Текст книги "Мои странные мысли"

– Как раз наоборот, – возразил Мевлют. – Однажды, приехав из Анкары в Стамбул, Ататюрк увидел, что в Стамбуле на улицах очень тихо, и пожалел, что нет уличных торговцев.

– Если наши военные перестанут охаживать этот народ палкой, то он или в коммунизм, или в исламизм ударится. А еще не забывай о курдах, которые хотят нам карту разделить. Знаешь, чем твой Ферхат занимается, ты видишься с ним?

– Не знаю.

– Подлец он, твой Ферхат.

– Он мой друг.

– Ну раз так, тогда пусть он тебя и везет в Бейшехир, дорогой Мевлют, посмотрим, как ты сможешь украсть девушку.

– Перестань, Сулейман, – попытался успокоить меня Мевлют.

– Братец, послушай, я все устрою так, что самая красивая девушка на свете сейчас свалится тебе в руки, как спелая груша. Словно бы одного этого недостаточно, я, словно твой слуга, лично везу тебя на фургоне за семьсот километров в деревню девушки, чтобы ты мог увезти ее. За бензин тоже я плачу. Гостиница, в которой мы остановились на ночь, и ракы, которую ты пьешь, тоже за мой счет. А ты в ответ на это не можешь хотя бы раз притвориться и сказать: «Да, ты прав, Сулейман, Ферхат очень плохой человек». Раз уж ты сам такой умный, если, как в нашем детстве, ставишь себя выше меня, то чего ты тогда пришел просить о помощи?

– Прости меня, Сулейман, – сказал Мевлют.

– Повтори.

– Прости меня, Сулейман.

– Я тебя прощу, но мне нужно выслушать твои оправдания.

– Оправдание у меня такое, Сулейман. Мне страшно.

– Братец, бояться тут нечего. Когда выяснится, что Райиха сбежала… они, конечно же, побегут к нам в деревню. А вы пойдете через горы. Может, для виду постреляют. Но ты не бойся, за горами я буду ждать вас на фургоне. Пусть Райиха сразу сядет в кузов, чтобы она меня не увидела, не узнала. В Стамбуле она однажды ездила на этом фургоне, но она девушка, им все машины одинаковые. Обо мне, конечно, ни слова. А ты пока подумай о том, что ты будешь делать после того, как вы сбежите, приедете в Стамбул и останетесь вдвоем в одной комнате. Вот этого бойся. Ты ведь еще ни разу не спал с женщиной, Мевлют?

– Нет, Сулейман. Но я боюсь только того, что вдруг девушка передумает и не придет.

Утром мы прежде осмотрели вокзал города Акшехир. Оттуда за три часа по грунтовой горной дороге мы доехали до нашей деревни. Мать Мевлют повидать не захотел – он очень боялся, чтобы не испортить все дело, – так что в деревню мы даже не стали заезжать, чтобы не привлекать внимания. Мы поехали к Гюмюш-Дере и подъехали к дому Горбуна Абдуррахмана-эфенди, к его саду за полуразвалившимся забором. Затем повернули назад. Я проехал некоторое расстояние, а затем остановил машину на обочине.

– Уже скоро стемнеет, до вечернего намаза недолго осталось! – сказал я. – Нечего бояться. Счастливого пути, Мевлют!

– Да услышит тебя Аллах! – сказал он. – Помолись за меня.

Я слез с фургона вместе с ним. Мы обнялись… Я готов был расплакаться. С нежностью смотрел я ему вслед, когда он уходил по пыльной дороге в сторону деревни, мне очень хотелось, чтобы он был счастлив до конца дней своих. Конечно, вскоре ему предстоит узнать, что суждена ему другая, посмотрим, что он будет делать, размышлял я, направляя фургон к месту нашей встречи. Если бы я желал ему зла, если бы хотел обвести его вокруг пальца, как некоторые могут подумать, разве я вернул бы ему тогда, в Стамбуле, бумагу на дом на Кюльтепе, которую он дал мне, чтобы я доставил ему Райиху? Тот дом, в который я нашел квартирантов, был единственным достоянием Мевлюта. Я не считаю, конечно, его мать и сестер, которые живут в деревне. Ведь и они наследники покойного Мустафы-эфенди, но я в это не вмешиваюсь.

Когда Мевлют учился в средней школе, всегда перед важным экзаменом он чувствовал, что сердце его бьется сильно и все лицо пылает огнем. Сейчас, приближаясь к деревне Гюмюш-Дере, он почувствовал то же самое, только гораздо сильнее.

Он зашел на деревенское кладбище на холме у окраины деревни, побродил среди надгробий, сел на одну из могил и, глядя на старый могильный камень, таинственный и поросший мхом, хотя еще было видно, какой пышной резьбой он покрыт, задумался о своей жизни. «Аллах Всемогущий, прошу Тебя, пусть Райиха придет, пусть придет во что бы то ни стало!» – повторял он. Ему захотелось помолиться, но он не смог вспомнить слова ни одной из знакомых ему молитв. «Если Райиха придет, то обещаю выучить наизусть весь Священный Коран и стать хафызом. Клянусь знать на память все молитвы», – сказал он себе. Он горячо и истово молил Аллаха услышать его, чувствуя себя перед Его лицом всего лишь ничтожным, крошечным рабом. Он когда-то слышал, что просить в молитвах надо очень настойчиво и это помогает.

Вскоре после того, как стемнело, Мевлют подошел к полуразвалившемуся забору сада. Окно, выходившее на задний двор белоснежного дома Абдуррахмана-эфенди, было темным. Он пришел на десять минут раньше. Ожидая условного знака, которым должна была стать зажженная в окне лампа, он почувствовал, что стоит в самом начале своей жизни. То же самое чувствовал он, когда тринадцать лет назад впервые приехал с отцом из деревни в Стамбул.

Затем залаяли собаки. В окне на мгновение вспыхнул и сразу погас свет.

Часть IV
(Июнь 1982 – март 1994)

Он был потрясен тем, что наткнулся в жизни на какие-то следы того, что до сих пор казалось ему гнусной болезнью его психики.

Джеймс Джойс. Портрет художника в юности

1. Мевлют и Райиха женятся
Только смерть разлучит нас

Сулейман. Как вы думаете, когда Мевлют понял, что девушка, бежавшая с ним, была не та красавица, чьи глаза он лишь раз увидел на свадьбе моего брата и которую, как оказалось, звали Самиха, а ее не столь красивая сестра Райиха? В тот ли момент, когда встретил ее в темноте деревенского сада? Или позже, когда они пробирались вместе через реки и горы? Знал ли он это уже тогда, когда сидел рядом со мной в фургоне? Вот почему я спросил его: «Что-то случилось? Язык проглотил?» Но Мевлют ничего не ответил.

Когда они сошли с поезда и слились с толпой садившихся на паром от вокзала Хайдар-Паша на Каракёй, мысли Мевлюта были заняты не свадьбой и брачными хлопотами, а тем, что в конце концов он окажется в комнате с глазу на глаз с Райихой. Он находил несерьезным, что ее так заинтересовала суета на Галатском мосту и белый дым пароходов, но он не мог думать ни о чем, кроме того, что вскоре им вдвоем предстоит войти в их общий дом и остаться там наедине.

Когда Мевлют достал ключи от дома – бережно хранимые в кармане, словно драгоценность, – и отпер дверь в квартирку на Тарлабаши, он почувствовал, что дом как будто изменился за те три дня, что ушли на поездку в деревню: по утрам в начале июня в квартире было почти холодно, но теперь, в разгар лета, стояла удушающая жара, и старый линолеум на полах, разогретый солнцем, распространял запах дешевого пластика, смешанный с запахами воска и пеньки. Снаружи, с Бейоглу и Тарлабаши, проникал шум толпы и транспорта. Мевлюту всегда нравились эти звуки.

Райиха. «Какой красивый у нас дом, – сказала я. – Но его надо проветрить». Я не могла повернуть ручку, чтобы открыть окно, так что Мевлют подбежал, чтобы показать мне, как обращаться с задвижкой. Я сразу почувствовала, что стоит только сделать тщательную уборку и смести всю паутину, как все разочарования, все страхи и демоны из мыслей Мевлюта тоже будут смыты. Мы вышли купить немного жидкого мыла, пластиковое ведро и тряпки, и, когда мы вышли на улицу, напряжение из-за совместного уединения спало, и мы расслабились. Вторую половину дня мы провели за покупками, разглядывая вещи на витринах и полках магазинов от Тарлабаши до Рыбного рынка и приобретая все, что было нужно. Мы купили кухонные губки, жесткие щетки и чистящую смесь и, вернувшись в дом, вычистили его сверху донизу. Мы были так увлечены тем, что делаем, что забыли о смущении от совместного уединения.

К вечеру я взмокла от пота. Мевлют показал, как зажечь газовую колонку, как регулировать подачу газа и какая из ручек пускает горячую воду. Нам пришлось залезть на стул, чтобы всунуть горящую спичку в темное отверстие на колонке и включить ее. Мевлют посоветовал мне, всякий раз зажигая колонку, приоткрывать маленькое окно с матовым стеклом, которое выходило в темный внутренний дворик.

– Если ты оставишь его немного открытым, газ будет выветриваться и никто при этом тебя не увидит… – прошептал он. – Я уйду на час.

На Райихе все еще была та одежда, которая была на ней, когда они убегали из деревни, и Мевлют понял, что ей будет неудобно раздеваться и мыться, если он в доме. Он сел в кофейне сразу за Истиклялем. Зимними вечерами это место было заполнено швейцарами, продавцами лотерейных билетов, водителями и усталыми уличными торговцами, но сейчас здесь было пусто. Он смотрел на чашку чая, которую поставили перед ним, и думал о моющейся Райихе. С чего он взял, что у нее светлая кожа, увидев только ее шею? Почему он сказал «на час», когда уходил? Время тянулось очень медленно. Он смотрел на одинокую чаинку на дне чашки.

Не желая возвращаться домой, пока не прошел час, он выпил еще и пива, а затем отправился назад длинной дорогой по закоулкам Тарлабаши – ему доставляло удовольствие находиться на этих улочках: здесь дети ругались друг с другом, играя в футбол, а их матери сидели на ступенях маленьких трехэтажных домов с подносом на коленях, перебирая рис, и каждый знал всех.

На пустом участке между домами в тени палатки из черной ткани сидел человек, торговавший арбузами. Мевлют постучал пальцами по нескольким арбузам, пытаясь угадать, насколько красные они внутри, выбрал арбуз и поторговался за него. По арбузу полз муравей. Когда Мевлют вертел арбуз в руках, муравья переворачивало вверх ногами, но он не падал; он просто полз по кругу, пока не возвращался наверх арбуза. Договорившись о цене, Мевлют дал арбуз продавцу взвесить, стараясь не сбросить терпеливого муравья. Потом Мевлют добрался до дому, бесшумно вошел и положил арбуз на кухне.

Райиха. Я вымылась, переоделась в чистую новую одежду, а затем легла на кровать спиной к двери и заснула, не покрыв волосы.

Мевлют тихо подошел к ней. Долгое время он смотрел на Райиху, лежавшую в постели, понимая, что он никогда не забудет этой минуты. Под одеждой ее тело и ноги выглядели изящными и красивыми. Плечи легко вздымались каждый раз, когда она делала вдох. На мгновение Мевлюту показалось, что она только притворяется спящей. Он лег тихо и осторожно на другой стороне двуспальной кровати, не раздеваясь.

Его сердце колотилось. Если они займутся любовью прямо сейчас – а он даже толком не знал, как к этому приступить, – он воспользуется ее доверием.

Райиха доверилась Мевлюту, она доверила ему свою жизнь и даже сняла платок, показав ему длинные красивые волосы, до того, как они поженились, и до того, как стали близки. Глядя на ее длинные вьющиеся локоны, Мевлют чувствовал, что этого доверия и подчинения ему достаточно, чтобы привязаться к Райихе, и понимал, насколько сильно ему хочется любить ее. Теперь он был не один в мире. Он следил за вдохами и выдохами Райихи, и его счастье казалось безграничным. Ей даже понравились его письма.

Они заснули в одежде. Позже ночью они обнялись в темноте, но любовью не занялись. Мевлют знал, что ночью девушку легче склонить к сексу. Но ему хотелось, чтобы их с Райихой первый раз был при свете дня, чтобы он мог смотреть ей в глаза. Наступившим утром, однако, каждый раз, когда они заглядывали друг другу в глаза, они смущались и старались чем-то отвлечься.

Райиха. На следующее утро мы вновь отправились по магазинам. Я выбрала синтетическую скатерть, которая выглядела как навощенная, пододеяльник с синими цветами, пластиковую хлебницу и пластмассовую соковыжималку для лимона. Мевлют вскоре устал бродить со мной по магазинам, ведь я рассматривала тапочки, чашки, банки, солонки просто для удовольствия, ничего не покупая. Мы вернулись домой. Сели на край кровати.

– Никто не знает, что мы здесь, правда? – спросила я.

На мальчишеском лице Мевлюта в ответ появилось такое выражение, что я пробормотала: «Еда на плите» – и сбежала на кухню. Во второй половине дня, когда солнце нагрело маленькую комнату, я почувствовала усталость и пошла прилечь на кровать.

Мевлют тоже лег рядом с ней, они впервые обнялись и поцеловались. Его желание усилилось, когда он увидел детское выражение вины на умном лице Райихи. Но каждый раз, когда его желание давало о себе знать в плотской форме, они оба начинали сгорать от стеснения. Мевлют просунул руку под платье Райихи, на мгновение коснулся ее левой груди, и голова у него закружилась.

Она оттолкнула его. Он тут же встал, его гордость была уязвлена.

– Не бойся, я не сержусь! – сказал он, решительно выходя на улицу. – Я скоро вернусь.

На одной из улиц за мечетью Ага-Джами жил курдский торговец металлоломом, который окончил лицей имамов-хатибов[46]46
  Лицей имамов-хатибов – религиозное учебное заведение, где готовят имамов, обладающих правом произносить в мечети пятничную проповедь, хутбу.


[Закрыть] в Анкаре. За небольшую плату он совершал короткие религиозные брачные обряды для пар, которые уже прошли гражданские процедуры, но хотели подстраховаться; для бедолаг, у которых в деревне были жены, но которые встретили в Стамбуле других дам; для юнцов из консервативных семей, которые, скрывая свою страсть от родителей и старших братьев, зашли слишком далеко, а теперь терзались угрызениями совести. Торговец металлоломом говорил, что он ханафит, потому что только суннитам ханафитской школы разрешалось женить молодых людей без разрешения родителей.

Мевлют застал этого человека дремавшим над ежедневной стамбульской газетой «Акшам» среди старых радиаторов, крышек плит и ржавых деталей моторов в задней комнате его магазина.

– Ходжа, я хотел бы заключить брак по законам нашей веры.

– Понимаю, но что за спешка? – спросил ходжа. – Ты слишком беден и слишком молод, чтобы брать вторую жену.

– Я украл девушку! – признался Мевлют.

– С ее согласия, конечно?

– Мы любим друг друга.

– Мир полон негодяев, которые любят похищать девушек и насиловать их, заявляя, что все это по любви. Этим бессовестным иногда даже удается уговорить беспомощные семьи девушек позволить им жениться на их дочерях…

– Это вовсе не так, – сказал Мевлют. – Мы женимся по взаимному согласию и любви.

– Любовь – это болезнь, – сказал ученый человек. – И женитьба – единственное лекарство. Но это лекарство подобно страшно горькому хинину, и тебе придется принимать его всю оставшуюся жизнь, даже после того, как жар прошел.

– Я не пожалею об этом, – сказал Мевлют.

– Тогда зачем спешить? Вы еще не делали этого?

– Только после того, как поженимся должным образом, – сказал Мевлют.

– Или она уродина, или ты на редкость чист душой. Как тебя зовут? Ты приятный парень, присядь и выпей чая.

Мевлют выпил чай, поданный бледной помощницей с большими зелеными глазами, и постарался побыстрее завершить разговор, но человек собирался набить цену, рассказывая ему, как плохо идут дела. Увы, количество юношей и девушек, которые утром женились, а вечером как ни в чем не бывало расходились по своим домам, ни слова не сказав об этом родителям, постоянно уменьшалось.

– У меня денег не много! – признался Мевлют.

– Поэтому ты бежал с девушкой? Симпатичные парни вроде тебя иногда превращаются в настоящих распутников и, как только утолят жажду, сразу произносят «талак»[47]47
  «Талак» («свободна») – форма религиозного развода. Троекратное произнесение этого слова мужем означает развод. Женщина не имеет права этого произносить.


[Закрыть] и выбрасывают девушку на улицу. Я знал многих прекрасных, но простодушных девушек, покончивших с собой или оказавшихся в борделе из-за таких, как ты.

– Мы собираемся заключить и гражданский брак тоже, как только ей исполнится восемнадцать, – сказал Мевлют виновато.

– Хорошо. Я сделаю добрый поступок и совершу ваш никах завтра. Куда мне прийти?

– Можем ли мы с вами просто сделать никах здесь, чтобы мне не приводить девушку? – спросил Мевлют, осматривая пыльный магазин.

– Я не беру платы за саму церемонию, но взимаю за использование комнаты.

Райиха. После того как Мевлют ушел, я вышла и купила у уличного продавца два килограмма немного перезрелой, но недорогой клубники, а еще сахар в бакалейном магазине и, до того как Мевлют вернулся, вымыла клубнику и начала варить варенье. Когда он вернулся, то обрадовался, почувствовав сладкий клубничный запах, но даже не попытался приблизиться ко мне.

Вечером он сводил меня на двойной сеанс в кинотеатр «Ляле». В перерыве между первым фильмом, в котором играла Хюлья Кочийгит, и вторым, в котором играла Тюркян Шорай, когда воздух в кинотеатре был таким влажным, что сиденье, казалось, промокло, он сказал мне, что мы поженимся завтра, и я немного всплакнула. Однако второй фильм я посмотрела внимательно. Я была так счастлива.

Когда фильм закончился, Мевлют сказал: «Пока твой отец не даст благословения или пока тебе не исполнится восемнадцати, давай, по крайней мере, будем уверены, что женаты в глазах Аллаха, так чтобы никто уже не мог разлучить нас… Я знаю одного торговца металлоломом. Никах пройдет в его лавке. Он сказал, что тебе нет нужды приходить… Все, что тебе надо сделать, – это дать кому-нибудь полномочия действовать от твоего имени».

– Нет, я хочу быть там, на церемонии, – сказала я, нахмурясь. Но затем улыбнулась, чтобы Мевлют не волновался.

Вернувшись домой, Мевлют и Райиха вели себя, пока переодевались в свои ночную рубашку и пижаму, словно два незнакомца, вынужденные жить в одном гостиничном номере в провинциальном городке. Стараясь не глядеть друг на друга, они выключили свет и осторожно легли рядом в кровать, убедившись, что между ними остается немного места; Райиха вновь легла спиной к Мевлюту. Он ощущал смесь радости и страха, и как только он подумал, что это волнение не даст ему заснуть всю ночь, как тут же заснул.

Проснувшись среди ночи, он обнаружил, что погрузился в густой клубничный запах кожи Райихи и аромат детского печенья от ее шеи. Они оба вспотели в духоте и стали жертвами прожорливых комаров. Их тела обнялись сами собой. Глядя на темно-синее небо и неоновые огни вдали, Мевлют ненадолго представил, как будто они плывут где-то вне мира, в сказочном месте, в невесомости, но тут Райиха сказала: «Мы еще не женаты» – и оттолкнула его.

От официанта, которого он знал по ресторану «Карлыова», Мевлют услышал, что Ферхат вернулся с военной службы. На следующее утро один из двух парней-посудомойщиков из Мардина отвел его туда, где остановился Ферхат, – в дешевую гостиницу для холостяков на Тарлабаши. Ферхат жил здесь с официантами на десять лет моложе его самого и с курдскими и алевитскими ребятами из Тунджели и Бингёля, едва окончившими школу и уже мывшими в ресторанах посуду. Мевлют решил, что это зловонное, душное место не подходит для Ферхата, и ему стало жаль его, так что он почувствовал облегчение, когда узнал, что Ферхат все еще проводит много времени в доме родителей. Мевлют видел, что Ферхат играет роль старшего брата для парней в этом общежитии и что там к тому же вовсю процветают контрабанда сигарет, которая стала почти невозможной после переворота, и торговля травкой. В общежитии царил дух политического возмущения и солидарности, однако лишних вопросов Мевлют задавать не стал. Увиденное и перенесенное на военной службе, а также истории, которые он слышал от знакомых, которых посадили и пытали в Диярбакыре, произвели неизгладимое впечатление на Ферхата, приблизив его к политике.

– Тебе надо жениться, – посоветовал Мевлют Ферхату.

– Мне надо найти городскую девушку и сделать так, чтобы она влюбилась в меня, – сказал Ферхат, – или сбежать с девушкой из деревни. На женитьбу у меня денег нет.

– Я сбежал с девушкой, – признался Мевлют. – Так что и ты можешь. Потом мы начнем вместе дело, откроем магазин и разбогатеем.

Мевлют поведал Ферхату несколько приукрашенную историю о том, как он украл Райиху. В ней не фигурировали ни Сулейман, ни его фургон. Мевлют сказал, что они бежали, держась за руки, по грязи и по горам, целый день, всю дорогу до вокзала Акшехир, пока ее отец гнался за ними.

– Райиха так красива, как описывалось в письмах? – спросил взволнованно Ферхат.

– Она даже красивее и умнее, – сказал Мевлют. – Но семья девушки, Вуралы, Коркут, Сулейман, они продолжают нас преследовать даже в Стамбуле.

– Чертовы фашисты, – сказал Ферхат и немедленно согласился стать свидетелем на их свадьбе.

Райиха. Я надела длинное платье с цветами и под него чистые джинсы. На голове завязала лиловый платок, который купила в каком-то из переулков Бейоглу. Мы встретились с Ферхатом в кафе «Кара-Дениз» на Истикляле. Ферхат оказался высоким, вежливым человеком с высоким лбом. Он угостил нас вишневым соком.

– Поздравляю, сестрица, ты выбрала себе хорошего мужа, – сказал он. – Он иногда бывает странным, но у него золотое сердце.

Когда мы пришли в лавку, торговец металлоломом нашел другого свидетеля в соседней бакалее. Он открыл ящик и достал потертую конторскую книгу с османской надписью на обложке. Раскрыв ее, он тщательно записал наши имена, а также имена наших отцов. Мы знали, что эти записи не имеют официального значения, но были впечатлены зрелищем, как этот человек тщательно записывает все арабскими буквами.

– Сколько ты заплатил за выкуп невесты? Сколько ты заплатишь, если вы разойдетесь? – спросил торговец металлоломом.

– Какой еще выкуп? – сказал Ферхат. – Он девушку украл.

– Сколько ты заплатишь ей, если разведешься с ней?

– Только смерть разлучит нас, – сказал Мевлют.

Другой свидетель сказал:

– Просто напиши, что за одно – десять золотых монет султана Решада[48]48
  Имеется в виду султан Мехмед V Решад (1844–1918), правивший с 1909 по 1918 г.


[Закрыть] и семь золотых турецких лир за другое.

– Это слишком много, – сказал Ферхат.

– Похоже, я не смогу провести эту церемонию в полном уважении к законам шариата, – сказал торговец металлоломом, уходя к весам в передней комнате лавки. – Любая физическая связь, которая могла иметь место без заключения религиозного союза, считается прелюбодеянием. В любом случае девушка слишком молода.

– Я не слишком молода, мне семнадцать! – сказала я, показывая ему свидетельство, которое я забрала из шкафа моего отца.

Ферхат отвел торговца металлоломом в сторонку и положил ему в карман деньги.

– Теперь повторяйте за мной, – сказал торговец металлоломом.

Мевлют и я посмотрели друг другу в глаза и повторили длинную череду арабских слов.

– Аллах Всемогущий! Благослови их союз! – сказал торговец металлоломом, завершая церемонию. – Да царят мир, уважение, понимание и любовь между этими двумя рабами Аллаха, и молю Тебя, Всевышний, позволь их браку устоять перед испытанием временем и защити Мевлюта и Райиху от ненависти, раздоров и расставания.