Текст книги "В погоне за светом. О жизни и работе над фильмами «Взвод», «Полуночный экспресс», «Лицо со шрамом», «Сальвадор»"

«Припадок»[40]40
  Название фильма обычно переводят как «Захват заложников», однако это название далеко от смысла, который закладывает в него автор. Подробно о названии автор будет говорить чуть ниже.


[Закрыть] (первоначальное название – «Королева Зла») был основан на очень ярком кошмаре, который мне как-то приснился. Страшный сон превратился в сценарий, в котором я – автор и иллюстратор сверхъестественных историй – жил в довольно большом старом загородном доме с женой и маленьким сыном. На выходных мы с семьей принимали у себя представителей всех возможных классов и прослоек общества, эклектичную группу людей, с которыми мне было комфортно. До этого момента во сне все было естественно. Но затем начало происходить что-то зловещее. Разбитое окно. Пропавшая экономка. Незваные гости вели себя все более устрашающе, а мои друзья исчезали один за другим. Я ничего не мог поделать, находясь в тисках какой-то злой силы, которая обрекает вас на пассивность в царстве сновидений, лишь беспомощно смотрел, как громадный гном в средневековом одеянии и с мозолистыми ручищами проламывается сквозь окно. Во сне еще была роскошная черноволосая женщина, которая будто бы руководила событиями, но она выглядела дружелюбной и прекрасно вписывалась в группу гостей… Пока не показала свое истинное лицо. Жуткие сцены, окутанные тайной, начали разворачиваться одна за другой, по большей части вне поля моего зрения. Наконец, в живых остались только мой сын и я. Все остальные, в том числе моя жена, были, по всей видимости, мертвы. Черноволосая женщина поставила меня перед выбором: я или мой сын? Она требовала ответа. Не могу выразить, насколько мне было стыдно, когда в сновидении «я» оставил моего ребенка один на один с монстрами и сбежал в лес, надеясь спастись!

Впрочем, эта внушающая ужас женщина и не думала сдержать свое обещание. Ее подручный гном-гигант ринулся за мной в лес, а догнав, начал душить меня изо всех сил посреди какого-то болота. Я, сопротивляясь, издавал булькающие звуки. И тут я в ужасе проснулся, с приглушенным гортанным криком «ааааагггг». Я был в Нью-Йорке. 4 часа утра. Найва лежала рядом со мной, свернувшись в темный комок. А Найва ли это? Не та ли это черноволосая женщина? Я испуганно соскочил со своей половины кровати. Да, я проснулся, но так и остался во сне! И она была здесь – инфернальная женщина из кошмара! Королева истинного Зла собственной персоной.

Я не был уверен в своих ощущениях. Я осторожно проверил постель. Кажется, это была жизнь наяву. Слава Богу, рядом со мной была Найва, а не та женщина. Я осознал, что все пережитое было сновидением. Но откуда эта трусость? Чем я был напуган? Писатель из кошмара сам навлек эту беду на себя, свою семью и друзей. Он даже говорит одному из своих друзей, что его воображение жаждет чего-то сверхъестественного. Чем не греческая семейная трагедия? Как и преследуемый эриниями Орест, мой герой не может противостоять року.

Было очень увлекательно работать над этим фильмом, даже если мои амбиции превосходили мои возможности. Найва помогла мне и моим двум начинающим продюсерам собирать средства, однако после года утомительных хлопот у нас все еще не хватало денег. Это порождало множество проблем. Я многому научился, в частности, не настаивать, чтобы актеры жили в одном месте во время съемок. Иными словами, я усвоил, как избежать хаоса на съемочной площадке. Это был незабываемый опыт создания первого фильма. Я работал с поразительно разносторонним актерским составом, который включал и таких театральных актеров, как Джонатан Фрид, известный по роли Барнабаса Коллинза в популярном телесериале «Мрачные тени», Энн Мичам и Роджер де Ковен, и таких представителей массовой культуры, как сексапильная Мартин Бесвик, поразительный метатель ножей, французский карлик Эрве Вилешез, звезда Энди Уорхола Мэри Воронов, кассовый актер Трой Донахью и самовлюбленный Джо Сирола. Я изменил название фильма на менее безвкусное «Припадок» отчасти из-за того, что с моим героем случается сердечный приступ, когда после всего произошедшего во сне он с ужасом обнаруживает, что Королева Зла находится в одной постели с ним. Двусмысленности названию добавили перипетии нашего хаотичного пост-продакшна, когда нам пришлось при содействии судебного пристава изымать[41]41
  В оригинале здесь игра слов: Seizure можно перевести как «припадок», однако в зависимости от контекста оно может означать «наложение ареста». Это и обыгрывает автор.


[Закрыть] фильм у нашего франко-канадского оператора-постановщика, которому принадлежала киностудия. Мы еле-еле смогли перевезти наш фильм через границу. «Припадок» был в конечном счете выпущен на экраны компанией Cinerama в 1974 году и шел в специализирующихся на боевиках кинотеатрах на двойных сеансах. Фильм успеха не снискал и, несмотря на все надежды и усилия, никак не сказался на моей карьере в качестве кинематографиста.

Через еще одного друга Найвы, важной шишки в рекламном бизнесе, я получил работу со стабильным заработком в снимавшей фильмы про бейсбол компании, которая выдавала себя за полноценную киностудию для крупных рекламных агентств на Мэдисон-авеню. Я был так себе продавец и не питал особой любви ни к рекламе, ни к работе в агентствах. Единственное, что из этого вышло, – это возможность украдкой писать сценарии в подсобках компании, испытывая чувство вины за получаемую зарплату. Когда примерно через год мне вежливо указали на дверь, я с облегчением ощутил себя снова безработным и свободным от обязательств. Пособие по безработице было моей финансовой основой в те годы, когда я мог его получать. Я простаивал в очереди безработных на Уолл-стрит часами, ожидая, когда меня пустят в мрачное и порядком обветшавшее офисное здание с наихудшим люминесцентным освещением, которое мне только доводилось видеть. Утомленные бюрократы штата Нью-Йорк относились к нам с безразличием. Ничего нового, все это я уже видел в армии. Особенно это касается очередей за чем угодно и равнодушия окружающих. Я определенно не хотел стать слишком частым посетителем здесь.

Я усугублял свои страхи чтением «Фунтов лиха в Париже и Лондоне» Джорджа Оруэлла. Повесть рассказывала о его печальных 1930-х годах, когда он пытался писать, влача жалкое существование в качестве официанта, посудомойки и бродяги. Будучи реалистом, Оруэлл четко обозначал депрессивный вывод, что «пролетарии всех стран» увязли в экономической трясине, где каждый сам за себя, им никогда не выбраться из нее, чем и объясняется их недоброжелательность и нежелание чем-либо делиться. Мрачная книга. Оруэлла спасло только знакомство с человеком его социального класса. Если бы не «deus ex machina»[42]42
  В переводе с латинского – «Бог из машины» – здесь лицо, вмешательство которого в финале приводит к неожиданной развязке, не вытекающей из развития сюжета.


[Закрыть], то надеяться было бы не на что, намекал Оруэлл.

Проблема с подобным образом жизни – и это подтвердит вам любой писатель – заключается в том, что нет более объективной меры потраченных на воплощение сумасшедшей мечты усилий и времени, чем отказы. А их у меня было предостаточно. Я накопил архив из десятков, если не сотен, письменных отказов – целое досье стыда, которое питало мои обиды и извращенную гордость тем, как я справлялся с ними. Мое ущемленное эго не позволяло мне разбираться в причинах отказов – легче винить другую сторону, а не себя. Помимо документальных свидетельств неприятия, меня задевали и «нет», озвучиваемые в ходе периодических личных встреч, редких ланчей и напрасных телефонных звонков. Любое слово и небольшая перемена в тоне разговора воспринимались мною как лучик надежды. Я рыскал глазами в каждом лифте и лобби в поисках знакомого лица, какой-то зацепки, чего угодно, при этом стараясь скрыть свое состояние. В общем, это было унизительно, новости обычно лишь удручали, пережить эти дни мне помогали фантазии о грядущем успехе.

И тут на сцене появляется «deus ex machina». Одна из моих сценарных заявок, 40-страничное «Сокрытие преступления», попала в руки итальянского продюсера Фернандо Гиа. Он встречался с симпатичной австралийской моделью, с которой я был знаком. Не читая сценарий, она предложила его Гиа – кисмет[43]43
  Судьба – то, что определяется каждому провидением (араб. – наделение).


[Закрыть]? Интеллектуал Фернандо сотрудничал с известным сценаристом Робертом Болтом – одним из самых уважаемых драматургов того поколения: его перу принадлежали «Человек на все сезоны» (и пьеса, и экранизация), а также сценарии «Лоуренса Аравийского» и «Доктора Живаго», которые экранизировал Дэвид Лин. Мой сюжет был посвящен актуальной тогда истории похищения Патрисии Херст (1974 г.). Я сфокусировался на мало обсуждаемом факте, что главарь похитителей, чернокожий Дональд Дефриз, имел уголовное прошлое, отсидел и, как утверждалось, был осведомителем ФБР – обстоятельство, которое все запутывало. Я не преследовал никаких политических целей в этом сценарии, сам сюжет просто «цеплял». Участвовало ли правительство умышленно во всем этом беззаконии? Мой отец действительно оказал на меня наибольшее влияние в плане политики, однако я постепенно начал отдаляться от него. В 1969 году, когда я еще учился в киношколе, я был в восторге от «Дзеты» Коста-Гавраса, несмотря на то, что его действие происходило в стране, похожей на Грецию, родину режиссера. В школе все были без ума от «Битвы за Алжир» (1966 г.), хотя посыл фильма до нас не дошел из-за нашей американской ментальности. Документальный фильм Питера Дэвиса «Сердца и мысли», появившийся в 1974 году, задел нас за живое, но был сфокусирован на Вьетнаме, который большинство все еще воспринимало как что-то далекое. Эмиль де Антонио снял отличную документальную картину об эпохе Джозефа Маккарти, но ему были присущи заскоки в его борьбе с безумием правительства США.

Женщины также участвовали в формировании повестки дня и громко заявляли о себе, однако большинство либералов того времени – Глория Стайнем, Белла Абзуг, Бетти Фридан – предпочитали ограничиваться вопросами расширения прав женщин, не затрагивая лицемерие правительства США во внутренней и внешней политике. Исключением была Джейн Фонда, которой я втайне восхищался за ее «яйца», когда она бросала гневный вызов правительству, даже если она мне казалась тогда чересчур радикальной.

Конспирологические фильмы были на слуху, в том числе «Заговор "Параллакс"» Алана Пакулы (1974 г.) и его же «Вся президентская рать» (1976 г.), а также «Три дня Кондора» Сидни Поллака (1975 г.). По крайней мере на этот раз мне повезло со временем. За сценарную заявку мне заплатили $5000 с обещанием $40 тысяч, если фильм будет снят. Меня привезли в Лос-Анджелес для обсуждения сценария. Болт был убежденным социалистом и, скорее всего, лучше меня понимал смысл предлагаемого сюжета – постепенное превращение США в полицейское государство (задолго до терактов 11 сентября). Идея, что «терроризм» может быть использован для усиления и финансовой подпитки государства, вызывала в нем бурный интерес. Болт придавал проекту большое значение и торопил меня с превращением заявки в полноценный киносценарий.

От работы на таком уровне кружилась голова, и я стремительно набирал опыт написания сценариев. Работа с Болтом стала крещением огнем, который, однако, постоянно гас. С ним я перешел от свободных форм, свойственных киношникам Нью-Йоркского университета, к строгим правилам сценарного искусства, которые предполагают детальное изложение содержания фильма на бумаге, дабы инвесторы могли пристально отслеживать, куда идут их деньги. Это даже не столько написание сценария фильма, сколько подготовка архитектурного проекта. Я передавал Болту страницу за страницей, а он, вспоминая свой многолетний учительский опыт, много чиркал красным, комментируя и дорабатывая идеи. Он частенько втискивал пометки между строк. С его точки зрения, мой труд был «немного небрежным… Но я в Лондоне его доработаю под мудаков, которые будут читать его. Это не будет еще рабочим сценарием». Весь процесс стал еще более мучительным, когда он начал заваливать меня доработками и вопросами из Англии. На протяжении трех месяцев страницы моего сценария путешествовали туда и обратно. У меня никогда не возникало ощущения, что я, наконец-то, могу снискать одобрение Роберта. По ту сторону океана его всегда охватывали «сомнения». Впрочем, ни для кого не было секретом, что иногда ему приходилось тратить годы на написание одного сценария. На «Миссию» у него ушло почти 10 лет. Для меня это стало уроком, что не стоит увлекаться переписыванием текста. Мы же работаем над фильмом, а не пишем пьесу. Нам нужны были скорость и действие, а не интеллектуальные рассуждения. Та же «Миссия» вышла на экраны в 1986 году. Это была великолепная, отвечающая изощренному вкусу картина с четкой фокусировкой на теме, однако она провалилась в прокате из-за отсутствия того оголенного нерва, который я хотел сохранить в нашем фильме.

«Сокрытие преступления» бесцельно зависло. Все свидетельствовало о том, что фильма нет и не будет, а все наши действия – поминки по мечте, которую мы так и не прожили. В итоге у нас получился качественный политический триллер, наполовину Болта, наполовину Стоуна. Сценарий был хорошо написан, и его рекомендовали студиям к ознакомлению, однако он утратил былой блеск после всей шлифовки. В совокупности с мрачным концом, инвесторы не видели в произведении какие-либо коммерческие перспективы. Целый сонм актеров и режиссеров отказались от него. Моей последней надеждой был Роберт Шоу, который после «Челюстей» утвердился в амплуа главного героя. Однако и он отверг сценарий. Я был разбит горем, но, впрочем, я уже свыкся с этим состоянием. Ставшее уже привычным чередование усилий и провалов в жизни будут повторяться не раз.

Я понимал, что в моей жизни с Найвой должна быть такая же искренность. Нам нужно было покончить с ложью, в которую превратился наш брак. Я был душевно истощен, скрыть такое невозможно. Вернувшись из Лос-Анджелеса (это была моя последняя поездка, связанная с «Сокрытием»), я отправился прямо в нашу квартиру, где сказал ей, что не могу больше так жить. Мы поссорились, орали друг на друга, разыгрывая наши роли глубоко обиженных людей. Да, Найва сильно ревновала меня к любой женщине, с которой я заговаривал на какой-либо вечеринке. Но она знала, что у меня ни с кем не было серьезного романа. Конечно, была та бурная интермедия со звездой «Королевы Зла» в Канаде, но она продолжалась с месяц, а потом утихла, как и полагается любой интрижке в мелодрамах. Любовь всей моей жизни, если таковая и существовала, была еще где-то далеко во Вселенной. Найва чувствовала это.

С ее точки зрения, я попал под тлетворное влияние Лос-Анджелеса и был глубоко уязвлен препятствиями на пути «Сокрытия преступления». Она была уверена, что если я выберусь из трясины, то моя карьера пойдет в гору, и я добьюсь успеха. Она ценила мой талант и научилась верить в него. Она полюбила меня в качестве мужа. Окидывая взглядом эту небольшую квартирку, я ощутил, как все здесь комфортно устроено: разложенные по полочкам вещи, мой письменный стол, моя библиотека, совместный просмотр телевизора, тепло ее тела рядом со мной ночью, разговоры после секса.

Одно слово – «комфортно» – отравляло все это. Еще несколько лет, и ей будет 40, а мне 35, и мы будем продолжать жить в этой квартирке с фиксированной арендной платой, без детей. Иногда выходные на острове Файер или в Хэмптонсе, возможно, будем совместно с другими парами брать в аренду загородный летний домик, периодические каникулы и поездки в Ливан. Может быть, я буду изредка продавать сценарий или сценарную заявку. А если нет – Нью-Йорк посещают люди со всего света, и многие обращаются к официальным лицам Марокко с деловыми предложениями. Найва, возможно, смогла бы подыскать нам местечко в каком-нибудь предприятии. Она с ее ливанскими корнями – во главе нашего корабля, а я оттачиваю деловую хватку. И однажды, возможно, мы с нашей стойкостью и терпением даже станем богатыми. Ну, уж точно жить будем «комфортно». Но в кого бы я превратился? Ответа я не знал. Но одно понимал точно – именно таким образом люди утрачивают веру в свои мечты.

Лос-Анджелес, с которым я связывал всё большие надежды, никогда даже не рассматривался Найвой как место жительства, в отличие от Нью-Йорка – ее истинного пристанища. Хотя она была в самом расцвете лет и несомненно могла заинтересовать респектабельного мужчину, который смог бы позаботиться о ней гораздо лучше меня, она прибыла в Нью-Йорк не в поисках «папика». Я полагаю, что она любила свою работу больше, чем когда-либо любила мужчину. Это звучит жестоко, но я считаю, что многие мои знакомые сильные женщины, которые посвящают 30 и более лет своей работе, в конечном счете вполне могут обойтись и без супруга.

Поскольку Найва была старше меня, некоторые язвили, что я женат на своей матери, и это меня задевало. Конечно же, никто не говорил об этом прилюдно, но я это чувствовал. Некая доля истины в этом была. Моя мать, скорее всего, сразу подумала об этом же, и я уверен – была польщена: «Оливеру нужна такая женщина, как я… Я вырастила его и знаю, что ему нравится! Конечно, конечно, Найва не такая, как я, но она делает его счастливым. Она любит его так, как я любила Лу. Она ему только на пользу».

В принципе нет ничего дурного в том, что мужчины любят своих матерей. Это как раз добрый знак. Но правда заключается в том, что я начал постепенно рвать свои связи с матерью во время моего пребывания во Вьетнаме. Сейчас же обо мне заботилась жена старше меня. С маминой точки зрения, это было нормально. Изъяном во всей этой картине было лишь то, что я так и не обрел самостоятельность. Нутром я чувствовал: мне не удалось познать успех как писателю, потому что я до конца не прошел путь, на который вступил, уехав во Вьетнам. Я не был верен себе и побоялся остаться наедине с самим собой, предпочтя буржуазный комфорт брака с хорошей женщиной, которая могла дать мне пристанище, физическую близость, ввести в свой круг общения и приготовить отличную рыбу. Она любила меня по-своему. Но кем я был на самом деле? Не меняя ничего, я так и остался бы в неведении.

Я покинул ее квартиру с двумя чемоданами той же ночью. Я спал под этой крышей почти пять лет, но никогда не чувствовал себя там дома. Я сказал Найве, что вернусь за оставшимися вещами, и чмокнул ее в щеку. Я произнес как можно более нежно: «Береги себя, Найва. Мы еще поговорим». Я чувствовал облегчение, что покидаю ее до наступления чего-то похуже, например, бури эмоций. И тут она тихо сказала, будто бы зная, что я больше не вернусь: «Останешься моим другом?..»

Ее слова повисли в воздухе. Меня остановила дрожь, прозвучавшая в ее голосе. Это был душераздирающий момент. Она нуждалась в моей энергетике, в моих флюидах, во мне. Она глубоко любила меня. Как я мог быть просто «другом»? Кем я был, если не последним подонком! Я разбивал сердца. Ну, может быть, и не совсем так. Было же очевидно: дитя развода – вот кто я. Дело житейское. Она же встречалась с моими родителями. Разве она не предвидела последствий той огромной ошибки, которой был брак моих родителей, приведший к появлению меня на свет? Я смахнул слезу с ее лица и покинул Найву, оставив ее без любви, которую не мог ей дать. Дверь скрыла от меня ее убитое выражение лица. Ощущая себя бессердечным, я пошел по коридору, вниз по лестнице, вышел на улицу, где вдохнул первый за многие годы глоток свежего воздуха.

Я любил Найву в той мере, которой способен был любить. Но я любил ее размыто, сдержанно, как любят, осознавая, что не вполне честны друг с другом. Вы можете предположить, что я не понимал, что такое любовь, воспринимая ее как заезженное и чрезмерно драматизированное понятие, но которое тем не менее является самым веским оправданием нашего существования во Вселенной. Я читал в одном восточном тексте, что любовь можно познать только в ее отсутствие. Мы отбрасываем все в сторону, лишаем себя всего, остаемся ни с чем. И вот тогда она приходит во всей своей простоте: Я люблю. Без звона колоколов и без большого оркестра. Просто обычная любовь. Как старый свитер… Я не знал, кто вызовет во мне такое чувство, но верил, что когда-нибудь ее встречу.

Неудивительно, что прошло 40 лет, и все осталось как прежде. Найва все еще живет в своей замечательной квартирке с фиксированной арендной платой и ходит на все так же любимую работу. Один дипломат сменяет другого, она уже работала с 7–8 представителями, но ей до этого нет дела. Найва служит Королевству Марокко. И даже чертов король сменился, а Найва остается прежней, храни ее Бог. Всего ей наилучшего. Она остается близка со своей семьей и обожает своих сестер и племянников. Я все еще наведываюсь к ней, не без определенной грусти, и ценю те добрые воспоминания, которые остались от нашей совместной жизни.

Уже за полночь. Салют по случаю 4 июля постепенно заканчивается. Часы пролетели незаметно. Волны тихо омывали маленький островок статуи Свободы, лицо которой все еще было видно в отблесках последних взрывов.

«Время – пламя, в котором мы сгораем» – писал поэт Делмор Шварц. Все пошло не так у моих родителей. Они никогда не были единым целым. Я как единственный плод их нравов также был предрасположен к разводу. Брак был ложью, как и Вьетнам, как и большая часть моей жизни. Эта ложь окутала все, и я еще пребывал в оцепенении от осознания этого. Существовал словно во сне. Я ни в чем не был уверен и чувствовал себя потерянным. Я искал путеводную нить из мифов, которые читал в детстве, нить, которая помогла Тесею выйти из огромного критского лабиринта. Незаметно кивнув, я попрощался с моей богиней, ощущая в душе надежду, смешанную с отчаянием, и отправился к метро Верхнего Манхэттена. Так подошло для меня к концу 4 июля 1976 года.