Текст книги "Лучшее, что может случиться с круассаном"

Отбросив умозрительные построения, я позвонил. Трубку взяли почти сразу.

– «Женни Г.», добрый день.

Боже правый. Нежный, мурлыкающий голосок, английский акцент и такая интонация, как будто она до безумия рада меня слышать. Стрип-клуб, понятно. От неожиданности я так опешил, что пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы потянуть время. Наконец солидным баритоном мужчины за сорок, ищущего изысканных удовольствий на иностранный лад, я сказал:

– Да… Будьте так добры Женни.

– Вы… друг дома?

– Н-н-нет, не совсем. Я звоню по поручению Друга.

– Весьма сожалею, сеньор, но, скорее всего, вы ошиблись.

Так, так, так. Мой Неподражаемый Брат не только путается с секретаршей, но и робко постигает стихию публичных домов, где даже у девушки на телефоне филологическое образование и она говорит «весьма сожалею», так что собственно шлюхи, вероятно, были ни много ни мало, как отпрысками семьи Романовых. The First уже представлялся мне в роли Неподражаемого Гангстера в пальто из белой верблюжьей шерсти и сигарой с персональным вензелем.

Мне не хотелось оставлять работу недоделанной, и я заодно решил проверить телефон Вильяс. После пары гудков я услышал, что трубку сняли, но молчат.

– Добрый день, – сказал я. – Алло.

Никакой реакции. Повесив трубку, я снова набрал номер, решив, что ошибся, и к телефону снова подошли, по-прежнему не подавая никаких признаков жизни. И все же я попробовал и в третий раз – с тем же результатом. Наконец я решил прекратить телефонное расследование и включил компьютер. Подсоединившись к Интернету, я набрал название улицы Жауме Гильямет и настроился на поисковый режим.

Бездонный омут.

Я начал читать краткое сообщение Научного стоматологического общества, в котором утверждалось, что в настоящее время шестьдесят процентов живущих в Гранаде подростков страдают челюстно-лицевыми патологиями. Случай был интересен тем, что исследованные на данный предмет средневековые черепа давали скромную цифру в тринадцать процентов, и подобная разница наводила специалистов на мысль о том, что происходит что-то серьезное, хотя не уточнялось, только ли в Гранаде, на иудейско-христианском западе полуострова, или во всей Галактике. Потом я наткнулся на выставку, посвященную гистопатологическим аспектам восстановительных операций, проводимых при воспалении кончика языка, и сразу вслед за тем – на другую, посвященную используемому при подобных операциях оборудованию. Тут я начал подозревать, что человек по имени Жауме Гильямет – дантист; для начала отметим, что он подписывал документы в качестве Президента делегации исполнительного комитета корпорации одонтологов и стоматологов Испании, что за версту выдавало в нем дантиста, причем из дорогих. Но это было только начало: вскоре я узнал о существовании нескольких людей, носивших фамилию Гильямет и входивших в состав директората спортивного союза «Фигерес», фотографа надгробия Кики, пекущегося о сохранении художественного наследия Андорры, некоей Евы Марии Гильямет, которая на своем персональном интернетовском сайте уверяла, что ей нравятся романы Агаты Кристи, равно как и турпоходы и знакомства с интересными людьми (не такими, как она), и даже проведал о каком-то Сильвестре Гильямете, манхэттенском таксисте, который был как-то связан с Комиссией по деятельности таксомоторного парка Нью-Йорка, и его декларации прав пассажира – документе, в котором наверняка пассажиру предоставлялось полное право заставить водителя выключить радио на время поездки.

Через полчаса, узнав о вещах, знать о которых мне не было никакой необходимости, я нажал на клавишу расширенного поиска. После чего набрал: «TEXT: („жауме гильямет*15" ОR„15*жауме гильямет") AND („барселона") NEAR („address" OR "mail")» и попытал счастья. Повезло. Появилось несколько ссылок, всего около полудюжины, а это всегда воодушевляет.

Ссылка первая. Вопрос, обращенный по и-мейлу в службу, занимающуюся штрафами за нарушение правил дорожного движения. Автор запроса припарковал свой «сеат-толедо» под номером таким-то рядом со стройплощадкой напротив дома пятнадцать по улице Жауме Гильямет. Похоже, что крановщик не очень-то вежливо обошелся с машиной, перенеся ее в другое место и оставив взамен приклеенный к поребрику треугольник. Под запросом стояла дата: январь девяносто восьмого года; должно быть, это относилось ко времени, когда напротив дома с садиком строилось жилое здание.

Спасибо расширенному поиску, но эта информация мне ничего не давала.

Стоило мне обратиться ко второй ссылке, как монитор мгновенно заполнился неозаглавленным текстом на английском языке. Первая его строчка гласила: «июнь, 22-е», и под ней шел перечень, состоявший из огромного количества цифр, имен и адресов. Я пробежал несколько первых абзацев: адреса относились к различным европейским городам – Милан, Бордо, Гамбург, – расположенным в явно произвольном порядке. На странице, наподобие мозаики, повторялось слово WORM, выделявшееся, как барельеф, на темно-сером фоне. Мне тут же пришло в голову, что это английское слово, означающее «гусеница» или «червяк». Я попробовал заложить в поисковое устройство слово «Жауме», и оно выдало:

00:00

Аманси Виладрау

Пароль: ул. Монтанья, 25,08029-Барселона (Испания) Адрес: ул. Жауме Гильямет, 15, 08029-Барселона (Испания)

Интересно. Я вывел на монитор третью ссылку, и оказалось, что это французская копия той же страницы. Следующая была на немецком и последняя – на испанском. На этом ответы, подученные через поисковое устройство, заканчивались. Я понятия не имел, что все это могло означать, но это было странно, достаточно странно, чтобы продолжать следовать по этому же пути.

Ключом к английскому варианту было worm.com, туда я и направился. Первым вьшырнуло сообщение, мстительно обещавшее заразить вирусом любого, кто осмелится проникнуть на данный сайт, и тут же включилась музыка, способная вогнать любого в черную меланхолию. Все выглядело так, будто сообщение носит системный характер, но гораздо больше оно походило на проклятие мумии. Было ясно, что они хотят запугать случайного впечатлительного посетителя. И именно поэтому я решил не отступаться.

Для бестрепетных путешественников, которые, несмотря на предупреждение, вторгались в сайт, было подготовлено следующее испытание в порядке инициации. Когда адажио закончилось, зазвучал хор голосов, повторявших «worm, worm, worm» – точь-в-точь группа поклонников культа вуду, собирающихся совершить человеческое жертвоприношение под свои загробные завывания. На черном фоне возникли красные и золотые каббалистические знаки, и для продолжения посетителя просили заполнить формуляр с данными о собственной персоне. Как только это будет исполнено, «Worm» отправит по его электронному адресу пароль сайта. Предполагалось, что это отвадит еще значительную часть гостей (мало кому нравится за просто так предоставлять свой электронный адрес), но у меня столько же счетов на разных серверах, сколько выдуманных имен, которыми я пользуюсь на улице, так что с этим – никаких проблем. Заполнив анкету – Пабло Молукас, тридцать с лишним лет, вымышленный барселонский адрес, взятый наобум телефон, #mailto: [email protected], – я переслал данные. Тут же открылась другая страница, где говорилось, что все о'кей и что через несколько минут я получу сообщение с паролем. Я открыл еще одно окно и направился по координатам hot-mail.com. Потом набрал pmolucas, свой персональный ключ и удостоверился, что на InBox еще ничего не поступало.

Чтобы скрасить ожидание, я сварил себе еще кофе и свернул косячок. Было как-то жарковато. Я открыл окно в гостиной, впервые с конца проплюй осени, и в него ворвалась смесь моноокиси углерода и взвеси тяжелых металлов, которая за несколько секунд наполнила комнату запахом автобусного выхлопа; но выхлоп этот нес свежесть, бодрящую свежесть, по сравнению с которой атмосфера, царившая в доме всю зиму, представилась мне затхлой вонью. Я обожаю запах Барселоны и просто не представляю, как выживают сельские жители, вынужденные дышать грубым воздухом, подтачивающим плевру. Все это мне так понравилось, что я выкурил косячок, высунувшись в окно. Ранний вечер в конце июня; перекрывая транспортные хрипы, уже слышались взрывы петард, которых у ребятни не хватало терпения сохранить до Иоанновой ночи. На самом деле мне не нравятся ни петарды, ни фейерверки, ни все это пиротехническое бахвальство, которое, как полагают, возвращает нас к обрядам предков-солнцепоклонников или еще к какой-нибудь ахинее; мне же она всегда казалась порождением прогресса…

Я вновь засел за компьютер и задействовал Hotmail.

Поступило сообщение под названием «Worm Key». Я открыл его и прочел: «Tell the Worm you are pmolucas_worm».[23]23
  Скажите Worm, что вы pmolucas_worm (англ.).


[Закрыть]

Много шума из ничего. Короче. Я вернулся на страницу, с которой раздавалось фантасмагорическое хоровое пение, и набрал в соответствующей графе «pmolucas_worm». Но это был всего лишь шаг к третьему испытанию в моей инициации. Эта игра в кошки-мышки начинала походить на сценарий «Индианы Джонса», я решил уделить им максимум четверть часа внимания, прежде чем послать куда подальше. На этот раз, чтобы продвигаться по сайту; надо было читать некий текст, а затем отвечать на вопросы о прочитанном. Первым делом я просмотрел вопросы – проверить, нельзя ли ответить на них, ничего не читая, но, несмотря на то что каждая графа ограничивала возможные ответы посредством меню с разными альтернативами, ссылки делались на распространенные имена и запрашивались конкретные данные истории, мне совершенно не известной: «Что держал лорд Генри в руке, когда познакомился с королевой?», и все в таком же роде. В общей сложности – двадцать вопросов. Я попробовал выбрать что-нибудь наугад из различных доступных мне списков. Черта с два.: система отвечала безапелляционным «Read The Stronghold amp; try again»,[24]24
  «Прочтите „Цитадель" и повторите попытку» (англ.).


[Закрыть] что снова и снова возвращало меня к опроснику. Эта «Stronghold» была именно тем самым текстом, который предлагалось читать на сон грядущий. Я не был слишком-то уверен, что означает это слово, и нажал на правую клавишу «мыши», ища помощи у переводчика этого вавилонского столпотворения. Итак: «крепость», «укрепление», «цитадель». Очень многозначительно. Я вывел на монитор ссыпку «Download The Stronghold.[25]25
  «Загрузите „Цитадель"» (англ.).


[Закрыть] 1 Kb» и дал указание сохранить ее на моем жестком диске. Как только текст загрузился, я выключил Интернет и открыл Word: семьдесят страниц текста в виде поэтических строф. Многовато. Я подумал было выделить на экране несколько стихов, чтобы тут же отвергнуть уместность дальнейшего чтения: я проголодался, и мне надо было выручать своего Неподражаемого Брата – не слишком подходящий момент, чтобы читать эзотерическую белиберду, особенно если она написана на макароническом английском, испещренном непонятными вокабулами, но вот непруха: не успел я дойти до середины первой страницы, как что-то словно шепнуло мне, что я попал в «яблочко».

Дело там было вот в чем: дождливая ночь, некто подходит к воротам городка. Над входом – навес, который защищает путника от дождя, путник стучит в ворота железным молотком, ля-ляля, еще четыре подробности и – внимание! – к факелу, освещающему вход, привязана красная тряпица.

Много совпадений. Слишком. Ничего не оставалось, как доверху загрузить принтер и дать указание распечатать текст. На это могло уйти добрых полчаса, но я решил запастись терпением и дождаться распечатки, чтобы не портить себе зрение, читая эту квазисредневековую абракадабру.

А пока я сел в гостиной и принялся думать, чем, черт побери, занять ближайшие часы. Надо было перекусить. Перекусить никогда-а-а не лишне. Удивительно, что у меня бывают приступы аппетита, но чаще просто беспокоит пустой желудок или я чувствую первые признаки слабости, которая вынуждает меня бросить пить или курить, чем до сего момента я занимался с таким удовольствием. Одно могу сказать наверняка: когда есть деньги, всегда легче выйти из затруднения. А сейчас они у меня были. Достаточно было зайти в хороший ресторан и сделать заказ. К примеру, в «Золотое руно», почему бы и нет? Возможно, мимоходом узнаю что-нибудь новенькое о своем Неподражаемом Брате, похищенном сектой фанатиков «worm, worm, worm». Само собой, лучше было отправиться в ресторан с кем-то. Предпочтительно с женщиной. Если человек собирается выудить что-либо у официантов, гораздо меньше подозрений возникнет, если вас будет двое, да и обедать в компании куда веселее. Однако Дюймовочку пришлось отвергнуть: ужинать с ней два дня подряд было чревато несварением желудка; и, если мне не изменяет память, была суббота – урочный день любовных забав с добрейшим Хосе Марией.

Более приемлемой альтернативой представлялась Lady First. С ней будет еще проще войти в доверие служащих ресторана. Ее там знали: ее саму, ее мужа и любовницу ее мужа. Такое вот трио.

Подойдя к телефону, я набрал ее номер.

– Ты была права. «Зол Ру» – это ресторан.

– Так я и думала.

– Слушай, я тут подумал, что мы могли бы пойти туда поужинать. Ты хоть ненадолго выберешься из дома, а заодно попробуем узнать, был ли там Себастьян с Лали после того, как я разговаривал с ним в последний раз. Как тебе такая идея?

– А дети?… Вероника скоро уходит, в семь.

– Ладно, попроси, чтобы она задержалась до полуночи. Потом, если она не против, я могу подбросить ее до дома как машине.

– Сегодня пятница? У нее, наверное, свидание.

– А ты спроси.

Lady First на минутку отошла, а я стал ждать. По ее голосу мне показалось, что ей было приятно мое приглашение. В конце концов, она уже три дня сидела дома.

– Пабло, Вероника согласна.

Договорились, что я заеду за ней в десять. Таким образом у меня оставалось еще четыре часа. Повесив трубку, я уставился взглядом в мобильник The First. Смогу ли я з одиночку, без подсказок, добыть всю информацию? Где, черт побери, я уже видел такую же модель телефона?… Я попытался представить эту сцену зримо. Мне представилась волосатая рука, осторожно берущая телефон, толстое серебряное кольцо на большом пальце, борода, слившаяся с усами; мне даже показалось, что я слышу особый говорок… Постой-ка, да это же Роберто. Вопрос с телефоном был решен, но лучше было оставить этот след на потом; сейчас настало время ознакомиться с текстом, который выплевывал принтер.

Так я и сделал.

Вынужден признаться – чего, безусловно, от меня и ждут теперь, когда мы знакомимся все теснее, – что с тех пор, как я подавил в себе дурные буржуазные привычки, литература наводит на меня чудовищную скуку. Действительно, уже только СМИ способны хотя бы в какой-то мере доставить мне подлинное эстетическое удовольствие, так же как и глубокое моральное удовлетворение и душевный покой. Я говорю это, чтобы вы поняли, насколько мало я был расположен прочесть за один присест этот Богом проклятый текст и что я не собираюсь сейчас пересказывать безумную историю, которую я с таким трудом впервые одолевал в тот день. Кроме того, за последние месяцы мне пришлось так тщательно вызубрить ее, что я почти могу воспроизвести ее строфу за строфой (если, в конце концов, я переделаю ее финал, возможно, вы поймете почему), и теперь я сыт ею по горло. Скажу только, что в ней рассказывается история злоключений лорда Генри, молодого дворянина, который однажды дождливой ночью подъезжает к воротам Цитадели, снимает красный платок, висящий на рукояти факела, и стучится в ворота. Далее начинается хитроумно сплетенный сюжет в духе Кафки, развивающийся в стенах одного здания, наподобие бесконечно огромного замка, сюжет, в котором участвуют всего шесть в высшей степени архетипических персонажей: Король, Королева, Кудесник, Трубадур, лорд Генри (который оказывается кем-то вроде наследного принца) и некая леди Шейла (которая выступает в роли принцессы на выданье). Само собой, эта крепость с ее бесконечными переходами тут же напомнила мне мистера Куртца и вязальщиц, что в очередной раз подтвердило вещий характер моих снов, но прежде всего мое внимание привлекло нечто другое. Было очевидно, что вся эта абсурдная история приобретает смысл, только если воспринимать ее как аллегорию, и в этом случае составляющие ее эпизоды могли интерпретироваться как изложение некоторых других философско-исторических систем, особенно в том, что касалось ее подлинно метафизических истоков. Своеобразие данного случая состояло в том, что текст выглядел неподдельно средневековым, так что можно было предположить, что автор, начав с ионийской школы, закончит Фрэнсисом Бэконом (или Кантом, в том случае если этот тип обладал даром провидеть будущее), но нет: перескочив сразу через несколько столетий, он переходил к Расселу и Витгенштейну и даже еще дальше. Но – внимание – что может следовать за Витгенштейном, спросит читатель, изучавший курс университетской ориентации? Ну, например, Джон Галлахер и Пабло Миральес (не говоря уже о Балу, который гораздо в большей степени моралист, чем метафизик в точном значении этого слова). Я не хотел бы показаться навязчивым, но позвольте хотя бы один пример: в конце поэмы я наткнулся на приблизительный набросок теории коммуникаций, защита которой стоила нам того, что известнейший гуру в области семиотики (который не выносит, чтобы ему противоречили в его сфере) возмущенно покинул Метафизический клуб. Чистейшей воды авангардизм. Да еще в стихах. Подписано неким Джеффри де Бруном.

Острый приступ растерянности. Я попытался навести хотя бы мало-мальский порядок в мыслях, уже третий час я читал, не отрываясь и куря косяк за косяком (не считая завтрака, состоявшего из виски и аспирина). Я наудачу перечитал несколько стихов, пробуя обнаружить ловушку, но мой английский исключительно современный, и как только мне слышатся интонации Лоуренса Оливье, произносящего шекспировские монологи, все начинает казаться мне средневековым. Теперь мне следовало послать поэму Джону и попросить прочесть ее и, если ему ничего не покажется странным, прибегнуть к помощи кого-нибудь, кто смог бы подвергнуть ее соответствующей лингвистической экспертизе.

Встав с дивана, я подошел к компьютеру, быстренько состряпал сообщение Джону, приложив текст «Цитадели», отправил материал и вернулся на диван, чтобы выкурить энный косячок. Восемь часов. У меня оставался еще час в запасе. Хотелось пить. Я встал, чтобы пойти на кухню и попить. Но тут же плюхнулся обратно на диван – видимо, слишком упало давление. А так как падать в обморок кажется мне недостойным малодушием, я использовал свое положение, чтобы немного соснуть и спасти свое лицо на случай, если кто-нибудь установил в моей гостиной скрытые камеры.

Надо блюсти приличия: это единственное, что у нас есть.

Непорочная рука Святой Цецилии

Есть что-то поразительное в том, когда человек засыпает, и нечто величественное в том, когда он просыпается: это ощущение, что мир каким-то образом обновился. Всегда бодрствовать – это безумие. Я где-то слышал, что у кота, которого мучили, не давая ему спать, появились суицидные тенденции. Не знаю, насколько достоверен подобный научный эксперимент, но я в него поверил. Если же это неправда, то не потому, что гипотеза неверна, а потому что коты не желают ей следовать. I know that, so it is,[26]26
  Я знаю это, следовательно, это существует (англ.).


[Закрыть] как сказал бы Джон.

Я был голоден как волк, но чувство слабости после недолгого сна прошло. Половина девятого. Я подумал, что у меня еще есть время погадить. Потом мне захотелось еще раз принять душ. Я уже говорил, что вступил в фазу гигиенической одержимости. Лады: по крайней мере, это не так уж обременительно, и я пошел на кое-какие уступки. Кроме того, ужин с Lady First в ресторане, где подают набор из двадцати пяти вилок, требовал некоего изыска в одежде, так что я с минуту раздумывал, какую рубашку надеть. Черную и фиолетовую я уже надевал; оставалось семь нетронутых, девственно чистых – не считая гавайской, которая явно не подходила для такой оказии. Я примерил оранжевую, и мое отражение в зеркале мне понравилось: я был похож то ли на поставщика газа для семьи Пикапьедра, то ли на поставщика газа для Билла Гейтса. Я даже сделал несколько телодвижений в стиле рэп, словно споря с дорожным регулировщиком в час пик в Бронксе, и прочитал «Отче каш» по-английски, что прозвучало как текст какой-нибудь песенки из андеграунда. Актерская жилка во мне требует ежедневного внимания, мне надо есть, гадить, спать и делать глупости по крайней мере раз в день, в противном случае я чувствую себя больным. А вот без выпивки я могу продержаться почти двое суток, а без бабы и того больше.

Опрыскавшись дорогим одеколоном, я вышел на улицу, не забыв прихватить мобильник The First и ключи от Бестии.

Потом не спеша доехал до бара Луиджи.

Смена Роберто уже началась.

– Роберто, у тебя ведь вроде такой же?

Он вытянул шею, чтобы получше разглядеть мой мобильник, затем издал какой-то утвердительный звук.

– Он запоминает входящие звонки – ну, номер и все остальное?

На эту и смежные темы Роберто прочел мне длиннейшую лекцию. Я не могу привести ее здесь, потому что почти ничего не понял, помню только, что есть разница между тем, когда тебе звонят со стационарного телефона или по мобильнику, с карточкой или без, по национальной линии или через европейский спутник, короче: черт в ступе.

– Послушай, Роберто, сосредоточься. Скажем, если мне нужно узнать, с какого телефона был последний звонок, что, черт побери, я должен сделать?

Он взял у меня аппарат, нажал на кнопочку, зажигающую экран, и изрек:

– Доступ закрыт паролем.

Плохой знак.

– И что…

– Если ты не знаешь пароля, то не доберешься до этой части памяти. Либо надо купить другую карточку.

И он тут же вновь углубился в технические рассуждения о карточках и спутниках, я слушал его вполуха, а сам думал о другом. Возможно, Lady First и знала проклятый пароль, хотя это было маловероятно. Так или иначе, я не успел хорошенько обдумать эту мысль, потому что неожиданно телефон начал пикать – ничтожный звук, от которого, однако, я чуть не подпрыгнул. Роберто моментально заткнулся и вернул мне аппарат с видом человека, удивленного моему удивлению. «Надо ответить, – молнией мелькнуло у меня в голове, – возможно, это след, я не могу допустить, чтобы он звонил, а я не знал, кто это».

Я нажал кнопочку, на которой была изображена снятая трубка.

– Слушаю.

– Пабло Хосе!.. Позволь узнать, откуда у тебя телефон брата.

Маменька. Ее интонацию, одновременно удивленную и строгую, невозможно было ни с чем спутать: так она окликала меня, когда в детстве заставала в спальне The First, в которой я шарил, надеясь стащить что-нибудь, над чем он особенно трясся. Я даже подумал, что она прикажет мне не-мед-лен-но выйти, угрожая, что расскажет все папеньке.

– Дело в том, что… Себастьян мне его одолжил.

– Он тебе его одолжил?… Где вы находитесь?

– Я один… тут, неподалеку от дома.

– Не собираешься же ты мне сказать, что съездил в Бильбао и обратно, только чтобы попросить телефон у своего брата?

– Нет, он оставил его в конторе. Забыл, должно быть.

– Но ты же сам сказал, что он тебе его одолжил.

– Да, конечно. Разрешил мне им воспользоваться.

Я по-прежнему чувствовал себя так, словно извиняюсь за какую-то проделку.

– Пабло Хосе, не лги мне. Терпеть не могу, когда ты мне лжешь. Кроме того, отца ты мог обмануть, но меня – никогда, сам знаешь. Я уже два дня как звоню по этому номеру, и никто не отвечает, и вдруг появляешься ты… Как могло случиться, что Себастьян звонит тебе и не звонит мне? Объясни не-мед-лен-но, в какие игры вы там играете, или ты хочешь, чтобы меня тут же на месте кондрашка хватила?

Когда маменька угрожает, что ее хватит кондрашка, надо принимать меры не-мед-лен-но, иначе она ее и вправду хватит: дух настолько преобладает у маменьки над телом, что рядом с ней далай-лама показался бы просто эпилептиком.

– Дело в том, что появились кое-какие новости… Но я не хочу, чтобы папа узнал, и боюсь, что у тебя может невольно вырваться…

– Пабло Хосе, что происходит?!

Со мной ровно ничегошеньки не происходило. В таких случаях лучше всего ляпнуть что-нибудь наугад.

– Избили Торреса. Сейчас он в больнице, в отделении интенсивной терапии.

– Кого?

Никто из видевших меня в баре сидящим перед полкой с коньяками ни на минуту не усомнился бы, что именно вдохновило меня на подобную импровизацию.

– Торреса. Рикарда Торреса. Помнишь его?

– Честно говоря, нет.

– Он был компаньоном папы. Как раз когда папа судился с Ибаррой. Помнишь, что я рассказывал тебе про Ибарру?

– Да, это тот невоспитанный господин, который приказал сбить твоего отца. Но какое отношение?…

Я притворился, что теряю терпение.

– Мама, неужели тебе ничего не говорит тот факт, что сначала сбивают папу, а затем нападают на его компаньона, причем всего через два дня?

Тишина. Только взволнованное дыхание.

– Пресвятой Боже! Ты хочешь сказать, что… но он стоит на своем… такой… своенравный.

Только маменьке могло прийти в голову задеть кого-нибудь, назвав его «своенравным». Эта страсть передалась ей от моего Неподражаемого Деда, который с ранних лет приучил ее коллекционировать прилагательные.

– Своенравнейший. Дело оказалось серьезнее, чем мы думали, и Себастьяну пришлось немного продлить поездку. Он позвонил мне, чтобы сказать, что оставил заявление прямо в суде первой инстанции Бильбао.

Не знаю, походящее ли место суд первой инстанции, чтобы оставлять в нем подобного рода заявления, но маменьку совершенно не волновало точное название учреждения. Маменька коллекционирует исключительно прилагательные, и скажи я ей, что заявление оставлено у Бенито Вильямарина, для нее это прозвучало бы точно так же.

Короче, оставшаяся часть разговора представляла непрерывную цепь сетований по поводу притеснений, которым она подвергается дома. Я узнал, что папенька по-прежнему в дурном настроении, что за целый день они не обмениваются ни словом – только через служанку или Бебу – и что за последние дни из дома они не выходили. К ним же, напротив, приходил массажист Гонсалито и обычные участницы партий в канасту, которые устраивала маменька. Похоже, папенька был особенно неприветлив с ними и отказался идти курить свои вонючие «монтекристо» в библиотеку – такова была причина разрыва словесных отношений.

В свою очередь, Беба не согласилась подавать гостьям мускатель и пирожные, сославшись на то, что она не трактирщица и, если эти сороки хотят перекинуться в картишки, пусть отправляются в таверну. У Бебы бывают такие закидоны, и ей не нравятся подруги маменьки, но я согласен с последней, что Бебе не следовало называть «сороками» приглашенных дам; я был согласен и с тем, что папенька поступил некрасиво, разведя подобное свинство без разрешения сеньор, даже несмотря на то, что он был у себя дома. В конечном счете, все оставалось под контролем или, вернее, по обыкновению протекало бесконтрольно. Скверно было то, что я угодил в ловушку, которую маменька расставила мне перед самым прощанием. «Полагаю, завтра вечером ты зайдешь к нам поужинать…» – неожиданно обронила она – так, словно это было настолько очевидно, что не стоило упоминания. Оказалось, что завтра ее день рождения. Я не помню ничьих дней рождения за исключением своего собственного и дня рождения Альберта Эйнштейна – два таких гения в один день, – но даже про них частенько забываю, так что праздную редко. Однако, учитывая состояние дел, я подумал, что отказаться было бы жестоко, и я сказал, что приду. В конце концов, маменьке исполнялось шестьдесят – цифра достаточно круглая, чтобы оправдать маленькое исключение. И, как всегда, эта моя глупая сентиментальность стала для меня источником дополнительных проблем. Ловушку же я обнаружил только после того, как дал согласие.

– Неподражаемо. Значит, нас будет ровно пять пар: семейный ужин.

– Пять пар?

– Пять, считая нас с отцом. Тетушка Саломе и дядюшка Фелипе, тетушка Асунсьон и дядюшка Фредерик, господа Бласко, их дочь Кармела и ты… Знаешь, Кармела, девушка, про которую я тебе говорила… из богемы.

Отважная же у нас богема, если ее представительница приняла предложение отужинать со своими родителями у моих вместе с еще двумя супружескими парами в летах: один из супругов занимал высокий пост в «Конвергенции и Союзе Каталонии», а другой в свое время был генералом наземных войск. Понятно, что, зная маменьку, я вполне мог предположить, что наивная Кармела попалась на одну из ее уловок свахи. Другой из талантов маменьки состоял в том, что она могла опутать своими сетями Согласительного секретаря Союза геев и лесбиянок и заставить ее, накинув испанскую мантилью, присутствовать на торжественной службе по Эскриба де Балагеру В конце концов я пообещал прибыть ровно в девять, и маменька оставила меня в покое, позволив разъединиться.

Роберто, видя, что я ввязался в тяжелый разговор, напустил на себя притворно равнодушный вид и переключал телепрограммы на дистанционном пульте управления. Похоже, он искал канал, который по мере сил противостоял бы современным вкусам, и остановился на БТВ. Часы над стойкой показывали без десяти десять, у меня еще было время хлебнуть водки, прежде чем ехать за Lady First, но при виде интервью, которое телевизионщики брали у молодого художника на фоне умопомрачительно готического квартала, я затосковал и поспешно вышел, так и не промочив глотку Не пойму, что именно в прогрессистах всегда так расстраивает меня.

Выйдя на улицу, я увидел Багиру на том же месте, где припарковал: она, по своему обыкновению, затаилась. За «дворники» ей успели засунуть кучу рекламных листовок: пиццерии, автомойки, места для парковки… Я вытащил у Бестии из уголка глаза весь этот бумажный гной, послал ей воздушный поцелуй и оставил на месте, чистенькую и счастливую. Мне нужно было оказаться у подъезда Lady First чуть раньше десяти. Я позвонил по домофону. Она подошла сама. Сказала, что уже готова и спустится через полминуты. И вправду, не успел я сделать три-четыре затяжки, как она показалась в дверях лифта. По крайней мере, мне не пришлось ждать ее почти час, как Дюймовочку.

– Не думала, что ты такой пунктуальный. Про тебя говорят совсем другое, – сказала она, едва выйдя из дверей подъезда.

– Извини, не хотел тебя разочаровывать.

Я говорил совершенно серьезно, но, кажется, она приняла это за шутку. На ней были светлые брюки, свитер с высоким воротником, пиджак цвета морской волны и туфли без каблуков. Этот наряд подчеркивал стройные линии хорошо сложенного тела; она была не совсем мой тип, но искоса поглядывать на нее было приятно. Прическу она оставила все ту же, которая ей так шла – под Грету Гарбо, и полная невозмутимость придавала ей таинственный и довольно привлекательный вид: про такую женщину Оскар Уайльд мог бы сказать, что у нее было прошлое. Пользуясь молчанием, которое царило между нами, пока мы шли, я стал думать, как мне лучшее всего держаться с ней на протяжении всей встречи, но в результате только пришел к трем различным точкам зрения, которые подсказывали еще большее число несовместимых вариантов, так что я послал ко всем чертям эту стратегию и решил импровизировать по ходу дела. Мы прошли всего пару кварталов, но стена молчания была такой же непробиваемой, как во время шахматного матча.