Текст книги "Чумные ночи"

Глава 26

На набережной в последний вечер перед введением карантина для кораблей было такое столпотворение, что магазины и лавки на Стамбульском проспекте не закрывались до полуночи. Некоторые историки утверждают, будто в этой толпе впервые зародился «дух мингерского единства», но это следует признать необоснованным преувеличением. Если верить Пакизе-султан, тем вечером на набережной, напротив, царили растерянность и тревога. Греки и образованные мусульмане в глубине души уже понимали, что остров находится на грани катастрофы.

Но были и те, кого в силу неразвитого воображения страх не брал. По мнению Пакизе-султан, которая двадцать один год пыталась представить себе мир за стенами дворца, эти люди не обладали даром рисовать мысленно, сцена за сценой, картину будущего, хоть радостного, хоть печального. Беседуя о такого рода высоких материях, супруги порой подходили к окну и смотрели на толпы, что запрудили набережную и ведущие к морю улицы. Здесь были не только желающие сбежать с острова. Гораздо больше набиралось тех, кто, предчувствуя масштаб грядущей катастрофы, просто не смог усидеть дома.

«Вы только посмотрите на них! – сказал губернатор доктору Нури, когда они в очередной раз встретились в кабинете Сами-паши. – Нет, воля ваша, но я, увы, окончательно утвердился в мысли, что их можно в чем-то убедить только языком силы».

В этот вечер остров разделился надвое: на тех, кто его покидал, и тех, кто оставался. Казалось, что остающиеся, будь то греки или мусульмане, и есть настоящие местные жители, а остальные – чужаки, убегающие к себе домой.

Сами-паша пригласил дамата Нури и его охранника колагасы в свое бронированное ландо, и все трое отправились в порт. Поначалу они собирались лишь поближе оглядеть встревоженную толпу на набережной, чтобы лучше разобраться в происходящем.

Богатые греческие семейства из кварталов Ора и Хрисополитисса уехали с острова (это можно было понять по затворенным ставням). И торговцы мрамором Алдони, и Мимияносы, владельцы земельных угодий на севере острова, известные филантропы, помогавшие деньгами, помимо всего прочего, больнице и школам. С проспекта Хамидийе ландо и следующая за ним стража свернули в сторону таможни. У дверей пароходных агентств стояли очереди, в порту и на прилегающих улицах царило тревожное возбуждение, но в «европейских» кафе при отелях по-прежнему сидели посетители и читали старые газеты. Самая большая из аптек Арказа «Пелагос» была закрыта, поскольку не могла удовлетворить выросший спрос, а ее владелец Мицос не желал вступать в пререкания с разгневанными покупателями. На входе в отели «Сплендид палас» и «Левант» небритых людей в шляпах и господ в фесках по-прежнему обрызгивали из пульверизаторов. То же самое происходило у дверей магазина «Bazaar du Îsle», торгующего мебелью, шоколадом и сигаретами из Марселя и Измира, а также дорогого ресторана «Стамбул». В кварталах подальше от порта было тихо. Одни не стали открывать свои лавки, другие закрыли дома́ и сбежали.

Люди, замыслившие запереться у себя дома или спрятаться где-нибудь в дальнем уголке острова, бросились скупать сухари, муку, горох, чечевицу, фасоль и все, что попадется под руку, к удовольствию лавочников. Губернатор знал, что многие бакалейщики и пекари припрятали свой товар, отчего цены на неприпрятанное немедленно выросли. Поговорили немного о том, что пока это нельзя назвать спекуляцией, но через некоторое время спекулянты непременно появятся. Вид закрытых школ более чего-либо иного усиливал ощущение тревоги. Губернатор слышал, что возросло число беспризорных детей-мусульман, чьи родители умерли от чумы. Когда ландо медленно взбиралось по крутому подъему, вдруг послышалась музыка: кто-то играл на фортепиано Шопена; за окошками экипажа возникали и пропадали распускающиеся мингерские розы, цикламены, пахнущий плесенью и соснами плющ.

За пять лет своего правления губернатор никогда еще не видел город таким печальным. В эти весенние дни, когда распускаются цветы на апельсиновых деревьях, когда воздух напоен запахом жимолости, липы и роз, когда повсюду вдруг появляются птицы, пчелы и всякие букашки, а на крышах торопливо спариваются чайки, в городе всегда царило оживленное веселье, на смену которому сейчас пришли тишина и страх. На перекрестках, где раньше сидели безработные и бездельники, отпуская шуточки в адрес прохожих; в кафе, где прилично одетые господа, пересмеиваясь, обменивались последними новостями и слухами; на тротуарах, где греческие мадам или их слуги гуляли с одетыми в матроски детьми; в двух парках европейского стиля (Хамидийе и Дю Левант), разбитых по распоряжению губернатора, – везде было пусто, ни души. Пока ландо медленно катило по внутренним кварталам города, трое его пассажиров долго и обстоятельно беседовали на самые разные темы, от мер по борьбе со спекулянтами до обеспечения надежности зон изоляции. Перед властями стояло много важных задач: нужно было подыскать пристанище для детей, оставшихся сиротами, найти управу на воров, залезающих в оставленные дома; укомплектовать отряд колагасы достаточным количеством добровольцев и выяснить, что́ так разозлило французского консула. Требовалось обязательно осмотреть все дома, заменить исписанные турецкими и греческими ругательствами объявления о карантине, обеспечить немедленное сожжение собранных дохлых крыс за зданием городской управы, начать проводить перед пятничными и другими многолюдными намазами дезинфекцию входов в сами мечети, а не в их дворы и еще хорошо было бы уволить особо грубых пожарных, на которых потоком шли жалобы.

Но в тот день самой большой угрозой были беспорядки, которые могли начаться в толпе людей, охваченных желанием покинуть остров на одном из последних до карантина пароходов. Сегодня мы понимаем, что страх собравшихся на набережной был оправдан. В 1901 году, задолго до изобретения антибиотиков, самым правильным решением перед лицом приближающейся эпидемии чумы было бегство. Однако этот правильный подход в сочетании с бешеным спросом на билеты пароходных агентств породил в людях небывалый эгоизм. «Каждый сам за себя!» – такое умонастроение овладело ими.

Представители крупных пароходных компаний, будучи одновременно консулами, входили в Карантинный комитет и исключительно из своих корыстных интересов, хотя и прикрываясь заботой о людях, смогли оттянуть введение карантина на сутки. Таким образом они выиграли несколько очень важных часов, позволивших им вызвать дополнительные корабли и хорошенько набить карманы. «Мессажери маритим», «Ллойд», «Хидивийе», русская транспортная компания и другие крупные и мелкие агентства разослали телеграммы в ближайшие порты, требуя организовать дополнительные рейсы, причем некоторые сразу после этого, не дожидаясь ответа, объявили, что эти рейсы состоятся, и начали продавать на них билеты. Но крупным транспортным компаниям на самом деле не очень-то хотелось, чтобы их корабли попали в карантин близ охваченного чумой острова и удостоились в связи с этим упоминания в газетах.

Некоторые мингерцы дожидались пароходов у себя дома. Другие же всем семейством располагались на набережной и не двигались с места. Две греческие семьи, нисколько не сомневающиеся, что купленные билеты позволят им добраться в Салоники к родственникам, заперли свои дома в Оре и Флизвосе, погрузили на телегу мебель, одежду, одеяла, мешки с грецкими орехами и прочие вещи, необходимые для того, чтобы достойно провести лето; приехав в порт и узнав, что их рейс «задерживается», они не стали возвращаться в свои закрытые дома, а разместились в новом парке, который по распоряжению губернатора был разбит рядом с таможней, и принялись ждать.

Перед причалами, от которых к стоящим на внешнем рейде кораблям отправлялись лодки, выстроилась очередь из людей с сундуками и чемоданами. Лодочники и грузчики в надежде на бакшиш заверяли их, что вот уже совсем скоро пароходы дополнительных рейсов покажутся из-за крепости. Некоторые из желающих уплыть сидели в кофейнях на набережной, другие всё думали о своих покинутых домах и порой посылали туда горничную, чтобы забрала какой-нибудь забытый второпях чайник. Были в толпе и такие глупцы, что упрямо ходили из агентства в агентство в поисках билетов. Кое-кто на всякий случай купил по билету в каждом агентстве.

На самом деле, если не брать в расчет богатых образованных греков, значительная часть жителей острова никуда бежать не собиралась. Большинство мусульман, даже те немногие, кто знал, как заразна чума, не тронулись с места. Насколько справедливо было бы сегодня, через сто шестнадцать лет, объяснять это нехваткой денег или возможностей, безразличием, фатализмом, бесстрашием, причинами религиозного и культурного характера? Мы пишем книгу не для того, чтобы «объяснить» это интересное явление, но скажем, что с острова уезжали те весьма немногие мусульмане, у которых имелись деловые связи, дома́ или родственники в Стамбуле либо Измире. И если люди не бежали с острова, то главным образом потому, что просто не знали, какая ужасная катастрофа (которую мы опишем здесь, строго следуя фактам) на них надвигается, и не думали о ней. Именно эта скудость их воображения и сделала катастрофу неизбежной, направила историю по известному нам, а не какому-либо иному пути.

На узеньких улочках Старого рынка больше не было лотков старьевщиков и зеленщиков. В квартале Татлысу детвора еще играла на улицах, хотя уже смеркалось. На улице за текке Бекташи запах лип смешивался с запахом падали. Патрули, которые по особому распоряжению губернатора были отправлены следить, чтобы мародеры не залезали в оставленные дома, исправно выполняли свою работу. Когда ландо проезжало мимо греческой школы, направляясь к набережной, колагасы рассказал губернатору, что начал ставить под ружье солдат Карантинного отряда. Пока еще было сделано слишком мало, но губернатор все равно выразил желание приехать в гарнизон, посмотреть своими глазами на новобранцев и показать всем, какое большое значение он придает этому новому воинскому подразделению.

Человек может убедить себя в том, что худшее уже позади, что любая эпидемия рано или поздно затухает, что если он спрячется в укромном уголке, где его никто не увидит, и будет сидеть там тихо, не показывая носа наружу, то с ним ничего не случится. Из опубликованных впоследствии воспоминаний нам известно, что некоторые горожане бежали из Арказа на север острова, не имея там ни родственников, ни знакомых. Крестьяне не пускали их в свои деревни, боясь, что беглецы принесут с собой чуму, и получившие отказ – а также те, кто и не пытался искать убежища в деревнях, – уходили в горы, на холмы и в леса и жили там на манер Робинзона Крузо.

Рейсовый пароход «Багдад» пришел по расписанию. Он был рассчитан на пятьсот пассажиров, но взял на борт ровно в два с половиной раза больше – тысячу двести пятьдесят. Из следующих пяти кораблей, прибытие которых ожидалось, не пришел ни один – говорили, что они еще в пути. При этом к острову приблизилось неизвестно какой компании принадлежащее судно, однако встало оно на якорь довольно далеко от берега. Ландо по приказу губернатора выехало на проспект Хамидийе и остановилось на углу площади. Сами-паша, прищурившись, пытался рассмотреть сквозь маленькое окошко, что происходит в гавани. К стоящему на якоре судну быстро приближалась наполненная сундуками и людьми лодка. Собравшиеся на берегу наблюдали за ней, что-то крича. Несмотря на их протесты, сразу за Арабским маяком она замедлила ход, потом совсем остановилась и принялась ждать, покачиваясь на волнах. Через некоторое время со стороны крепости на набережную прикатил экипаж, набитый сундуками, корзинами и чемоданами; из него неторопливо выбралась греческая семья, словно только сейчас узнавшая о панике по случаю эпидемии, с множеством детей обоего пола, слугами и горничными. К ним тотчас подошел пожарный-дезинфектор и стал обрызгивать их из своего шланга. Завязалась перебранка, в которой приняли участие также кучер и грузчики.

– Доктор Илиас очень настаивал на том, чтобы ему разрешили уехать, – проговорил губернатор, не отрывая взгляда от окна. – Он не желает признавать, что этому препятствуют не сложности с поиском билетов и не врачебный долг, предписывающий ему помочь в организации карантина, – все куда серьезнее. Его величество желает, чтобы доктор Илиас оставался на острове. А тот даже из гарнизона выйти боится. Подбодрите его завтра, когда ваши солдаты будут приносить присягу.

– По правде говоря, отряд еще не вполне готов к смотру: и мало нас, и экипированы мы пока не очень хорошо, – смущенно сказал колагасы. Провести церемонию присяги захотел сам Камиль-бей, чтобы воодушевить неопытных новобранцев карантинной роты, и губернатора пригласил тоже он.

– Я же вам вчера прислал сержанта Хамди-бабу?[99]99
  Баба́ (букв. отец) – уважительное обращение к старшему.


[Закрыть] – отозвался губернатор. – Он один целой армии стоит.

Ландо углубилось в обезлюдевшие улочки и узкие крутые переулки. Людей-то там не было, а вот крыс они увидели, два свежих трупика: один валялся у садовой ограды, а другой – прямо посредине пыльной улицы. Должно быть, грызуны съели отравленную приманку. Но почему их не заметили мальчишки, которые собирали дохлых крыс и продавали городской управе?

– Как вы это объясните? – спросил губернатор у доктора Нури.

– Если крысы опять расплодятся и чума наберет новую силу, боюсь даже представить себе, что будет!

Вскоре они вернулись по пустым улицам в губернаторскую резиденцию. Споры на набережной затянулись до полуночи. От пристани к последним пароходам отходили лодки, и доктору Нури с Пакизе-султан из гостевых покоев, а Сами-паше – из его кабинета было хорошо слышно, как вспыхивают перебранки, как кричат и сыплют ругательствами лодочники. Некоторые разгоряченные горожане с билетами в руках попытались призвать к ответу служащих компании «Ллойд», чей пароход не пришел; одному из них успели до вмешательства полиции намять бока и разбить новые очки, приобретенные в Салониках, в магазине «Эссель».

Неприятный инцидент произошел и у оранжево-красной, обклеенной черно-белыми фотографиями из дальних стран билетной будки «Мессажери маритим», чьи пароходы чаще всего приходили на остров. Глава представительства компании, алчный коммерсант (и при этом французский консул), представитель одного из старейших греческих семейств Арказа месье Андон не побоялся лично прибыть на место происшествия и обратиться к разгневанной толпе, по большей части состоявшей из греков. «Корабль в пути, но власти не позволяют ему брать пассажиров!» – заявил он.

Не поддается описанию горе семейств, которые два дня мечтали о том, что сбегут со всеми своими сундуками и коробками на Крит, в Салоники, Измир или Стамбул. Никому не хотелось в полночь возвращаться в запертые накануне дома с заколоченными ставнями. К тому же люди, уверенные, что уедут с острова, не сделали никаких запасов, не набили, как некоторые другие, свои кухни, кладовые и недосягаемые для крыс буфеты сухарями, лапшой, макаронами, сушеной и соленой рыбой.

Неграмотные городские бедняки чувствовали себя в те дни гораздо спокойнее в силу невежества; многие из них не могли в должной мере ощутить ужас приближающейся смерти. Поэтому читатель не должен осуждать нас за то, что мы уделяем так много внимания мукам самых богатых семей острова, коммерсантов и владельцев земельных угодий (обычно оставляемых на попечение управляющих, в то время как сами владельцы предпочитали проводить время в Стамбуле и Измире). Кое-какие из семейств, что провели ту ночь на набережной, утром печально потянулись домой, уже теряли родственников, унесенных чумой, как, например, склочные Пангирисы, Сифиропулосы и Фаросы с Кипра.

Слух о том, что губернатор запретил принимать корабли дополнительных рейсов, на которые уже проданы билеты, через некоторое время претерпел изменения. Теперь все говорили, что объявление карантина будет отложено, чтобы впустить опоздавшие пароходы в гавань. Тем временем в толпу затесался и тихо наблюдал за происходящим человек, который не походил на пассажира, поскольку при нем не было ни сундуков, ни корзины, ни билета, да и одет он был плохо. Между таможней и стоянкой извозчиков он вдруг сел на землю, потом схватился за голову и как будто потерял сознание от боли. Послышались встревоженные крики. В тусклом свете фонарей трудно было что-то разглядеть. К упавшему подоспели дезинфекторы, и толпа на миг отшатнулась, но тотчас набежали другие люди, решившие, будто тут поймали и избивают того самого негодяя, что разбрасывает по ночам дохлых крыс, распространяя чуму.

Несколько инициативных горожан, собравшихся в кафе «Дженуп» на Стамбульском проспекте, составили прошение об отсрочке карантина до прихода последних кораблей и намеревались, той же ночью собрав под ним подписи глав уважаемых семейств, консулов, владельцев агентств и всех, кто хочет покинуть остров, направиться с этим прошением на площадь Вилайет, чтобы вручить его губернатору и дамату Нури. Узнав об этом, губернатор направил в кафе пожарных, чтобы те хорошенько полили участников собрания вонючим лизоловым раствором. Затем арестовали и бросили в крепость зачинщиков предприятия – излишне самоуверенного молодого человека и его дядю.

Около одиннадцати часов, когда напряжение на набережной (не в последнюю очередь под влиянием жесткого отпора) сильно возросло, случилось воодушевившее всех событие: из-за крепости показался «Персеполис», последний получивший официальное разрешение пароход «Мессажери маритим». Отчетливо разглядеть корабль с набережной не представлялось возможным, однако, присмотревшись, можно было увидеть дрожащий свет его огней. Все бросились к своим коробкам, сундукам и семьям. Вскоре лодочник Лазарь отправил к пароходу первую лодку с пассажирами и их багажом. Когда же спешащие сбежать с острова ринулись ко второй лодке, произошла давка, чуть не вылившаяся в драку нетерпеливых, громкоголосых пассажиров с таможенниками, полицейскими и дезинфекторами. Но через некоторое время и вторая лодка, отчалив от пристани, растворилась в бескрайней тьме.

Это был момент страшного одиночества. Люди на набережной – полагаем, около пяти сотен – с безжалостной ясностью ощутили, что последний пароход ушел и они остались на острове, во власти чумы. Некоторые семьи, поверив в ими же самими пущенные слухи, до утра ждали прихода новых кораблей. Другие остались ждать, потому что посреди ночи, в темноте им было сложно добраться до дому. Однако большинство, невзирая на темноту, тихо отправились по домам: кто в экипажах, а кому экипажей не хватило – пешим ходом. (Интересно, что в ту ночь никому не встретился человек с мешком, разбрасывающий дохлых крыс и разносящий по городу чуму.) Было начало мая, но ночь стояла холодная, зябкая, и ветер свистел в пустых домах.

Глава 27

Было уже за полночь, когда пароход «Персеполис», уходя прочь от острова, дал два свистка, и этот печальный, сиплый звук эхом отразился от скалистых гор Мингера. Сами-паша в это время сидел в своем кабинете – обсуждал с начальником тюрьмы и Мазхаром-эфенди подробности предстоящей казни шайки убийц. Губернатор еще не принял окончательного решения, поскольку казнь – в особенности казнь Рамиза, – совершенная без разрешения из Стамбула, должна была породить весьма серьезные политические проблемы. Речь зашла о воре Шакире из квартала Тузла, который согласился стать палачом. Однако, напомнил начальник Надзорного управления, полностью доверять Шакиру нельзя: он вечно пьян и может просто не прийти в тюрьму к часу казни – а деньги просит вперед.

– В таком случае позовите его завтра в крепость еще засветло, – распорядился Сами-паша, – и посадите в камеру. После полуночи угостите вином. Где он покупает выпивку?

В этот момент и прозвучал свисток «Персеполиса». Все трое встали и подошли к выходящему в сторону гавани большому окну. Огни парохода еще виднелись, но было ясно, что он уходит, и от этого на душу ложилась невыносимая тяжесть.

– Вот мы и остались лицом к лицу с чумой, – проговорил губернатор. – Совещание продолжим завтра.

Поскольку для участников разговора это внезапное решение Сами-паши не стало сюрпризом, они тут же, как ему и хотелось, оставили обсуждаемую тему и вышли из кабинета, заперев за собой дверь, но оставив керосиновую лампу гореть. Губернатор полагал, что освещенные до утра окна его кабинета в трудные времена убедят народ, будто власть бдит и днем и ночью, а если на него будет предпринято покушение, то убийцы не смогут его найти.

Услышав гудок «Персеполиса», Пакизе-султан и доктор Нури, подобно многим оставшимся дома горожанам, поспешили к окну и какое-то время любовались пейзажем, который для них был романтическим, а многих других людей в ту ночь наводил на мысли о смерти и одиночестве и вызвал в них странное чувство раскаяния. Город погрузился во тьму, видно было только крепость. Для Пакизе-султан растворяющиеся в бархатной ночной темноте корабельные огни служили знаком того, что они с мужем наконец-то остались наедине. Доктор Нури, как и все врачи, постоянно протирал дезинфицирующим раствором руки и шею, так что принести заразу не опасался. Отойдя от окна, счастливые супруги радостно предались любви; говоря так, мы выражаемся с приличествующей историкам сдержанностью.

Ближе к утру доктор Нури проснулся. До его слуха донеслись постукивания молотка и неразборчивые голоса двух человек. Он вскочил с постели. Одеваясь, доктор Нури любовался женой, которая спала сладким сном, и одновременно думал, что слухи оказались верны: губернатор и в самом деле собрался, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства, казнить Рамиза и еще двоих приговоренных без согласия Верховного суда в Стамбуле.

Провожаемый почтительными взглядами ночных часовых, доктор Нури спустился по лестнице и, повинуясь интуиции, направился во внутренний двор. Как правило, смертные приговоры приводились в исполнение во внутренних дворах государственных учреждений. Там тоже никого не было. Огромная овчарка, когда-то сидевшая на цепи рядом с кухней и вечно лаявшая по ночам, с началом эпидемии куда-то исчезла.

На площади было пусто; ни одной тени не шевелилось в темноте. Медленно проходя по колоннаде вокруг площади, доктор Нури чувствовал себя призраком. Казалось, он вот-вот кого-нибудь увидит, однако ночь уподобилась погруженной во тьму комнате, где есть всего два измерения; он шел, но никак не мог выбраться наружу, и только порой мимо безмолвно проплывали какие-нибудь поблекшие цветные пятна или тень дерева. Миновав объявления о карантине и закрытые ставни, он свернул с площади и надолго углубился в бесконечный лабиринт темных улиц чумного города.

В каждом квартале его встречала новая стая собак; чем ближе он подходил к центру квартала, тем яростнее они лаяли и завывали, но ни один из псов ни разу не подскочил настолько близко, чтоб удалось расслышать его дыхание и хрип, клокочущий в горле. Иногда, свернув на узкую улочку, ведущую вниз, доктор ощущал долетающий с моря запах водорослей и слышал крики чаек, но потом, повинуясь внутреннему голосу, сворачивал направо и снова двигался вверх по склону. Однажды из-за садовой ограды до него донесся тихий смех и шепот говоривших по-гречески мужчины и женщины; потом он долго прислушивался к крикам совы, летающей где-то под невидимыми облаками, а затем вдруг почему-то перестал слышать звук своих шагов. Где была эта улица, посыпанная песком? Он спустился по лестнице, миновал отель «Мингер» и снова заплутал. Оказавшись перед закрытыми ставнями погруженного в темноту каменного дома, понял, что идет не по улице, а забрел в чей-то сад. Направился в ту сторону, откуда, словно шум далекого водопада, доносилось кваканье лягушек; когда пруд был уже близко, лягушки одна за другой попрыгали в воду, но сам пруд он в темноте так и не разглядел и прохлады, идущей от воды, не почувствовал.

Однажды кто-то закричал, приняв его за вора, и доктор Нури, отскочив в сторону, замер на месте, но во тьме, укрывшей все вокруг, словно угольно-черный туман, разглядеть никого не смог. Одно время он думал, что поднимается по улице, ведущей к площади, но потом понял, что на самом деле удаляется от нее и возвращение к жене, таким образом, немного откладывается.

Утром доктор Нури рассказал Пакизе-султан, что выходил ночью на площадь, боясь увидеть там подготовку к казни.

– Моему дяде хочется, чтобы верные и исполнительные губернаторы по собственному почину казнили его врагов, отправленных в ссылку. Сам он ни за что не отдаст приказа о казни, особенно если речь идет о мусульманине. Он очень хитрый и осторожный человек.

Затем доктор Нури поделился с женой своим метафизическим опытом странствий по темным улицам ночного Арказа, и в тот же день Пакизе-султан, сев за столик, взяла чистый лист, написала сверху «Чумные ночи» и слово в слово изложила на бумаге все услышанное. Они с мужем уже успели поговорить о том, что теперь, когда остров покинул последний корабль, это письмо не скоро доберется до Стамбула и окажется в руках сестрицы Хатидже.

– Не знаю почему, но я хочу описать все как можно подробнее, так что, пожалуйста, все-все мне расскажите! – попросила Пакизе-султан мужа.

Немного позже, когда секретарь отмечал на эпидемиологической карте дома восьми скончавшихся накануне человек, губернатор сказал доктору Нури, что сегодня они будут вдвоем: доктор Илиас и колагасы остались в гарнизоне на церемонию присяги. Похвалив трудолюбие, способности и дисциплинированность колагасы, Сами-паша прибавил, что его женитьба на Зейнеп будет очень полезна для острова.

Всех умерших накануне губернатор знал лично. Чиновник Управления вакуфов, который, как только началась эпидемия, сообщил, что уезжает к себе в деревню, оказывается, никуда не уехал, а вместе с семьей заперся в своем особняке в квартале Чите. Вчера особняк, где от чумы умерло два человека, подвергли дезинфекции, а оставшихся обитателей выселили. В квартале Таш-Мадени умер кузнец, в Турунчларе – любимый всеми болтливый парикмахер Заим; их даже не успели отвезти в лечебницу. В больнице «Хамидийе» скончались пожилой крестьянин, доставленный накануне, и пожилая женщина, перед смертью горько плакавшая о разлуке с детьми; один покойник был найден утром в саду больницы Теодоропулоса; в квартале Петалис чума унесла жизнь официанта греческого ресторана. Из-за этой смерти между врачами снова разгорелся спор о том, передается или нет чума через еду. Запрет на продажу арбузов, дынь, фруктов и овощей на самом деле уберегал от холеры, а не от чумы.

– Доктор Илиас часто говорит, как говорил и покойный Бонковский-паша, что чума через еду не передается, – сказал доктор Нури. – Спросим у него в гарнизоне.

– Как вы оцениваете ситуацию, отраженную на карте? – спросил губернатор.

– Пока еще рано судить о результатах карантинных мер.

– Это хорошо, что рано! Иначе сразу стало бы ясно, что толку от них нет.

– Паша, запреты оказываются бесполезными из-за тех, кто их не соблюдает. В конечном счете ослушники и сами гибнут.

– Это вы правильно сказали. Но мы не умрем! – с чувством заявил Сами-паша. – Парни в Карантинном отряде колагасы подобрались очень сильные, решительные и умелые. Мне все их хвалят!

Когда садились в ландо, губернатор велел кучеру Зекерии ехать не вверх по крутому склону через Кофунью, а вдоль моря, не торопясь. До берега доехали, медленно плутая по улочкам мимо церкви Святого Антония, мимо заднего двора дома Марики (как хорошо, что открыты ставни!) и стены́, к которой лепились курятники. Вокруг стояла тишина; слышны были только стук подков, скрип колес и громкое «тпру-у!» кучера Зекерии, покрикивающего на лошадей, чтобы не разбежались слишком шибко с горки. В какой-то момент губернатор понял, что даже чайки и воро́ны примолкли. От тишины и море в просветах между тавернами и отелями как будто поблекло.

– Все уехали на последнем корабле, никого на острове не осталось! – проговорил Сами-паша с какой-то детской грустью, и на лице его появилось наивное выражение, которое доктор Нури находил очень милым.

Когда отели и рестораны кончились, справа от дороги открылась отвесная пропасть. Море внизу казалось таким близким и белым! Сами-паше очень нравилась эта извилистая, огибающая каждую бухточку, с обеих сторон усаженная пальмами дорога, которая шла на север вдоль берега мимо квартала Ора, то спускаясь вниз, то вновь устремляясь вверх. Здесь на душе становилось спокойно. Ему нравился аромат цветов, окружающих богатые дома, новый пляж, обустроенный на берегу, кабинки с полосатыми бело-голубыми тентами, маленький причал и фермы, хозяева которых выращивали розы и разводили пчел, делавших мед из розового нектара. Некоторые дома, принадлежащие недавно разбогатевшим мингерцам, появились уже при нем, и он внимательно наблюдал за строительством.

– В первые годы на острове я много раз говорил главам уважаемых мусульманских семейств и богачам-мусульманам, что живут рядом с площадью Хамидийе: «Делайте как греки, стройте дома, особняки, ялы[100]100
  Ялы – особняк, находящийся в непосредственной близости от воды и имеющий собственный причал.


[Закрыть] на морском берегу, вдоль дороги, идущей от Кадирлера на север, перевозите туда свои семьи. Арказ должен расширяться на север по обоим берегам. Не теснитесь вы в старом городе, вокруг старых мечетей!» Но они меня не послушали. Наверное, из упрямства: не хотели «делать как греки». Старики, по пять раз в день ходящие на намаз, видите ли, не желали далеко уезжать от мечети Слепого Мехмеда-паши и других старых мечетей! Так и вышло, что Каменная пристань, опустевшие конторы торговых компаний и бараки рабочих стали прибежищем бродяг и пауков. Но потом там появились беженцы с Крита. Должен признаться, что сначала я сам этого хотел, даже поощрял нищих переселенцев, молодых бездельников там селиться. И у них, думал я, будет крыша над головой, и квартал оживет… Но вскоре выяснилось, что у них на уме только всякие мерзости, беспутство, месть грекам да разбой. Сейчас надо бы нам под предлогом чумы выставить их оттуда, а весь квартал сжечь. Только это невозможно, потому что компании, торговавшие мрамором, строили свои конторы из отборного мингерского камня, такие постройки ни за что не сгорят… Ну да ладно, зря я от этом сейчас заговорил. Лучше посмотрите, как здесь красиво, на этой дороге вдоль моря. Как в раю!

Дорога, оставив позади пустой пляж, снова пошла вверх. Слева виднелись ухоженные особняки квартала Флизвос, которые радовали взгляд Сами-паши. Их вид каждый раз приводил его в восхищение: архитектура, вдохновленная Арказской крепостью, крыши с изящными карнизами, башенки с остроконечными навершиями и бельведеры, обращенные к пустынному и бескрайнему Средиземному морю, к Леванту… Как, должно быть, восхитительно выглядит здесь восход солнца! С некоторыми из здешних богатых европеизированных семей губернатор был знаком, бывал на приемах в их особняках, похожих на дворцы. Он даже помог им организовать клуб «Cercle du Levant»[101]101
  «Левантский кружок» (фр.).


[Закрыть], куда не допускались мусульмане (попадали туда только по особым приглашениям), и закрывал глаза на то, что там играют в азартные игры; однако затем ему сообщили, что под Новый год в клубе организовали несколько лотерей для сбора денег в пользу разбойника Павло, терроризирующего мусульманские деревни, и греческих националистов, сидящих в крепости. Сами-паша действовал быстро: приказал арестовать зачинщика этого безобразия, кичливого юнца, сына владельца «Bazaar du Îsle», под тем предлогом, что в магазине папаши торгуют контрабандным товаром, и поучить его уму-разуму, подержав несколько дней в самой скверной камере, откуда слышны вопли пытаемых. Таким образом удалось пресечь сбор денег в поддержку бандитов-анархистов, не закрывая клуб «Cercle du Levant» и обойдясь без дипломатического переполоха. Начальник Надзорного управления Мазхар-эфенди замечательно умел, не допуская политического скандала, заткнуть рот подобным смутьянам.