Текст книги "Погребенные. Легенда о Маат"

VII

Я хорошо помнила зал, в котором все собрались. Только вместо восхищения и изумления при взгляде на гранитные стены и потолки, отражающие серебряный свет, тянущийся откуда-то сверху, испытывала тошноту и сильную головную боль, потому что Габриэль попытался разбить мой череп о землю. Тот, к сожалению, оказался крепким, иначе мне бы не пришлось торчать на божественном собрании в божественном мире с божественными божествами, будучи божественно божественной.

Сложив руки между коленей и потерянно глядя в пол, Габриэль сидел отдельно от нас. Мокрая одежда прилипла к крепкому телу, а тонкие губы побледнели.

– Сет! – рыкнул Анубис, ударив кулаком о стол. – Слишком быстро. Они пришли за ней слишком быстро, – он обращался ко всем, кроме меня. Он злился на меня, но ещё больше – на Габриэля, которому попытался сломать руки, когда увидел следы на моей шее.

Исдес и Мафдет вздрогнули и прижались друг к другу, напомнив мне двух перепуганных попугайчиков. Чего нельзя было сказать об Аментет, выкручивавшей и щёлкавшей длинным языком, словно жвачкой. Она наслаждалась, пировала злостью Анубиса и одновременно была единственной, кто сохранял спокойствие. Собственный наряд, вдохновлённый веяниями египетской моды конца позапрошлого тысячелетия, волновал её больше, чем моя перекрученная, позеленевшая физиономия и всеобщая паника.

Моя физиономия – предвестница того, что желудок может не выдержать и извергнуть вчерашний ужин, – вообще никого не волновала. Агрессия Анубиса, которую он вымещал на столах, стульях и нервной системе и без того слишком дёрганных Исдеса и Мафдет, только отдаляла нас от конструктивного диалога и поиска решения, после которого я смогла бы сходить в туалет.

Акер оставался Акером – таким, каким я помнила его всю жизнь: если кто-то и пытался, то потерпел поражение в борьбе за то, чтобы он, наконец, оделся. Я заметила золотые татуировки на его предплечьях, но отвела взгляд раньше, чем вспомнила их значение. Что-то подсказывало, что когда-то между моим худосочным и этим огромным туловищем был секс – поэтому он так странно на меня смотрел.

– Я настаиваю на переговорах. – Бастет начала с поглаживаний по моей голове, но в процессе так разнервничалась, что стала дёргать за волосы. У меня их было много, поэтому я не возражала. – Мы должны поговорить с Гором. Война не имеет смысла. Она принесёт с собой лишь смерть и боль. Ты, Анубис, как никто другой, помнишь, каково это – оплакивать братьев.

Анубис сжал челюсти. Прочности его зубов, на которых он вымещал всю злость, можно было только позавидовать. И я завидовала, кончиком языка почувствовав, что от верхнего переднего зуба откололся кусочек. Как быстро регенерировали божественные зубы?

– Помню. – Он остановился и странно на меня посмотрел. – Я помню, каково это. Но я также помню, что пускание братской крови – единственное, что способно остановить вражду.

– Мира не будет, пока не умрёт каждый, в чьей голове зреет смута. Либо они, либо мы, – хмыкнула Аментет.

Анубис обошёл вокруг стола дважды и остановился рядом с девушкой. Она подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза, а он опустился ниже, прильнув к её губам в пошлом, животном поцелуе.

Все молча смотрели в пол или друг на друга, словно боялись даже коснуться взглядами рук Анубиса, сжимавших плечи и шею Аментет. Габриэль и я оказались единственными, кто посмели наблюдать за этим.

– Он тоже должен умереть, – прошептала Аментет и облизала губы, когда Анубис отстранился от неё. Они одновременно перевели хищные, прищуренные взгляды на Габриэля.

– Что? – хрипло прошептала я. – Он спас меня.

Рука Бастет сжалась в кулак, а сама она выпрямилась и напряглась.

– Спас тебя? – глянув на меня исподлобья, рассмеялся Габриэль. – Это я организовал похищение. Тебя должны были доставить Гору, а я должен был проконтролировать всё.

Анубис одарил меня странной улыбкой. «Я же предупреждал», – читалось в его взгляде. «Глупая, наивная Мати», – читалось во взглядах остальных.

– Но ты воткнула в себя эту грёбаную ручку и чуть не умерла – смех Габриэля превратился в раздражённое шипение. – У меня не было выбора. Я не мог допустить, чтобы ты снова сбежала.

– Ты ведь понимаешь, что сделает с тобой отец за непослушание? – ни капли не изумившись брошенным словам, словно знал всё с момента сотворения Вселенной, спросил Анубис и сел за стол. – Ты не допустил её перерождения, но почему привёл её в Дуат, а не потащил прямиком к отцу? – продолжал допытываться он. Остальные сохраняли тревожное молчание.

Я ожидала любого ответа. Самого безумного.

– Не знаю. – Габриэль устало улыбнулся своим мыслям и приложил руку к груди. – Я не знаю.

– Ты предал Гора, и теперь Сатет в опасности. Ты в опасности, – постукивая пальцами по столу, сказал Анубис. – Вы можете остаться здесь, в Дуате…

Аментет вспыхнула за долю секунды.

– Что? Ты не убьёшь его?!

– Ты бы хотела этого?

Девушка возмущённо фыркнула, чем вызвала короткую усмешку на губах Габриэля. Он оценивающе заглянул в глубокий вырез её платья, прошёлся по упругой груди и показательно задержался на ореолах сосков, видневшихся из-под прозрачной ткани. У меня, как и у Аментет, запылали щёки. Но в его взгляде не было симпатии. Он словно показывал Аментет, где её место: на коленях перед Анубисом. И она лучше остальных распознала этот намёк.

– Амсет – сильный воин. Мне не выгодно, чтобы он сражался на стороне Гора. Мне не выгодно, чтобы он умер. Мне выгодно, чтобы он встал на нашу сторону, – с нескрываемой угрозой в голосе сказал Анубис.

– Я не принимаю сторон, – равнодушно фыркнул Габриэль.

– Пока Гор не приставил нож к твоей шее или к шее твоей дочери. Гор не прощает предательство. Оно карается немедленной смертью.

– Нужно отправить кого-нибудь за Сатет, – спохватилась Бастет и взмахнула руками. – Амсет сейчас слаб для того, чтобы вернуться за ней.

– Там ещё Мираксес, – едва слышно промычала я.

– Мафдет, – Анубис щёлкнул пальцами, – отправляйся на землю. Передай Хапи, что его брат теперь с нами, а девочке угрожает опасность. Найди Мираксес. Вивиан и Дориана приведите ко мне.

Мафдет определённо не любила болтать. Получив приказ, она тут же встала и удалилась. Следом за ней, все ещё полыхая от ярости, под руку со своим братом ушла Аментет. Бастет потянула меня за собой, но я притормозила у выхода и, не оборачиваясь, спросила:

– Дориан и Вивиан – они были с тобой? Они были частью плана? Они знали, куда везли меня?

– Да.

Пальцы Бастет, придерживающие меня за локоть, опустились к ладони и крепко её сжали.

Мне было плевать на роскошные убранства моей новой-старой комнаты. Мне хотелось крушить, разрушать, но под рукой не оказалось ничего существеннее подушки в шёлковой наволочке.

В цепочке произошедших событий не было никакого смысла. По крайней мере, я его не видела, расшвыривая вещи в разные стороны. В этом занятии тоже не было смысла, но, кажется, я вообще потеряла значение слова «смысл».

– Ауч, – раздалось за спиной.

Я вздрогнула и от того, как резко обернулась, не удержала равновесие и упала на кровать.

Аментет была последней, кого я ожидала увидеть. Последней, кто, по моему мнению, должен был пойти за мной, чтобы с натянутой улыбкой убедить в том, что всё хорошо. Или когда-нибудь будет.

Сдув со лба пряди, выскочившие из причёски, она посмотрела на меня, неуклюже развалившуюся на постели, и улыбнулась уголком губ.

– Знаешь, что самое странное? Это тельце так похоже на тебя настоящую, что мне кажется, будто я сошла с ума.

Не помню, какой силой или умением владела Аментет, но я не смогла заставить себя ответить ей, заворожённая хищной грацией, с которой она прогуливалась по моей комнате. Раскосые, цвета жареного миндаля глаза сузились, когда Аментет остановилась у золотистой чаши с белыми кувшинками. Она взяла один цветок и задумчиво провела большим пальцем по нежным лепесткам.

– Знаешь, почему именно они? Почему кувшинки? Я не знала.

– Твои любимые цветы. Ты обожала кувшинки. Но знаешь, кто впервые показал их тебе? – Не дожидаясь моего ответа, потому что знала, что его не будет, она прошептала: – Я. В пустыне не растут кувшинки. Но в Иалу есть всё, что только угодно душе. Это я принесла их в твою комнату, а ты даже толком не помнишь, как меня зовут. Какая ирония.

– Аментет, сестра Акера, – прошептала я и с трудом сглотнула от того, как быстро презрение в её глазах сменилось печалью. Но в одном она была права: я почти не помнила ничего о том, что связывало нас в прошлом.

– Польщена, – с неприкрытым сарказмом фыркнула девушка. – «Аментет, сестра Акера, любовница Анубиса». Приятно, когда тебя знают и вспоминают только как приложение к мужчине.

– Я не контролирую то, что вспоминаю и в какой последовательности. Ты не единственная, о ком я ничего не помню. О Габриэле… Амсете у меня практически нет воспоминаний.

– О… – Она сжала цветок в кулаке и резко обернулась. – Значит, я в одной категории с самим Амсетом? Вот это и правда льстит мне.

– Мы были близки?

– Достаточно. Но особенно сильно после того, как Анукет и Амсет покинули Дуат.

– Я помню это. – Точнее, я забрала эти воспоминания силой.

Аментет продолжила исследовать покои. Что-то зацепило её внимание у входа на балкон, а я впервые туда посмотрела. В воспоминаниях Габриэля это место было другим, неполным. Ворвавшись в его голову и перевернув там всё вверх дном, я увидела себя. Много себя. Он не смотрел по сторонам. Когда мы находились рядом, его взгляд всегда был прикован ко мне.

Я продолжала следить за передвижениями Аментет, и, когда она остановилась, поддев прозрачную занавеску кончиком пальца, вместе с ней посмотрела на каменную долину, ведущую прямиком в Иалу.

Земля была круглой – так думало большинство людей, в том числе и я. Солнце опускалось за горизонт лишь фигурально. На самом деле Земля просто меняла своё положение относительно солнца.

Здесь все было иначе. Казалось, что там, откуда виднелось золотистое свечение Иалу, был конец мира. Горизонт был ровным, как под линейку, а за ним – пустота, словно Дуат был плоским и можно было дойти до его конца, увидеть, где заканчивался мир и тьма распахивала свою пасть.

Сделав полный круг, Аментет опустилась на край кровати и пододвинулась ко мне так близко, что я уловила сладкий аромат цветов и смолы.

– Но знаешь, что обижает меня больше, чем тот факт, что ты забыла обо мне?

Её близость и хищный взгляд одновременно пугали и будоражили.

– Меня обижает, что Анубису наплевать. Ему наплевать на то, что ты сделала с нами. – Печаль в её глазах вновь уступила место злости, а губы дрогнули, словно она готовилась раскрыть рот и вцепиться мне в глотку зубами. За последние несколько дней столько людей смотрели на меня подобным взглядом, что мне следовало начать волноваться по этому поводу. – Ты просто сбежала и выбросила нас из своей головы.

Говоря это, Аментет напирала на меня, и я упала на спину, а она нависла сверху. Тёмные волосы дождём осыпались мне на лицо, но я не шевелилась, не пыталась убрать их, пока она водила взглядом по моему телу.

– И так всегда. Абсолютно. Что бы ты ни сделала, тебе всегда всё прощали, потому что ты у нас, как любит оправдывать Бастет, особенная. Но нет. Ты не главная героиня этой истории. Ты просто дочь своего отца, – выплюнула она. Наши носы столкнулись. – Я не ненавижу тебя, Маат, как ты уже, уверена, успела подумать. Я просто хочу, чтобы ты знала цену своим поступкам, ведь ты приняла решение всё забыть. Мы станем ближе, если тебе будет так же больно, как и всем нам.

– Я не принимала это решение…

– Врёшь! – рыкнула она. – Ты ведь задавалась вопросом, что за часы Амсет носит во внутреннем кармане? Я спросила его и получила ответ, потому что так делают те, кому не плевать: говорят друг с другом.

Аментет провела пальцем по моему подбородку, опустилась ниже, оставляя царапину от острого ногтя на покрывшейся потом коже.

– Эти часы показывают время, в которое над Дуатом всходит солнце. Он смотрел на них, чтобы узнать, когда его дочь увидит солнце, ведь только так он мог приблизиться к ней. Только так. Можешь себе представить, каково это – помнить, но не иметь возможности видеть собственную дочь?

Я не могла ответить ни на один вопрос, что мне задавали. Как я могла оправдываться за совершённые грехи, если не помнила причины, по которым так поступала? Я могла принять всю вину и последствия. Могла стать главной злодейкой, на которую можно повесить не только грядущие, но и уже закончившиеся войны… Но было ли это справедливым?

Было ли справедливым, что Аментет винила меня во всём, что случилось с ней, с ними? Было ли справедливым, что последние несколько сотен лет Габриэль смотрел на меня, знал всё и справлялся с этим в одиночестве, пока я…

Я не хотела, чтобы Аментет видела мои слёзы, но они текли сами собой. То, что они не подчинялись мне, тоже было несправедливо. В мире вообще не осталось справедливости. А может быть, её никогда и не существовало. Источник создал нас, богов, такими. Мы создали людей такими же. И ни одна переменная в этом уравнении не имела ни малейшего представления о том, что действительно было справедливым.

– Плачешь, – хмыкнула Аментет и во мгновение ока потеряла ко мне какой-либо интерес. – Это хорошо. Я тоже плакала, укладывая Сатет спать, пока она звала папу.

Она слезла с меня, поправила платье и собралась уходить, достигнув своей цели, но напоследок подошла к чаше с кувшинками. Я наблюдала за тем, что она собиралась сделать, и была готова.

Аментет скинула чашу со стола одним небрежным движением руки. Осколки позолоченного стекла разлетелись в разные стороны, а белые цветы остались умирать в луже воды на полу. Я смотрела на них и не двигалась, пока по щекам бежали слёзы, а когда сил плакать не осталось, просто свернулась калачиком и уснула.

Впервые за очень долгое время я не видела снов и проснулась по собственному желанию. Прохладный ветер, проникавший в комнату через открытый балкон, подхватывал разбросанные по подушке пряди волос и играл ими. Заворожённая этой игрой, я пролежала так ещё какое-то время, пока не стало совсем холодно.

Солнце в Дуате всходило редко. Я не понимала, сколько времени прошло, сколько я проспала и сколько всего могло измениться, но ещё свежие кувшинки по-прежнему лежали на полу в груде осколков.

Я слезла с кровати, сделала небольшой круг по центру комнаты, повторяя выгравированный на полу рисунок, и подошла к зеркалу. Дикарка в порванной и окровавленной кофте была мной. Она выглядела отвратительно и казалась такой разбитой, что могла вот-вот рассыпаться на части. Красные отметины от пальцев Габриэля на шее приобрели синеватый оттенок, что было невероятно глупо, ведь я была бессмертной богиней, но в то же время хрупким и слабым человеком.

Тело, покрытое бесчисленными синяками, болело, что тоже показалось абсурдным. Быть бессмертной, но чувствовать боль – худшее наказание за совершённые грехи. Была бы я смертной, могла бы умереть после всего пережитого или в процессе, но нет. Мне предстояло жить с этим, и я хорошо понимала себя в прошлом.

Забыть всё, когда не можешь умереть, – единственный выход.

Но помыться, когда уже не можешь ни забыть, ни умереть, – тоже неплохо.

Поблуждав по собственным покоям, я нашла ванную комнату. Вся она, даже пол и потолок, была покрыта зеркалами. Прижимая руки к груди, я посмотрела вниз и заметила огромный синяк на подбородке. Качнула головой вправо, и к синяку добавилась царапина возле уха. Запрокинув подбородок, уставилась на собственное отражение с неприятного ракурса, растягивающего лицо, но уменьшающего тело.

В самом центре стояла огромная золотая чаша. Попытки отыскать кран не увенчались успехом. В углу комнаты, рядом с полкой, заставленной сотнями диковинных баночек, нашлись ведра, наполненные прохладной водой.

В надежде получить помощь я выглянула в коридор. Простояв достаточно долго, но так никого и не встретив, вернулась в ванную и стала стягивать грязную одежду.

В том месте, где рука сломалась пополам, остался розовый шрам. Я подошла к зеркалу вплотную, но синяки на шее, которые были там всего двадцать минут назад, исчезли. Не поверив увиденному, я поднесла тлеющую свечу прямо к коже, но на ней действительно ничего не было.

– Я богиня, это не странно, – утешала себя я.

Оставшись полностью голой, я аккуратно сложила вещи в углу, вылила воду в ванную, взяла несколько стеклянных баночек и тканевый свёрток, в котором обнаружилось твёрдое мыло. Погружение оказалось не из приятных. Глубоко вдохнув, я поморщилась от собственной вони и резко села. Наслаж даться холодной водой в сакральной тишине и одиночестве удалось не долго.

– Маат! – позвал знакомый голос. – Маат!

Когда Мираксес ворвалась в комнату, я, забыв о собственной наготе и мокрых волосах, которые только начала мылить цветочным мылом, выскочила из воды и, поскользнувшись, бросилась в её объятия. Мы соединились, словно две части одного целого. Мы и были одним неделимым целым.

– Боги, я так за тебя испугалась! – всхлипнула она, вжимаясь лицом в мою подмышку. – Я…

Она задрожала, и я не сдержала слёзы. Никогда прежде я так много не плакала. Окружающие любили напоминать о том, что когда-то Маат была пугающей и холодной, но я потеряла самообладание и контроль примерно тысячу лет назад.

Единственным, что осталось со мной спустя столько веков и событий, была она: Мираксес. Я рыдала и сокрушалась о собственном одиночестве примерно раз пять лишь за один приём ванны, но теперь плакала от счастья и ненавидела себя от стыда, от того, что позволила себе считать себя бесконечно одинокой в мире, в котором жила Мираксес.

– Они не обидели тебя? Ничего с тобой не сделали? – спросила я, прижимаясь губами к белокурой макушке.

– Нет-нет, со мной всё хорошо. Вивиан и Дориан нашли меня.

– Что? – Я резко отстранилась и схватила Мираксес за плечи. – Дориан и Вивиан? Они…

– Что? – удивилась Мираксес и тут же бросилась трогать своё лицо. – Что-то не так? Волосы? Что?

– Они подстроили это, Мир. Дориан, Вивиан и Габриэль. Всё это похищение было спланировано.

– Нет. – Она восприняла это так, как восприняла бы я, не услышь прямиком из первых уст. – Это полный бред.

– Но это так. Габриэль сам сказал мне. Он был там, с ними.

– Тогда почему ты здесь, а не у Гора?

Я открыла и закрыла рот.

– Не знаю. Нет, кое-что я всё же знаю: никому здесь мы не можем доверять. Мы вдвоём, понимаешь?

– Анубис? Бастет?

– Нет. – Я поджала губы. – Никому, Мир. Даже им. Я с трудом их всех помню.

– И что в таком случае мы будем делать? Снова сбежим?

Я взяла кусок белой тряпки, завернулась в неё, и мы вернулись в спальню. Мираксес отвлеклась на спелые фрукты в вазе. От голода у меня заурчал желудок.

– Они найдут меня, куда бы я ни сбежала. И неважно, кто это будет: Анубис или Гор. Ни одному из них я не смогу противостоять.

Мираксес стояла у окна и жевала яблоко, а потом вдруг резко задёрнула штору. Я вопросительно выгнула одну бровь.

– Мы осторожны, – напомнила она. – А твой сосед пялился на меня.

– Мой сосед?

Я вскочила с кровати, подбежала к балкону и аккуратно выглянула наружу.

Покои Анубиса были ниже и чуть правее. Пожелай я рискнуть жизнью и размазать мозги по земле, при этом не умерев и оставшись в состоянии всё осознающего овоща, могла бы перелезть к нему на балкон – так близко он был.

Анубис стоял и смотрел мне в глаза, скрестив руки за спиной. Бог загробного мира. Страшнейшее зло, описанное в истории человечества.

Было глупо полагать, что его поступками руководили лишь добрые намерения и всепоглощающая любовь ко мне. Он мыслил шире, чем мы все вместе взятые. Он видел и знал больше, чем кто-либо из ныне живущих. И он следил за мной. Стоя на балконе с заведёнными за спину руками, пока ветер трепал его длинные тёмные волосы, а губы изгибались в хитрой ухмылке, он наблюдал за мной. За всеми нами. То, что я знала и думала о нём, было поверхностным.

В мире не было никого опаснее Анубиса.

VIII

Я явно переоценила важность собственной персоны, когда вдруг выяснила, что стала не гостьей, а заложницей. Первая и единственная попытка выйти из комнаты и исследовать дворец, чтобы найти Дориана и Вивиан и задушить их голыми руками, не увенчалась успехом.

– Тушканчик, – широко, но в то же время виновато улыбнулась Бастет, перегородив мне проход, едва я открыла дверь, – тебе лучше отдохнуть. Поспать.

– Я спала, – буркнула я. – Вообще-то уже раз десять.

– Сон – всему голова, моя дорогая.

Я попыталась сделать шаг, но Бастет, которая была значительно выше, вжала меня в дверной косяк. Тело Аники Ришар явно портило статистику и весь божественный генофонд. На фоне остальных богов я была не только слабой, но и низкой, и тощей, и испугать и внушить уважение могла разве что тринадцатилетнему ребёнку. Не старше.

Из-за спины Бастет, напоминая ручных змеи, в комнату заползли две тени. Я раскрыла рот, чтобы возмутиться их вторжению в мою частную жизнь, но вместо Бастет уткнулась носом в каменную плиту.

Так прошли дни. Наверное, дни. Я не ориентировалась в местной системе подсчёта времени, измеряя сутки количеством приёмов пищи и походами в туалет. Со сном дела обстояли труднее: просыпаясь, я не знала, сколько проспала.

Мираксес оказалась такой же заложницей шикарных покоев с расписными потолками, после долгого разглядывания которых начинало мутить.

Меня заперли. Меня, чёрт возьми, заперли, и я не была уверена, что это жест доброй воли. Две прислужницы, покрытые чёрными вуалями, молчаливо околачивающиеся в углу, служили тому немым подтверждением. Я пыталась их разговорить, сперва, как и весь цивилизованный мир, прибегнув к словам. Позже – к угрозам. Позже-позже – к физическому насилию. Но стоило только попытаться коснуться их, как меня и Мираксес тут же отбрасывало на добрый десяток метров.

В голову приходили разные мысли и планы: некоторые казались глупыми, некоторые – очень глупыми. В какой-то момент я стала швырять в прислужниц постной едой, которую кто-то приносил и ставил под дверь. Но ни хлебные мякиши, ни погрызенные кусочки яблок – ничто их не раздражало. Они оставались безмолвными.

Меня заперли. И предали. И хотели убить. И я была голодна. Но не так, как могла быть голодна Аника Ришар. Голод принадлежал мне, Маат. От него не скручивало желудок, не сосало под ложечкой. От него в голову лезли разные, очень плохие мысли…

Прислужницы были людьми. Я узнала это, воспользовавшись собственными воспоминаниями и острым нюхом. Взамен на служение боги проводили людей в Иалу без Суда, поэтому обычно на службу поступали особенно грешные. Или чокнутые – те, кто хотел пропустить людскую жизнь и перескочить в место, которое создавалось Источником как рай.

Выплёвывая в потолок косточки от кислой вишни, я думала о том, что предпочла бы перескочить собственное рождение. Плевать и кричать – всё, что было дозволено мне в этом новом, странном мире.

– Я, кажется, поняла, – сказала Мираксес, разглядывая потолок. – Видишь ту точку?

Без особого энтузиазма, к тому часу пытаясь разгадать загадку куполообразного потолка примерно раз сто, я посмотрела наверх и сложила руки на животе. Всё начиналось с круга, в центре которого золотыми красками жирела точка. Дальше – странные зигзаги, похожие на волны. В один из многих дней созерцания мы с Мираксес решили, что это солнце и вода. Начало всего.

Мираксес протянула руку, словно пыталась достать до верха, но кончики её пальцев и потолок разделяло не меньше десяти метров.

– Символы делают круг, но в самом центре есть точка. Видишь?

Я прищурилась.

– Ну допустим. И что?

– Если точка внутри круга – это солнце, то это похоже на ещё одно солнце. Солнце, внутри которого описан ещё какой-то цикл.

Ни одна из прислужниц не дрогнула. Я следила за ними из-за полога, отделяющего кровать от их неприятного соседства. Отделяющего, впрочем, лишь номинально. Я бы предпочла скрываться от них за тюлем, на худой конец – за тафтой, а не за прозрачной органзой.

Это было далеко не единственным, что я бы предпочла. Помимо свободы и объяснений, я жаждала сходить в нормальный туалет, где не пришлось бы отводить взгляд от собственного отражения в зеркале, нависнув над позолоченной дыркой в полу. И мне хотелось мяса. С рационом у древних богов были серьёзные проблемы. Либо меня просто хотели заморить голодом. Варёному ячменю с пережаренной в масле курицей я бы определённо предпочла что угодно в этом мире.

– Циферблат часов тоже похож на этот круг. Точка, опоясанная снаружи, – продолжала Мир, привстав на локтях со странным воодушевлением на порозовевшем лице.

– Ну и что?

– Потолок – это часы, – вдруг выпалила она.

– Не вижу минутной стрелки. Вообще никакой стрелки не вижу.

Прислужницы всё ещё не двигались. Я даже не была уверена в том, что они дышали.

– Ты плохо смотришь. Видишь, как падает тень?

– Нет, не вижу. Здесь темно как в гробу.

– У тебя ужасное зрение, госпожа. Я же из семейства кошачьих, забыла? – ухмыльнулась Мираксес.

О таком было трудно забыть. Зрачки Мираксес реагировали на свет, а в Дуате стояла не абсолютная, но всё-таки тьма. Но даже когда прислужницы зажигали огонь в лампадках, у Мираксес не было такой ярко выраженной коломбы, как у Дориана и Вивиан.

– Сейчас тень закрывает восьмую часть всего круга, она вот здесь, у этого квадрата. – Мираксес указала пальцем. – Если она покроет всё, то замкнётся на солнце. Понимаешь?

– Нет, – ответила я одновременно с тем, как углу комнаты что-то шевельнулось. Я посмотрела на прислужниц, но они оставались на своих местах.

– Когда тень накроет весь круг, над Дуатом взойдёт солнце, – ахнула Мираксес и зажала рот руками.

Лишь тогда положение двух чёрных теней изменилось. Прислужницы замерли в странной позе, когда я и Мираксес бросили на них очередной взгляд, словно мы играли в какую-то извращённую игру.

Неожиданно Мираксес вскочила с кровати и дёрнула меня за руку. Я открыла рот, чтобы задать целую кучу вертевшихся на кончике языка вопросов, но Мираксес затолкала нас в ванную комнату и задвинула каменную дверь.

– Вспомни слова Бастет, госпожа. Солнце и тьма. Высшие и низшие боги. Ты – баланс, твоя сила – баланс. Когда в Дуате взойдёт солнце, этот мир погрязнет в грёбаном балансе. Это должно что-то значить… Может быть, ты чудесным образом отрастишь себе…

– Что? Третью ногу?

– М-м-м, – замычала Мираксес, – нет, у тебя и за двумя уследить не получается.

У меня зачесался средний палец.

– Я просто уверена, что должно случиться что-то важное! Я чуть не проглотила язык, когда из-за дверей впервые за всё время раздался хриплый голос одной из прислужниц:

– Прошу вас выйти.

– Прошу тебя катиться к чёрту, – раздражённо, но тихо, чтобы никто не услышал, рыкнула я.

Нас заперли. Через секунду после того, как я приняла решение никому здесь не доверять. Через несколько часов после того, как те, кому я доверяла больше самой себя, предали меня. Через несколько месяцев после того, как я выпустила веками заточённых под землёй богов в мир людей.

Впервые за всё это время я вспомнила о том, что хранила внутри себя силу Ока. Силу, открывающую путь к Источнику, путь к правде. Силу, которую Анубис и остальные решили запереть в грёбаной комнате с золотой дыркой в полу, а не использовать во благо. Они не дали мне общаться с истиной, не подпустили меня к ней.

– Даже если твоя догадка верна, мы не знаем, что будет со мной, когда взойдёт солнце, – прошептала я, застыв в ступоре – нет, в страхе, перевернувшем вверх дном ещё неуверенные представления о мире, в котором мы оказались.

– Но мы попытаемся. Если получится, мы выйдем из этой комнаты.

– И я найду Источник.

– А я начищу рожу Дориану и Вивиан, – выпятив вперёд грудь, заявила Мираксес. – Есть лишь одно «но»…

– Солнце встаёт всего на пару мгновений. Нам придётся следить за временем. Счёт пойдёт на секунды. В этот небольшой промежуток я попытаюсь открыть дверь, а ты – удержать прислужниц, – подытожила я.

Мираксес активно закивала головой и сунула в рот палец, как это всегда делала я, чтобы успокоиться.

– Но нам понадобится помощь. Ты ведь не знаешь, где находится Источник.

– Но я знаю, кому можно доверять больше остальных. Брови Мираксес взлетели к потолку, а потом опали, стоило ей заглянуть в мои глаза, хоть ответ и был написан на лбу.

– Нет, – тут же возразила она. – Только не Габриэль.

– Он единственный, чьи цели мне известны, Мир. Его дочь – самое главное для него. Никаких скрытых мотивов.

– А ты – та, кто не давал ему увидеться с ней долгие тысячелетия, – напомнила Мираксес, что было неприятной правдой.

– Выходите, – ударив в дверь, потребовала прислужница. Я покрылась потом и скрестила руки на груди в попытке утешить саму себя. От сыплющихся на голову предположений становилось жутко. Гораздо более жутко, чем в ночных кошмарах Аники Ришар.

Аника не верила в чудовищ, пусть и встречалась с ними каждую ночь. Но я верила. Я жила среди них. Я сама была чудовищем. И я ничего о них не знала. Я не знала, на что был способен Анубис. Не знала, что крылось за добротой и лаской Бастет. Но я догадывалась, что таилось в мыслях и сердце Габриэля. Этого оказалось достаточно, чтобы справиться с болью от его ненависти. Чтобы записать его в короткий список тех, кому я могла доверять, потому что знала, чего ожидать.

Габриэль хотел продать меня своему отцу – очевидно. Истинные желания Анубиса и Бастет – не очевидны. Мотивация двух древнейших и сильнейших созданий во Вселенной была мне неизвестна, и это вдруг стало самым пугающим.

Мираксес вышла из ванной первой, я – следом, преисполненная решимости разобраться со всем как можно скорее. И единственной системой измерения были сомнительные часы на потолке.

Тень начала меняться. По крайней мере, Мираксес это замечала и не отлипала от созерцания потолка даже во время еды.

– Десять, – наконец выдохнула Мираксес. – Десять приёмов пищи между тем, как тень пододвинулась от одного символа к другому. Значит, осталось всего тридцать.

– Всего? Это целая бесконечность ничегонеделания! – взвыла я.

– Ну прости. – Она развела руками. – Я не умею двигать время.

Пробормотав невнятное извинение в ответ, я поджала губы. Мираксес делала больше, чем я, потому что я вообще ничего не делала и сжигала калории лишь периодическими набегами на туалет.

Низшие были бессмертны в Дуате. Тот факт, что я не могла убить их, если того потребует самозащита, не вдохновлял и не вселял надежду. Впрочем, как и мысль о том, что, возможно, мне придётся защищаться от тех, кого я вроде бы любила.

Мне не хотелось думать о них плохо, но им не стоило ожидать, что одинокая принцесса, заточённая в башне против собственной воли, с пониманием отнесётся к их решению. Какой бы идиоткой каждый из них меня ни считал, они долж ны были предугадать, что за столько времени в моих мыслях вспыхнут сомнения. А сомнения, как известно, обладают побочным эффектом: претворяются в подозрения. Которые, в свою очередь, не ведут ни к чему, кроме страха. А страх ведёт к ненависти.