Текст книги "Сестры"

Часть четвертая
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ

– Есть ли жизнь после успеха? – лукаво спросил Манди, обращаясь через престижный стол, стоящий под пальмовыми листьями в Мортоне.

– У меня такое чувство, что ты никогда не узнаешь, – сказала Петра.

Джули Беннет. «Жизнь и смерть в Беверли-Хиллз»

18

Оранжевое облако припало к Долине, как голодный щенок к соску суки. Оно присосалось к горячей земле и втягивало в себя воздух так, что его не оставалось для дыхания. Почти сорокаградусная жара истощала волю, не оставляя иной цели и желания, кроме как вынести эти страдания. Таким было лето в Сан-Фернандо, в нереспектабельной части города.

Роберту Фоли нравилось жить здесь, среди безликого мотоландшафта Америки. Это тоже был Лос-Анджелес, но здесь он сливался с остальной частью нации. Здесь клоуны лунного аттракциона Заппа бродили по торговым рядам, раскинутым посреди рая бензоколонок, автобистро и автомоек самообслуживания, среди обилия кошек и собак, в море неоновой рекламы ликеров, в мире полинялых джинсов и утраченных иллюзий. Жара резко меняла Долину: жара была матерью и отцом смога, предком расплавленных мозгов и загорелых коричневых тел. Вдали от уличного застоя Ваттса и от дарового изобилия Беверли-Хиллз этот нераскаявшийся пригород был местом, где человек мог обрести анонимность, о которой он страстно мечтал в безнадежной попытке скрыться от демонов, терзавших их душу.

Доктор Роберт Фоли иногда задавал себе вопрос, не пошутил ли Господь, создавая его. Жизнь – парадокс. Это известно каждому, но его жизнь оказалась столь сложной загадкой, что он почти оставил попытки разрешить ее. Движущей силой его существования, несомненно, была вина. Вина поднимала его каждое утро и беспощадно вела за собой весь день, охватывала по ночам, когда он пытался заснуть. Он избрал своим уделом проводить рабочие часы среди рвоты и микробов Ваттса, среди наркоманов и пьяниц, среди больных туберкулезом и раком, страдающих венерическими заболеваниями и нехваткой витаминов. Единственное, чего он хотел, – это служить человечеству. Исправлять жизнь и быть праведным слугой Господа на неправедной земле. Он понимал, что цель была достойной и что на пути ее достижения ему предстоит пожинать плоды собственного эгоизма. Вот здесь-то и таился парадокс. Делая добро, он не чувствовал себя лучше, а не делая добро, чувствовал себя еще хуже. Неким образом во всем этом был повинен Господь, а с ним отношения Роберта Фоли носили резко полярный характер: от любви – к ненависти.

Глядя на себя в зеркало, что случалось нечасто, Роберт Фоли, доктор медицины, не замечал следов внутренней психологической борьбы. В сорок пять он выглядел как вышедший на пенсию футболист, который сумел сохранить форму, – худощавый, мускулистый, седина на висках смотрится так, словно это дело рук художника. Конечно, он испытывал угрызения совести за свой превосходный вид, и поэтому в качестве компенсации одевался небрежно; он старался дистанцироваться от женщин, особенно от тех – а таких было множество, – которые приходили к нему на прием. Дом его походил на монастырь, вкус был аскетический, удовольствий почти не существовало. Все сказанное делало его действительно очень необычной для этого города личностью.

Но теперь в его клинике витала мечта. Глубоко внутри сознания, в безмятежном озере эмоций без всякого предупреждения произошел мощный взрыв, и Роберт Фоли преобразился. В кухне на потолке апатично вращался вентилятор, надсадно гудел старый холодильник. Обычно Роберт Фоли не обращал внимания на такие мелочи. Полурастаявший лед, прокисшее молоко, всепроникающая жара – что значило все это в мировой круговерти, когда по земле разгуливали темные силы, а перед людьми стояли вопросы жизни и смерти, голода и войн?

Он выглянул через затянутое сеткой окно во двор. Там, около бассейна, стояла она, обнаженная по пояс. Вина Роберта Фоли столкнулась с желанием.

Он крикнул ей:

– Боюсь, пиво недостаточно холодное!

– Неважно, лишь бы оно было мокрым.

Она повернулась к нему, покрытая капельками пота. Сквозь марево воздуха прекрасные груди заплясали в недрах мозга, деформируя разум и вспенивая кровь. Возникшее желание совершенно отличалось от других. Оно было таким реальным. Таким пугающе ощутимым. Толпа больных, истекающих кровью, всегда находилась рядом, придавая силы своей удаленностью. Об этих людях можно было заботиться, даже любить на расстоянии вытянутой руки, скрываясь под покровом профессионализма, носящего маску доктора. Но сейчас в нем жило новое желание, имя которому – страсть. Необыкновенное чувство, от которого не было избавления и которое так долго дремало в глубинах психики Роберта Фоли. Предполагалось, что жизнь его будет посвящена Богу, разрешению конфликтов и мелких войн; в этом надеялся он обрести постоянно ускользающий от него смысл жизни. Однако теперь праздное удовольствие философских сомнений и абстрактной любви отошло назад. Перед глазами стояла Джейн Каммин. Джейн Каммин. Джейн Каммин. Роберт Фоли безмолвно повторял это имя, как в церкви верующие повторяют слова молитвы за священником. Он уже прикасался к ее телу. Его руки пробегали по нему, когда после аварии он искал повреждения, которых, к счастью, не оказалось; грудная клетка, мягкий податливый живот; неповрежденные кости таза, обрамляющие совершенный по форме светлый треугольник любви; не пострадавшие кости рук и ног; зрачки – большие, круглые, нормально реагирующие на свет лампочки; точеные пальцы ног, пригнувшиеся к стопе, когда он провел по ней ногтем, чтобы проверить рефлекс. И это прекрасное создание звалось Джейн Каммин, эта ночная красавица, ворвавшаяся в его мир, словно посланная Богом, чтобы не оставлять его одного.

– Роберт, ты не собираешься спуститься вниз и позагорать? Сегодня же выходной. Тебе нужно хоть немного подвигаться и постараться расслабиться.

В голосе Джейн звучал смех, смешанный с истинной заботой.

Так кто же она, черт подери? Она продолжала оставаться загадкой. Роберт Фоли не был любопытным, но даже малейшая попытка узнать о ней хоть что-нибудь натыкалась на каменную стену молчания. Кое-что было очевидным. Кто-то причинил ей страшную боль, ее хотели втоптать в грязь, и, чтобы обезопасить себя, она стала предвзято относиться ко всему в этом мире. Да, она вызывала сочувствие.

– Вы можете остаться жить у меня, – сказал он. «Укройся у меня от этого жестокого мира», – таков был невысказанный смысл его слов. В Долине, расположенной за шоссе на Вентуру, не селились люди с положением. Здесь жили садовники, специалисты по орошению, мастера, возвращавшие к жизни сломанные вещи. Он тоже занимался этим – возвращал трудоспособность людям.

– Сейчас иду, Джейн, как там? Воздух, кажется, не слишком хороший.

– Отличный, почти полезный.

Последнего слова нет в лексиконе англичан. В Лос-Анджелесе оно имеет почти религиозное значение.

Солнце впилось в плечи, когда он покинул относительную прохладу кухни и вышел наружу, но он едва ли ощущал нестерпимый жар. Он не мог точно определить, что именно испытывал. Несомненно – желание и некоторую растерянность. Но почему примешивалось некое развращающее чувство? Вот в чем загадка. Правда, у него была репутация несдержанного человека, с легкоплавкими предохранителями. Пациенты этого не замечали, но зато отлично ощущали дураки, позеры, лицемеры, эгоисты и все те, кого не заботила чужая судьба. Гнев доктора Фоли, как говорится, поражал не в бровь, а в глаз тех, кто оказывался у него на пути или пытался сбить с избранного курса – помогать неспособным помочь себе самим. Джейн не относилась ни к одной из названных категорий. Прекрасная девушка мечты, полная загадочного очарования, и он невольно спрашивал себя, не начало ли это любви? Не в этом ли крылся источник раздражения?

В любовных делах Роберт Фоли был новичком. Разумный в делах мирских, он не влюблялся в героинь телефильмов, романов или красавиц, изображенных на обложках журналов. Не исключено, что это обстоятельство разочаровывало и раздражало его. Раздражало то, что он чувствовал себя как ребенок в калифорнийской любовной игре, в которой так много игроков были настоящими мастерами.

Стараясь контролировать свой взгляд, Роберт Фоли нетерпеливо протянул ей пиво.

Джейн разглядывала его. Она заметила смущение, но не понимала причины, и подсознательно не хотела этого замечать. Этот человек заставлял ее чувствовать все то, что она поклялась никогда больше не чувствовать. За несколько дней, проведенных в его доме, она была заинтригована сдержанностью, странным внутренним убранством комнат и загадками, сокрытыми в волнующих глубинах его души. Она знала, что по какой-то причине вселяла в него страх. Но почему это происходит, можно было узнать, лишь раскрывшись навстречу. Однако она не была еще готова к такому шагу. Причиненная боль оставалась слишком реальной.

– Похоже, здесь ты не чувствуешь себя в своей тарелке, Роберт Фоли? Я имею в виду Лос-Анджелес.

Он растянулся на топчане и невесело улыбнулся ее вопросу.

– Доктора, полагаю, чувствуют себя на месте там, где имеется патология.

Он понимал, что она подразумевала совершенно другое, но ему хотелось смутить ее так же, как она смущала его.

– Но Лос-Анджелес – даже, здесь в Долине, – это…

Она старалась подыскать подходящее определение, но не нашла его. Загорелая ее рука словно выразила это в красноречивом жесте: бег трусцой, загорание, питание, секс и бытие.

Приложив банку с пивом к губам, он улыбнулся ей, глаза благодарили за попытку сделать комплимент, который он никогда не смог бы принять.

– Ты останешься здесь?

Это была странная смесь вопроса и просьбы.

Джейн опустилась рядом с ним на колени; ее груди – блестящие, сияющие сферы – находились в нескольких дюймах от него, на темно-розовых сосках блестели капельки пота. Роберт Фоли тяжело сглотнул. До настоящего момента он верил, что ничто не может превзойти красоту святости.

– Мне бы хотелось, Роберт. Еще немного, во всяком случае, – она пристально посмотрела на него. – Но мне нужно найти работу.

– Хорошо, это же Голливуд. Ты всегда можешь сниматься.

Они рассмеялись этой шутке. И тут же замолкли. В воздухе явно витало нечто, что не позволяло шутить над глубинной сутью Лос-Анджелеса.

Джейн продолжила почти серьезно:

– Нужно учиться, я думаю, нужна хорошая актерская школа.

– И агент. В этом городе даже у священников есть агенты… и, кроме того, нужна стальная амбиция, непробиваемая шкура и…

– Хватит. Хватит!

В деланном испуге Джейн всплеснула руками, подняв груди к желтовато-туманному небу.

Роберт Фоли посмотрел на нее, покрытую капельками пота и прекрасную. Так или иначе, она явно чувствовала себя в Калифорнии как дома. Такая женщина, как Джейн Каммин, могла иметь все, чем располагала Калифорния.

– Думаю, я мог бы познакомить тебя с Питом Ривкиным.

Сказать, что Пит Ривкин входил в список, было бы серьезной оплошностью в городе, не прощавшем подобных ошибок. Для Пита Ривкина горел зеленый свет, он был мощной машиной, производившей деньги, и в этом качестве обладал непререкаемой властью в городе, который не поклонялся практически ничему иному. Однако этот человек, пересекавший сейчас бассейн в Коулд-Вотер-Каньоне, лелеял мечту. Подобная мечта показалась бы странной любому, кто не понимает Голливуда и его забот, она могла бы вызвать несварение желудка даже у таких закаленных типов, которые причисляют себя к кадровому составу разведки. Пит Ривкин мечтал создать сериал, не знавший себе подобных.

Он полным ходом шел к реализации своего замысла. Основная идея была успешно представлена телекомпании Эй-би-эс, и теперь ее боссы приплясывали от нетерпения, как юные шалопаи в общественном душе. О «Ночах в Беверли-Хиллз» заговорили, пронесся слух по улицам, и, что гораздо важнее, о них упоминали на страницах таких «деловых» изданий, как «Вариети» и «Репортер Голливуда»; намекалось, что сериал будет больше, чем просто громадный, и более всеобъемлющий, чем обширный.

Пит Ривкин выполнил крутой поворот, как выдра, решившая изменить традиционный маршрут. Рассекая воду, он направлял все усилия в точно выбранное место, казалось, он ощущал натяжение и напряжение в усталых мускулах. Все шло в соответствии с данным им словом, «Ночи в Беверли-Хиллз» обещали стать великолепным творением: относительно замысла у него не было ни вопросов, ни сомнений.

Ривкин был необыкновенной личностью в Голливуде, оригиналом в городе искусственных, трафаретных людей: асексуальных, аскетических, непривлекательных для тех, кому нравились темные и опасно выглядевшие личности, со взглядом, как наждачная бумага, и острым, как стилет, языком. Он был подтянут и строен, не пил, не курил, не употреблял наркотиков. Однако он читал финансовые отчеты с быстротой, с какой домашние хозяйки поглощали романы Джули Беннет. В то же время ему нравилось снимать отличные фильмы, и подобная, столь редкая комбинация личных качеств подняла его рейтинг среди членов правления корпораций, жаждавших вложить деньги в индустрию развлечений Америки. То была новейшая игра в городе, когда поток охваченных мечтой промышленников ринулся в Голливуд. К чему икать кока-колой, когда можно создавать целлулоидные мечты? Стоит ли тратить время на превращение деревьев в бумажные этикетки для рыбных консервов, если можно немного потереться о Келли Мак-Джил? Зачем извлекать масла из нефти в Денвере, если можно кататься как сыр в масле в Голливуде?

Но после праздника наступает сумрачный свет заката. Будущие киношники, вкусив бесцельного времяпрепровождения артистического кинобратства, устремляются к своим логарифмическим линейкам, математическим расчетам, затем, глотая валиум, звонят психотерапевтам. Приходит пора сокращения финансовых инъекций, «творческие элементы «называют это грязными происками. Что понимают в магии фильмов эти безликие члены различных правлений, одетые в фирменные костюмы от «Брук Бразерс»? В юридических школах Айви-Лиг не учат умению создавать ажиотаж у билетных касс. При этом благоразумно умолчат о том, что вы не научитесь этому и в Голливуде, что умение создавать хиты, данное промыслом Божьим, встречается в мечтателях не реже и не чаще, чем у авторов обзоров положения дел на рынке, которым доверяют капиталы представители большого бизнеса.

В Пите Ривкине Давид Стокман встретил призрак Сесила В. де Милля, вот почему все любили его. Две последние игровые комедии имели поразительный успех, они принесли ему крупные прибыли, а творческий талант Пита раскрылся в новом явлении, характерном для восьмидесятых годов, – искусстве бизнеса. Теперь для Пита Ривкина единственной проблемой было найти в Америке достаточно надежный банк, чтобы поместить туда свою добычу.

В делах существенно помогала вертикальная организация компании. Обычно исполнительный директор, как правило, владеющий киностудией, покупал идею, затем продавал права на ее реализацию телекомпаниям АВ и СВ и потом на деньги телекомпании нанимал сценариста. Если телекомпания одобряла сценарий, она давала зеленый свет на съемку двухчасового фильма и финансировала его. На этом этапе исполнительный директор, как правило, нанимал продюсера, который обеспечивал реализацию и утряску всех вопросов, возникавших при создании картины, и уже этот продюсер подыскивал себе помощника, предоставляя исполнительному директору возможность заняться другими проектами. Ривкин, однако, действовал иначе. Он сам придумал сюжет для «Ночей в Беверли-Хиллз», сам подготовил сценарий и сам готовился отснять картину. Он был повсюду: участвовал в отборе актеров на роли, вместе с режиссером выезжал осматривать места для натурных съемок, набирал технический персонал, присутствовал на обсуждениях костюмов персонажей. Режиссеру, никогда не игравшему важной роли на телевидении, в отличие от кинорежиссера, при Пите Ривкине отводилась второстепенная роль хранителя печати. Подобная организация работы не позволяла Питу Ривкину снимать много фильмов одновременно. В то же время снимаемые им фильмы были самыми актуальными! Побочным следствием подобного положения вещей являлось то, что Пит Ривкин мог позволить себе продавать свою продукцию и оплачивать работу актеров и персонала по высшим ставкам в индустрии.

Компания Эй-би-эс выложила полмиллиона долларов на подготовку и три с половиной миллиона на съемку двухчасового фильма. Ривкин, который контролировал весь процесс от начала до конца, смог выполнить эту работу за два миллиона и положил разницу в свой карман. Инвестиции хлынули, как душ. Для Ривкина «Ночи в Беверли-Хиллз» были мечтой, благоухающей ароматом духов Джорджио, как красавицы, резвящиеся на простынях от Пратези в домах таких людей, как Шер (ее зеркальный потолок расширил понятие «трахатель звезд»), как Джордж Гамильтон и Набила Кашогги (со всеми встроенными зеркалами), как Барбра Стрейзанд с удивительной мягкой обивкой Малибу в стиле деко. Телекомпания обещала профинансировать сорок восемь эпизодов, стоимостью по два миллиона долларов каждый. От таких денег слюнки текли, и для каждого, кто заботился о деле так же, как Пит Ривкин, наступал ответственный момент, когда от волнения впору начинать грызть ногти. Теперь предстояло отрабатывать вложенные средства.

Пока у него оставалась нерешенной одна существенная проблема. Рассекая теплую воду так, что тело гудело, а душа пела, он вспоминал о беседе в русской чайной комнате с одним из шефов телекомпании Эй-би-эс.

– Послушай, Пит. Раз уж мы вкладываем такие деньги, ты должен снять фильм с участием звезд. Знаю, не могу советовать тебе, кого привлекать к съемкам, но войди и в мое положение. Возьми кого-нибудь, кто обеспечит кассовость фильму. Я хочу сказать, что мы идем на такие расходы не ради каких-то желторотых цыплят. Это крупнобюджетное телевидение. Ты берешь кого-нибудь типа Салли Филд для съемок в фильме, во что бы это ни обошлось, и получаешь успешный фильм. Никто и думать не хочет о возможности провала. Гальвин полностью поддерживает меня. Вокруг нас крутятся всякие задницы, клянча и требуя настоящего успеха. Мне вышибут мозги, если мы его не добьемся. До тебя наверняка уже дошли слухи, гуляющие по городу. Если Эй-би-эс не увеличит свои доходы, она не сможет двигаться вперед.

Пит Ривкин застонал. Обывательский практицизм всегда вызывал у него раздражение.

– Это чепуха, Дейв, старая черепаха. Мы привыкли ставить все на звезд и не даем приличным актерам приблизиться к сонму звезд. Так у нас не окажется в запасе по-настоящему великих сценариев, потрясающих костюмов, диких доходов, сногсшибательных пресс-релизов. Поступая, как предлагаю я, мы поставим классное шоу. Мы сделаем так, что публика сама превратит в звезд моих неизвестных актеров. Вот в этом и заключается умный способ делать деньги. Из вечера в вечер эти актеры входят в каждый дом. Публика узнает их лучше, чем собственных мужей, жен, детей, и они нравятся им гораздо больше.

– Но, Пит, возьми фильм «Даллас». В нем снялся Ларри Хагман, а затем они привлекли миссис Элвис Пристли и Говарда Киила. Тебе тоже необходимо использовать актеров с именем. Так же было и с «Династией».

– Вздор. Во всяком случае, «Даллас» – уже вчерашний день. У супербогатых Юингов нет даже слуги, чтобы приготовить завтрак, живут они в жалких лачугах, оборудованных тридцатифутовыми бассейнами, летают на самолетах первым классом, ибо личных самолетов у них нет. Выглядят они так, словно существуют на пособие. Девочки вынуждены экономить на косметике. В «Династии» по крайней мере появились шоферы, и кто-то постарался, чтобы костюмы были приличными. Однако главное в том, что идея этих шоу уже схвачена. И схвачена не совсем верно. Да, в съемках задействованы несколько крупных актеров, таких, как Хестон, но Джоан Коллинз и Линда Эванс выше их всех, и, прежде чем до публики дошел смысл «Династии», их было почти не видно – как мелкий шрифт на страховом полисе. В моем сериале будет показано, как достигшие вершин расстаются со всем этим. Никакой туфты вроде «Жизни богатых и известных» – целой кучи позеров, демонстрирующих свои перезаложенные дома и лодки, а подлинный Мак-Кой. Публике это нравится, потому что я даю ей реальность, и она непременно это почувствует. Она всегда это чувствует. Публика всегда права. Поверь мне.

Пит это уже понял. Но деловые люди если и оправдывали такой его подход, то лишь, как говорится, за недостаточностью улик. Если этот пирог не удастся, то для следующего начинку сделают из самого шеф-повара.

Такое положение вещей означало, что подбор актеров приобретал поистине жизненно важное значение, становился операцией, сопоставимой разве что с разминированием, которая была просто обязана выявить прекрасные, но еще не ограненные алмазы, и, конечно же, Пит Ривкин лично контролировал этот процесс. За три последние недели, казалось, он пересмотрел всех девушек в Голливуде: длинных, коротких и средних. Как правило, он устраивал просмотры по вечерам у себя дома. В дворцовом убранстве особняка, построенного Ричардом Мартином и удостоенного награды за современный дизайн, ему было проще отделять зерно от плевел. Технически подбор кандидатов на роли целиком относился к компетенции директора по актерскому персоналу – уродливой карге, внешностью напоминавшей энергичную Джексон Поллок; однако сейчас эта работа была настолько важной, что ее нельзя было полностью доверить ей.

Она сидела рядом с ним и выкликивала из собранного стада имена претенденток. В случае сомнений она могла бы помочь отличить овцу от козла.

Семьдесят пять раз по сорок футов. Примерно половина мили. Около двадцати минут. Пит Ривкин вылез из бассейна и посмотрел на черный циферблат часов от Тиффани. Шесть часов. Стадо будет собрано в обеденном зале. Выпускницы Джулиарда изо всех сил будут выказывать превосходство над проститутками, официантками и продавщицами из магазинов. Перспективные молодые звездочки высокомерно поведут напудренными носами в сторону моделей с портфелями, но без ролей, какая-нибудь чудаковатая, когда-то гремевшая знаменитость будет прятать гордость за накладными ресницами, чернее, чем ночи в Лос-Анджелесе. Прошел слух, что идет поголовный просмотр, и хотя подающие надежды в основном были заняты на съемках у других режиссеров меньшего калибра, а псы, награжденные дипломами, исключены из списков, тем не менее то, что оставалось, варьировалось от величественного до смешного.

Девушку, на роль которой они искали актрису, будут звать Камелия. Необычное имя, и, как он надеялся, эту роль должна сыграть необычная актриса, в которой должны переплестись черты подлинно калифорнийской мечты с некой европейской искушенностью и шармом. Что-то в стиле обаятельной Катерины Оксенверг и Джейн Сеймур в молодости.

Ривкин уже намучился, и ему предстояло страдать еще, просматривая нескончаемый ряд Камелий: обольстительниц; холодных снаружи, но страстных внутри; увядающих; полнейших ничтожеств. Очень немногие из них позвонят к нему домой и пригласят его на ленч, внутренне готовые услышать отказ за бокалом мягкого напитка. В большинстве случаев они будут выглядеть просто беспомощными, отчаявшимися и решительно отвергнутыми в этом продолжающемся процессе отказа. Пит Ривкин никогда не мог привыкнуть к этому. Как только у этих людей хватало духу вынести подобное? Здесь, на этом ковре, будут известные актеры, читающие строки роли так, словно от этого зависит вся их жизнь, – те самые, кого знает и любит Америка, а также звезды, про которых на страницах журнала «Лайф-стиль» пишут, что им никогда больше не придется работать. Тем не менее они окажутся здесь, соревнуясь с «моделями», массажистками, инструкторами аэробики, которые так или иначе смогли пробиться в ряды претендентов, потому что некто, занимающий определенное положение в психодраме кинопроизводства, захотел то ли произвести на них впечатление, то ли соблазнить, а может быть, то и другое сразу.

Мажордом-филиппинец стоял рядом и в течение двадцати минут наблюдал, как плавал его работодатель. Теперь он приблизился, держа в руках большой белый халат, на левой стороне которого сочно-красными нитками были вытканы инициалы Ривкина.

– Большинство девушек прибыли, сэр. Мисс Хирш ожидает в студии.

Пит Ривкин надел халат, бросил последний взгляд на сумеречный закат, похожий на пыль, опускающуюся на Вечный Город, на искрящиеся странные цвета этого волшебного часа, отражающиеся в не успевшей успокоиться воде бассейна, и глубоко вдохнул, чтобы насладиться запахом жасмина, уже струившимся в плотном вечернем воздухе.

Затем повернулся и направился в дом.

– Скажи Иде Хирш, сейчас буду, – бросил он через плечо. Через пару минут он появился босиком, в белых джинсах и светло-серой рубашке.

– Привет, Ида. Извини, опоздал. Что там у нас?

Она полупривстала, затем полуприсела.

– Сиди.

Он простер свою божественную руку, разрешая таким образом шараду рабской нерешительности.

– Итак, всего их пятнадцать. Из них три – наиболее подходящие. Я сама их смотрела, в принципе они могли бы подойти. Нужно твое мнение. Первая – Джейн Каммин. Ее я совершенно не знаю. Твоя секретарша сказала, что вы знакомы.

В голосе звучало явное обвинение. Неужели какая-нибудь молоденькая курочка, встреченная на вечеринке? Приблизившаяся к известному продюсеру? Не то чтобы она действительно верила этому. Репутация Пита Ривкина намного выше, и он не станет подрывать ее дешевыми голливудскими играми. Тем не менее актеров продолжают открывать. Дино де Лаурентис для своего фильма «Тай-Пен» «открыл» Джоан Чен – самую популярную актрису в Китае – на автостоянке в Лос-Анджелесе.

– О да. Один из моих друзей посоветовал нам взглянуть на нее.

Ида Хирш посмотрела критически. Ее не устраивал такой ответ, но не спорить же с Питом Ривкинoм.

– Хорошо, давай посмотрим на мисс Каммин.

Пит Ривкин устроился поглубже на мягкой кушетке. Наибольшие трудности предстояли в отношении первой же претендентки. Роберт Фоли был последним человеком на свете, от которого он ожидал услышать просьбу посмотреть на его актрису. Однако у него и мысли не было отказать, Роберт Фоли был одним из тех немногих, встреченных им в жизни, кто целиком и полностью вызывал восхищение. Питу Ривкину казалось, что Господь сотворил его как прототип самоотрешенной добродетели, и хотя они были примерно одного возраста, Пит уважал его с оттенком некоего героического обожания. Их дружба насчитывала вот уже несколько лет, хотя избранные каждым цели оставляли мало времени для общения и не особенно способствовали тесному сближению. Сблизиться с Робертом Фоли было нелегко, однако он на сто процентов был чист от влияния этого города. Пит Ривкин, который тратил деньги не менее вдумчиво, чем зарабатывал, в силу беззаветной приверженности Роберта Фоли служению обездоленным возводил последнего на одинокий пьедестал.

Прежде Фоли никогда не обращался к нему с серьезными просьбами, именно это обстоятельство пробуждало в нем интерес к Джейн Каммин. Какой окажется та, что сумела привлечь внимание человека, божественные пальцы которого погружены в нечистоты мира сего?

Спустя минуту он понял. Он сам смог увидеть.

Облаченная в платье от Аззедины Алайи, черное, как сердце сатаны, сияя белокурыми волосами, Джейн Каммин уверенно вошла в комнату. Питу Ривкину показалось, что зазвучали фанфары, оркестры, хоры запели песни радости, когда возникшее видение двинулось по направлению к нему. Лицо – светлое и живое. Улыбка – зовущая, как ворота рая. Все в ней указывало на звезду, о которой Пит Ривкин мечтал всю свою жизнь, но никогда не надеялся встретить.

Ему пришлось откашляться, прежде чем он попытался начать говорить.

– Добрый вечер, мисс Каммин. Спасибо, что нашли время прийти сюда.

– Спасибо, что позволили мне прийти.

Эти слова не были мировым шедевром словесности. Не Шекспир. Не Голдман. Но их звучание бросило Пита Ривкина на самый край кушетки, а мисс Хирш вдавило в очень неудобное сиденье стула, спроектированного Эймсос.

Это английский язык, смягченный среднеатлантическим говором, чувственным и шелковистым, как пушок на кожице персика.

– У вас есть опыт работы в кино, мисс Каммин?

Ривкин подумал, что, возможно, это окажется третьим бананом в дубле сцены с фруктами, и все воздушные замки рухнут. «Я была двадцать пятой справа в переднем ряду в рекламном ролике кока-колы «Мне хотелось бы научить мир петь». Плохо? Он слышал заявление и похуже.

– Нет, нигде.

Снова этот голос. Как это она умудряется произносить слова «нет, нигде» так восхитительно?

– Не важно. Значит, нет актерской карточки?

– К сожалению, нет.

– Хорошо. Мы это уладим. Ваш агент?

– У меня нет агента.

Даже у агентов были агенты. Во всяком случае, в них нуждались. На бумаге это звучало хуже, чем эпитет «посредственность» для уха участницы конкурса «Мисс Америка». Но что такое бумага и что бумага может знать? Бумага не в состоянии описать эту девушку, не может передать божественное звучание ее голоса, донести чистую синеву глаз или феноменальные, совершенно изумительные формы груди, которые он лицезрел так близко… Пит Ривкин буквально заставлял себя не смотреть на них. Ему хотелось пригласить эту девушку пообедать – ему, Питу Ривкину, человеку с остывшим членом.

– Нет агента? – почему-то это требовало уточнения.

– Нет агента.

Пит Ривкин думал, что бы еще сказать. Хотела ли она сниматься? Конечно же, она будет сниматься. Она сделает пробы и получит роль. Пит Ривкин провел рукой по бровям и повернулся к мисс Хирш, которая сидела подле него, страшная, как апартеид, и вся так и светилась счастьем таракана, устроившегося на кувшине со сметаной. Ее, наверное, придется убеждать.

Но Пит Ривкин заблуждался на этот счет. Мисс Хирш, сидя на краю стула, светилась, как чернобыльский куренок, и ее облаченная в туфлю нога через ковер тянулась к его босой ноге, судя по всему, привлекательность мисс Каммин смогла согнуть и этот несгибаемый столп.

– Замечательно, – беззвучно прошептали устремленные к нему накрашенные губы мисс Хирш.

Пит Ривкин почувствовал облегчение и зарождающийся внутренний трепет. Наконец-то его «Ночи» получат достойную героиню. Они вознесутся на вершину Олимпа на плечах этой загадочной девушки из мечты.

Он глубоко вздохнул.

– Примите мои поздравления, мисс Каммин. Нам очень хотелось бы, чтобы вы работали с нами. Я мог бы сказать, что обычно на этой стадии просмотра мы просим претендентов на роль прочитать нам кое-что и, если все будет нормально, сделать пробу. Затем нам потребуется некоторое время, чтобы проанализировать материал. А потом мы позвоним вашему агенту. В данном случае мы обойдемся без всех этих формальностей, и не только потому, что у вас нет агента, – он нервно рассмеялся. – Я просто уверен, что вы сделаете честь ленте «Ночи в Беверли-Хиллз».