Текст книги "Адъютант императрицы"

Глава 24

После рокового утра, принесшего с собою столько потрясающих событий и указавшего на надвигающуюся новую опасность, Аделина в тревоге искала выхода из тенет, в нитях которых она запуталась, как муха в сети паука. Нередко приходило ей в голову обратиться опять к императрице и откровенно объяснить ей в том случае, если бы императрица заглянула на сцену и заговорила сама с актрисою. Просьба об аудиенции, наверное, не дошла бы до государыни; если же она обратится к Екатерине Алексеевне во время представления, то поставить императрицу в положение судьи между нею – незначительною актрисой – и высшим сановником государства, которому императрица обязана своим троном. Не пожертвует ли тогда Екатерина Алексеевна уже ради приличия света бедною девушкой? И какую жалобу может она принести на князя? Он посетил ее; но Екатерина поручила ему оказать защиту девушке и выяснить ее отношения к возлюбленному. Он подарил ей драгоценное кольцо, но что значит оно для такого богатого человека, как Орлов? Не было ни одного факта, который Аделина могла бы положить в основание своей жалобы на Орлова, и мысли, наполнявшие страхом ее душу, зарождались главным образом на основании намеков и словечек князя, а также на основании замечаний ее матери и Фирулькина. Но, как бы ни были основательны ее опасения, она не могла изложить их пред императрицей и даже, если бы она была выслушана государыней, Орлову ничего не стоило бы оправдаться. В таком случае Аделина непременно впала бы в немилость у государыни, а Орлов уничтожил бы своею местью ее, а также и ее возлюбленного, который всецело зависел от всесильного временщика. Таким образом, попытка к спасению оказалась бы еще гибельнее для нее, чем сама опасность.

Поэтому Аделина окончательно отказалась от этой мысли, не переставая все же искать выхода из затруднительного положения. Теперь ей казалось, что лучше всего бежать из этой ужасной России, в которой она отдавалась на произвол неограниченной и беспощадной власти. Если ей удастся перебраться за границу со своим возлюбленным, то они будут в безопасности; бедности она не боялась; два молодых, любящих друг друга человека с отважными сердцами сумеют найти себе место на свете, а бриллиант Орлова даст им возможность безбедно просуществовать первое время. Молодая девушка вряд ли задумывалась о тех затруднениях и опасностях, с которыми сопряжено бегство через границу русского офицера; ведь юность и любовь столь богаты надеждами и так легко готовы поверить в ангела хранителя!..

Таким образом, Аделина остановилась на бегстве как на единственном выходе; твердое решение дало ей новое мужество и новые силы. Она написала Мировичу длинное письмо, в котором сообщала обо всех своих опасениях; она старалась уверить его, что от всех надвигающихся опасностей единственным спасением является его отказ от всех других планов и намерений, дабы поспешить с бегством, к которому она готова во всякое время; наконец она добавила, что ему нечего заботиться о средствах к существованию, так как таковые будут у них, как только они переедут границу.

С нетерпением ожидала девушка посещения Ушакова, чтобы передать ему свое письмо для возлюбленного, тем более, что речи ее матери о блестящем будущем все более укрепляли ее в ее намерении.

Наконец Ушаков явился и передал Аделине письмо от Мировича.

Госпожа Леметр, до сих пор вежливо принимавшая Ушакова, так как боялась возбудить гнев государыни, на этот раз встретила офицера далеко не ласково. С высокомерною сухостью она объявила ему, что постоянный посещения молодым офицером ее дочери могут невыгодно отозваться на ее репутации и потому она просит его прекратить эти визиты. Так как государыня приказала пересмотреть дело Мировича, то она не желает производить какое-либо давление на свою дочь, но думает, что ее высокопарные мечты вряд ли сбудутся, и потому, пока не будет произнесено окончательного решения, она должна прекратить всякие сношения офицера с Аделиною. Фирулькин, как она убедилась, – также неподходящий муж для ее дочери, тем не менее, она должна заботиться о том, чтобы составить для дочери порядочную партию, и потому не может позволить Мировичу, ради каких-то его смутных надежд, компрометировать девушку.

Ушаков был не мало удивлен этим неожиданным заявлением г-жи Леметр; но Аделина все же улучила момент шепнуть ему, чтобы он непременно встретил ее при выходе из театра.

Не отвечая ничего на оскорбительные речи старухи, Ушаков откланялся дамам и ко времени окончания репетиции находился у подъезда театра, где Аделина быстро вручила ему письмо к Мировичу. Считая Ушакова за преданного друга своего жениха, она с румянцем стыда передала ему свои опасения и заклинала офицера оказать Мировичу возможную помощь для бегства. Затем она попросила его не приходить к ним, но встречать ее всегда у театра, причем добавила, что она всегда найдет возможность в любое время встретиться с Мировичем.

Быстрыми шагами девушка удалилась от Ушакова, боясь, как бы кто-нибудь не заметил ее беседы. И действительно их разговор не остался незамеченными, так как один из знакомых французского ученого и один из студентов все время незаметно вертелись вблизи Ушакова.

Распрощавшись с девушкой, Ушаков отправился в артиллерийские казармы, где около часа провел в беседе с Шевардевым.

Никому не показалось странным, что во время пребывания Ушакова в комнату к Шевардеву заходило много офицеров, которые болтали там некоторое время за рюмкой водки. В веселой и непринужденной беседе было бы трудно усмотреть что-либо другое, кроме простого товарищеского разговора.

Час спустя Ушаков уже находился в Мраморном дворце пред князем Орловым.

– Все подготовлено для восстания, – заключил он свой доклад, внимательно выслушанный Григорием Григорьевичем. – Большая часть офицеров артиллерии примкнула к заговору, солдаты слепо последуют за своим начальством, непосвященные же будут в нужный момент арестованы; точно так же большая часть солдат в Шлиссельбурге готова идти куда угодно за Мировичем, чтобы помочь ему привести в исполнение сенатский указ, который он показывал. Шевардев готов в любую ночь встретить Мировича с его узником и теперь ждет только, когда окончательно наступят темные ночи, так как луна уже находится в последней четверти.

– Отлично, – сказал Орлов, потирая руки, – все идет прекрасно!.. Я доволен тобою. Машина работает как следует, и если она выполнит свою задачу, то ты останешься доволен моею наградою.

– Осмелюсь заметить, – запинаясь, возразил Ушаков, – что мне непонятны ваши намерения, ваша светлость.

– А разве это – твое дело? – высокомерно перебил его Орлов. – Может ли понимать колесо намерения мастера, в часовом механизме которого оно действует?

– И все же, – продолжал Ушаков, – я не могу подавить в себе страх при виде этой опасной игры. Я содрогаюсь при мысли о последствиях, могущих произойти, если восстание удастся, если Иоанн Антонович действительно будет привезен в Петербург и если артиллерии посчастливится увлечь за собою другие полки.

– Все это может случиться, – строго возразил Орлов, – если ты обманул меня, если доставлял мне неверные сведения или если твои сообщения не были полны, одним словом, если ты играл двойную игру! Но в таком случае тебе, друг мой, следует помнить, что для наказания предателей существуют кнуты, рудники, виселицы!

– Сохрани меня Бог! – в ужасе воскликнул Ушаков. – Вы, ваша светлость, не можете подозревать меня в чем-либо подобном! Что сталось бы со мною без вашей защиты! Разве не вынес бы я сам себе смертельного приговора?

– Ты прав, – ответил Орлов, – и я верю тебе, потому что считаю тебя за умного малого. Ты удивлен, что я веду такую опасную игру. Но разве есть опасная игра для Григория Орлова? Разве я не тот человек, который судьбой предназначен выполнить то, что опасно или недостижимо для других? Разве ты не знаешь, что для благополучного вскрытия нарыва необходимо дать ему время назреть? Императрица должна досконально знать, откуда и в какой степени грозит ей опасность, чтобы раз навсегда устранить эту опасность.

Ушаков содрогнулся.

– Ваша светлость, – сказал он, – вы – действительно неустанный охранитель трона нашей великой императрицы, и я благодарю вас, что вы дали мне возможность понять ваши намерения, столь далеко превосходящие мечтания дюжинных людей. Но еще одна забота сокрушает меня, и эта забота касается одного меня.

– Что ты хочешь? – нетерпеливо спросил Орлов.

– Когда восстание вспыхнет, – проговорил Ушаков, – когда злокачественный нарыв прорвется, то я боюсь, что заговорщики укажут на меня, как на своего сообщника, и я окажусь обвиненным в страшном преступлении.

– Ты глуп, – ответил Орлов, – ведь ты исполнял только мои приказания. И разве я не постараюсь оправдать тебя?

– А если вы, ваша светлость, забудете меня? Если, – добавил он с дрожью в голосе, – все люди ведь смертны… если вас, ваша светлость, постигнет несчастье, которое явится для вас препятствием стать моим защитником?..

– Какое мне дело до того, что случится, если меня не будет на свете? Я смерти не боюсь, но в то же время не желаю знать, что будут делать люди, когда я умру.

– Бог милостив, – произнес Ушаков, – Он не допустить такого несчастья; но, если бы вы, ваша светлость, дали мне письменный приказ, я был бы тогда совершенно покоен.

– Ты – дурак! – воскликнул Орлов. – Писать, когда достаточно и устного слова!.. Если тебе недостаточно моего слова, то можешь убираться; я сейчас дам приказ отправить тебя в армию Румянцева!

– Простите, ваша светлость, – взмолился Ушаков, – но, дерзаю думать, вы понимаете, что меня, маленького, ничтожного человека, охватывает иногда страх, когда я подумаю, в какую опасную игру я играю.

– Если тебя пугает игра, так откажись от нее! Кто гонится за крупным выигрышем, тот должен иметь мужество и уверенность. А теперь никаких разговоров больше!

– К тому же, – сказал Ушаков, – и Аделина тоже…

– Что ты там говоришь про Аделину? – настораживаясь, спросил Орлов, – что с нею?

– Актриса носится с новыми страхами и заботами: правда, она уже не боится более ухаживаний старого Фирулькина, она боится…

– Чего? – спросил Орлов.

– Она боится вас, ваша светлость, – ответил Ушаков.

– Меня, – воскликнул Орлов, сверкая глазами – Почему?

– Может быть, она не права, но ее страх так велик, что она хочет бежать, во что бы то ни стало и заклинала меня уговорить ее возлюбленного бежать.

– И дала тебе к нему письмо? – спросил Орлов. – Дай его сюда.

Ушаков побледнел. Однако, взор Орлова, казалось, проникал до глубины его души. Он дрожащей рукой достал письмо Аделины и протянул его князю.

Орлов быстро прочитал письмо и спросил:

– Известно ли тебе его содержание?

– Ваша светлость! Вы знаете, что я никогда не читал писем Аделины и приносил их вам всегда не распечатанными.

– Отлично, – сказал Орлов, – ступай! Удвой свою бдительность, дабы от тебя ничего не скрылось; я доволен тобой; даю тебе слово, ты будешь награжден по заслугам.

Он сделал повелительный знак и Ушаков удалился, отдав честь.

– Он хочет иметь письменный приказ, – проговорил Орлов, мрачно глядя ему вслед. – У кого в голове всплывают такие мысли, тот опасен, опасен также потому, что много видит и знает. Он выдал себя, заговорив об Аделине; у него было намерение сохранить это письмо как доказательство. Отчего человечество не придумало машин, которые осуществляли бы наши мысли и которые мы могли бы разбивать, когда в них нет надобности? Почему должны мы пользоваться услугами людей, у которых свои мысли и глаза? Но разве трудно разбить и такую машину, хотя она и состоит из плоти и крови? Человек, который знает слишком много, опаснее пороховой мины: мы хотим овладеть им, он же овладевает нами; этого не должно быть, нет, нет!.. Я позабочусь о том, – прибавил он с холодной усмешкой, – чтобы навязчивое любопытство этих человеческих машин не было опасно, чтобы эти пороховые мины не взрывались у моих ног.

Настал вечер; Орлов оделся для бала у императрицы и в это время как он в сопровождении слуг и свиты ехал к Зимнему дворцу, в экипаже, запряженном новыми лошадями, подаренными ему Фирулькиным и возбуждавшими зависть и восторг, Ушаков сел верхом на свою лошадь и отправился в Шлиссельбург.

Оба человека, наблюдавшие за ним до последних домов предместья, повернули обратно, и каждый своей дорогой пошел в город.

Дорогой Ушаков вспоминал свой разговор с Орловым.

«В его взглядах таилось коварство, – думал он. – И кто поручится мне, что он не погубит меня, когда достигнет своей цели, которой я все еще ясно не понимаю. Действительно ли хочет он возвести на престол Иоанна Антоновича? Всем известно, что он потерял расположение императрицы, которая всю свою любовь перенесла на Потемкина. Он свергнул с престола Петра Федоровича; не думает ли он свергнуть теперь Екатерину, так как боится, что не будет больше пользоваться той неограниченной властью, которая одна питала его непомерное честолюбие? Если ему это удастся, то он припишет себе заслугу этого дела, а если не удастся, то погубит заговорщиков и явится спасителем трона. Кто может раскрыть пути этого коварного ума? Было бы ужасно, если бы я предал Мировича, который так слепо доверял мне, к которому я не перестаю чувствовать сострадание и который вместе с тем погубит себя в вырытой мною же яме. Но если намерения Орлова таковы, то для меня нет спасения. Я стою как бы на узкой перекладине, положенной через стремительный поток. С другого берега меня манят почести и слава, богатство. Но достигну ли я другого берега? Рука Орлова держит эту перекладину; в его воле вырвать из-под моих ног хрупкую опору и в то же время для меня нет возврата на другой берег; я должен двигаться вперед, слепо повинуясь ему. Сострадание же и милосердие никогда не были знакомы этому человеку; он отказал мне в письменном ручательстве и у меня нет никакого оправдания. Даже письмо Аделины, которое могло бы явиться обвинением против него, он вырвал у меня».

Тяжело вздыхая, он снял фуражку и обтер холодный пот, которым покрылся его лоб.

– О, силы тьмы! – мрачно воскликнул он, – вам я предался и вы должны помочь мне! Неужели Орлов обманет меня, хотя я, чтобы заслужить награду, пожертвовал спокойствием своей души? Укажите мне путь, дайте мне мысль, чтобы освободиться из этой мертвой хватки!

Он дал шпоры коню, так как чувствовал необходимость быстрого движения, чтобы опять приобрести спокойствие, и бешеным галопом помчался по дороге.

На одном из поворотов находился небольшой еловый лесок, закрывавший берег Невы. Ушаков задержал лошадь и стал медленно подвигаться вперед сквозь глубокую тьму. Вдруг из леса выскочило несколько человек; двое ухватились за удила лошади, а двое других очутились по бокам всадника.

Ушаков сделал движение выхватить саблю, но, прежде чем обнажил оружие, к его груди были приставлены дула пистолетов и грозный голос проговорил:

– Не двигайтесь, иначе вы погибли! Всякое сопротивление бесполезно, вы один против десятерых!

В самом деле, вблизи показалось еще несколько темных силуэтов, окруживших его. Пользуясь его первым смущением, нападающие отняли у него саблю и Ушаков оказался безоружным.

– Что вам надо от меня? – крикнул он, – я беден и при мне нет никаких сокровищ; вы ошибаетесь, если думаете, что захватили богатую добычу. Возьмите то, что у меня есть, так.

– Мы – не разбойники, – возразил один из людей, стоявший к нему ближе прочих. – И если бы даже вы везли с собой все сокровища мира, то находились бы в такой же безопасности, как если бы были в алтарь Казанского собора.

– Так что же вам тогда нужно? – воскликнул Ушаков, – зачем вы преграждаете мне дорогу? Подумайте, что значит нападать на офицера! Вы за это будете жестоко наказаны.

– Мы не нападаем на вас, – возразил человек, – вы – наш пленник, Павел Захарович Ушаков!

– Пленник, – возразил Ушаков, – но кто же вы?

– Мы берем вас по приказу ее императорского величества государыни императрицы!

– По приказу императрицы? – спросил Ушаков, – но зачем?

– Это – не наше дело, – был ответ, – если вы последуете за нами и не окажете никакого сопротивления, то я ручаюсь за вашу безопасность; если же вы проявите малейшую попытку бежать, то вы будете убиты.

Ушаков задумчиво поник головой; он не мог найти ключ к загадке, но мучительный страх стеснил его сердце. Если Орлов считал нарыв, о котором он говорил, созревшим, если он велел схватить его как заговорщика, то для него не было никакого спасения. Он чувствовал над собою руку судьбы. Он сознавал также, что бегство было невозможно, а сопротивление бесполезно.

– Я готов следовать за вами, хотя не понимаю, почему государыня распорядилась схватить меня, – сказал он. – К тому же у вас нет никаких доказательств правдивости ваших слов.

– За доказательствами дело не встанет, – возразил человек. – Слезайте с коня! Мы не можем терять время!

Он подал знак.

Из-за деревьев выехала закрытая карета, запряженная четверкой крепких лошадей.

Ушаков соскочил с лошади; пред ним открыли дверцу кареты и один из людей сел вместе с ним, держа наготове пистолет. Остальные вскочили на лошадей, также находившихся в лесной чаще. Один из них схватил за повод лошадь Ушакова. Молча и быстро мрачный поезд тронулся в путь.

В пути Ушаков тщетно пытался завести разговор со своим спутником – тот все время оставался нем и глух, как могила; тем не менее, терпение пленника нельзя было испытывать слишком долго.

Спустя полчаса, карета остановилась и Ушаков мог разглядеть, что они находились у одного из боковых подъездов Зимнего дворца. Страже был сказан лозунг и Ушакова повели через дверь, затем по каким-то коридорам, пока не ввели в роскошно убранную приемную и не постучались в одну из внутренних дверей комнаты. Дверь тотчас отворилась.

По молчаливому знаку спутника, Ушаков перешагнул порог и в следующий момент очутился в салоне лицом к лицу с генерал-адъютантом императрицы Потемкиным, стоявшим пред ним в блестящей форм и испытующе глядевшим на него.

Ушаков, овладевая своим страхом и напрягая все силы пред неизвестною опасностью, сказал:

– Я рад, что имею честь находиться в присутствии вашего высокопревосходительства, так как убедился, что попал не в руки разбойников, как я того опасался, и смею надеяться, что мне теперь будет объяснена причина моего ареста. Я лично не могу уяснить себе ее и полагаю, что все это вызвано каким-либо недоразумением или ложным доносом.

Потемкин, по-видимому, не обращал внимания на его слова, но продолжал разглядывать его, стараясь составить верное суждение о его личности.

– Кажется, в последнее время вы исключительно были заняты представлением рапортов коменданта шлиссельбургской крепости? – спросил он.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – ответил Ушаков, стараясь угадать смысл этого странного допроса.

– И каждый раз вы посещали при этом актрису Леметр? – продолжал допрашивать Потемкин.

– Мадемуазель Леметр, – возразил Ушаков, – невеста моего друга, подпоручика Мировича, и так как тот не получал отпуска, то я передавал ей его поклоны.

– Знаю, – сказал Потемкин, – я знаю также, что мадемуазель Леметр несчастна, так как должна выйти замуж за некоего Фирулькина; я знаю также, что ее сильно огорчает ухаживание другого могущественного лица.

– Ваше высокопревосходительство, последнее не может касаться меня, и если я даже слышал кое-что об этом, то с моей стороны было бы нескромностью говорить о том.

– А если бы я потребовал от вас именно этой нескромности? – спросил Потемкин, – Но оставим это, так как я хочу знать кое-что другое. Вы нередко посещали фельдцейхмейстера и подолгу оставались у него во дворе; нередко вы также бывали в артиллерийских казармах; это не имеет никакой связи с вашими посещениями мадемуазель Леметр.

– Шлиссельбургская крепость находится в ведении фельдцейхмейстера, – трепеща, возразил Ушаков, – я бывал во дворце по службе.

– Я вас не спрашиваю относительно ваших служебных посещений, – нетерпеливо прервал его Потемкин, – служебные рапорты принимаются офицером штаба фельдцейхмейстера. Но я хочу знать, что вы делали в Мраморном дворце? – спросил он громким, угрожающим голосом, делая шаг по направлению к Ушакову. – Отвечайте! Я хочу знать полную правду… Если вы расскажете все откровенно, то можете рассчитывать на покровительство мое и императрицы; если же вы скроете что-нибудь или солжете, то немедленно же будете отправлены в Петропавловскую крепость, где вам придется убедиться, что есть средства для наказания предателя, а также для того, чтобы заставить говорить упрямого.

Слово «предатель» Потемкин употребил без заднего умысла, желая во что бы то ни стало проникнуть в тайну, существование которой он подозревал.

Ушаков при этих словах смертельно побледнел и едва мог устоять на ногах.

– Говорите же! – крикнул Потемкин, видя, какое действие произвели его слова, – говорите и помните, что ваша искренность спасет вам жизнь!.. Помните, что, если вы откроете всю правду, то я беру на себя заботу о вашей будущности и обещаю вам наградить вас.

Один момент Ушаков стоял молча. Оправившись от первого страха, он почувствовал, что в нем снова пробуждается надежда. Он увидел путь к спасению, о котором несколько времени тому назад взывал к силам тьмы. Теперь ему предлагали руку, чтобы спасти из страшных объятий Орлова. Он решительно поднял голову и спокойно и ясно рассказал все, о чем беседовал с князем Орловым и что замышляли Мирович и Шевардев.

Лицо Потемкина, пока он говорил, становилось все радостнее, все более торжествующим.

– Знаете ли вы, – спросил он, когда Ушаков кончил, – что вы пошли на преступление против императрицы и государства?

– Я действовал по повелению фельдцейхмейстера, – возразил Ушаков, – он – мой начальник и несет ответственность за мои поступки. Мне не известны его намерения и я не смею проникать в них, но теперь я благодарю Бога, позволившего мне снять тяжесть, все время давившую меня.

– Вам есть за что благодарить Бога, – заметил Потемкин, – вы погибли бы, если бы не были сегодня арестованы, так как ваше поведение показалось мне подозрительным. Ваше искреннее признание спасло вам жизнь и вас ожидает блестящая карьера, если вы будете повиноваться моим приказаниям.

– А каковы будут ваши приказания? – напряженно спросил Ушаков.

– Вы сохраните в тайне весь наш разговор, – ответил Потемкин. – Вы по-прежнему будете посещать фельдцейхмейстера и в точности исполнять все его приказания.

– О, Боже мой, – воскликнул Ушаков, – как трудно будет мне теперь исполнять приказания фельдцейхмейстера, когда я знаю, что они не совпадают с желаниями государыни императрицы! Что будет со мною, когда план восстания раскроется и я окажусь в числе соучастников?

– А разве я не выступлю свидетелем, что вы действовали по моему приказанию? Разве не дал я вам обещания защищать и награждать вас? – промолвил Потемкин.

– Точно так же говорил князь Орлов, – мрачно усмехаясь, сказал Ушаков. – О, Боже мой! вместо спасения, я завязываю еще один новый узел на своей шее. И князь успокаивал меня своим словом, но отказался дать письменный приказ… Теперь как бы все ни пошло, я все равно погиб!

– Служба императрице – не веревка на шее, – сказал Потемкин, – и если вы подчинитесь моим приказаниям, то будете в полной безопасности. Этот заговор не будет приведен в исполнение; невинные не пострадают и только зачинщик этого дьявольского плана пожнет свою мрачную жатву. И в вашу руку я вложу средства уберечься от зла. Но заметьте, заклинаю вас Богом живым! Один ложный шаг, одно сомнение, мысль о предательстве могут послужить причиной вашей ссылки в сибирские рудники.

– О, приказывайте, приказывайте, ваше высокопревосходительство! – воскликнул Ушаков, – не сомневайтесь в моем слепом послушании!

– Я знаю, что вам нет отступления, – сказал Потемкин, – и потому верю вам. Слушайте же: вы будете исполнять по-прежнему все поручения князя Орлова; вы останетесь доверенным лицом заговорщиков; вы станете работать на их пользу и двигать вперед их дело. Когда все будет готово, накануне той ночи, в которую узник должен будет бежать из крепости, вы доложите коменданту шлиссельбургской крепости, чтобы он арестовал подпоручика Мировича; солдаты конечно без него ничего не осмелятся предпринять, и, когда это будет исполнено, вы придете сюда и доложите мне. Тогда в моих руках будут все нити и я стану всем распоряжаться; всякая опасность будет устранена и все же мрачное дело будет ясно представлено императрице.

– Но как мне арестовать Мировича? Поверит ли комендант мне в том, что я сообщу ему? И если поверит, то не сочтет ли он меня за соучастника?

– Вы ничего не должны говорить генералу Бередникову, ничего, кроме приказания арестовать Мировича и сообщить об аресте сюда.

– Но поверит ли генерал такому приказанию? Имею ли я право арестовать товарища, не представив генералу достаточных оснований?

– Вы будете иметь право, – сказал Потемкин, подходя к письменному столу.

Там лежала бумага, внизу которой находилась подпись императрицы.

– Она дала мне эту бумагу, – прошептал про себя Потемкин, – чтобы я мог по своему желанию выписать необходимую для меня сумму из казначейства. Одним росчерком пера я могу добыть себе целое состояние. Но разве не важнее для меня низвергнуть врага, стоящего на моем пути, и освободить себе дорогу к высшей власти и могуществу?

Он присел к столу и написал приказ об арест Мировича и оказании Ушакову всякого содействия.

– Вот, – сказал он, показывая Ушакову бумагу, – довольно этого?

Ушаков прочел бумагу. Он узнал подпись императрицы и ответил:

– Этого довольно, ваше высокопревосходительство; вы возвращаете мне жизнь и отныне она принадлежит вам. С этой бумагой в кармане я все держу в своей руке и не подвергаюсь опасности.

– Итак, идите, вы свободны, – сказал Потемкин. – Помните, что мой взор наблюдает за вами, что один ложный шаг – и вы погибли, и что полнейшее повиновение, мужество и верность открывают вам будущее, полное почестей и счастья.

– Бедный Мирович! – вздохнул Ушаков, – он должен пасть жертвой.

– И он будет спасен, – возразил Потемкин. – Я дал вам слово. Не забывайте, что причина ареста остается глубокой, непроницаемой тайной; поэтому в воле императрицы будет наказать или помиловать вашего друга.

Лицо Ушакова выразило глубокое волнение; он быстро наклонился к руке Потемкина и прижал ее к своим губам. Затем, отдав честь, он вышел. В приемной его встретил спутник: он проводил Ушакова по пустым коридорам во двор. Здесь подвели его лошадь, ворота открылись и вскоре Ушаков вторично выехал на Шлиссельбургский тракт. Но на этот раз у него сердце билось легко и свободно, а темные тени ночи казались легким покровом, наброшенным на жизнерадостный картины блестящей и светлой будущности.