Текст книги "Чумные ночи"

Глава 24

На острове Мингер, как и в любом другом уголке Османской империи, судебные споры между иностранцами рассматривались консульствами. Например, тяжбу между французским гражданином месье Марселем, владельцем книжного магазина «Медит», и британским подданным, консулом месье Джорджем, разбирало французское консульство, поскольку истцом был месье Марсель. Споры между иностранцами и подданными Османской империи рассматривались османскими судами, но консулы могли выступать на судебных процессах в качестве переводчиков или третьих лиц[96]96
  Третье лицо – лицо, вступающее в уже возникший между истцом и ответчиком процесс в связи с заинтересованностью в разрешении спора наряду со сторонами.


[Закрыть]. Губернатор вправе был влиять на исход дела только в судебных спорах между мусульманами: о легких побоях, о взыскании долга или о границах земельных участков. Сами-паша любил пользоваться этой своей властью и всегда доводил до сведения судьи собственное мнение.

Если же речь шла о совершении подданным Османской империи тяжкого преступления (такого, как убийство или похищение девушки), привлекшего внимание стамбульской прессы, то по распоряжению Абдул-Хамида, которому нравилось все контролировать, дело забирали в Стамбул. Три года назад суд над разбойником Надиром, укравшим девушку-гречанку и убившим двух человек, получил весьма широкую огласку благодаря стараниям не только консулов, но и послов в Стамбуле. Дело это выставлялось как замечательное доказательство того, что османское государство хотя и проводит на бумаге всяческие реформы, но сохраняет прежние привычки и прежнюю тираническую сущность. Губернатор не успел в него вмешаться: разбойника доставили в Стамбул и там втихомолку казнили – повесили в темной камере казармы Селимийе. Или, например, дело наглого проходимца Рамоса Терзакиса, укравшего годом ранее статую Венеры (кражу обнаружил археолог Селим Сахир). Терзакис был подданным Османской империи, однако представил суду фальшивые документы о том, что он якобы сотрудник консульства. Дело привлекло внимание Стамбула и рассматривалось там. (Впоследствии Абдул-Хамид не только помиловал контрабандиста, но и, как часто поступал с осведомителями, переметнувшимися, по убеждению султана, к нему из вражеского лагеря, наградил его орденом Меджидийе третьей степени и велел выдать ему некоторую сумму золотом.)

Смерть Бонковского-паши также вызвала ажиотаж в стамбульской прессе, но тем не менее Абдул-Хамид не распорядился передать дело в столицу. Губернатор объяснял это условиями карантина и опасением занести чуму на военный корабль. Решив, что султану угодно, чтобы преступники были без особого шума наказаны, после чего дело следует предать забвению, Сами-паша объявил собравшимся в его кабинете, что Абдул-Хамид приказал, не дожидаясь доклада следственной комиссии председателю суда, завершить дело и немедленно казнить трех подозреваемых.

В тот же день после полудня выделенный гарнизоном арестантский фургон доставил в резиденцию губернатора Рамиза и двух его подельников, которых посадили в вонючую, темную подвальную камеру. Там они провели два часа, а затем были препровождены в суд. Рамиз, так и не признавший, несмотря на пытки, своей вины (что было редким явлением), держался с горделивым достоинством, чем снискал уважение судьи, присланного два месяца назад из Стамбула, но также и разозлил его. Пытки (и это тоже было редкостью) не обезобразили высокого, зеленоглазого красавца Рамиза.

Обвинение основывалось на собранных агентами и осведомителями Надзорного управления старых сведениях о преступлениях Рамиза против губернатора и османского государства, которые тот совершал на протяжении многих лет. Связи подсудимого с участниками Восстания на паломничьей барже, неповиновение жандармам, поддержка разбойника Мемо, терроризирующего греческие деревни (губернатор негласно тоже его поддерживал), – все это обвинение сочло доказательствами вины, свидетельствующими, что Рамиз как раз такой человек, который был способен убить Бонковского-пашу. Показания же свидетелей, видевших Рамиза во время убийства в других местах, доказательством невиновности признаны не были. Обвинение утверждало, что люди Рамиза специально поджидали знаменитого ученого в тех кварталах, где больше всего текке и продавцов намоленных бумажек, и на ведущих к этим кварталам улицах. А задумал Рамиз это преступление для того, чтобы помешать введению карантина и разжечь на Мингере беспорядки, тем самым дав западным державам повод вмешаться и отторгнуть остров от Османской империи по примеру Крита. Рамиз, который с прямо противоположной целью поддерживал банды, наводящие страх на греческие деревни, не стал даже отвечать на обвинения. Когда ему разрешили сказать последнее слово, он заявил: «Все эти оговоры и пытки не из-за политики. Причина в девушке, в любви и ревности – вот из-за чего меня оклеветали».

«Говоря о любви, он имел в виду Зейнеп! – воскликнула Пакизе-султан, услышав от мужа слова Рамиза. – А колагасы там был?»

Дамат Нури рассказал, что колагасы участвовал в предваряющем суд совещании, но на судебном заседании отсутствовал. Пакизе-султан с особым интересом и любопытством следила за любовной историей колагасы Камиля и Зейнеп. И ее, и доктора Нури немало удивили слова Рамиза, которого им представляли как бесчувственного, грубого бандита.

Супруги беседовали о поисках убийцы Бонковского-паши, сидя в своей комнате. Полицейские, работавшие на следственную комиссию, под влиянием губернатора сосредоточились на допросах людей из окружения Рамиза, мюридах текке Теркапчилар и Халифийе и посещающих эти текке лавочниках, но никаких очевидных улик не обнаружили.

Дамат Нури говорил, что губернатор находится в плену политических предубеждений, а потому не задумывается о поисках в других направлениях и не интересуется подлинными подробностями, то есть методы его ошибочны. По мнению дамата Нури, исходя из политической логики губернатора убийство Бонковского – ради разрастания эпидемии – вполне мог организовать и греческий консул Леонидис! Или какой-нибудь другой консул, заранее рассчитавший, что вину повесят на Рамиза или ему подобных.

Пакизе-султан в эти дни очень много размышляла об убийстве Бонковского-паши, надеясь, подобно героям любимых ее дядей детективных романов, распутать вместе с мужем это преступление. Но иногда под влиянием неприязни к дяде она теряла способность мыслить логически (Шерлок Холмс этого бы не одобрил) и ни с того ни с сего утверждалась во мнении, что убийство было задумано коварным Абдул-Хамидом. Однажды, не удержавшись, она заявила мужу, что это очень глупо и унизительно с его стороны – не видеть истины и с прежним рвением исполнять на Мингере роль дядиного шпиона: «Признаюсь, мне до крайности удивительно, как вы до сих пор не поняли, что все это его рук дело и что он хочет переложить вину на других, как было после убийства Мидхата-паши[97]97
  Ахмед Шефик Мидхат-паша (1822–1884) – османский государственный деятель, дважды занимавший пост великого визиря (1872, 1876–1877), активный сторонник реформ.


[Закрыть]. До чего же вы наивны, в самом деле!»

Дамат Нури, впервые услышав от жены столь резкие слова, не смог сдержать обиды и выскочил за дверь. Погруженный в раздумья, он наугад бродил по городу, прислушиваясь к странной тишине, окутавшей улицы. Ему хотелось увидеть признаки эпидемии и перемен, которые она произвела в жизни людей. Страх охватил уже всех – это слышалось даже в шелесте листвы. Некоторые садовые калитки были крепко-накрепко закрыты, но распахнутое на втором этаже окно выдавало присутствие кого-то в доме. Улицы объяла гнетущая тяжесть, словно некий недобрый дух завладел ими, – так бывает, когда разрастается эпидемия, и такая же атмосфера окружает убийцу. Кое-где за заборами виднелись вынесенные во двор сундуки и всякая посуда, за одним отец и сын плотничали, что-то починяя. Доктор Нури подумал, что они готовятся к самому худшему – может быть, намереваются заколотить дом изнутри. В самых простых, обыденных вещах: воротах колодцев, дверных колотушках, замках, керосиновых фонарях, вытащенном на солнце коврике – он желал разглядеть нечто никем не замеченное, хотя и очевидное, и уразуметь что-то новое о чуме и об эпидемии.

И еще ему хотелось растолковать Сами-паше глубинное тождество между раскрытием убийства и победой над эпидемией. Однако, зайдя под вечер в кабинет губернатора, он спросил лишь о том, что больше всего его беспокоило в приговоре суда с нравственной точки зрения:

– Паша, в самом ли деле этот человек – убийца? Или он не выдержал сурового допроса и оговорил себя?

– Не сомневаюсь, что из телеграмм, поступивших на ваше имя, равно как из полученных мной высочайших распоряжений, вам не хуже меня известно, что его величество требует, чтобы убийца был найден как можно быстрее! – отвечал Сами-паша. – Собственно, и вас он, не мешкая, направил сюда с этой целью. Когда в каком-нибудь вилайете происходит тяжкое преступление и ситуация требует вмешательства Стамбула и его величества, губернатору остается только повиноваться. В прежние времена, если бы я сообщил в Стамбул, что ищу, мол, да найти не могу, меня немедленно сместили бы с поста, сочтя мои слова признанием собственной неспособности управлять вилайетом и держать его в руках. А иной из предков его величества мог бы счесть, что я намеренно укрываю преступника, замыслив крамолу, – и мне бы отрубили голову!

– Но ведь теперь все иначе. После Танзимата ответственность несет не община, а конкретный человек. Потому-то его величество и направил меня сюда.

– В таких важных делах государство само должно решать, на кого возложить ответственность. Иначе в выигрыше будут крючкотворы и торгаши, то есть меньшинство. Но мы, собственно говоря, преступника-то нашли. И он сам полностью признал свою вину.

– Его величество предпочел бы, чтобы убийцу Бонковского-паши изобличили иным способом.

– Вы так говорите, будто обладаете исключительным знанием о желаниях его величества.

– Так и есть. Нашему повелителю хотелось бы, чтобы личность подлинного убийцы была установлена на основании тщательного изучения улик и свидетельств, как в историях о Шерлоке Холмсе, а не в результате побоев и пыток.

– Кто такой этот ваш Шерлок Холмс?

– Английский сыщик, который сначала собирает улики, а потом, сидя дома, сопоставляет их, логически размышляет и так распутывает преступления. Его величеству угодно, чтобы мы раскрыли это убийство по-европейски, собрав доказательства.

– Его величество высоко ценит успехи англичан, но сами они ему не нравятся. Прошу и об этом поразмыслить логически.

Скажем здесь, чтобы заинтриговать читателя, что слова губернатора оказались отчасти пророческими.

Глава 25

Что имел в виду Абдул-Хамид, когда сказал «в точности как Шерлок Холмс»? Доктор Нури впервые услышал это выражение из собственных уст султана еще до своей свадьбы. Чтобы добавить ясности нашей истории, напомним о факте, известном всем специалистам по истории Османской империи второй половины XIX века: последний великий османский султан увлекался детективными романами. Абдул-Хамид, боявшийся покидать дворец Йылдыз, был подписан на большинство влиятельных газет и журналов мира и старался следить за новыми книгами и идеями. По его повелению при дворцовой канцелярии было создано специальное отделение, служащие которого переводили для султана не только статьи на политические темы, но и публикации о новостях науки, техники, инженерного дела и медицины, а также книги. Последними с французского были переведены сочинения о русской армии, жизни Юлия Цезаря и заразных болезнях. Но по большей части переводчики трудились над романами о сыщиках.

Иногда султан открывал для себя новых авторов (Эжена Бертоль-Гревиля, Эдгара Аллана По, Мориса Леблана) и выказывал желание познакомиться с другими их сочинениями, а иногда посол во Франции Мюнир-паша сообщал ему о выходе очередной книги одного из уже любимых Абдул-Хамидом писателей (Эмиля Габорио, Понсона дю Террайля), и, едва новинка приходила по почте в Стамбул, переводчики сразу же приступали к работе. (Другой обязанностью посла во Франции, как он поведал в своих мемуарах, было покупать в магазине «Бон Марше» нижнее белье для султана.) Будущий муж Хатидже-султан, той самой, которой Пакизе-султан писала письма, чиновник Министерства двора, тоже порой спешно переводил с французского, чтобы Абдул-Хамиду было что послушать перед сном. Имелись в распоряжении султана и переводчики с английского. Как-то раз, излагая на турецком посвященную Абдул-Хамиду статью из журнала «Стрэнд» («кровавый султан», «тиран» и прочее в том же духе), один из них по наитию записал на обратной стороне листа перевод рассказа про Шерлока Холмса («Палец инженера»). Султану рассказ понравился, и с тех пор он стал следить за творчеством Конан Дойла.

Когда дворцовые толмачи понимали, что не успеют выполнить работу в срок, на помощь им (через владельцев знаменитых книжных лавок Стамбула) призывались профессиональные переводчики. Младотурки, либералы, революционеры и журналисты, ненавидевшие Абдул-Хамида, переводили для него романы, сами того не зная. Правда, некоторые оппозиционеры, твердившие, что султан – деспот, всех и вся пересажавший в тюрьмы и все запретивший, а также хорошо знающие французский студенты-медики греческого и армянского происхождения, звавшие его «кровавым султаном», догадывались о подоплеке дела, но другие были искренне уверены, что работают на армянина Карабета, владельца книжного магазина. Иногда Абдул-Хамид приказывал перевести целиком какой-нибудь классический роман вроде «Трех мушкетеров» или «Графа Монте-Кристо» и, ознакомившись с ним, самолично подвергал цензуре или всю книгу, или отдельные ее страницы, если что-то в ней ему не нравилось. После установления республиканского строя подобные переводы стали издавать под рекламным слоганом «Переведено для Абдул-Хамида», не восстанавливая вымаранных фрагментов.

Эпоха правления Абдул-Хамида была тем временем, когда жанр детективного и полицейского романа, рожденный во Франции, получил развитие в Англии и с помощью переводчиков обрел популярность во всем мире, так что мы с полным правом можем назвать эти пятьсот переводных изданий, хранящиеся ныне в книжном собрании Стамбульского университета, «библиотекой первых лет детективного романа». Через век с лишним, когда властям Турецкой Республики вздумалось восхвалять Абдул-Хамида (пусть он тиран, зато истый мусульманин, преданный интересам нации и любимый народом) и называть его именем больницы, историки взялись за исследование романов, желая понять, что же в детективах прежде всего привлекало султана, которым они так восхищались. Выяснилось, что последний великий представитель Османской династии, просидевший на троне тридцать три года, не любил в полицейских романах ни мелодраматических совпадений (как у Эжена Сю в «Парижских тайнах»), ни дешевых любовных историй, оттесняющих детективный сюжет и логику расследования на второй план (как у Ксавье де Монтепена). Больше всего ему нравилось следить за тем, как проницательный сыщик, работая вместе с властями и полицией, внимательно изучает показания различных свидетелей и в конце концов путем логических умозаключений устанавливает, кто совершил преступление.

Сам Абдул-Хамид книжных страниц не касался – романы ему читали вслух на ночь. Для этой миссии избирался какой-нибудь заслуживший доверие повелителя секретарь с благозвучным голосом или же кто-нибудь из старых придворных; чтец сидел с книгой за ширмой близ ложа султана. Одно время в этой роли выступал главный камердинер, помогавший султану одеться по утрам, позже ее исполняли доверенные паши из Министерства двора.

Когда Абдул-Хамид чувствовал, что его одолевает сон, он говорил: «Достаточно!» – и вскоре засыпал. Порой же сам чтец по долгому молчанию понимал, что султан, опора Вселенной, изволит почивать, и на цыпочках удалялся. Когда роман заканчивался, чтец писал на последней странице: «Прочитано», подобно тому как на понравившихся китайскому императору рисунках полагалось – говорят, по приказу владыки – начертать красными чернилами: «Увидено». Ибо память у Абдул-Хамида, как у любого мнительного и скорого на отмщение человека, была великолепная. Когда ему попытались сызнова прочесть роман, уже читанный семь лет назад, султан сначала изгнал чтеца из дворца, а потом и вовсе сослал в Дамаск.

Доктор Нури уже знал много таких историй, когда впервые пришел во дворец Йылдыз. Ожидая высочайшей аудиенции, он еще раз услышал от жениха Хатидже-султан, что Абдул-Хамид узнал о нем, докторе Нури, – как он и предполагал – от французских преподавателей Военно-медицинской школы, профессоров Николя и Шантемесса, а также от Бонковского-паши, и все эти ученые мужи весьма его хвалили. Поэтому его величество дозволил пустить доктора Нури в гарем Мурада V, чтобы тот мог осмотреть жену низложенного владыки, которая все никак не оправится от болезни. Там доктор встретился с Пакизе-султан, а тем временем его прошлое хорошенько проверили и признали врача достойным взять в жены османскую принцессу. Абдул-Хамид, подробно ознакомившийся с результатами изысканий, был особенно впечатлен опытом и знаниями доктора Нури в области микробиологии и лабораторных исследований.

В тот день будущий муж Хатидже-султан осторожно рассказал доктору Нури, что его величество дает аудиенции гораздо реже, чем принято думать, и что даже великий визирь, военный министр и послы самых великих держав часами ждут у дверей и считают величайшим даром любое уделенное им время. Доктор Нури прождал полдня. Затем ему сказали, что султан сможет принять его только на следующий день и будет лучше, если он проведет эту ночь во дворце, в гостевых покоях. Доктор Нури был, конечно, увлечен мечтами о Пакизе-султан и женитьбе на османской принцессе, но в то же время, как и любой другой молодой врач, оказавшийся бы на его месте, страшился, что его в любой момент могут арестовать. Если бы доктора, явившегося во дворец с мечтой о женитьбе на дочери бывшего султана, схватили бы там и бросили в тюрьму, никто не удивился бы – ни его мать и близкие, ни коллеги.

Тут вошел еще один придворный и объявил, что его величество примет доктора. Следуя за сгорбленным провожатым, доктор Нури прошел по коридору, еле заметно поднимающемуся вверх, и оказался в одноэтажных покоях султана. Вокруг было множество адъютантов, секретарей и гаремных евнухов, но в той комнате, где Абдул-Хамид дал доктору Нури аудиенцию, присутствовал еще только главный секретарь Министерства двора Тахсин-паша.

Молодому врачу было тяжело и даже страшно смотреть на султана. В голове билась лишь одна мысль: «Да, вот он, великий и недосягаемый султан Абдул-Хамид Хан, и я рядом с ним». Доктор Нури низко, до самого пола, поклонился и поцеловал маленькую, костлявую, горячую руку повелителя. Пол тускло освещенной комнаты был устлан коврами, стены задрапированы тяжелыми темно-зелеными портьерами. Доктор Нури слушал султана и думал только о том, как бы не допустить оплошности.

Абдул-Хамид сказал, что рад выздоровлению супруги брата, еще больше рад, что этому поспособствовали возможности бактериологической лаборатории в Нишанташи, и, наконец, выразил большое удовольствие в связи с тем, что болезнь стала поводом для «счастливой встречи». Впоследствии Пакизе-султан несколько раз просила мужа пересказать этот разговор. По ее мнению, слова Абдул-Хамида свидетельствовали, что, выдавая замуж дочерей своего старшего брата Мурада V, султан чувствовал облегчение: это должно было хотя бы немного смягчить чувство вины за то, что он двадцать пять лет держал их затворницами в тесном дворце.

Выяснив, не питает ли какая-нибудь из трех сестер недовольства относительно приданого или других приготовлений к свадьбам, султан перешел к теме, которая интересовала его на самом деле, – стал подробно расспрашивать о работе карантинной службы Хиджаза. Этот предмет был знаком доктору Нури очень хорошо, поскольку он посвятил ему пять лет жизни, так что доктор без обиняков начал рассказывать султану все, что знал. Абдул-Хамид всем своим видом показывал, что ценит прямоту и честность собеседника. Взгляд у султана был мягким и усталым, но слушал он чрезвычайно внимательно и заинтересованно. Доктор Нури немного успокоился; сердце его по-прежнему колотилось, но страх улегся. Первым делом ему захотелось рассказать султану о злоупотреблениях капитанов английских кораблей, перевозящих паломников из Индии. Потом во всех подробностях, не пытаясь сдерживать себя, он поведал о трудностях, связанных с погребением умерших от холеры, и о том, что бараки, которые предоставляет шериф Мекки[98]98
  Шериф Мекки – почетный титул наследственного губернатора Хиджаза из рода Хашимитов.


[Закрыть] и его родственники для размещения паломников, являются настоящими рассадниками заразы. В какой-то момент у него мелькнула мысль, что он описывает все эти мерзости человеку, которого совсем недавно считал их причиной, и теперь смотрит на него так, будто перед ним единственный, в чьей власти их устранить. Он хотел изложить еще два вопроса, требовавшие немедленного вмешательства, но султан прервал его.

«Я слышал много похвал в ваш адрес, – промолвил его величество, опора Вселенной, так, словно все только что описанные ужасы имели значение лишь потому, что послужили султану поводом выразить молодому врачу свое одобрение. – Теперь расскажите мне все, что знаете о микробах».

И молодой врач заговорил о том, что микробы повинны во всех болезнях. Зная, что султан платит большие деньги приглашенным в Стамбул французским специалистам и весьма гордится созданной по его приказу бактериологической лабораторией в Нишанташи, доктор не преминул добавить, что лаборатория эта – лучшая во всем мире, если не считать парижской. На губах Абдул-Хамида появилась легкая самодовольная улыбка. «Доктора Шантемесс и Николь, которые дают там уроки, очень многому научили и своих студентов, и всех врачей», – продолжал доктор Нури. Ему было известно, что султан очень интересуется последними открытиями и достижениями медицинской науки, что три дня назад ему читали переведенную с французского книгу о заразных болезнях и некоторые места Абдул-Хамид велел перечитать еще раз. Поэтому доктор Нури сказал вот еще что: «Ваше величество, нет сомнений, что причиной таких болезней, как холера, желтая лихорадка и проказа, служит воздействие микробов, или бактерий. Однако теперь ученым понятно: для борьбы с эпидемиями мало одной лишь бактериологии. – Ему казалось, что он произнес это слово с настоящим французским прононсом. – Англичане создали для этого особую науку об эпидемиях – эпидемиологию».

Увидев, что султан внимательно и заинтересованно его слушает, а Тахсин-паша ничем не выражает недовольства, доктор Нури приступил к рассказу о том, как возникла эпидемиология. Произошло это, по его словам, сорок пять лет назад, во время эпидемии холеры, охватившей Лондон. Пока все врачи обходили улицу за улицей, пытаясь обносить санитарным кордоном дома больных и сжигать вещи умерших, один их коллега решил сделать кое-что другое – нанести все данные, поступающие из города, на большую карту Лондона. «Вскоре благодаря этим зеленым значкам стало понятно, что холера чаще встречается в домах, расположенных рядом с большими водозаборными колонками. Карта показывала, что если на одной улице холера распространилась широко, то на другой, населенной рабочими пивоваренного завода, ничего не случилось. Доктора начали исследовать этот вопрос, и выяснилось, что рабочие не брали воду из общественной колонки, а пили ту, что была на заводе, к тому же кипяченую. Так и было доказано, что холерой заболевают не от сырого и грязного воздуха или от миазмов канализации, как считалось ранее, и даже не от воды из частных колодцев, а именно от грязи, попавшей в городской водопровод, а оттуда – в водозаборные колонки. Таким образом, ваше величество, получается, что врач-эпидемиолог раскрыл тайну распространения холеры, не осматривая пациентов и пытаясь их вылечить, а сидя за столом у себя дома и глядя на карту!»

«В точности как Шерлок Холмс!» – проговорил никуда не выходивший из дворца султан.

Эти слова, очень важные для нашей истории, Абдул-Хамид, разумеется, произнес под влиянием прочитанных ему детективных романов. «Действовать как Шерлок Холмс» для него, в первую очередь, значило разгадывать сложные головоломки, находясь вдалеке от событий, сидя за столом и логически размышляя.

Сразу после того, как его величество изрек эти важные слова, с ним заговорил Тахсин-паша, а доктору Нури было объявлено, что аудиенция закончена. Так фраза о Шерлоке Холмсе наполнилась новым и особенным смыслом. Доктор Нури, пятясь спиной вперед и приложив в знак почтения руки ко лбу (как подсказал ему внутренний голос), вышел из султанских покоев. Он еще долго оставался под впечатлением от этой встречи.

Что имел в виду Абдул-Хамид, когда сказал: «В точности как Шерлок Холмс»? В первые дни после свадьбы дамат Нури и Пакизе-султан не смогли найти времени, чтобы поразмышлять над этими важными словами. Возможно, султан просто отпустил колкость в адрес будущего мужа племянницы, имея в виду, что один из переводчиков детективных романов должен был взять в жены ее сестру и породниться с доктором Нури.

Уже в Арказе, отправленный бороться с эпидемией и искать убийцу главного санитарного инспектора, дамат Нури часто вспоминал слова Абдул-Хамида. Надо было полагать, что султану угодно, чтобы убийство столь ценимого им Бонковского-паши раскрыли методом Шерлока Холмса. Насчет подспудного смысла слов «как Шерлок Холмс» доктору Нури много раз пришлось спорить с губернатором – как применительно к делу об убийстве Бонковского, так и в более общем смысле, как о способе умозрительных рассуждений, подразумевающем в то же время и вполне реальную деятельность. Доктор Нури все хотел убедить Сами-пашу, что избранный губернатором путь раскрытия преступления неверен, применяемый им «метод» ошибочен. Один из арестованных вместе с Рамизом под пытками признался в убийстве Бонковского. Подозреваемого били палками, пытали клещами, мучили бессонницей, пока он, убежденный, что смерть близка, не оговорил себя, как сделали бы многие на его месте, и не сказал, что действовал по приказу Рамиза. Своим признанием он надеялся добыть себе помилование, но, даже если бы ему и не обещали от имени губернатора сохранить жизнь (на самом деле Сами-паша знать не знал и ведать не ведал об этом обещании, придуманном заплечных дел мастером), несчастный был так измучен и истерзан, что признался бы даже в том, что это он ходил по ночным улицам и заражал чумой дворы мечетей, общественные источники, стены, гробницы святых и, разумеется, дверные колотушки.

В первых письмах Пакизе-султан пишет о Сами-паше чуть насмешливо, иронизируя над его деловитым видом и склонностью к излишнему пафосу, но в то же время чувствуется, что она уважает губернатора за трудолюбие, талант государственного деятеля и ответственность. Однако с каждым днем дамат Нури все больше опасался, что губернатор самоуправно, не посоветовавшись со Стамбулом, казнит Рамиза и его приспешников, тем самым превратив шейха Хамдуллаха в заклятого врага властей и карантина.

В 1901 году законодательство Османской империи, постепенно европеизирующейся под влиянием великих держав, предусматривало, что всякий смертный приговор на ее территории должен утверждать стамбульский Верховный суд. Однако у этого правила было множество исключений; например, оно не действовало во время войны и мятежей, а также в случае невозможности установить связь со столицей. Поскольку армии империи все время где-нибудь да воевали, а восстания национальных меньшинств не прекращались, у губернаторов, можно сказать, вошло в привычку, не спросив дозволения у Стамбула, без долгих разбирательств вешать кого-нибудь, дабы устрашить подвластное население. Некоторые губернаторы, подозревая, что Стамбул не даст разрешения на казнь, приводили ее в исполнение внезапно, под покровом ночи, и потом Верховный суд вынужден был утверждать расправу задним числом, чтобы не создавалось впечатления, будто у властей есть две разные точки зрения на один вопрос. Так казнили очень многих греческих, сербских, армянских и болгарских повстанцев (до арабов и курдов очередь еще не дошла), анархистов и разбойников, и потому Абдул-Хамиду нередко приходилось успокаивать английских и французских послов, донимавших его речами о правах человека и меньшинств, о свободе мысли и реформе законодательства, уверяя их, что он не одобряет подобного беззакония и жестокости и немедленно снимет провинившегося губернатора с поста. На самом же деле он предпочитал, чтобы смертные приговоры приводили в исполнение именно так, не спрашивая Стамбул.

В вилайетах на окраинах империи, где османская бюрократия и армия представляли собой этническое меньшинство, казнили тихо и без зрителей, в тюремных дворах или в гарнизонах, и лишь затем сообщали о казни населению и местным шишкам. Но сейчас Сами-паша (очевидно, воодушевленный тем, что мусульмане на острове были в большинстве) задумал поставить три виселицы прямо на главной площади города. Многие обращали внимание на то, что первыми повешенными на острове должны были стать приверженцы ислама. Всякий раз, услышав о том, что губернатор распорядился построить для консулов особое возвышение, откуда они смогут наблюдать за казнью, доктор Нури снова принимался говорить Сами-паше, что тот совершает ошибку.

«Ну сами подумайте, – ответил однажды губернатор с насмешливой улыбкой. – Весь город знает, что мы поймали убийцу Бонковского-паши. И если мы теперь, оглядываясь на английского сыщика Шерлока Холмса, выпустим этого человека на свободу, кто станет после такого слушаться губернатора и подчиняться карантинным запретам? Да их всерьез никто больше принимать не будет!»