Текст книги "Удар гильотины"

– Вы в тот вечер работали? – прервал Манн быструю речь.

– Конечно.

– Видели, как это произошло?

Мейден наверняка уже опрашивал господина Казаратта. Вряд ли старик скажет что-нибудь новое, скорее, даже старой информацией делиться не станет, зачем ему лишние неприятности, разве что ради рекламы…

– Не видел, – покачал головой старик. – Я как раз закрывался, заносил столы, прятал газеты, диски… Возни много. Вернулся домой и сразу лег спать. Живу я далеко отсюда, в Страде, мы с женой поменяли квартиру, когда дети разлетелись по своим гнездышкам, а раньше жили неподалеку, потому я и лавку здесь купил, это ведь мой район, я здесь родился, и мой отец, и дед…

Вот так, – подумал Манн. Вот тебе и выходец из Бангладеш. Но лицо восточное… Что-то щелкнуло в мозгу, и детектив спросил:

– Женщина, которая вышла из дома в начале одиннадцатого… Вы ведь ее хорошо рассмотрели. Вы с ней поздоровались. Вы ее знаете.

– Кристину? – ни на миг не задумался над ответом Казаратта. – Видел. Мы с ней тысячу лет знакомы. Ну, тысяча – это преувеличение, конечно. Но с тех пор, как она стала приходить к этому козлу Веерке, Кристина каждый раз покупала у меня если не газеты, то сигареты или печенье – что-нибудь, это у нее примета такая, у женщин странные бывают приметы, задумываешь что-то на удачу, а потом повторяешь, чтобы удача не ушла.

– Каждый раз, говорите? Но позавчера она у вас ничего не купила. Вышла из дома, повернула налево и…

– Купила, конечно, – Казаратта аккуратно сложил высокой стопкой непроданные газеты и повернулся к Манну. – Как обычно – пачку «Кэмел», длинные женские. Три с половиной евро.

Верно. Кристина именно такие и курила, это Манн помнил.

– Позавчера? В начале одиннадцатого? – старик, конечно, все напутал.

– Молодой человек, – сухо произнес Казаратта, – у меня профессиональная память. Перечислить, что и когда покупала у меня госпожа Ван дер Мей в последние две недели?

– Стоп, – сказал Манн. – Вы же сказали в полиции…

– Полиции, – перебил Казаратта, – я не сказал ни слова. Ничего не видел, ничего не знаю. Это самое верное, иначе затаскают по судам, зачем мне это надо? Я свои права знаю. Хочу говорю, хочу – нет.

– А мне…

– Вы не полиция, – отрезал Казаратта. – И не журналист. Вы – частный сыщик. Журналисту я бы тоже ничего не сказал, эти потом распишут втрое больше, явится полиция, и опять пиши пропало. Частный детектив – другое дело. С полицией у вас свои счеты, откровенничать с ними вы не станете. И в газеты информацию не дадите. Так что…

– Оригинальная позиция, – пробормотал Манн, собираясь с мыслями. – Так, значит, Кристина вышла из дома в начале одиннадцатого, подошла к вам, купила «Кэмел»…

– Совершенно верно.

– Она была взволнована?

– Нет, выглядела, как обычно. Она посещала господина Веерке раза два в неделю.

Манн стиснул зубы.

– Купила «Кэмел», – задумчиво продолжал Казаратта, не обращая внимания на волнение Манна, – сказала… Что же она сказала? Да. «Приятный нынче вечер». Взяла сдачу и пошла. Вон туда.

– «Приятный вечер», – повторил Манн, представляя, как бы он себя чувствовал, зная, что только что или убил, или серьезно поранил человека, был бы для него вечер приятным или все казалось бы насупленным, враждебным и угрожающим?

Впрочем, Казаратта, скорее всего, ошибся – в тот вечер, по словам Панфилло, которому из окна видно было все, как на ладони, Кристина улицу не пересекала и сигарет не покупала.

– Вы уверены, что речь идет о минувшем вторнике? – спросил Манн.

– Я вас хорошо понимаю, – улыбнулся торговец. – Вы хотите быть уверены, что я ничего не путаю. Я вам такую уверенность предоставлю. Этой женщине я продал последнюю пачку «Кэмел». На следующее утро мне завезли две новых коробки, у меня записано. Вот…

Склонившись над конторкой, Казаратта вытащил на свет пухлый, с выпадающими листами, блокнот, раскрыл на одной из последних страниц, провел пальцем по строчкам и показал запись Манну. «27 сентября, 6 часов 15 минут. Сигареты «Кэмел», женские. Две коробки. «Тренд Бирс».

– «Тренд Бирс», – пояснил Казаратта, – это мои поставщики табачных изделий. Я с ними лет десять работаю. Удостоверились?

– Я и так вам верю… – пробормотал Манн. Почувствовав чей-то взгляд, он огляделся – улица была пуста, но ощущение чужого взгляда не пропадало. Манн поднял глаза: из окна на четвертом этаже за ним наблюдал Панфилло. Он поднял раму окна до предела, но благоразумно не высовывался наружу, стоял, опершись руками о подоконник, и смотрел вниз. Может, вовсе и не на Манна.

Вернуться? Спросить, уверен ли Панфилло в том, что Кристина, выйдя из дома… А какая разница? Кто-то из них ошибся. Если у старика-торговца есть подтверждающий документ, то у Панфилло нет ничего, кроме памяти, а память может…

– Спасибо, – сказал Манн, – вы мне очень помогли.

Он помахал Панфилло рукой, и тот ответил.

– Кстати, – вспомнил Казаратта, – этот молодой человек в тот же вечер купил у меня две кассеты «Сони».

– Вы всех знаете по именам? – удивился Манн.

– Конечно, они мои постоянные покупатели…

– Когда ушла Кристина, вы не смотрели вверх, на окна… третьего этажа?

– Может, и смотрел… – задумчиво произнес Казаратта. – Всегда куда-то смотришь, но, если не видишь ничего, что выбивается из привычной картины, то и не запоминаешь, верно? Стоит дом, ну и стоит, перестаешь замечать. Но если его вдруг перекрасить… Или вывеску новую…

– Значит, если бы в окне третьего этажа в это время торчала голова человека…

– Я бы мог не обратить внимания, об этом я вам и толкую! – воскликнул Казаратта.

– Простите, – нахмурился Манн. – Вы же сами сказали только что…

– Да, Господи, – воскликнул торговец, – Веерке постоянно у окна стоял, смотрел на улицу, голову порой высовывал так, что чуть на сваливался, глядел по сторонам, все ему было интересно, вот и в тот вечер, если он из окна высунулся, стал бы я на это обращать внимания? Да никогда! Видел я это сто раз в день.

– Значит, видели?

– Сто раз в день? Конечно. И потому не могу сказать, было ли это позавчера вечером.

– Вот моя карточка, – протянул Манн старику визитку. – Если вы вспомните что-нибудь… Позвоните, хорошо?

– Обязательно, – пообещал Казаратта, бросив карточку в нижний ящик конторки. – Память у меня хорошая, но она становится еще лучше, если…

– Сколько стоит эта прелесть? – перебил Манн, показывая на большую куклу, наряженную в традиционное голландское платье с широким подолом. У куклы было удивленное выражение лица, будто она не могла поверить, что ее кто-то решился, наконец, купить.

– Для вас – тридцать пять евро.

Для других, скорее всего, вдвое меньше, – решил Манн, но не стал торговаться, коробку Казаратта уложил в желтый, как сигнал светофора, пластиковый пакет и, довольный сделкой, принялся нажимать кнопки на кассовом аппарате. Манн поспешил к машине, убедившись в том, что в окне четвертого этажа никого нет. С Панфилло он поговорит потом, сейчас нужно позвонить Кристине, она ждет, наверняка мучается от неизвестности…

Сев за руль, Манн набрал номер. Кристина не отвечала. Спит? Наверно, спит. Телефон, во всяком случае, не отключен. Если бы она куда-нибудь ушла, взяла бы аппарат с собой и ответила обязательно, увидев, кто звонит. Наверно, спит.

Манн выехал на Принценграахт и задумался, остановившись перед красным светофором. Кто тот свидетель, что видел Кристину в окне квартиры Веерке в третьем часу ночи? Это не Панфилло, не Ван Хоффены, не Квиттер, не Казаратта. Кто-то из дома напротив, кому не спалось? Над лавкой Казаратты располагался дамский салон «Прически Ройзе». В Амстердаме было несколько парикмахерских этой фирмы, по ночам женщины обычно не делают причесок, наверняка в здании и в ту ночь никого не было.

Кто же мог видеть женскую фигурку в окне квартиры Веерке?

Господь, конечно, ему сверху видно все, но вряд ли Мейден сумел допросить именно этого единственного все знающего свидетеля.

Зажегся зеленый, и Манн свернул на Принценграахт. «Загляну в офис, – решил он, – а потом поеду к Кристине».

Почему-то он точно знал, что это правильное решение. И почему-то точно знал, что давно вычислил, кто напал на Веерке. Но результат вычисления был погребен под завалом ненужной информации, и, чтобы его извлечь, Манну пришлось бы проделать все расчеты заново – не в подсознании, как он уже это сделал, а шаг за шагом, отделяя зерна от плевел и ложь от истины.

* * *

– Шеф, – сказала Эльза, когда Манн появился в дверях, – я вам звонила четыре раза, почему вы выключили телефон?

– Я? – удивился детектив и, достав из кармана аппарат, действительно увидел пустой дисплей, на котором обычно светилась – если нажать любую кнопку – заставка компании сотовой связи «Гело»: календарик и цифровые часы с фирменным знаком, хорошеньким бурым медвежонком, сидевшим под раскидистым деревом (летом зеленым, осенью – с желтыми листьями, а какой была картинка в остальные времена года, Манн не знал, потому что лишь недавно поменял компанию мобильной связи и вовсе об этом не жалел, связь стала устойчивей и надежней).

– Странно, – пробормотал Манн. Он не помнил, чтобы выключал телефон после того, как набирал номер Кристины. Может, сделал это механически, думая о чем-то другом?

– Почти сразу после того, как вы ушли, звонил старший инспектор Мейден, искал вас, я сказала, чтобы звонил на мобильный и стала звонить сама, но у вас было выключено.

– Не было, – буркнул Манн. – Точно – не было. И Мейден мне не звонил – смотри, никто мне за эти два часа не звонил, а телефон я выключил – хотя и не помню, чтобы сделал это – минут десять назад, не раньше…

– Ну, не знаю… – протянула Эльза. Технике она никогда не доверяла, была уверена, что чем сложнее аппаратура, тем на большие гадости она способна: если велосипед в худшем случае выкинет вас из седла, а сам повалится набок, чтобы не выглядеть саботажником, то хороший автомобиль не только может налететь на столб, которого не существовало в природе еще мгновение назад, но и изобразить при этом, что во всем виноват водитель, слишком много выпивший или глядевший в небо, а не на дорогу, или вовсе забывший, что во время движения нужно обеими руками держать руль, а не обнимать сидящую рядом спутницу.

– Чего хотел Мейден? – спросил Манн, включая телефон, возвестивший о своем возвращении к жизни бравурной мелодией.

– Он не сказал, – с сожалением сообщила Эльза.

– Старший инспектор? – произнес Манн, услышав бодрое «Алло!». – Это…

– А! – воскликнул Мейден, прервав детектива на полуслове. – Я вам пять раз звонил, дорогой Манн, вы отключены, это непрофессионально, хотя, конечно, не мне делать вам замечания.

– Я что-то нарушил, старший инспектор? Я не должен был говорить с кем-то из домочадцев Веерке?

– Напротив, я хочу, чтобы вы поговорили со свидетелем. Свидетельницей, если быть точным.

– Свидетельница, которая может сказать мне больше, чем полиции? – не удержался от язвительного замечания Манн, тут же прикусил язык и хотел было попросить прощения за колкость, но старший инспектор продолжал, будто не расслышав слов детектива:

– Я говорил вам, что госпожу Ван дер Мей видели в окне комнаты Веерке в третьем часу ночи.

– Но не сказали – кто.

– А вы не сумели выяснить.

– Н-нет, не сумел.

– Это Мария Верден, вдова шестидесяти трех лет, работница салона «Прически Ройзе», расположенного напротив…

– Знаю, – невежливо перебил Манн старшего инспектора.

– Не сомневаюсь, – сказал Мейден. – Госпожа Верден осталась в ту ночь на работе по каким-то личным причинам, о которых говорить не пожелала. Места приличного в салоне не нашлось, в кресле спать женщина не привыкла… Короче, стояла у окна, курила… И увидела в окне напротив женщину…

– В комнате было темно?

– В которой?

– В обеих.

– В комнате госпожи Верден горело бра на дальней стене. В комнате Веерке свет был выключен.

– Как же она тогда…

– Фонари перед домом, дорогой Манн. В глубине комнаты, разумеется, ничего не разглядишь, но если человек стоит у окна, видно как на ладони.

– Рама была поднята?

– Разумеется. Если бы она была опущена, госпожа Верден никого увидеть не смогла бы…

– Об этом я и хотел… – пробормотал Манн. – Окно было раскрыто. Веерке в окне не было…

– Разумеется, тело нашли на полу рядом с окном.

– Закрытым?

– Именно. И все сходилось. Женщина – по описаниям госпожи Верден это, без сомнения, была Кристина Ван дер Мей – постояла у окна, выглянула на улицу (она могла, кстати, увидеть и госпожу Верден в окне напротив), потом закрыла окно… и все.

– Однако, вы не задержали Кристину…

– Задержали, вы же знаете – для допроса.

– Так что там с госпожой Верден? – крепко сжав телефон в руке, спросил Манн.

– Она дала устные показания, я стенографировал. Как обычно, в управлении мне распечатали протокол, я направил сержанта Бьерка к госпоже Верден, чтобы она поставила подпись… формальность, обычная практика… Она наотрез отказалась подписываться.

– Вот как? – сказал Манн, чувствуя, как упавшее было настроение поднимается из унылого темного закутка в сознании. – Не хочет связываться с полицией? Это бывает…

– Черта с два! – с неожиданной злостью отозвался Мейден. – Да она мечтала увидеть собственную физиономию на первых полосах газет! Знаю я таких женщин, и вы их знаете. И все равно она не подписала документ, заявив, что ничего подобного не говорила, никого в окне не видела и вообще проспала всю ночь без задних ног, потому что очень устала после скандала с невесткой… ну и прочий бред в таком духе.

– Так, – с удовлетворением сказал Манн. – И теперь у вас нет важного свидетеля. Я не понимаю, старший инспектор, чего вы хотите от меня. У вас есть масса способов – гораздо больше, чем в моем распоряжении, – заставить эту женщину повторить показания.

– Чтобы она на суде вновь от них открестилась?

– Вы хотите, чтобы я сделал за вас вашу работу?

– Манн, свою работу я сделаю сам, – сухо проговорил Мейден. – Я позволил вам влезть в это дело, и у вас есть по отношению ко мне…

– Да я и не против… – быстро сказал Манн. – Если вы дадите ее адрес…

– Улица Мюидер, двенадцать. Это напротив кладбища…

– Там проходит железная дорога, знаю этот район. Сейчас я к ней поеду, старший инспектор, спасибо.

– И не выключайте телефон, – сказал Мейден. – В любом случае я хочу знать о ваших передвижениях. Не надо меня запутывать, Манн.

– Я вовсе не собирался…

– Да? Отчего же вы вышли из дома Веерке не на Керкстраат, где дежурил мой человек, а с черного хода?

Манн промолчал.

Где был человек Мейдена, когда Манн входил в дом? Не мог же старик Казаратта работать на… А почему нет, собственно?

– Выпьете кофе, шеф? – спросила Эльза, когда Манн спрятал телефон в карман и задумчиво остановился на пороге своего кабинета.

– Нет, мне нужно уходить… Впрочем, давай. Пять минут… Надо подумать.

Подумать действительно было над чем. Еще раз набрав номер Кристины и прослушав несколько долгих гудков, а потом предложение оставить информацию, Манн пригубил принесенный Эльзой кофе и сказал:

– Поругалась с мужем.

– Слишком слабый? – вздохнула Эльза. – Я сейчас…

– Не нужно, – отказался Манн. – Иногда полезен и слабый кофе.

– Ну да, – Эльза присела на край кресла для посетителей. – Вам полезен слабый кофе, когда вы не знаете, что делать, и никакие идеи в голову не приходят.

– Мы хорошо изучили друг друга, верно? – усмехнулся Манн. – Порой я думаю, что мы с тобой составили бы хорошую пару, если бы…

– Если бы вы меня хоть чуточку любили, – сухо произнесла Эльза, глядя в сторону.

– Если бы ты вдруг не выскочила за Эдуарда, – закончил Манн.

– Что случилось, шеф? – с беспокойством спросила Эльза. – Неужели Кристина… Ну, этого Веерке…

– Нет, – отрезал Манн и добавил, подумав:

– Но иногда мне кажется…

– Что это она?

Показалось Манну, или на самом деле в голосе Эльзы слышна была надежда?

– Не знаю, – сказал он.

Кофе был хороший, и совсем не такой слабый, Эльза постаралась. «Может, действительно, нужно было нам пожениться», – подумал Манн. Три года назад, после дела Ритвелда. Он заподозрил Кристу в убийстве и, чтобы избавиться от щемящего чувства собственной неправоты при наличии уверенности в том, что вывод был правильным, Манн отправился к Эльзе домой, он никогда прежде не приходил в этот старый дом на окраине, где Эльза снимала двухкомнатную квартирку под крышей, он твердо считал, что отношения между работодателем и секретаршей должны быть разумны и отделены от присущих всякому человеку эмоций, так оно и было на самом деле, но в тот вечер Манн оказался не то чтобы на перепутье, но в состоянии, когда оставаться одному было невозможно, это могло плохо кончиться – в том числе и для дела, и следовательно, для той же Эльзы, которая в одночасье потеряла бы работу, так ей, без сомнения, необходимую… Эльза долго не открывала, разглядывая его в глазок, а потом открыла и ничего не стала спрашивать. Манн был ей за это благодарен, они молча пили кофе, так же молча Эльза положила его голову себе на колени, и он уткнулся в них носом, пахло каким-то мылом и еще чем-то женским, влечение оказалось сильнее сопротивления, потому что он действительно сопротивлялся, но все равно пришел в себя лишь после того, как вспомнил – а прежде было нечто, невыносимое для сознания и необходимое для чего-то, более важного.

Утром они так же молча пили кофе на кухне и были даже ближе друг другу, чем ночью, а потом молча поехали в офис, и Манн думал о том, как сказать Эльзе, что он хочет на ней жениться, но никогда не сделает предложения, никогда больше не поедет к ней домой, не останется на ночь, и вообще надо все забыть, хотя забыть невозможно.

Через месяц Эльза вышла замуж за Эдуарда Кричмера, американца-гидролога, приехавшего в Амстердам по приглашению университета и оставшегося, потому что ему предложили возглавить кафедру и еще потому, что он случайно познакомился в магазине на Дамраке с удивительной женщиной, которой именно в этот момент нужен был мужчина, чтобы не думать о другом.

На свадьбу Манн не пошел, и никаких разговоров об Эльзином замужестве больше не было. Разве только если секретарша подавала хозяину слишком слабый кофе, Манн говорил: «Опять с мужем поругалась?», Эльза не отвечала, но он знал, что это так и было, ругалась Эльза с мужем не часто, но и счастлива с ним не была, Манн и в этом был совершенно уверен, потому что за три года Эльза ни разу не была беременна, она не хотела ребенка, а если женщина не хочет ребенка, это значит…

Это могло означать что угодно, но Манн вбил себе в голову, что не должен был в тот вечер приходить к Эльзе, а он пришел и сломал ей жизнь.

Манн еще раз набрал номер, не обращая внимания на осуждающий взгляд Эльзы, и на этот раз Кристина, наконец, ответила.

– Криста, – сказал Манн, – с вами все в порядке?

Более глупого вопроса он, конечно, не мог придумать, и Эльза, внимательно слушавшая каждое слово, демонстративно вздохнула, поднялась и, взяв пустые чашки, пошла из кабинета.

– Да… – сказала Кристина. – Это вы, Тиль?

– Никто не приходил?

– Нет… Хотя… Но я не открыла, вы же мне сказали…

– Кто? – нахмурился Манн. – Из полиции?

– Нет… Он.

– Он? Кто? – не понял Манн.

– Густав.

– Густав? – переспросил Манн. – Какой Гус…

Конечно, она спит. И ей снится. Она, наверно, думает, что и телефонный разговор с детективом ей сейчас снится тоже.

– Я его не пустила, и он ушел. А больше никто.

– Я вам еще позвоню, – сказал Манн. – Попозже. Ближе к вечеру. Или зайду, если нужно будет задать пару вопросов.

– Да… Конечно.

«Не нужно было звонить», – подумал Манн, пряча аппарат. Он хотел убедиться, что с Кристиной все в порядке. Убедился? Да, она дома. И спит. Более того – ей снятся сны.

– Я по делу, – сказал Манн, выйдя в приемную. – Сначала поеду в Даймак, потом к… В общем, если меня будут спрашивать…

– Не будут, – сказала Эльза, глядя в экран компьютера, будто видела там свое отражение. – Работайте спокойно, шеф.

* * *

– Здравствуйте, госпожа Верден, – сказал Манн, – мое имя…

– Заходите, – прервала его женщина лет шестидесяти, типичная голландка Вермеера: плотная, крепко сбитая, с пышной, упрятанной в тугие материи, грудью и румяным, как спелое яблоко, лицом без единой морщины. Собственно, при желании ей можно было дать и пятьдесят лет, и даже сорок, возраст женщины выдавали, пожалуй, только складки на шее – складок было ровно столько, сколько и должно было быть у шестидесятилетней женщины. – Заходите, – повторила Мария Верден, – сегодня ко мне ходят и ходят, я уже и спрашивать устала – кто и зачем. В конце концов явится какой-нибудь грабитель, и его я тоже впущу, хотя что делать грабителю в моем доме, здесь хорошие деньги водились, когда жив был муж, а все, что у меня было ценного, вы можете найти в городском ломбарде. Так что входите, чаем я вас могу напоить, а покупать ничего не стану, извините, только зря время потратите.

«Если я ее сейчас не прерву, – подумал Манн, – она так и будет говорить сама, не останавливаясь ни на секунду: напоит чаем и проводит к выходу. Может, расскажет что-нибудь интересное, а может – скорее всего – ограничится пустяками».

– Госпожа Верден… – попытался Манн вклиниться в бесконечную вязь слов.

– Садитесь сюда, этот стул самый крепкий, хотя, если выбирать самый удобный, то лучше сесть вон на тот, но там сижу я сама, должна же хозяйка иметь какое-то преимущество, все говорят, что лучшее место надо предоставлять гостю, и это так, но вы не гость, вы пришли мне что-нибудь продать, я это по вашему лицу вижу…

– Я вовсе не… – запротестовал Манн.

– Садитесь-садитесь, все это неважно, берите кекс, я сейчас согрею чайник, он у меня на плите, электрических не признаю, в них вода мертвая от тока, это все равно, что посадить человека на электрический стул…

Манн вытащил из бокового кармана удостоверение и сунул женщине под нос. Госпожа Верден посмотрела на фотографию, перевела внимательный взгляд на детектива, все еще продолжая говорить что-то о том, как надо заваривать настоящий чай, прочитала, наконец, помещенный под фотографией текст и, будто поезд, на полном ходу свернувший по стрелке на соседний путь, продолжила свою нескончаемую мысль:

– …чай только так и надо заваривать, а частного сыщика я первый раз вижу, давайте я вам тогда не чай, а виски, я читала, что детективы предпочитают…

– Лучше чаю, – быстро вставил Манн.

– Чаю так чаю.

Госпожа Верден толкнула Манна в грудь, отчего он вынужден был, чтобы не упасть, опуститься на предложенный ему стул, отличавшийся тем, что странным образом заваливался назад – похоже, что задние ножки у него были чуть короче передних, сидеть было удобно, но неудобно вставать, может, так и было задумано, чтобы заставить гостей не торопиться, а…

Черт, – подумал Манн. Мысль его стала почему-то такой же вязкой, как речь госпожи Верден, вышедшей из комнаты, но продолжавшей что-то говорить из кухни – то ли о свойствах чая, то ли о сложной работе частного детектива, то ли о том и другом одновременно.

Манн не успел толком оглядеться (комната была заставлена старой мебелью, проеденной жучками, на полках серванта когда-то, возможно, стояла хрустальная посуда, а сейчас почему-то громоздились подушки – маленькие, средние, всякие, было их там штук двадцать), госпожа Верден вернулась с подносом, поставила на стол огромные, не меньше полулитра, чашки с черным от заварки чаем, нитки от пакетиков свисали наружу, Манн прочитал – «Эдвин», действительно очень дорогой и вкусный чай, он вытащил пакетик, положил на блюдце, не слушая, что продолжала говорить госпожа Верден, отпил глоток, обжег язык, поставил чашку на стол и сказал громко, не рассчитывая, впрочем, на то, что будет услышан:

– Так вы видели или нет позавчера ночью кого-то в окне дома по улице Керкстраат?

Госпожа Верден замолчала на середине слова, будто автомобиль на полной скорости врезался в рыхлую преграду, мгновенно замедлившую его движение, но не причинившую вреда водителю. Женщина подняла взгляд на Манна, внимательно изучила его лицо, будто только сейчас увидела по-настоящему, пришла к какому-то заключению, сама себе кивнула и сказала:

– Нет. Не видела.

– Хороший у вас чай, – заметил Манн, – замечательный. Полиции вы сначала говорили, что видели.

– Говорила. И готова повторить.

Сейчас, будто автомобиль после аварии, речь госпожи Верден двигалась толчками, по одному слову.

– Дорогой чай, – сказал Манн. – Я и сам иногда готов выложить последнее за коробку хорошего английского чая … Так видели вы или нет, на самом деле?

– Я не покупаю чай, – сказала госпожа Верден, обняв чашку обеими руками и впитывая жар, будто ей прежде всего необходима была заключенная в жидкости тепловая энергия, а вкусовые качества имели третьестепенное значение. – Мне дочка приносит, ей-то на жизнь хватает. Что я видела на самом деле, спрашиваете? Хотите – скажу?

– Конечно!

– А вам зачем? Вы кем той женщине приходитесь?

– Никем, – вздохнул Манн. Кем он приходится Кристине? Никем. К сожалению. – Я всего лишь детектив, собираю информацию.

– Информация, – госпожа Верден повторила не очень ей знакомое слово и решила, должно быть, что человек, имеющий столь богатый лексикон, заслуживает доверия. – На самом деле, господин Манн, я не помню, была та женщина в окне или нет.

– То есть? Вы не видели? Зачем же тогда сказали полиции…

– Видела, – отрезала госпожа Верден. – Послушайте, вы ведь не станете подсовывать мне бумажку, чтобы я ее подписала? Бумажку если подпишешь, то потом тебе ее всю жизнь под нос совать будут. А если на самом деле все окажется иначе? Кто я буду? Как называют тех, кто в суде говорит сегодня одно, а завтра другое?

– По-разному. Лжецы, фантазеры, лжесвидетели.

– Вот! Лжесвидетели, вспомнила. А за это дают срок. Зачем мне?

– Я не веду протокол, – внушительно произнес Манн. – Я не из полиции. Я не могу потребовать, чтобы вы выступили в суде. Я даже не имею права заставить вас со мной разговаривать.

– Я сама с вами разговариваю, – неожиданно рассмеялась госпожа Верден. – И скажу я вам так. Осталась я в тот вечер в швейной комнате, надо было закончить работу, утром должен был прийти клиент, я могла и уйти, в конце концов, кто я такая, не мне отвечать, но у меня совесть, так воспитана, это, конечно, недостаток, ну вот, сделала я все, как надо, домой уже поздно, даже метро не работает, не такси же вызывать, это уж слишком, а пешком через весь город, да еще ночью, в общем, осталась, лечь негде, одни столы, кресло есть в приемной, я там и попробовала устроиться, но сон не шел, подошла к окну, вижу, как из окна дома напротив выглядывает женщина, молодая, красивая, как раз передо мной, третий этаж, в комнате темно, а уличный фонарь ее хорошо освещал, она выглянула, убедилась, наверно, что улица пуста, закрыла окно, и все, больше ничего не видно, я тоже отошла от окна, и что вы думаете, села в кресло и заснула, как убитая, а утром все помнила – и женщину, и сон, который мне приснился, очень интересный сон, как я вхожу в этот дом, что напротив, а там колонны, колонны, как египетском музее, я иду, иду, выхожу на какую-то площадь…

– Сон не надо, – сказал Манн, не надеясь, впрочем, что его призыв будет услышан.

– Вы слушайте, вы же детектив, сами выводы и делайте, площадь большая, и женщина эта тоже там, и еще много людей, знакомые и незнакомые, я выхожу из-под колонн, и все на меня смотрят, и слышу голос: «Мария, побудь с нами, здесь нет времени, здесь ты все время будешь молодая…» И я проснулась, потому что внизу трезвонил телефон, было уже часов семь…

– То есть, вы все-таки видели… – начал Манн.

– Не знаю! – воскликнула госпожа Верден. – Сначала я помнила только сон. Потом пришла полиция и спрашивала. И я вспомнила женщину… Я все рассказала, а, когда полиция ушла, вспомнила, что видела ту женщину во сне на площади. Так, может, и тогда, ночью – это был сон? Может, ничего я на самом деле не…

– Человек, – внушительно произнес Манн, – легко разделяет виденное во сне от виденного наяву. Не могли же вы…

– Легко говорить! Сначала – да, видела. А потом… Такое ощущение, что все было или не было, я хотела спать и, может, уже засыпала. Я помню, что сначала все хорошо помнила, а потом начала забывать, сон я вспоминаю отчетливее, чем ее, понимаете? С вами такое бывало?

– Бывало, – вздохнул Манн. Действительно, бывало – не с ним, впрочем, а с клиентами. В состоянии полудремы, особенно во второй половине ночи, человек не всегда способен четко воспринимать окружающее.

– Здесь две женщины, – сказал Манн, вытягивая из бумажника фотографию трехлетней давности, которую он, выходя сегодня из дома, достал из толстого альбома – единственную фотографию Кристины, которая у него оказалась. Кристина была сфотографирована рядом с Эльзой в кафе на Дамраке, это было, когда он расследовал дело Ритвелда и только-только познакомился с молодой журналисткой. – Посмотрите, госпожа Верден, может, вы узнаете…

– Эту я знаю, – сказала госпожа Верден, уверенно показывая на Кристину. – Точно. Я бы даже сказала, что это она была в ту ночь… Да, сказала бы, если…

– Если… – напомнил о себе Манн, потому что госпожа Верден замолчала, глядя пристальным взглядом на фотографию, но думая о чем-то, возможно, никак с фотографией не связанном.

– Нет, – покачала головой госпожа Верден. – Я знаю эту женщину, видела ее на улице, даже как-то столкнулась с ней в лавке на первом этаже. И во сне видела ее – точно. Но была ли она… Скорее всего, это мне тоже приснилось. Так ярко, что я сначала приняла за реальность, знаете, бывает, что сон кажется реальнее жизни, но потом начинаешь вспоминать, и сон быстро становится будто туманным, ненастоящим, а жизнь должна остаться яркой, так вот, я вспоминала эту женщину в окне дома напротив, и все становилось будто в тумане, я помнила, в каком она была платье, а сейчас не помню, зато помню, в каком платье она была в моем сне, может, это было то самое платье, а может, другое, и почему я должна подписывать какие-то бумаги, если это мне, скорее всего, приснилось, так я могу подписаться и в том, что мой бедный Лео живой и ходит ко мне по ночам, и мы с ним, как в молодые годы… Ох, простите, детектив, я совсем…

– Ничего, – пробормотал Манн, введенный в ступор рекой слов, монотонных, как шелест листвы. – Значит, вы считаете, что видели эту женщину во сне.

Манн не спрашивал, он просто констатировал факт – так, как этот факт вытекал из долгого монолога. И потому вздрогнул, когда госпожа Верден неожиданно стукнула по столу крепким кулачком:

– Нет! – воскликнула она. – Вы тоже ничего не поняли. Ничего. Никто ничего не понимает.

– Простите, – удивился детектив. – Вы сказали, что… цитирую ваши слова: «Это мне, скорее всего, приснилось». Вы сказали это полминуты назад.