он.

– Да, честно говоря, подустал, – признался Сергей.

– Это еще что. Ты бы послушал, какие баталии бывают, когда наши профессора всерьез спорят! Только пух и перья летят!

– Ничего себе, всерьез! А сейчас они что же, шутки шутят?

– Сейчас они общаются на мягких лапках, дипломатично, – поддержал Маркова Шурик. – Да и тема не та.

– Не понял.

– О Петре так мало подтвержденных данных, что научная дискуссия по сути невозможна, – пояснил Игорь. – Каждый волен выдвигать любые гипотезы, но они ничем не лучше догадок дилетантов, так же основаны на песке.

– Неужели по этому вопросу нет общепринятой точки зрения? – поинтересовался Лыков.

Марков пожал плечами:

– Общепринятой нет. По моим ощущениям, большинство специалистов считает, что Петра была все-таки обитаемым городом.

– А твоя личная версия?

– Мне кажется, поскольку набатеи изначально были кочевниками, логично предположить, что значительная часть населения кочевниками и осталась. Значит, они должны были жить вне стен города – в шатрах, пасли свои стада верблюдов и овец, или в маленьких поселках, таких как Вади-Муса. Дома в этих поселениях строились из сложенных камней, поэтому они не сохранились. А в Петру народ собирался на религиозные праздники и официальные мероприятия, если признать, что там была резиденция царя.

– Что ж, неплохо, – одобрил Сергей.

Он выпил немного лишку, и думать о серьезном не хотелось. К счастью, к тому времени как он вернулся за стол, общая беседа распалась. Не в последнюю очередь под влиянием выпитого (на столе имелось как вино, так и более крепкие напитки) застолье разделилось на группки, толкующие о разном. Историк взглянул на часы – было уже десять минут девятого. А в половине девятого планировалось всей компанией отправиться на вечернее представление «Ночная Петра», билеты на которое тоже были взяты заранее.

В этот момент он услышал слабый голос приятеля:

– Сергей… Ты не мог бы?..

Лыков обернулся к сидящему рядом Игорю и едва не вскрикнул: у того был вид человека, который вот-вот упадет в обморок. Он как-то странно скособочился на стуле, его тряс озноб, побледневшее лицо и руки покрылись «гусиной кожей».

– Игорь, что с тобой?! – в тревоге склонился к нему Сергей.

– Воды…

– Это приступ малярии, – сухо сказал тут же оказавшийся рядом Бусыгин. – К сожалению, у меня с собой ничего нет. Я отвезу его на базу.

– Да-да, Эдик, – Воронцов с благодарностью посмотрел на доктора. – Позаботься о нем.

– Я провожу и побуду с ним, – решительно сказал Лыков, принимая из ослабевших рук Игоря стакан.

Но тот отрицательно покачал головой:

– Нет, друзья мои, не волнуйтесь, мне уже лучше. Халим отвезет меня. Оставайся здесь, Сергей. И ты, Эдик. Хинин я сам приму, – он печально усмехнулся. – Не первый же раз.

– Ну что ты, Игорь, как можно? – возразил Сергей. – Я поеду с тобой.

– Ни за что, – упрямо продолжал твердить Марков.

Как его ни уговаривали, он все-таки настоял на своем. В итоге его осторожно усадили в повозку Халима, дежурившего на всякий случай рядом с рестораном, и отправили домой. Лыков с беспокойством смотрел, как старенький драндулет подпрыгивает на камнях мостовой, пока его зеленая крыша не скрылась в темноте.

– Чего вы хмуритесь? – спросил подошедший неслышно Бусыгин.

– Чувствую, что должен был поехать с ним, – ответил Сергей. – Не следовало отпускать Игоря одного.

– Ничего, до базы рукой подать.

– А лекарство? Вдруг он не найдет?

Доктор успокаивающе похлопал его по руке:

– Хинин есть у него в комнате. А утром я дам ему хлорохин, хотя…

– Что?

– В прошлом месяце, когда у Игоря тоже был приступ, он наотрез отказался принимать этот препарат.

– Почему?

Бусыгин пожал плечами:

– Сказал, что предпочитает хинин, который прописал ему врач в России. Вроде бы он ему помогает лучше.

– Как? Игорь заболел малярией еще в России? Не понимаю… – Лыков в недоумении потер лоб.

Доктор хотел что-то сказать, но его опередила Дина.

– После первого приступа Игорь рассказал нам, что подцепил малярию в июне, когда ездил в Египет. Мы работаем в Петре до последних чисел мая, потом делаем перерыв на три месяца – летом здесь слишком жарко – и снова собираемся в сентябре, – пояснила она.

– А когда же Игорь был в Египте? – растерянно спросил Сергей. – И как он там оказался? Мне он ничего не говорил.

– После окончания прошлого сезона он, перед тем как вернуться в Россию, ездил на три дня в долину Луксор, – снова пустилась рассказывать Дина. – Там в прошлом году испанские археологи обнаружили не разграбленную погребальную камеру, стены и потолок которой расписаны рисунками и выдержками из «Книги мертвых». Игорь сказал, что хочет взглянуть. Заодно Стас попросил его передать какие-то книги руководителю высшего совета Египта по древностям. Ну вот, а когда он приехал домой, тут-то, говорит, и начался приступ. А потом был еще один в октябре, уже здесь. Мы испугались, но Эдик сказал, ничего страшного…

Бусыгин кивнул:

– Похоже у него не тропическая малярия, а трехдневная, хотя симптомы не очень выражены, – помолчав, он пояснил. – Вероятно, атипичная форма, при трехдневной малярии это частое явление.

Их разговор прервал вышедший из ресторана Воронцов, за которым нестройными рядами тянулись остальные участники застолья.

– Думаю, пора, – заявил профессор, взглянув на часы. – До начала десять минут.

И вся компания, весело переговариваясь, неторопливо направилась к каньону.

Лыков был поражен, насколько ночная Петра отличалась от своего дневного облика. Хотя в темноте было не разглядеть разнообразных оттенков песчаника, зато Сик, освещенный множеством свеч, на всем пути расставленных по обеим сторонам дороги, производил какое-то неправдоподобное впечатление. Дрожащие блики от огня свеч и факелов в руках бедуинов, падая на уходящие в высоту темные скалы, метались, словно в ритуальном танце. Над головой виднелась узкая полоска неба, усыпанного крупными звездами, со всех сторон раздавался многократно усиленный эхом смутный гул голосов. В этом медленном движении вдоль огненной реки меж уходящими в небо черными громадами настоящее вдруг как-то незаметно исчезло и Сергей всем своим существом ощутил невыразимое словами погружение в поток времени, уносящий его на много столетий назад.

На «Ночную Петру» собралось довольно много туристов, и экскурсионная кавалькада растянулась едва ли не на всю длину ущелья. Сначала члены экспедиции держались вместе, но к моменту, когда каньон наконец кончился и показалась площадь перед Аль-Хазне, также освещенная сотнями свеч, Лыков потерял из виду большинство знакомых лиц. Сам он примкнул к группке, состоящей из Стаса, гостей-англичан и Лидии.

На площади началось обещанное представление, заключавшееся в бедуинской игре на флейте и рассказе экскурсовода об истории Петры. Он начал с того момента, когда в седьмом или в начале шестого века до нашей эры земли Эдома не то завоевало, не то мирно заселило племя кочевников-набатеев.

– Постепенно ими было создано сильное государство, столицей которого стала Петра, – звучный голос иорданского гида гулко разносился по обширному пространству, заполненному людьми, и, уходя ввысь, терялся среди тонущих во мраке капителей колонн Аль-Хазне. – В этом скальном городе набатеи жили, принимали караваны, привозившие товары из Индии и Китая, здесь цари Набатеи проводили многолюдные ярмарки и устраивали торжества в честь своих богов.