Текст книги "Пламя"

ГЛАВА XXI

И все проходит мимо.

Гейне

Если бы Роберт поехал по Виа Валериа перед завтраком, он встретил бы Фэйна, который приехал утром и направлялся тогда в Озиоло.

Он явился туда около часу, разгоряченный, пыльный, надменный и опечаленный. Тони приняла его в маленькой гостиной с ее прохладными серыми полотняными стенами и удобными, на английский манер, креслами.

Она даже улыбнулась при виде его. Он не ответил на ее улыбку.

– Роберт дома? – резко спросил он.

– Он не бывает к завтраку. Он, вероятно, будет к чаю.

– Я подожду.

– Жди, – засмеялась Тони. Фэйн был непереносимым человеком, и у него были забавно-дурные манеры.

Он положил шляпу и палку на диван, затем посмотрел на нее.

– Ты можешь себе позволить смеяться и чувствовать себя веселой и тому подобное, – сказал он. – Это нам, твоим родным, суждено переносить весь срам и все, что с ним связано. Это достаточно тяжело для нас, могу тебя уверить.

Тони серьезно смотрела на него.

– Вы не ответственны за мои действия.

– Мы не должны были бы, но мы все равно будем нести этот позор. Слушай, Тони, я приехал, чтобы просить тебя положить конец всему этому. Пока мы устроили так, чтобы скрыть все. По крайней мере, так мы полагаем, хотя кто знает, что говорят там, в клубах? Естественно, я последний услышу обо всем. Но, как я сказал, я приехал, чтобы убедить тебя бросить все это, забыть Роберта и вернуться. Ты можешь еще ехать в Германию, и умнее ничего не может быть. Не всякая семья согласилась бы.

Тони разразилась презрительным смехом.

– Ты, таким образом, предлагаешь мне пансион в Германии вместо всего этого, – и она рукой показала на комнату. – Жизнь компаньонки вместо Роберта, которого я обожаю, который обожает меня. Милый друг, ты с ума сошел или ты просто дурак?

– Конечно, я и не должен был ожидать, что ты подумаешь о других иначе. Твой ответ как раз такой, каким, я знал, он будет. Тебе дела нет, выйдет ли за меня Дафнэ или нет. Конечно, ты даже не понимаешь, почему ей не выйти. Но она, к счастью, чиста и невинна, а ее родные не дадут ей выйти за меня, пока ты живешь здесь с Робертом на такой манер. Тетя Гетти говорила, что я ничего не добьюсь от свидания с тобой. Мне следовало согласиться с ней и не тревожиться. Если бы я подумал, я бы понял, что от девушки, которая поступила так, как ты, нельзя ожидать, чтобы она почувствовала стыд или поняла чувства других.

Тони упорно смотрела на него.

– Ты говоришь, что любишь Дафнэ?

– Я не намерен говорить с тобой о ней, но, если тебе нужно знать это, я тебе отвечу: да, и довольно сильно!

– Это значит, что ты готов на жертву для нее?

Фэйн посмотрел на нее с удивлением.

– Я так думаю, – глухо сказал он.

– И, несмотря на это, ты чувствуешь горький стыд оттого, что я пожертвовала для Роберта тем, что, я полагаю, вы назвали бы моей чистотой?

– Есть маленькая разница между любовью к девушке и желанием жениться на ней и тем, что сделала ты.

– Не от Роберта и не от меня зависит то, что мы не можем пожениться; он бы женился на мне завтра, если бы мог.

– Женился бы? – сказал Фэйн. – Будем надеяться, что это так. Я думаю, что он теперь так говорит. Ему довольно просто говорить так, когда он знает, что его жена будет жить еще годы.

– Если ты скажешь еще что-нибудь подобное, то я тебя выброшу из дома.

Фэйн побагровел от злости.

– О, я уйду. Я был дураком, что вообще пришел. – Он повернулся к двери.

В его опущенных плечах и усталой походке было нечто, что тронуло Тони, несмотря на ее раздражение.

– Фэйн, – сказала она.

Он обернулся.

– Разве, если я даже не могу исполнить того, что ты хочешь, мы не можем остаться друзьями?

Он горячо схватил ее руку.

– Тони, я же знаю, что ты приличный человек, – неужели ты не придумаешь? Неужели ты не постараешься бросить такую жизнь? Это разрушает все мои виды на счастье, – и он нелепо покраснел.

Тони, пересиливая себя, слегка улыбнулась.

– Если ты действительно любишь и Дафнэ любит тебя, она выйдет за тебя, несмотря ни на что. Это не зависит от того, брошу я или не брошу Роберта. Я не могла бы этого сделать, если даже хотела. Мы совершенно так же женаты, как если бы над нами произнесли слова молитвы. Брак – это не только церковь и кольцо и медовый месяц, это медленное и глубокое переплетение каждого инстинкта, желания, надежд и той любви, которую чувствуешь друг к другу. Я не могу теперь удалить от себя Роберта, потому что он часть меня самой, как я – его. Фэйн, неужели ты этого не можешь понять?

– Я понимаю, что ты не хочешь согласиться, – мрачно ответил он.

Тони крепко сжала руки.

– Ничто, ничто, говорю я тебе, не разлучит меня с Робертом.

В это время раздался звонок по дому. Они могли слышать поспешные шаги старого Джованни по выложенному плитками вестибюлю, затем шум голосов.

– Кто это может быть? – прошептала Тони. – Во всяком случае, не Роберт.

Открылась дверь, и вошел человек в форменной одежде.

Он вопросительно посмотрел на Тони и Фэйна, а затем быстро заговорил, обращаясь к Фэйну.

Тони плохо понимала по-итальянски, Фэйн и вовсе не понимал. Явившейся посмотрел то на одного, то на другого, затем произнес по-английски:

– Лорд Роберт.

Тони в секунду бросилась к нему.

– Что случилось? – спросила она.

Из вестибюля слышны были рыдания, громкие, шумные рыдания прислуги. Тони оттолкнула пришедшего и бросилась через коридор.

Несколько человек стояли вокруг небольшой деревянной кушетки.

Гартон, слуга Роберта, стоял на коленях, спиной к ней.

Она оттащила его и, наконец, увидела.

– Роберт! – воскликнула она, и ее голос зазвучал пронзительно. Она бросилась на безжизненное тело. – Это Тони, посмотри на меня, заговори со мной! – Она вдвинула свои пальцы между его холодными пальцами и прижалась губами к его губам. – Ты не умер, – шептала она, – милый, это только шутка, но не надо больше шутить, ты пугаешь меня. Роберт, Роберт!

Гартон, у которого по лицу текли слезы, рассказал Фэйну, что автомобиль внезапно остановился и Роберт был выброшен и сломал себе спинной хребет.

Фэйн наклонился над Тони и старался увести ее. Она подняла свое подергивающееся лицо.

– Оставь меня, – прошептала она почти без голоса, – он принадлежит мне.

ГЛАВА XXII

Мертвящий ветер овеял меня своим холодным дыханием, и для меня пришла зима, когда моя весна не успела еще пройти.

Жизнь продолжает свое течение. Это самое ужасное в ней. Человек страдает и страдает, а жизнь течет. Человек видит, что часы, которые прошли, полны мучений. Он знает, что часы, которые наступят, принесут новые страдания и что отдыха нет. Жизнь проходит через человеческую душу своим тяжелым шагом, железной пятой печали, которая терзает и рвет.

Прошло два дня, и в каждую из минут этих двух дней Тони сознавала, что значит быть терзаемой воспоминаниями и распинаемой на кресте тоски и томления.

Только женщина, которая любит страстно, может понять то, что переносила она.

Ночью она лежала, смутно всматриваясь в темноту, чувствуя вокруг себя объятия Роберта. Раз, когда она забылась сном на несколько минут с порывисто бьющимся сердцем, ей показалось, что она ясно чувствует его дыхание около себя. Она прислушивалась, не смея двинуться, и затем с рыданиями глубокого одиночества поняла, что она слышала свое собственное дыхание.

Днем тысяча разных вещей, казалось, громко называли его имя. Его папиросы, перчатки, шапки, бумаги. Тони смотрела на них и думала, что еще два дня назад в это время Роберт был жив. О, эти бесконечные мысли: два дня, три дня тому назад он был здесь, сидел в этой комнате, и мы смеялись, Бог мой, мы смеялись!

На третий день приехала леди Сомарец. Фэйн телеграфировал ей, не сказав о том Тони. Тони находилась возле Роберта и наполняла вазы белой сиренью и белыми розами, когда она приехала. Через безжизненное тело Роберта они смотрели друг на друга.

– Уйдите, – прошептала губами Тони.

Та посмотрела ей в глаза. Может быть, слабая жалость к Тони тронула ее, или она смутно поняла, как велика была любовь между обоими. Она повернулась и оставила Тони одну.

После, в салоне, они снова встретились, но только на минуту. Если Тони заставала кого-либо в комнате, она уходила. Она была как неистово раненое животное, которое тщетно старается укрыться. Роберта уже похоронили в то утро на маленьком кладбище, на отвесной стороне холма. Комья земли, которые бросали на гроб, падали всем своим весом на душу Тони. Она пролила все свои слезы и смотрела на свет без слез. Затем начались совещания о том, что предпринять.

– Я была у адвоката Роберта перед отъездом из Лондона, – сказала леди Сомарец, – и узнала, что завещание, которое у него находится, совершено три года назад. Я искала среди его бумаг и более позднего не нашла. Ты не знаешь, Антония, совершил ли он новое завещание?

Тони покачала головой:

– Не знаю.

– Тогда ты останешься без гроша, как и раньше.

– Разве?

– Все деньги переходят к младшему племяннику Роберта, сыну Уильбэрна.

– Да?

– Мы обсудили все с Фэйном, и мы оба считаем нужным посоветовать тебе вернуться со мной в Лондон на некоторое время. Бейлисы, конечно, знают всю правду, но я полагаю, я даже уверена, что посторонние еще ничего не знают. Ты, конечно, пока будешь спокойно жить у меня. Позже я решу, чего я хочу для тебя.

Тони не говорила. Спустя немного она поднялась и ушла в свою комнату. Она должна вернуться в Лондон, чтобы жить, – снова вернуться в тюрьму.

– Нет… – прошептала она.

Назад к той жизни, которая не была жизнью, после всего этого, после Роберта, после любви – назад к тому? Он сжала виски руками. Она должна подумать, должна, ибо иначе они заберут ее и она не будет свободна никогда.

Назад в тюрьму, да, так оно и есть, тюрьма, где сторожа будут унижать ее, где…

– Спаси меня, Роберт, – прошептала Тони, – скажи мне, что делать?

Она опустилась на постель. К тому же у нее не было денег. Если она убежит, то куда? Друзей у нее нет. Только Дафнэ была ее другом, но теперь Дафнэ никогда не помогла бы ей.

Снова в тюрьму, к стенам, которые будут держать ее, к словам, которые будут жалить и ранить, без признаков любви где бы то ни было.

Может быть, Симона в Париже? Симона бы не оскорбляла ее. И, раз оказавшись там, спрятавшись от всех, она могла бы найти работу. Другие девушки находили и жили. На худой конец, она бы могла только умереть. Это был бы конец, и ее душа успокоилась бы в мире, свободная от страшного томления, от ужасной боли тоски.

Париж?

Почему нет? Она порылась в своем кошелечке. Один два, три, шесть столировых билетов, немножко золота и один пятифунтовый билет – Роберт дал ей его, чтобы уплатить за что-то, – приблизительно сорок футов.

Она стояла у окна, размышляя. Дул легкий ветерок и приносил с собой запах цветов. Внезапно ее память пронзило воспоминание о ночи их ссоры. Жгучие слезы потекли по ее лицу. Она пережила любовь, страсть, все это чудо, она обладала человеком, который нуждался в ней, любил и защищал ее, а теперь – тюрьма открылась перед ней, и она осталась, маленькая и одинокая. Вдали просвистел поезд и загромыхал дальше. Скоро ее увезут в тюрьму.

– Нет, нет, – громко вскрикнула она, – нет, Роберт, ты бы не хотел этого, ты хочешь, чтобы я была свободна.

Она лихорадочно оделась, собрала немного вещей в небольшой пакет. Собравшись, она прошла в комнату Роберта. Комната была еще полна цветов, от одуряющего запаха которых Тони ослабела.

Она подошла к туалету и посмотрелась в зеркало. Затем открыла шкаф и стала искать в нем. В другом шкафу она, наконец, нашла то, что искала: старую маленькую кожаную коробочку. Она положила ее к себе за блузу и вышла из комнаты.

Стоя у дверей, она взглядом окинула место, где она и Роберт любили и были счастливы и нашли друг друга. Как часто в сладкой тоске они нашептывали друг другу вещи, которые они не решались произнести днем.

– Прощай, – прошептала она, – прощай!

Ее маленькое бледное личико слабо светилось при смутном свете.

– Прощай!

ГЛАВА XXIII

Скромная жизнь, тяжелый труд, повседневные заботы: это удел большинства из нас.

Если вы не очень хорошо знаете Париж, не пытайтесь лучше отыскать улицу д'Альмэн, 40. Если вы все-таки найдете ее и подниметесь на шестой этаж (причем каждая ступенька по дороге грозит обрушиться под вами), вы, наконец, доберетесь до «квартиры» Тони. Несмотря на громкое имя «квартира», она отнюдь не была величиной с дворец. Наоборот, самое большое комната имела двадцать на восемнадцать и оканчивалась кривым окном. Правда, что окно удовлетворяло потребности в свете и солнце, двух необходимых вещах, но окно это также свободно пропускало порывы ветра, если он дул с востока, как часто замечала Тони.

Жоржетта, занимавшая «квартиру» вместе с Тони, при этом смеялась, показывая свои прекрасные зубы, и говорила: «Что ж, нам достается двойная порция, как ты думаешь, моя девочка, а?»

Знакомство с Жоржеттой было завязано пять лет тому назад – через два года после приезда Тони в Париж.

Нас учат верить тому, что судьба жестоко карает грешников. В отношении Тони она щедро это выполнила.

Разумеется, на ее след напали; девушки в наше время не могут убежать и исчезнуть с лица земли. Жизнь не так проста, как бывало раньше, а жандармы на Лионском вокзале – весьма знаменитые существа, которые хорошо следят за путешественниками, прибывающими из Италии.

Фэйн явился туда, куда Тони укрылась, в маленький меблированный дом на левом берегу Сены, ровно через неделю после ее бегства. Симона радушно встретила Тони, пока она не узнала, что та без гроша денег и будет сама зарабатывать себе на жизнь. Тогда радушие исчезло, и Тони перестала у нее бывать. К счастью, она получила место продавщицы в большом магазине. Она увидела объявление в газете «Тан», немедленно обратилась по адресу и получила место. Она жила тогда в маленьком пансионе, очень приличном и чистом, и встретила Фэйна с твердой решимостью остаться в Париже. Она будет зарабатывать себе на жизнь.

Он оказался точно таким, каким она и предполагала встретить его: разъяренным и взбешенным. Он убеждал, бушевал, уговаривал, но Тони была непреклонна.

Наконец, он вернулся к де Мейрис, где он оставил леди Сомарец, и рассказал ей все.

Произошло еще несколько свиданий, снова буря, затем отъезд и некоторая сумма денег, оставленная для Тони в «Лионском кредите».

Она приветствовала их отъезд, немедленно вернула деньги, и на этом всякие сношения с родными прекратились.

Два раза в год старый поверенный писал ей, и она отвечала.

Через него она узнала о женитьбе Фэйна, о смерти тети и о продаже Уинчеса.

Первые два события не тронули ее, третье же, о котором она узнала, уже живя два года в Париже, взволновало ее так, как ничто, казалось ей, уже никогда не могло взволновать ее. Когда человек работает девять Часов в сутки и спит всю ночь, как мертвый, немного времени остается для чувств и размышлений. Иногда на Рождество или на Масленицу, когда бывал карнавал, следовательно, выпадал свободный день, Тони ложилась на кровать, смотрела на небо и думала, думала. Она узнала о продаже Уинчеса на Пасху, когда у нее был снова свободный день. Она взяла с собой сухое казенное письмо и пошла бродить по садам.

Лежа под деревом на мягкой молодой траве, она начала вспоминать.

Уинчес встал перед ней, его остроконечные красные крыши с высокими трубами, обрисовывающимися на фоне мягкого голубого неба, терраса с балюстрадой, наполненной розами, которые красной лентой вились вокруг серого камня, старый сад с забором из буксов и статуями, от которых исходил аромат прошедших веков, залитыми горячим солнечным светом. И дядя Чарльз так любил все это!

Тони легла лицом на холодную землю. Неужели ребенок, который так любил дядю Чарльза, действительно когда-либо существовал? А он, бледная тень, канувшая в Лету, – любил ли он тоже когда-либо? Ее мысли носились, как корабли по тихому, залитому солнцем морю.

Уинчес, Лондон, монастырь. Утренний звонок раздается у дверей дортуара. Звонит Жанна в своем накрахмаленном платье, которое так шелестит.

– Барышня, уже половина седьмого. – Затем ужин в длинной прохладной столовой с ее белыми столами, на которых стоят чашки молока, блюда с компотом из фруктов, хлеб и масло. Затем молитва в спальне, поклон и поцелуй «матери».

Посещение дяди Чарльза – нет, она лучше не будет думать об этом.

Она глубоко зарылась руками в траву – нет, нет, только не мысль об этом, ведь Роберт тоже приехал с ним. Ее лицо побледнело, когда воспоминание, как волна, захлестнуло ее ум.

Все эти два года она боролась, чтобы не думать о нем. Она хорошо знала страшные дни и ночи, которые следовали за этим.

Но в этот день воспоминания встали перед ней настойчиво и не оставляли ее.

Дрозд запел вблизи на кусте сирени.

Тони услышала, и лицо ее исказилось.

Веселая песенка дрозда быстро напомнила ей и виллу, и сад ее. Она в душевной муке закрыла глаза, перед которыми во мраке встали крашеные розовые стены, выцветшие голубые ставни и сад с цветущими апельсиновыми деревьями, вербена и пламенно-красные цветы, которые выделялись на яркой зелени кипарисов.

Эти поцелуи в саду, когда спускались благоухающие сумерки!

Дрозд продолжал петь. Его песня и рыдания Тони были единственными звуками в тихом воздухе.

Наконец она поднялась, чтобы пойти домой. Стало почти совсем темно, дрозд уже давно затих, и ею овладел покой изнеможения.

Она очень медленно шла по дорожкам, и везде ее встречал острый запах произрастающей природы. Она любила этот запах. Жизнь, в смысле радости, была уже для нее кончена. Но существовали еще деревья и книги, и каждую неделю драгоценный день отдыха, море, солнечные дни и сильные ветры. И как бы то ни было, было еще ощущение свободы после закрытия магазина в семь часов. Она на момент остановилась, чтобы спросить у господина Работэн, приятеля, имевшего книжный ларек около площади Бастилии, не имеется ли у него томик стихов, который ей нужен. Он бесконечно жалел, что у него нет этого томика, но зато он мог ей предложить за пять су в неделю книжку «Он и она». Тони радостно взяла книжку и снова продолжала путь домой.

Она осторожно взбиралась по лестнице, хоть она была так легка, что ступеньки вряд ли оказались бы столь неучтивыми, чтобы не выдержать ее.

Дверь в ее комнату была открыта.

Тони поспешила скорее. Что это значит? Ключ был с нею.

Смысл этого скоро был растолкован ей очень крупной молодой женщиной, которая сильно жестикулировала перед лицом хозяйки в момент появления Тони.

При виде Тони она остановилась и осмотрела ее. И затем обрушилась потоком слов:

– Представьте себе, барышня, эта дура, эта глупая женщина сдала вам мою комнату. Мою – той, которая с вами разговаривает. Я заплатила за нее накануне моего отъезда за два года вперед. Эта женщина клялась всем святым, что она ее сохранит для меня. Я одна из тех, которая никогда заранее не знает, когда сможет вернуться. Я уезжаю по делам, понимаете? Это время я уезжала в Испанию. Я могла бы вернуться уже несколько месяцев тому назад, а может быть, и год тому назад, но случилось дело. Я об этом больше не говорю. Но почему, если подвернулось дело, я должна потерять комнату, за которую я вперед уплатила?

Тони посмотрела на молодую, крупную и красивую женщину и вздохнула.

Она только что повесила книжную полку и покрыла сундук, который служил для многих надобностей, будучи кушеткой днем, кроватью ночью, и заменял собой два стула, когда хозяйка приходила поболтать.

Она прожила в этой комнате два года и любила вид, который из нее открывался. И затем, – но что за польза раздумывать над всем этим, если комната действительно принадлежит этой девушке с черными глазами и белой кожей?

– Хорошо, – спокойно сказала Тони, – я выеду.

Хозяйка начала рассыпаться в благодарности: к сожалению, у нее больше нет свободных комнат. Если бы жилец из пятого номера уехал, – но это будет только через месяц.

– Хорошо, – снова повторила Тони, – я устроюсь как-нибудь.

Она стала убирать свои немногие книжки и укладывать их. Высокая девушка молчаливо следила за ней.

– Так что, вам некуда переезжать? – спросила она резко.

Тони успокоительно улыбнулась ей.

– Вам не следует мазать себе губы этой краской. Это вам очень не идет, – сказала она.

Высокая девушка села на сундук Тони, который затрещал под ней.

– Черт возьми, – сказала она, вспыхнув.

– Не беспокойтесь, это всегда так, – ответила Тони.

Девушка снова посмотрела на нее.

– Вы очень маленькая, – сказала она вдруг.

– Да, кажется, так.

– Вы не займете много места, я думаю.

Она прошла через всю комнату к Тони и положила свою крупную красивую руку на ее плечо.

– Я ничего не имею против того, чтобы мы ненадолго поселились вместе, – сказала она с большой простотой.

Девушка выглядела такой большой и надежной, у нее были воистину чудесные глаза и кожа того теплого белого оттенка, который не имеет названия и не поддается описанию. Вероятно, пролитые днем в парке слезы облегчили душу Тони. Она снова чувствовала себя молодой, а мысль иметь подругу наполняла ее радостью. Если красивая девушка и не станет ее подругой, во всяком случае, эта встреча носила характер приключения.

– Спасибо, я тоже хочу этого. Теперь я приготовлю какао, оно у меня за кушеткой.

Так появилась Жоржетта.