Текст книги "Джевдет-бей и сыновья"

На следующей фотографии была целая толпа. В переднем ряду на полу разместились, кто на корточках, кто вытянув ноги, рабочие, грузчики и продавцы. За ними стояли Джевдет-бей, Осман, Садык и торговец Анави с дочерью. «Это снято в тот день, когда мы открыли лавку и склад на проспекте Войвода! К нам тогда пришел наш новый сосед Анави со своей дочкой. Увидев ее, я очень удивился!»

Джевдет-бей хотел взять следующую фотографию, но вдруг понял, что не может пошевелить рукой. «Да что это со мной?» Он вспомнил, как однажды помогал грузчикам на складе и как болели потом вечером руки. «Это сердце! – вдруг понял он. – Новый приступ. Нужно принять лекарство!» Вспоминая, как все было в прошлый раз, Джевдет-бей думал: «Лечь в постель… Да, лечь после обеда…» Потом он понял, что не может вздохнуть. Однажды, когда он был маленьким, его заперли в комнате… «В комнате или под одеялом?» Он был под одеялом, а сверху на нем сидел, наверное, Нусрет и прижимал одеяло, чтобы не дать ему вылезти наружу. Джевдет-бей не мог вздохнуть. «Только бы вздохнуть!» Он снова вспомнил про лекарство и услышал шаги на лестнице. «Мне несут чай… Надо было поспать… Вздохнуть… Вздохнуть? Это просто приступ… Когда он пройдет, на меня будут сердиться… Я лягу в постель и буду спать. Спать…» Он начал представлять себе, как будет лежать в постели, оправляясь после приступа, и все будут приходить, чтобы посидеть рядом. Внезапно стул как будто поднялся в воздух, а поверхность стола приблизилась к лицу. Он понял, что ударился головой о стол и это очень плохо, и невозможно сделать вдох, он задыхается, словно под одеялом… Чтобы не уронить голову еще раз, он изо всех сил втянул ее в плечи и понял, что больше сил не осталось. «Как под одеялом. Она смотрит на меня, кричит, поднос с чаем… Как под одеялом. Тихо и темно».

Глава 18. Похороны

– Вот и все, – сказал Осман. – К похоронам все готово. – Ослабив стягивающий шею галстук, он искал взглядом, куда бы сесть. – Отдохну хотя бы пару минут! – пробормотал он с жалобным видом и уселся в кресло. Откинулся на спинку, склонил голову и вдруг кое-что заметил. – Э, куда я сел-то! – Он бросил на Рефика непривычно виноватый взгляд и улыбнулся глупой, растерянной улыбкой. Потом, должно быть, ему пришло в голову, что нехорошо улыбаться, когда после смерти отца прошло меньше суток, и извиняющимся голосом прибавил: – Как я, однако, устал! Сажусь в папино кресло и не замечаю.

– Да, ты очень утомился, – сказал Рефик.

Недавно оба брата под руки вывели мать из комнаты, в которой лежал покойный, – тело нужно было раздеть и обмыть. Всю ночь Ниган-ханым сидела в этой комнате и плакала.

Вернувшись вчера вечером домой, Рефик сразу понял, что что-то случилось, и испугался. Раздраженно махнув рукой на горничную, упорно молчавшую в ответ на расспросы, взбежал по лестнице и увидел Айше, которая, плача, стояла у открытой двери кабинета. Он сразу понял – что-то неладно с отцом, а потом и сам увидел его скорчившуюся на стуле фигурку. Глядя на тело отца, он удивлялся, каким оно стало маленьким, жалким и сухим. За несколько часов смерть словно бы высушила и уменьшила его. Затем Рефик стал думать, что теперь нужно будет сделать.

Все, что нужно было, они с Османом сделали: решили, что отца нужно похоронить на следующий день, не дожидаясь окончания праздничных выходных, позвонили в газеты и сообщили о смерти Джевдета Ышыкчи, позвонили родственникам. Пытались как-то справиться с воцарившимися в доме страхом и смятением, утешали Ниган-ханым и Айше, велели уложить детей спать. Потом вместе с Нермин и Перихан встречали приходящих один за другим людей, желающих выразить соболезнования. Всю эту долгую ночь они не сомкнули глаз, все бегали по каким-то делам и курили. Посетители приходили и приходили, утром их стало еще больше, но сейчас Рефик наконец был предоставлен самому себе. Он сидел в гостиной, курил и думал – не об отце, а о прошедшем дне.

Осман тоже сидел и курил, откинувшись в кресле. Вдруг поднял голову и спросил:

– Ты не забыл позвонить Сади-бею?

– Звонил, но никого не было дома.

– Позвонить, что ли, еще раз? – проговорил Осман, затянулся и снова опустил голову.

Наступила тишина. Слышно было только, как Нури возится на кухне да тикают часы с маятником. Ниган-ханым уже не плакала навзрыд. Утром, когда потоком хлынули посетители с соболезнованиями, она стала ненадолго замолкать, рыдания сменились протяжными вздохами и дрожащими всхлипами.

Звякнул колокольчик. Осман поднял голову, встал и посмотрел в окно сквозь тюлевые занавески. Рефик подумал, что его движения точь-в-точь похожи на движения отца, но потом сказал себе, что всякий, желая выглянуть в сад, не вставая с кресла, будет делать это точно так же.

– Тетя Мебруре, – сказал Осман. – С ней один из ее внуков.

Муж тети Мебруре полгода назад умер от долго мучившей его болезни почек. Рефик вспомнил, как мама плакала вместе с ней.

– Ты читал некролог в «Последней почте»? – спросил Осман. – Все переврали! Когда же они научатся обращать внимание на такие вещи? Разве можно допускать в некрологе неточности? Ведь это неуважение к покойному!

Нервным движением затушив сигарету, он встал. В дверь позвонили, повар Нури вышел из кухни и побежал к лестнице. Осман некоторое время неподвижно стоял, глядя ему вслед. На лице у него застыло напряженное выражение, как будто он не мог на что-то решиться. Наконец он заговорил:

– Я взял ключ от папиного банковского сейфа. Этот вопрос нужно уладить между нами, без всех этих нотариусов и чиновников из налоговой службы. – Направляясь к лестнице, прибавил: – Я думаю, что должен был тебе это сказать. – Не удержавшись, обернулся и виновато взглянул на Рефика.

– Тебе виднее.

«Вот я сижу здесь, курю… Должен был бы чувствовать себя виноватым, но ничего не чувствую», – думал Рефик.

На лестнице послышались шаги, потом рыдания, вздохи и неразборчивые причитания. Должно быть, тетя Мебруре вспомнила свое собственное горе и начала плакать у лестницы, не увидев еще ни Ниган-ханым, ни тела покойного. Рефик выглянул за дверь и увидел, что она показывает на какой-то предмет, стоящий то ли в буфете, то ли на нем, – связанный, по всей видимости, с каким-то драгоценным для нее воспоминанием. Рефик не смог понять, что именно привлекло ее внимание. Должно быть, одна из вазочек или расписных тарелок, а может быть, и какой-нибудь бокал. Вместе с братом они взяли тетю под руки и повели вверх по лестнице. Войдя в комнату, где сидела, тихо всхлипывая, Ниган-ханым, тетя Мебруре сначала посмотрела по сторонам, будто что-то ища, а потом с рыданием заключила Ниган-ханым в объятия.

Выйдя из комнаты, Рефик задержался у двери, за которой лежало тело отца. Он знал, что там находятся два старика, которых утром отыскал и привел Осман, – они делали все то, что полагается делать в таких случаях. До этого момента Рефик совсем не думал о них и не пытался представить себе, что они делают. Сейчас, стоя перед дверью, он думал: «Отца раздели, обмыли, теперь заворачивают в саван». Испугавшись, что мысли об этом начнут преследовать его, Рефик открыл дверь и увидел двух человек, торопливо что-то делающих, склонившись над длинным белым предметом, лежащим на кровати. Один из них, бородатый старик с куском веревки в руках, обернулся, услышав звук открывающейся двери:

– Сейчас, сейчас, скоро закончим!

Рефик кивнул и закрыл дверь. Ему вдруг захотелось увидеть жену, и он поднялся наверх. Перихан лежала на кровати, рядом сидела Нермин и читала газету. Увидев Рефика, она отложила газету и кивнула в сторону Перихан:

– Кажется, ей нехорошо.

– Все со мной в порядке, только стошнило недавно, – сказала Перихан. Поскольку она лежала на спине, живот казался еще больше, чем был на самом деле.

Как всегда, увидев этот страшный живот, Рефик испугался. Потом заметил, что глаза у Перихан покраснели.

– Ты плакала? – обеспокоенно спросил он. Перихан ничего не ответила. – Я тебя очень прошу, не ходи на похороны! – Он посмотрел на Нермин, ища поддержки.

– И я то же самое говорю, – сказала Нермин. – И Айше тоже не стоит ходить. Ей очень тяжело. Я отвела к ней детей, но она так и не перестала плакать.

Выходя из комнаты, Рефик строго сказал Перихан:

– Не ходи, понятно? Я запрещаю.

В соседней комнате, уткнувшись головой в подушку, неподвижно лежала Айше. Должно быть, плакала-плакала и уснула. Джемиль и Лале смотрели в окно. Увидев дядю, они встрепенулись, но по их лицам было заметно, что они чего-то боялись и не раз начинали плакать. Джемиль насупился.

«Ох ты, сейчас плакать начнет!» – подумал Рефик и попытался улыбнуться:

– Выходите-ка в сад, поиграйте немного!

Джемиль насупился еще сильнее. Потом кинулся на кровать рядом с Айше, всхлипывая:

– Я не хочу умирать! Я никогда не умру!

В комнату вошла Эмине-ханым и бросилась гладить Джемиля по голове, приговаривая:

– Тише, маленький, тише, не плачь! Ты еще ребенок, тебе умирать не скоро!

Потом она обернулась к Рефику:

– Осман-бей зовет вас вниз. Там кто-то пришел. – Когда Рефик выходил из комнаты, она простонала: – Ох, какое же несчастье на нашу голову! – и заплакала.

«На нашу голову…» – бормотал Рефик, спускаясь по лестнице. Войдя в гостиную, он увидел, что напротив Османа сидит какой-то человек. Сидел он неуверенно, на краешке кресла, глядел в пол и мял в руках кепку. Подойдя ближе, Рефик вспомнил, где его видел, – это был один из складских рабочих. Рядом сидел другой грузчик, а в углу на стульях – еще двое, тоже с кепками в руках. Склад по праздникам работал, и до них, очевидно, дошло известие о смерти Джевдет-бея.

Увидев Рефика, все встали. Самый старший из рабочих вышел вперед, обнял Рефика и стал что-то говорить проникновенным голосом, но Рефик не понимал, что он говорит. «Я очень волнуюсь, но плакать все равно не буду, – думал он. – Надо закурить». Лицо второго было ему незнакомо, а третьего он сразу узнал – этот рабочий иногда заходил в дом помочь по делам. От него пахло потом и табаком. Смутившись из-за того, что обратил на это внимание, Рефик обнял четвертого рабочего крепче, чем остальных, и что-то невнятно пробормотал. Потом тоже присел на краешек стула.

– Вот, наши рабочие со склада выбрали представителей, чтобы принести соболезнования, – заговорил Осман. – А остальные пошли в мечеть.

– Джевдет-бей замечательный был человек, – сказал первый рабочий. – Как он о нас заботился! За двадцать лет ничем меня не обидел, худого слова от него не слышал!

– Отец тоже всех вас очень любил! – сказал Осман.

Возникла длинная пауза. Потом Осман спросил у пожилого грузчика, упаковали ли ящики, предназначенные для отправки в Анкару. Тот что-то тихо ответил, Осман одобрительно кивнул, и снова воцарилось молчание.

Рабочие еще немного посидели, стараясь не глядеть на окружающие их вещи и поменьше шевелиться, чтобы ненароком что-нибудь не задеть. Потом так же тихо и осторожно ушли. Рефик вспомнил о сигарете, которую крутил в руках, и закурил. Осман позвал Эмине-ханым и велел ей открыть окно, чтобы гостиная проветрилась.

Около полудня пришла машина, чтобы отвезти тело в мечеть Тешвикийе. Пока носилки с покойным выносили из дома, отовсюду стал сходиться народ: соседи, садовники, знакомые. Слышались всхлипы, некоторые молодые люди подходили обнять Рефика. Потом вызвали такси, потому что Ниган-ханым была не в силах пройти полкилометра до мечети. В небе ярко светило веселое майское солнышко. Мимо прошел трамвай, украшенный в честь праздника флажками. Ниган-ханым, в черном пальто и черной шляпке с вуалью, стояла, прислонившись к увитой плющом садовой ограде. Осман держал ее под руку. Рефик вспомнил, как однажды мама, гордо прищурившись, сказала одной въедливой религиозной родственнице, что ходит на похороны в черном не потому, что хочет быть похожей на христиан, а просто чтобы выглядеть более серьезно и степенно. Сейчас он не мог разглядеть ее лица из-за вуали. У Османа на лице было выражение стоического терпения. Он поднял голову и смотрел на небо, слегка прикрыв глаза, – наверное, хотел показать обитателям Нишанташи, глядящим на него из открытых окон, с улицы и с другой стороны площади, что предается мыслям о смерти, жизни и вечности. Затем из дверей дома послышались слабые всхлипы. Все понимающе и беспомощно переглянулись. Это была Айше. Вместе с Эмине-ханым, держащей ее под руку, и детьми Османа она вышла в сад. Наконец запоздавшее такси с шумом подъехало к тротуару, и все пришло в движение.

Выйдя из такси, Рефик не стал брать маму под руку, ее вел Осман. Она сняла свою шляпку и надела на голову платок. Медленными шагами направились к мечети. Во дворе среди зеленых деревьев собралось уже много народу. У самой ограды, покуривая и глядя по сторонам, толпились рабочие. Делать им теперь было уже нечего, и они, наверное, скучали. За ними стояли служащие конторы, среди них бухгалтер Садык. С собой он привел жену и детей. Пока Садык целовал руку Ниган-ханым, его жена с почтительным вниманием глядела на вдову. Среди толпы Рефик увидел и Мухиттина: тот рассматривал венки, прислоненные к стене мечети. Еще дальше стояли родственники Джевдет-бея из Хасеки. Их было немного; они робко посматривали на толпу, на мечеть и на окружающие ее новые здания. На балконах, украшенных праздничными флагами, стояли любопытствующие. Окна были открыты по случаю праздника и жаркой погоды. Пассажиры проходящего мимо трамвая тоже с любопытством выглядывали в окна и смотрели на толпу. У входа в мечеть собрались родственники Ниган-ханым – важные, степенные люди, все как один в темных костюмах и галстуках. Подойдя к ним, Ниган-ханым немного приободрилась, высвободила руку и обнялась со своей старшей сестрой Тюркан-ханым. Все вокруг замолчали. Потом к сестрам подошла другая дочь Шюкрю-паши, Шюкран-ханым, и тоже обняла вдову. Осман поздоровался с тетушками. Затем откуда-то появился Сейфи-паша со своим терпеливым слугой. Ниган-ханым, кажется, хотела поцеловать ему руку, но потом поняла, что сегодня имеет право этого не делать. Заметив Рефика, Сейфи-паша, по обыкновению, нахмурился, но потом, должно быть, решил проявить сочувствие и осторожно, чтобы не показаться неуместно веселым, улыбнулся. Рефик решил выбраться из толпы. Невдалеке он увидел Саит-бея и его сестру Гюлер и попытался вспомнить, что он о ней слышал. Погода становилась все жарче, солнце светило уже не по-весеннему, а по-летнему. На лицах блестели капли пота. Все терпеливо ждали. Пробираясь к стене мечети, Рефик увидел Фуат-бея и Лейлу-ханым. Лица у обоих были очень печальные. Ему захотелось показать им, что он видит их скорбь и понимает, как они любили Джевдет-бея, но не знал, как это сделать, только кивнул им, словно говоря: «Я знаю, как вы любите нас и как любили отца, пожалуйста, хватит, не надо больше так горевать!» Потом на глаза ему попалось несколько деловых партнеров отца. Кое-кто из них разговаривал с почтенного вида бородатым стариком, по всей видимости тоже бывшим пашой, возможно дальним родственником, – Рефик его, по крайней мере, не узнал. Были здесь и некоторые знакомые Рефику по Сиркеджи торговцы и банкиры. У них на лицах было немного скучающее выражение, они словно думали про себя: «И зачем я этим праздничным утром открыл газету!» Солнце жарило уже немилосердно. За спинами торговцев стояли венки. Рефик вспомнил, что эти венки недавно разглядывал Мухиттин, и стал читать надписи: «От Фуата Гювенча и его семьи», «От компании „Электрические приборы“», «От отделения Делового банка в Сиркеджи», «От акционерного общества Bazaar de Levant», «От семьи Анави»… Тут к Рефику подошел Мухиттин. Друзья обнялись. По выражению лица Мухиттина невозможно было понять, на самом ли деле он огорчен. Они вместе продолжили разглядывать венки. В обществе друг друга им было как будто не по себе. Мухиттин, похоже, хотел что-то сказать, но не мог подобрать нужных слов. Потом заметил вслух, что вот, мол, и до Турции дошел обычай класть на могилу венки. Сказал он это и не осуждающе, и не одобрительно – так просто. Рефик вспомнил, что как раз по причине распространения этого обычая в Нишанташи два года назад открылась цветочная лавка. Потом они замолчали, прислушиваясь к гулу голосов за спиной. Люди взволнованно переговаривались и перешептывались и выглядели как-то испуганно, точно случился скандал или началась война. Их взгляды, выражение лиц и одежда говорили больше, чем слова. Рефик оставил Мухиттина и направился к входу в мечеть. Снова он оказался в окружении бывших пашей и послов, маминых родственников. Когда он был маленьким, мама брала его с собой к ним в гости, и эти люди улыбались ему и гладили по головке, но с обратным визитом в дом Джевдет-бея никогда не приходили. Сейчас некоторые из них тоже улыбались Рефику, другие ласково на него смотрели. «Когда я был маленьким, они находили меня очень милым ребенком, – думал Рефик. – Интересно, что они думают обо мне сейчас?» Некоторое время он неподвижно стоял, глядя на мать и ее сестер. Рабочие, собравшиеся под деревьями у входа во двор, тоже были неподвижны. Затем Рефик повернулся и прошел немного дальше вглубь мечети, к мраморным колоннам с монограммой султана Абдул-Меджида. Вокруг началось какое-то движение.

– Ты что, не пойдешь на намаз? – спросил, подойдя к брату, Осман.

«Намаз?» – подумал Рефик и кивнул. Ему пришла в голову мысль о том, как он будет снимать обувь. Раньше, приходя в мечеть с прислугой или по праздникам с отцом, он всегда думал об этом. Быстро сняв ботинки, прошел внутрь. В мечети было сумеречно и прохладно, пахло плесенью и коврами. «Забыл совершить омовение!» – подумал Рефик, но Осман, кажется, тоже забыл. Мечеть быстро наполнилась людьми. Все стояли, сложив руки на животе, и ждали. Рефик заметил, что брат стоит рядом с ним. На лице у него снова застыло гордое выражение, голову он держал прямо, смотрел не на окружающих, а куда-то поверх их голов, на резной мрамор михраба[73]73
  Михраб – ниша в мечети, указывающая направление на Мекку.


[Закрыть]; но, поскольку на ногах у него не было обуви и из-под штанин виднелись носки, его гордый вид казался странным и неуместным. Рефик оглянулся: из-под штанин стоящих сзади садовников и швейцаров тоже выглядывали носки, но это вовсе не казалось странным. «Они здесь на своем месте!» – подумал Рефик.

Начался намаз. «Мой отец умер», – пробормотал Рефик и, глядя в затылок стоящему впереди человеку, начал повторять его движения. Склонялся к земле, становился на колени, снова вставал на ноги и думал, что это неправильно, – ведь он во все это не верит. Потом велел себе об этом не думать и снова пробормотал: «Мой отец умер!» Он успел пробормотать это еще несколько раз, и намаз закончился. Все стали выходить во двор, на солнце. Рефик присоединился к толпе, окружившей носилки с телом. Солнце пекло немилосердно.

Глава 19. Жара и младенец

Рефик на цыпочках поднимался по лестнице и весело рассуждал: «Интересно, что подумает Перихан, когда увидит меня в такое время?» В доме было тихо, только тикали часы. «Меня еще никто не заметил! А если бы вор забрался – так и прохлопали бы ушами?» Он почувствовал, что вспотел. Остановившись перед дверью, тихонько приоткрыл ее, заглянул внутрь и увидел Перихан. Она сидела на стуле рядом с детской кроваткой и читала газету. Вид у нее был рассеянный, словно она не очень обращала внимание на смысл того, что читает, и думала о чем-то своем. «Какая она милая!» – подумал Рефик. Он еле сдерживал смех. Наконец распахнул дверь и с криком «У-у-ух!» вбежал в комнату.

– Испугалась?

– А вот и не испугалась, – сказала Перихан. – Но ты мог разбудить девочку. – Она взглянула в сторону кроватки и убедилась, что дочка по-прежнему спит. – Ты не пошел на работу?

– Сходил и уже вернулся!

– Заболел?

– Нет, здоров как бык! – сказал Рефик и, чтобы показать, какое хорошее у него настроение, пропел: – Вернулся, вернулся, вернулся! Удивилась?

Перихан ничего не ответила, только вопросительно посмотрела на мужа.

«Кажется, она совсем не обрадовалась, увидев меня, – подумал Рефик. – Только немного удивилась. Смотрит так, будто я ее поймал на месте преступления. Боится, как бы не разбудил дочку!»

– Просто взял и вернулся. Мы с Османом пришли в контору, и там было так жарко, что я решил вернуться домой. Правильно я сделал?

– Правильно, правильно, – сказала Перихан. – Что, очень жарко?

– Ужасно! Все просто плавится. У людей нервы на пределе. Когда я возвращался, в трамвае одна женщина поругалась с кондуктором. Если уже сейчас так печет, что же будет после обеда?

– А сколько сейчас времени?

– Двадцать минут одиннадцатого.

– Как ты быстро вернулся!

– Правда, быстро? Я только успел зайти в свой кабинет и уже решил вернуться. Зашел к Осману, говорю: «Что-то мне нездоровится, поеду домой!» Он, наверное, удивился. – Рефик засмеялся. – Видела бы ты его физиономию! Даже не спросил, что со мной.

– А с тобой точно все хорошо?

– Я же сказал… Разве только голова немного не в порядке. – И Рефик, наклонившись, поцеловал Перихан в щечку.

– А вдруг и вправду? Ты какой-то странный в последнее время.

«Ну все, я понял! – подумал Рефик. – Вовсе ты не обрадовалась, что я вернулся. Хотела посидеть в одиночестве. Какие-то, видно, планы у тебя были, что-то ты хотела без меня сделать».

– У тебя сейчас какие-то дела?

– Нет, какие у меня могут быть дела? Вот и девочка уснула.

Оба посмотрели на спящую в кроватке дочку. Родилась она всего сорок дней назад, но уже успела здорово вырасти.

Рефик начал опасаться, что в будущем из нее может получиться очень крупная женщина. «Мы ведь с Перихан оба высокие!» – подумал он и снова забеспокоился. Дочка родилась через десять дней после смерти Джевдет-бея. Рефик давно уже решил, что если родится дочка, то назовет ее Мелек[74]74
  Мелек (тур.) – ангел.


[Закрыть], – такое имя этой крупной девочке и дали.

Рефик увидел на голой младенческой ножке красные следы от комариных укусов:

– Почему не натянула сетку?

– Дай, думаю, немного воздухом подышит.

Наступила тишина. Рефик присел на край кровати. Чтобы не молчать, сказал:

– Ох, ну и жара! Уже целую неделю никакого спасения. Если весь июль такой будет…

– Вот бы уехать на острова!

– Дорогая, как же мы поедем? У тебя на руках ребенок. И отец недавно умер…

Перихан опустила голову:

– Ты прав. Я не подумала.

– Да, если бы вы сейчас все были на островах, было бы, наверное, неплохо, но что поделаешь. К тому же и мама, и Осман были против.

– Знаю, знаю.

Они снова замолчали.

– Ты правда ничем не собиралась заняться? – спросил Рефик с сомнением в голосе.

– Нет, не собиралась, я же сказала. Вот интересно, в самом деле, что ты имеешь в виду?

– Как что имею в виду?

– Нет, ну чем бы я могла заняться? Какие у тебя предположения?

– А! Да нет, никаких.

Рефик подобрал с пола газету, брошенную женой, и начал ее листать:

– Ничего интересного!

«Правительство принимает меры против распространения тифа… Урегулированы разногласия между Россией и Японией… Французский комиссар на днях прибудет в Хатай…» Потом он вспомнил, что утром по дороге читал то же самое. Взглянул на Перихан. Она по-прежнему неподвижно сидела на стуле.

– Если хочешь, в это воскресенье съездим на Хейбелиаду!

– Нет, милый. Три часа туда, три часа обратно. Да еще эти суматоха, шум и гам. Кто будет с ребенком сидеть?

– Нермин. Или Эмине-ханым. В нашем доме людей хватает.

– Нет-нет, это я так просто сказала. Мне сейчас, по правде говоря, ничего не хочется. В такую жару даже разговаривать утомительно.

– Ну ладно. Тебе снизу из холодильника что-нибудь принести? Скажу-ка я, пожалуй, Нури, чтоб приготовил лимонад.

– Так Нури же нет. Он куда-то ушел – то ли за покупками, то ли в кофейню. К тому же мне ничего и не нужно.

– Представляешь, никто не заметил, что я пришел! – весело сказал Рефик. – Чтобы колокольчик не звенел, я перепрыгнул через ограду. Смотрю, кухонная дверь открыта. Забрался бы вор – никто бы и не услышал!

Не ответив, Перихан встала со стула и, осторожно сделав несколько шагов, пересела на маленькую табуретку у тумбочки. Из-за того что в спальне поставили детскую кроватку, мебель пришлось немного передвинуть, и теперь в этой, в сущности, совсем небольшой комнате было негде повернуться. Рефик смотрел на Перихан, ожидая, что она что-нибудь скажет, и чувствовал, как гаснет в нем радостное возбуждение. Потом сказал сам себе: «Какой я приставучий. Даже смешно!»

– Ты начала что-то про меня говорить. Я в последнее время странный?

– Не знаю. Ничего особенного. Так, пришло что-то в голову.

– Скажи, не бойся.

– Ну не знаю, странный – и все тут. – Перихан задумалась, видимо пытаясь подобрать слово. – Уравновешенность, вот! Уравновешенности прежней в тебе нет. И спокойствия. Но может быть, я и ошибаюсь. Пришло в голову, вот и все.

«Выходит, я стал беспокойным! – подумал Рефик и стал вспоминать последние дни. – Что я делал? Возможно, пил больше, чем следует. Хмурился. Говорил всякий вздор, но разве это так уж важно? Что еще?» Но больше ничего в голову не приходило.

– Папа умер, – сказал он немного смущенно.

– Да, ты прав, – тихо откликнулась Перихан.

– А потом дочка родилась! – взволнованно продолжал Рефик. – Вот я и растерялся.

– От чего же тут теряться? – спросила Перихан, немного подняв подбородок.

– Да уж есть от чего, – не обратил на это особого внимания Рефик. – Я никогда не думал, что у меня будет ребенок. Настоящий ребенок из плоти и крови! Странная штука… – Стараясь не смотреть на девочку в кроватке, он продолжал: – Это для меня так непривычно, дорогая, пойми! – Он сам испугался тона, которым сказал эти слова, но все же прибавил: – Такая ответственность!

Перихан ничего не ответила. Выражение лица у нее было непроницаемое.

Почувствовав себя несправедливо обиженным, Рефик вдруг выпалил:

– Я больше не буду ходить в контору! – и тут же удивленно подумал: «У меня ведь такого и в мыслях не было!»

В нем вдруг возникла непонятно откуда взявшаяся, но вполне определенная уверенность, что у него теперь есть право так говорить, и не только говорить, но и поступать именно так, как сказал.

– Я хочу, чтобы в моей жизни наконец появилось и что-то другое! – чуть ли не прокричал он и, испугавшись, замолчал.

– Пожалуйста, не кричи, Мелек проснется! – сказала Перихан. – Потом ее так сложно будет убаюкать! – Отведя взгляд от кроватки, повернулась к Рефику. – Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. После папиной смерти я много думал о том, что мне теперь делать, но в голову ничего не приходит… Однако так больше продолжаться не может. Мне нужно что-то делать!

– Ты серьезно больше не будешь ходить на работу? Целыми днями будешь дома сидеть?

Ребенок заворочался во сне. Перихан встала, подошла к кроватке и тревожно склонилась над ней.

Рефик смотрел на внимательное, детское выражение ее лица.

– Конечно, в конце концов мне придется снова пойти в контору, – сказал он, убедившись, что Перихан на него не смотрит. – Раз уж я живу в этом доме, от этого мне никак не отделаться. Но мне хочется заниматься и чем-то другим тоже. Ты меня понимаешь? Ты могла бы мне помочь! – Увидев, что Перихан по-прежнему смотрит на дочку, он почувствовал раздражение. – Хотя чем ты мне можешь помочь? Ты еще сама ребенок!

Перихан отвернулась от кроватки и посмотрела на мужа:

– Я же говорила, что ты теперь какой-то неуравновешенный!

«Неуравновешенный… – думал Рефик. – Она права. И я тоже прав. Перихан умная, но совсем еще ребенок! Неуравновешенный и беспокойный… Что бы мне сделать? Как вырваться за пределы дома и конторы, в которую я хожу просто потому, что так надо? Что делать?»

– Я хочу читать. Серьезно, вдумчиво читать и размышлять.

– Как знаешь.

Тишина.

– Ну и жара, ну и жара! – сказал Рефик.

– Да, – еле слышно ответила Перихан.

И снова тишина.

«Вот я сбежал из конторы, – думал Рефик. – Как же жарко сегодня! Я понимаю, нужно что-то делать, но не могу придумать, что именно. Вот чем можно было бы заняться… Первое: составить программу чтения и планомерно ее осуществлять. Второе: попробовать самому что-нибудь написать. Третье: продать свою долю в компании Осману и начать работать по специальности. Четвертое: отправиться с Перихан в путешествие по Европе. Но это отпадает из-за ребенка. Тогда пятое: поехать в Европу одному. Для этого нужно придумать какой-нибудь предлог. Как же жарко!» Он вдруг от души, широко-широко зевнул.

– Ого, – улыбнулась Перихан, – ты, кажется, спать захотел.

Рефик обрадовался, увидев, с какой любовью она на него смотрит, но потом снова погрустнел и сказал:

– Я должен придать своей жизни какой-то смысл!

– И правильно, – продолжая улыбаться, согласилась Перихан. Теперь была ее очередь веселиться.

– Нельзя так жить. Ты ведь меня понимаешь? Понимаешь, что я прав? Потому что так жить нельзя!

– Понимаю. Конечно понимаю!

– Хорошо, но что мне делать? Как ты думаешь?

– Не знаю! – беззаботно сказала Перихан.

«Не знаешь… – думал Рефик. – А мне что делать? Чем здесь впустую сидеть, пойду-ка я в библиотеку».

Мелек заплакала.

– Ну вот, проснулась! – вздохнула Перихан. – Да и как тут не проснуться?

Однако она выглядела не огорченной, а, напротив, радостной, как будто ждала и хотела, чтобы ребенок проснулся. Она подошла к кроватке и склонилась над ней, внимательно глядя на дочку.

– Ага, снова мы покакали! – сказала она и взяла Мелек на руки. Покачала ее вверх-вниз, словно собираясь подбросить в воздух, и малышка перестала реветь, заулыбалась.

– Смотри, смотри, она меня увидела и улыбается! – сказал Рефик. – Узнала папу!

– Ну и скажешь тоже! Мы еще, кроме мамы, никого не узнаём. – Перихан положила дочку на маленький столик у кроватки и начала разворачивать пеленки.

– Нет, она меня узнала! – возразил Рефик. – Она в отца будет, умная!

– Ну и наделали мы дел! – весело сказала Перихан, развернув пеленки.

Решив посмотреть, что так развеселило жену, Рефик встал с места, но, увидев, как Мелек и Перихан улыбаются друг другу, снова почувствовал обиду. Испугавшись этого чувства, поспешно сказал:

– Я спущусь вниз, поработаю в библиотеке.

Перихан убрала грязные пеленки, потом взяла маленькую ручку Мелек и помахала ею:

– Ну помаши папе на прощание. До свидания, папа!

– Я буду в библиотеке.

– Хорошо, но там сейчас твоя мама.

Рефик вспомнил, что после смерти Джевдет-бея мама действительно стала бо льшую часть времени проводить в библиотеке: сидела там с утра до вечера, перебирала старые фотографии, плакала, иногда вдруг совершала намаз. Кроме того, она велела передвинуть в библиотеке мебель, сняла со стен картины и превратила комнату, в которой Рефик когда-то играл с друзьями в покер, в подобие домашней мечети.

– И правда, я совсем забыл! – расстроенно сказал Рефик. – Но она в последнее время вроде бы начала выходить на улицу?