Текст книги "Погребенные. Легенда о Маат"

XII

Мир менялся быстро и беспощадно. Но только не здесь. Не в Дуате. Не у кровати девочки, каждый вдох которой я мысленно подсчитывала у себя в голове.

Я пообещала себе, что не засну, пока Сатет не откроет глаза, но кресло было мягким, треск огня – убаюкивающим, а моя нервная система – окончательно и бесповоротно разрушенной. Засыпая, сквозь сонную пелену и нежелание проваливаться в неведение, я чувствовала взгляд Габриэля на своём лице. Ощущала его запах и слышала, как он дышит, сидя напротив, по другую сторону от Сатет.

Пробуждение было резким и неприятным: голова съехала с ладони, и я вздрогнула. Во сне я попыталась поменять неудобную позу, но забыла, что сижу в кресле.

Габриэль распахнул глаза и встрепенулся, когда я махнула рукой и снесла чашу с прикроватного столика. Мы встретились взглядами и удивлённо друг на друга уставились, с трудом припоминая, чем закончился наш последний разговор. Хмурая морщинка на лбу Габриэля разгладилась, кулаки разжались, но он сделал это не сразу. То, как долго он оценивал, опасна ли я, было немного обидно. Обидно и честно.

– Она ещё спит? – прочистив горло, сипло прошептала я и посмотрела на девочку, свернувшуюся в комочек на большой кровати.

Её комната была втрое меньше моей, но нравилась мне больше: руки сумасшедшего, проектировавшего дворец, казалось, просто не успели сюда добраться. Семейная любовь к смешиванию золотого и чёрного уступила место пастели. Смерть уступила место жизни.

Я не увидела игрушек, но зато обратила внимание на рисунки и разбросанные краски в маленьких жестяных колбочках. Пятна следами детских ног вели за собой на балкон. Особенно сильные порывы ветра швыряли серую занавеску внутрь комнаты, а она, в свою очередь, падала мне на лицо.

– С ней всё хорошо, – отозвался Габриэль. Он привстал с кресла, склонился над Сатет и коснулся её лба губами. Агата часто так делала, когда я жаловалась на плохое самочувствие. Её рот был лучше любого термометра: она предугадывала температуру за несколько часов до того, как та действительно поднималась.

В том, как Габриэль убрал волосы с лица Сатет, было столько нежности, сколько не каждая мать могла дать своему ребёнку. Его грубые, сильные пальцы стали такими невесомыми, ласковыми. Он коснулся её лба лишь самыми кончиками, не тревожа детскую кожу многочисленными мозолями.

– Она чем-то болеет?

– Не знаю. – Габриэль вернулся в кресло. В последний раз напряжённо посмотрел на дочь и, наконец расслабившись, вытянул ноги. Свои длинные ноги в чёрных штанах с пятью пуговицами на ширинке. – Она родилась слабой, но Бастет сказала, что её состояние сильно ухудшилось, когда врата в Дуат закрылись.

Была ли в этом моя вина?

– Ты не обращался к врачам, пока вы были в Калифорнии? – нервно ковыряя заусенцы на пальцах и поглядывая на Сатет, спросила я.

Как ни странно, Габриэль ответил:

– Да. Но для людей она совершенно здорова.

– А своего доктора у вас нет?

– Божественного доктора? Антибиотики с каплей бессмертия? – усмехнулся он.

Я скривила губы. Разумеется, он мог смеяться сколько угодно, но факт оставался фактом: люди превратили незнание в науку, нашли способы лечить большинство ныне известных болезней. Боги были слишком самонадеянными.

От чего умерла Анукет? Неужели у них действительно не было ничего против воли Источника?

– Спрашивай, – слегка приподняв уголок губ, прошептал Габриэль. – Иначе сейчас лопнешь.

– Скажи то, что считаешь нужным сам.

То, как он удивился и нахмурил брови, заставило меня улыбнуться.

– По человеческим меркам и лунному календарю Анукет умерла через год после рождения Сатет. Ещё через двадцать лет ты сбежала из Дуата. Когда я в последний раз видел Сатет, она плохо говорила и неуверенно держалась на ногах, а теперь… – Он сжал и разжал пальцы, глядя на покрасневшие костяшки. – Теперь она молодая девушка, которая активно интересуется парнями и очень хочет вернуться в Калифорнию к своему бойфренду.

– Ты позволил ей завести бойфренда?

Я представила выражение его лица, когда Сатет впервые заявила, что у неё кто-то есть, даже если этим «кем-то» был прыщавый школьник. Габриэль определённо был гиперопекающим отцом, способным разорвать зубами любого, кто посмеет обидеть его дочь. Уверена, я всё ещё жива лишь потому, что он не знал, как со мной разделаться.

– Мне пришлось сдержаться, чтобы не открутить ему яйца…

Сатет заворочалась, и мы одновременно посмотрели на неё.

– Она похожа на неё, – прошептала я.

– Всем, кроме характера, – коротко кивнув головой, согласился Габриэль.

– Характер у неё твой, – тут же подхватила я.

– Нет. Не мой.

– Чей же?

Габриэль ничего не ответил, но в том, как сперва он посмотрел на дочь, потом – на меня, таились ответы на все мои вопросы. Всё было написано на его лице и столетиями хранилось в появляющихся морщинах. Но я не была готова. Не была готова к тому, что Анукет, навеки запечатлённая в чертах Сатет, в недовольстве морщила нос, в точности как я. Не была готова к тому, что, возможно, дурацкая привычка ковырять пальцы тоже досталась ей от меня.

Габриэль молчал, за что я была ему крайне благодарна. Некоторые вещи, сказанные вслух, обретают свою собственную жизнь. И в день, когда Габриэль раскроет все карты, ничего уже не будет прежним.

– Пойду подышу воздухом, – пробормотала я и буквально выпрыгнула из кресла.

Габриэль поднялся следом и, опершись спиной о каменную преграду, встал рядом. Он заговорил лишь спустя долгие минуты, когда мне всё-таки удалось найти в себе силы посмотреть на него.

– Мы были друзьями?

– Можно и так сказать, – усмехнулся он. – Друзьями.

– Тогда почему столько столетий я пряталась от тебя, вместо того чтобы рассказать, от чего бежала? Вместо того, чтобы попросить о помощи?

– Знаешь… – Он развернулся, опустил руки на перила и сжал их до побелевших костяшек. Задумчивый взгляд устремился к горизонту. – Порой, пытаясь найти тебе оправдание, я думал, что поступил бы так же: ничего не сказал тебе. Ведь, не убегай ты от меня так долго, я бы обязательно нашёл способ заставить тебя открыть врата в Дуат. Я буквально был готов на всё, чтобы вернуть себе Сатет.

– Даже на убийство? – Я повторила его позу и положила руки совсем близко к его пальцам, постукивающим по перилам.

– Ты спрашиваешь, убил бы я тебя, чтобы вернуть Сатет?

– Убил бы?

– Да. – Он облизал губы и улыбнулся своим, уверена, мрачным мыслям. – Были моменты, когда я не мог спать, фантазируя о том, как убиваю тебя.

Оу! Это определённо не то, на что я рассчитывала.

– Мне стоит бояться?

– Тебе решать. – Габриэль повернул голову и взглядом провёл дорожку от моей часто вздымающейся груди к кровоточащим от нервного кусания губам. – Не могу дать никаких гарантий.

– Тогда зачем ты спас меня, привёл в Дуат? Анубис ведь не единственный, кто знал о последствиях непослушания Гору.

– Между нами были и хорошие моменты, Маат. Много хороших дней и ночей.

– Ночей? – переспросила я.

– И дней, – смещая акцент с секунду назад брошенных слов, повторил он. Ветер, в котором отчётливо различимо вихрились песок и пыль, обдувал острые черты его лица и играл с чёрными волосами.

– Хорошо, что меня нельзя убить, – пробормотала я, но в голове мелькнула мысль, которая не давала покоя с момента первого пробуждения в Дуате: то, что я не могла умереть, было скорее плохой, чем хорошей новостью. Нынешнее положение дел лишало права свободного выбора всех, но меня чуть больше остальных. Я не смогу выбрать смерть в мгновение, когда станет совсем невыносимо. И единственный, кто мог бы помочь с этим, был моим врагом.

Габриэль долго молчал. Я не видела, но чувствовала его взгляд, который скользил вдоль моего лица, опускался к плечам и возвращался обратно. Я слышала, как ровно он дышал. Слышала, что эта «ровность» и спокойствие давались ему с трудом.

Мы давались друг другу с трудом.

Я не была уверена в том, что Габриэль не врал мне, но куда больше пугало то, что я не была уверена в самой себе. Правда и ложь так сильно спутались, так сильно вросли друг в друга, что перестали существовать отдельно. Их нельзя было разделить. Я не могла докопаться до истины, потому что истина была лживой, а ложь – истиной.

Но была и другая единица измерения: Сатет. Девочка с глазами матери и губами отца. В конечном итоге мы все совершали ужасные поступки ради тех, кого любили. Мы, боги, ничем не отличались от людей. Быть может, кое-кто и привык считать, что мы лучше. Но что, если когда-то давно мы создали не более слабую, а более сильную версию самих себя?

– Мне показалось, что между тобой и Анубисом напряжённые отношения, – заговорила я.

Брови Габриэля взмыли к линии волос от того, как резко я перешла к другой теме.

– Ты не найдёшь двух божеств, между которыми были бы ненапряжённые отношения.

– Твой брат и ты? – Я развернулась к нему, на секунду возгордившись тем, что выбила его из русла холодного безразличия и отрешённости.

Вместо ответа Габриэль изогнул губы в полуулыбке и закачал головой. Лёд между нами треснул на то время, что я пыталась угадать, у кого из богов были хорошие отношения. Перечислив все комбинации, я потерпела поражение в девяноста девяти процентах случаев, но потом спросила:

– Ты и Сатет?

– Она маленькая. Ей нет дела до политических игр внутри семьи. Ей плевать на людей, на то, как их ненавидит Анубис, как их возносит мой отец. Но наступит день, когда Сатет выберет сторону, и я не могу быть уверенным в том, что эта сторона будет моей.

– Твой отец возносит людей?

– Как и Осирис, он верит, что мы были созданы править и служить, чтобы когда-нибудь постигнуть великий замысел Источника, причину, по которой мы все появились.

– И возможно, рай откроется и для богов? Габриэль ничего не ответил, но я услышала смешок.

– А Анубис?..

– Скорее относится к людям как к тому, что было создано в угоду ему. Банальная пищевая цепочка, в которой лев не заботится о благосостоянии лани.

Задумавшись о скрытых мотивах, я посмотрела вдаль. Боги, почему всё не могло быть чуточку проще?

– Я и Анубис? – Это сочетание было последним. Я приберегла его на самый конец, плавно подводя Габриэля к тому, о чём не успела договорить в коридоре после побега из годового заточения. – Я могу доверять ему?

– Ты спрашиваешь это у того, кому тебе точно не следует доверять, ведь я отвечу так, как будет выгодно мне.

Завораживающий вид с балкона потерял привлекательность, когда Габриэль ослабил воротник чёрной рубашки и облокотился на перила. Его локоть коснулся моего мизинца, а взгляд, обращённый ко мне снизу вверх, обжёг лицо.

Я сглотнула. Если нам не суждено быть вместе, я бы предпочла выколоть себе глаза, лишь бы не видеть его. Это определённо было выше моих сил, ведь что бы я себе там ни думала, меня физически тянуло к нему.

Он двигался, и мой взгляд тут же устремлялся вслед. Он говорил, и я не могла оторваться от его рта. Он улыбался, и у меня щемило в сердце. Он не смотрел на меня, и я медленно умирала.

– Тебе выгодно то, что выгодно Сатет, – неуверенно пробормотала я. – Мне выгодно то же самое.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что я любила её?

Лицо Габриэля приобрело сероватый оттенок, а челюсти сомкнулись так плотно, что я увидела, как напряглась его шея и подбородок.

– Это вопрос? – спустя секунду хрипло прошептал он.

– Ты ответишь на него?

– Ты опять общаешься вопросами, Маат.

– Значит, дело было не в Анике Ришар. – Я слабо улыбнулась.

– Дело никогда не было в ней, – со странной интонацией в голосе ответил Габриэль и посмотрел туда, где его локоть касался моего мизинца. Палец рефлекторно поджался, и я мысленно выругалась на себя за такую реакцию.

Габриэль Эттвуд узнал о том, что в теле юной Аники Ришар живёт Маат, ещё до того, как впервые поцеловал её. Он знал обо мне, когда касался, гладил, шептал непристойности и трахал до самого утра, слизывая языком капли пота с груди, живота. Он говорил, что я восхитительна и он без ума от моего вкуса и запаха, адресуя эти слова не Анике Ришар. Он адресовал их мне. Я перестала быть Аникой Ришар в ту минуту, когда он увидел татуировку за моим ухом. Я была Маат дольше, чем думала.

– Пап?

Габриэль стоял ко мне слишком близко. Ненароком можно было подумать, что мы занимались чем-то неприличным. Не тем, чем мы на самом деле занимались, поэтому я поспешила отодвинуться, а Габриэль остался стоять в той же позе и с тем же задумчивым выражением лица.

– Выспалась? – с улыбкой спросил он. Кажется, Сатет всё неправильно поняла.

– Фу, – только и протянула она, а потом развернулась и пошлёпала обратно к кровати.

Я терялась в собственных мыслях, витая недостижимо далеко. Но Бастет даже не стала слушать возражения в ответ на предложение разделить с ней чашечку каркаде у неё на балконе. Впрочем, у меня были все основания сомневаться в том, что в кружках плескался чай. Пахло не очень: чем-то спиртным, немного затхлым.

Ожидалось, что покои Бастет будут стерильными, а она сама – чистоплюйкой до скрежета зубов. Но, кажется, неряшливостью я пошла именно в неё. И это же в очередной раз доказывало недавно выведенную теорему: в этом месте не всё то, чем кажется. В этом месте не все те, кем кажутся.

Бастет была стройна и грациозна – даже через бардак она перепрыгивала с изящностью кошки. А бардак в её покоях был уже даже не творческим: всюду разбросанные вещи, книги и какие-то пузырьки с травами.

– Слава богам, что с Сатет всё хорошо, – сказала она, усевшись рядом.

Мы оказались на полу её балкона, с которого открывался вид на песчаные земли. Здесь было не так холодно, как с северной стороны, но и не так красиво, как с моей и Анубиса – единственных, кто засыпал, глядя на мерцающие вдалеке поля Иалу.

– Последнее время не удавалось побыть с тобой наедине, – продолжала свою речь Бастет, пока я глядела в позолоченную кружку и думала о том, почему мне достались покои рядом с Анубисом. – Я очень скучала.

– Я тоже, – почти честно ответила я. У меня не было времени скучать по ней, но, наверное, я всё же скучала.

– Я и Бастет?

Габриэль замотал головой.

– Разве в мире людей есть место для скуки? Время там бежит так быстро и незаметно, а жизнь, хоть и коротка, но ярка и полна событий. – Интонация в её голоса выдала добрую тоску по тому миру.

– В Дуате не так?

– Дуат – бесконечность. Унылая бесконечность, – с поучающим видом заявила Бастет и вытянула худые, скрытые под чёрной шёлковой юбкой ноги. Ступни её всегда были босыми. Она носила с десяток разных колец и браслетов. Один особенно впечатливший меня узор татуировки в виде цветка тянулся прямо от большого пальца к середине голени.

– Тогда почему ты приняла решение отказаться от заслуженного места в мире людей? Прости, если это не моё дело, просто Акер сказал узнать напрямую.

Искренняя улыбка на лице Бастет уступила место замешательству. Поёрзав, она отпила из чашки, поджала губы. Кажется, она хотела чаёвничать и болтать о пустяках, а я сразу полезла с серьёзными вопросами.

– Странно отвечать, хотя ты всегда знала ответ. Вообще-то я вернулась из-за тебя. То есть, – она поспешила исправиться, пока от удивления у меня не лопнули глаза, – не из-за тебя, а из-за своего желания растить тебя. Когда я впервые увидела тебя, маленькую и беззащитную, лишённую отцовской и материнской любви, я полюбила тебя как родную дочь.

Не донеся чашку с вонючим чаем до пункта назначения, я подавилась собственной слюной. Потом рука дрогнула, половина напитка вылилась на ноги, а Бастет, пытаясь предотвратить всё это, неуклюже смахнула поднос с фруктами на пол.

– Ты ничего не должна говорить в ответ, – тараторила она, морща нос, лоб и ползая по полу в попытках прибраться. Ползала она, впрочем, в точности как и я. И свинячила так же. – Я не жду признаний в любви.

Собрав рассыпавшиеся яблоки, Бастет убрала налипшие на лоб волосы, отряхнула платье и грозным тоном позвала прислужниц. Несколько секунд, погрузившись в неловкое молчание, мы наблюдали за тем, как чёрные тени прибирали за ней.

Когда они ушли, получив напутствие вернуться с кувшином вина, я решила закончить этот разговор, но перед этим с грустью просунула палец в дыру в юбке платья: шифон поверх шёлковой комбинации, расшитой золотыми нитками. Общий колорит дворца не подразумевал тона светлее тех, что надевали на похороны. Акер вообще ходил полуголым. Анубис не волновался по поводу одежды и носил то, что ему, уверена, подсовывали Бастет и Аментет. И у всех, как у одного, были чёрные волосы, брови и глаза, а кожа напоминала золото, будто они и правда были им покрыты.

– Кто был моей настоящей мамой?

– Не знаю, – устремив на меня печальный, сочувствующий взгляд, ответила Бастет. – Прислужница, быть может, обычная девушка из какого-то племени тех лет.

– Так бывает, что у божества и человека рождается божество?

– Если человек и божество заключили официальный брак. Таким образом божество передаёт смертному частичку своей бессмертной души.

– Для чего же тогда боги заключают браки с богами? Бессмертные не нуждаются в бессмертии. – Прозвучало глупее, чем я надеялась.

– Зато нуждаются в строгих правилах. Брак священен. Источник жестоко карает мужей, берущих чужих жён, и жён, неверных своим мужьям.

Я нахмурилась.

– Амсета, Хапи и Исдес тоже вы́носили человеческие женщины, но все умерли при родах.

Я испытывала благодарность к женщине, выносившей меня в своём чреве, но, скорее всего, она тоже умерла. А даже если нет… я не собиралась искать её.

Бастет накручивала шелковистые локоны на указательный палец и задумчиво изучала то, с каким выражением лица я предавалась размышлениям о своей семье. Скорее всего, она ожидала, что я хотя бы запла́чу. Будь я нормальной, мне бы потребовалась парочка лет и хороший психотерапевт. Но так уж вышло, что причёска Бастет больше привлекала моё внимание. Мои волосы были не такими расчудесными, хотя в воспоминаниях Габриэля я и правда видела очень похожую на Анику девушку. Разве что она казалась гораздо более утончённой и на пару сантиметров выше.

Принесли вино. Пока прислужницы разливали его по золотым кубкам, Бастет достала из кармана маленький мешочек и вы́сыпала что-то, отдалённо похожее на чай, себе на ладонь.

– Будешь? – спросила она, перехватив мой любопытный взгляд.

– Что это?

– Моё успокоительное. Последнее время совсем плохо сплю, – ссыпая красные высохшие листья себе в вино, пожаловалась женщина, которую вряд ли я когда-то смогла бы называть двоюродной бабушкой, коей она в действительности являлась. Бастет выглядела едва ли не моложе меня. А когда она пригубила своих трав и расслабилась, а морщинки на лбу – последствия перенапряжения – разгладились, я стала похожей на её бабушку куда больше.

– Я тебе потом отсыплю. Когда-то ты любила мои фирменные чаи.

– Разве в Дуате что-то растёт? Земля здесь холодная и каменная, – довольствуясь вином, спросила я.

– Я собираю эти растения в Иалу. Это не совсем законно, но Анубис сам любит чаёвничать, так что сильно не возражает.

Значит, Анубис любит странные увеселительные и успокоительные травы. Я запомнила это. Я хотела запомнить как можно больше полезной информации о тех, кто меня окружал.

– Что ещё любит Анубис? Аментет?

– Анубис и Аментет?

– Нет.

– Наверно. – Бастет пожала плечами и расплылась в заигрывающей ухмылке, напомнив мне Мираксес. – Если любовь к прелестям у неё между ног можно считать за любовь к самой Аментет. Он вообще падок на женские прелести. Думаю, что сейчас на земле достаточно смертных, чьи предки были зачаты от его семени.

– А как же правило о браке?

– В браках между божеством и человеком может родиться другое божество.

– Не все дети от смертных становились богами?

– Конечно, нет, иначе каждый десятый сейчас бы был божеством. Хотя, как я слышала, что-то от нас в маленьких, как люди их называют, бастардах, осталось. Ведьмы? – щёлкнув пальцами, уточнила Бастет.

Я сразу же подумала о тётке Аники Ришар, которая когда-то, теперь уже очень давно, не пустила нас с Вивиан на порог своего дома. Могло ли так совпасть, что в потомках семейства Ришар текла кровь богов? Быть может, тогда мадам Ришар и правда почувствовала, что в теле её племянницы находилась я?

– А Сет? Каким был он?

Повеселев, Бастет принялась уплетать фрукты и плавно, но без стеснения, перешла на остатки моего вина.

– Кажется, я немного перепутала травы, – икнув, пробормотала она и пропустила мой вопрос мимо ушей. – Что ты спросила?

– Сет…

– О боги.

Неожиданно на балкон вышел высокий мужчина со знакомыми зелёными глазами. Зрачки привычно сузились, как только он опустился на пол и посмотрел на огарок свечи. Шесему. Всё же он имел человеческий облик, что не могло не радовать. И он был блондином, что поразило меня даже больше, чем то, с какой страстью он впился в губы хихикающей Бастет.

– Не помешал? – пробасил он. Его голос был таким грудным и хриплым, что, клянусь, вино в бокалах пошло рябью.

– Ты как раз вовремя, – ответила Бастет ему в губы. – Тушканчик хотела спросить о своём отце, а я не хотела быть той, кто расскажет о нём.

Фигура Шесему не совсем подходила его грубому голосу. Мужчина был похож на молодого манекенщика, толькотолько сбежавшего с Парижской недели моды: высокий, с узкими плечами и бёдрами. Светлые, почти платинового оттенка волосы отросли чуть ниже подбородка и качались из стороны в сторону, когда он смеялся.

– Она и правда задаёт много вопросов? – спросил Шесему.

– Что? Кто-то успел пожаловаться? – Конечно, я знала кто. Шесему обернулся и без особого интереса осмотрел меня с ног до головы.

– Дориан предупреждал, что ты общаешься исключительно вопросами.

– Я?

Шесему улыбнулся. Я закатила глаза.

– Как дела у Мираксес? Она возвращается в форму так же быстро, как потеряла её? – поинтересовалась Бастет.

– Нам бы не помешало подкрепиться, – жуя виноград, отвечал Шесему. – Мир нужна свежая плоть. Думаю, что Маат не откажется от парочки душ. Верно?

Я молчала, подумывая сбежать из-под прицела насмешливого взгляда Шесему.

– Сейчас не лучшее время выходить в мир людей, – вздохнула Бастет, играя с пуговицами на белой рубашке Шесему.

– Лучшего времени уже не будет. Чем дольше мы тут, тем сильнее Гор там. Я уже говорил об этом с Анубисом. Он согласен со мной.

– Но нас меньше, а Маат слишком слаба даже для собственной защиты.

– Тогда тебе не понравится, что всё уже решено. Завтра Маат, я, Мираксес, Дориан, Амсет и Акер отправимся в мир людей. Если там нас убьют, то так тому и быть. Да, Маат? – подмигнул Шесему, неприлично и очень многозначительно ухмыльнувшись.

– Умрут все, кроме меня, – раздражённо подметила я и сжала ножку бокала. Насмехающийся, ленивый взгляд Шесему, как и его издевательский тон, выбесили меня.

– Что сделает мою смерть ещё более глупой.

Когда мужчина опустился на пол, вытянул ноги и, подложив руку под голову, перевернулся на бок, Бастет легонько толкнула его в плечо. Но это скорее сошло бы за прелюдию, чем за наказание за дерзость.

– Я пойду к себе. – Избегая взгляда Шесему, который теперь казался пошлым, я отставила пустую чашку в сторону и встала.

– Посиди с нами, – расстроенно позвала Бастет. – Ше… Одна моя нога уже была в комнате, когда что-то схватило меня за руку и резко потянуло назад. Я бы хотела сказать, что этим чем-то были пальцы, но…

От того, с какой силой Шесему дёрнул меня назад, я влетела спиной в его твёрдую грудь, а потом он развернул меня, и мой нос, познакомившись с его плечом, хрустнул.

– Какого чёрта?!

Бастет вскочила на ноги и попыталась пробраться к нам, но Шесему, уперевшись ладонью в стену, перекрыл ей дорогу.

– Я и Шесему?

– Нет.

– Ты спросила, каким был Сет. Я просто хотел показать, пока ты не ушла. – Невинно и оттого жутко улыбнулся он, полоснув горячим дыханием моё лицо.

Я задохнулась от возмущения, но сердце заколотилось с бешеной силой не поэтому. Когда Шесему поднял передо мной руку, я увидела, возможно, одно из самых отвратительных зрелищ в своей жизни: его средний палец был не просто отрезан, как указательный. Он был выломал с костью и буквально разделял ладонь на две части.

– Это сделал твой отец, – раздосадовано цокнул языком Шесему. – Он сделал это при помощи своей магии. Ноги и руки, которые он вырвал мне, отросли, но это он оставил как напоминание. Напоминание о том, какое он чудовище.

– Я не мой отец, – считав угрозу в его интонации, прошептала я.

– Нет, конечно, нет. – Он улыбнулся и, убрав ладонь, сделал шаг назад. – Но у тебя его глаза.