Текст книги "На распутье"

Кульминация – зрелище «великого зарева» на ночном небе. Уличное освещение приглушалось, ярко освещались только мемориалы, памятники, исторические места, дома героев войны и труда. Зажигались костры. И все это под хоровое исполнение песен коммунизма, «Интернационал». Крики «ура» неслись из эфира, с экрана, с улиц. Эмоции тут хлестали через край, ведь петь хором всей страной не просто масштабный флешмоб, это настоящее рукотворное чудо.

Окончание, которое могло затянуться за полночь, «мир праздновал с нами». Прошли концерты, народное гулянье с участием знаменитых артистов, небольшие митинги.

Самое смешное, что в шестьдесят седьмом году этот бредовый сценарий был вполне осуществим. Не знаю, чем он не угодил Леониду Ильичу в моей истории. Может, вождь просто боялся народа? Такой мощный замысел, перед ним шоумены двадцать первого века – ничтожные, ограниченные в масштабах дилетанты! Да что там, с какого года начались новогодние поздравления? Сменялись времена и генсеки, народ СССР поздравляли Рональд Рейган и юморист Задорнов. Но даже в две тысячи десятом году это была самая высокорейтинговая передача – по незримой традиции, сложившейся у советских людей[287]287
  В реальной истории эпоху традиционных новогодних телеобращений открыл Леонид Ильич Брежнев перед наступлением 1971 года.


[Закрыть].

Еще месяц назад я просил Шелепина о встрече с ответственными товарищами по вопросам телевизионного контента. Совершенно напрасно! С формой подачи материалов и творческой фантазией в СССР был полный порядок. Проблема с содержанием – лить один и тот же лубок в уши можно было лет пять, максимум десять. Дальше должно было начаться естественное и неизбежное отторжение. Или того хуже, призыв народа к патриотизму в «Новостях», которые обычно выходили перед очередным духовно убогим американским фильмом.

На следующий день мне пришлось писать отчет о поездке, превозмогая суровую головную боль. Кто же знал, что банкеты тут имеют свойство продолжаться нездоровые пять-шесть часов? Правильно писал Лермонтов: «Да, были люди в наше время,/ Не то что нынешнее племя: Богатыри – не вы!» Столько в будущем не пьют и не едят – здоровье не позволяет.

Как вывод – у телевизионщиков пока все обстояло нормально. И у киношников порядок, фильмы шестидесятых охотно смотрели даже в двадцать первом веке. Вообще в новых технологиях, как правило, много молодежи. С заносами и максимализмом – это ж надо, едва ли не факельное шествие придумать на пятидесятом году Советской власти! Но смело и эффектно, не отнимешь.

Их бы как-то защитить от старой гвардии мастеров пера, эти будут только тормозить передовые проекты. Не дело, когда полиграфисты управляют идеологией. Вот в России две тысячи десятого года было Министерство печати и массовой информации. Даже в названии чувствовалось унылое наследие времен ленинских «Искры» и «Правды». Потом значение газет и журналов скатилось до уровня оберточной бумаги. Но, несмотря на это, хвост продолжал вилять собакой[288]288
  Wag the Dog – сатирическая комедия Барри Левинсона по мотивам книги Ларри Бейнхарта.


[Закрыть].

Второе – меру в пропаганде надо знать, действовать тоньше. Мне товарищ Месяцев казался человеком, лишенным гибкости. Слишком прямой, искренний, особенно на фоне акул PR будущего. Когда нужно дать небольшой намек, он выкатит лозунг, если желательно лишь усилить впечатление, замучает несчастного телезрителя до смерти. Так нельзя! В хорошей книге читатель должен сам, своей головой придумать героев и часть сюжета. Тогда ценности и идеи произведения станут его собственными.

Грубое давление закончится отторжением загнанной в подкорку шелухи. Получится, как в моей истории: «Уже и бритву боюсь включать – вдруг и она про Ленина заговорит?» После такого честному пиарщику останется только стреляться. Хотя где они, честные-то… Разве что Месяцев пока уцелел, и то не уверен. В общем, если товарищ Шелепин не хочет печальной судьбы своему стороннику, пусть подумает о его командировке в «Империю добра», поближе к «Дню выборов». Чтобы поучился двусмысленностям, игре на ассоциациях, обходу острых углов и прочим политтехнологиям.

…Только через несколько лет я понял, что именно в это время в ЦК разворачивалась схватка за будущее Министерство информации СССР. В декабре тысяча девятьсот шестьдесят седьмого, после сравнительно успешного проведения первого Национального ритуала, Николай Николаевич Месяцев стал министром СССР, без пяти минут секретарем ЦК КПСС.

Глава 12
Съезд, часы и экономика

В марте тысяча девятьсот шестьдесят шестого года подготовка к XXIII съезду КПСС перешла в последнюю, завершающую стадию. Стоило кому-то вместе покурить или вместе выйти из лифта, слухи об этом начинали распространяться быстрее звука. Вот, к примеру, утром Семичастный звонил, кроме прочего, рассказывал:

– Говорят, вчера Брежнев Мазурова на охоту звал…

– Это в марте-то?!

– Ах-ха-ха, вот и Кирилл от удивления даже возразить толком не смог.

История творилась на глазах: казалось, весь ЦК перешел на круглосуточную работу. Подковерные схватки вспыхивали непредсказуемо, и оказаться в нужный момент вдали от ищущего взгляда начальника подчас означало попрощаться с карьерой. О главных претендентах и говорить нечего, иной раз пять минут экспромта могли дать больше, чем годы планомерной осады. Так что Шелепин не раз добрым словом помянул устроителей кабинета, не забывших отдельную комнату отдыха с удобной кроватью и вместительным холодильником. Завотделы вытаскивали из недр шкафов раскладушки или кемарили в креслах, прочие довольствовались обычными стульями, составляя их в тесный ряд.

Раздался звонок внутреннего телефона – снова Денис, референт.

– Александр Николаевич, тут Жаворонков принес очередную сводку по обращениям трудящихся в КПГК. Занести сейчас или уже завтра?

– Давай посмотрю. Завалил он нас своей аналитикой… И сделай, пожалуйста, еще кофе!

Ничего путевого к семи часам в голову не пришло, спать было рано. Практической пользы от этих данных все равно не имелось, Комитет партийно-государственного контроля скатывался в бессмысленную говорильню. Даже пары десятков серьезных дел поднять не удалось, почти три миллиона человек работали едва ли не в холостую. Мелочи, отписки, всякая чепуха. Крепко приучились в партии не выносить сора из избы. Только от жавороновского центрального бюро жалоб и предложений отдача была неплохая, потому как трудящиеся обращались туда напрямую, минуя длинную цепочку ответственных секретарей.

Правильно Леня осенью предлагал упразднить комитет, ничего не скажешь. Тогда не согласился, пришлось сейчас тянуть этот бессмысленный воз. Впрочем, недолго осталось, после съезда устроим вместо КПГК наполовину декоративный комитет народного контроля[289]289
  В реальной истории Комитет партийно-государственного контроля был 9 декабря 1965 г. преобразован в Комитет народного контроля. Председателем стал П. В. Кованов.


[Закрыть]. Можно будет использовать для точечных, локальных действий. Жаворонкова поставим председателем, в помощь дадим Пашу Кованова. Сам он не справляется уже сейчас.

Шелепин удовлетворенно отхлебнул кофе из большой кружки и откинулся в кресле. Настоящая робуста, референт наловчился варить не хуже вьетнамцев. И не забывает, паразит, про сыр с маслом на батоне, от такого блаженства никакая диета не способна оторвать.

Далеко не первый раз Александр Николаевич принимал участие в съезде, да и не сильно это центральное мероприятие КПСС отличалось от бесконечной череды комсомольских и партийных сборищ. Стали прекрасно понятны все подводные камни. Десяти лет не прошло с тех пор, как сам ловил за рукав заблаговременно назначенных докладчиков, согласовывал в деталях вопросы, тезисы, лозунги… Вплоть до интонаций. Но в данном случае ситуация никак не хотела укладываться в привычные рамки.

Если ориентироваться исключительно на устав, то можно было видеть вполне понятные и демократические процедуры, ничем особым не отличавшиеся от подобных мероприятий в большинстве стран мира. Сначала партийные организации выбирали делегатов на съезд, который являлся высшим органом руководства. Собравшиеся делегаты-коммунисты избирали состав ЦК. Согласно уставу, тайным голосованием по каждой кандидатуре в отдельности. Затем вновь избранный ЦК должен был собраться на Пленум, там выбрать Первого секретаря, Президиум и прочие органы оперативного управления.

Вот, правда, реальность сильно отличалась от писаных правил. КПСС являлась единственной партией в стране и напрямую руководила не только правительством, но и вообще всем народным хозяйством. Соответственно, любая карьера в обход КПСС была исключена, даже беспартийный начальник цеха выглядел бы белой вороной, об уровне директора завода и говорить не стоит. Подобная фильтрация происходила в течение жизни чуть ли не двух поколений.

За такое время успела выстроиться четкая, дисциплинированная иерархия работников партаппарата. Не стесняющиеся высказывать свою точку зрения коммунисты перевелись еще на XVI съезде, когда была разгромлена правая оппозиция[290]290
  1930 год, правая оппозиция: Бухарин Н. И., Томский М. П., Рыков А. И. и бывшие «зиновьевцы» Угланов и Рютин.


[Закрыть]. После этого дискуссий на съездах не возникало, они проходили скорее как хорошо срежессированный спектакль.

Что будет, если через пару недель одна из группировок резко раскачает лодку, не брался предсказывать никто. Серьезные разногласия внутри Президиума вполне могли привести к осознанию пятитысячной толпой своего немалого значения и права на реальный выбор. Это было непривычно и страшно. Всего-то достаточно потребовать реального и вдумчивого соблюдения устава с его практически безграничными возможностями к дискуссиям и тайным голосованием по каждой отдельной кандидатуре. Стоило остановить конвейер единогласного голосования по заранее выверенным в подковерных битвах спискам и вопросам, и кто знает, чем все закончилось бы[291]291
  По докладу мандатной комиссии, на XXIII съезд КПСС было избрано 4943 делегата, из них 4620 с правом решающего голоса. Правило – один делегат от двух с половиной тысяч членов партии.


[Закрыть].

Эту опасность понимали все и не горели желанием выносить на такой уровень разногласия внутри Президиума. Да что там, даже Пленум ЦК не стоило слишком глубоко посвящать в суть происходящего. Вот только чуть ли не впервые с начала тридцатых годов добиться монолитного единства не удавалось.

Шелепину не нужно было заглядывать во много раз перечерканные листочки на столе. Он только подтянул поближе кофе, вооружился свежим бутербродом и вытянул ноги, еще глубже откинувшись в кресле.

Из двенадцати членов Президиума ЦК сложились следующие группировки.

Во-первых, сильный центр, выступающий за спокойствие и стабильность. Это Брежнев, Суслов, Кириленко. При внешней малочисленности и слабости их позиции были неколебимы. Работая действующим Первым секретарем ЦК КПСС, Леонид Ильич успел проявить себя как неплохой, но не слишком строгий хозяйственник. Это очень устаивало секретарей обкомов. Искать иного руководителя они не собирались, а известного своей твердостью и принципиальностью Александра Николаевича прямо опасались. Особенно заметно это стало на уровне секретарей республик после истории с Грузией. Кто на самом деле стоял за историей, закончившейся самоубийством Мжаванадзе, было известно всем.

Во-вторых, «свои». Косыгин, Мазуров. К этой группе тяготели Демичев и Полянский. Первый поневоле после истории с отстранением Шелеста стоял на стороне Шелепина, второй всегда находился в прекрасных отношениях с Косыгиным и менять ситуацию не собирался[292]292
  В отличие от реальной истории в члены Президиума был введен П. Н. Демичев, из состава Президиума вывели П. Е. Шелеста.


[Закрыть].

В-третьих, на пенсию по состоянию здоровья собирался Шверник, ему было уже наплевать на всех. Подгорный потух, смертельно обиделся, да еще, по слухам, начал пить горькую. Последнее время он даже не приходил на заседания Президиума. Микояну также пророчили пенсию после его нерешительной, но заметной поддержки Хрущева, хотя он продолжал относительно успешно лавировать между основными игроками[293]293
  Поговорка про Микояна «От Ильича до Ильича – без инфаркта и паралича» по сути очень верна.


[Закрыть].Крепкий политический долгожитель, рекомендованный в наркомы еще Каменевым в начале двадцатых, Анастас Иванович среди рядовых партийцев обладал колоссальным авторитетом. Но среди нового поколения партаппаратчиков ЦК он выглядел сущим динозавром и особо не пользовался их поддержкой.

В стороне от этой борьбы стоял Геннадий Иванович Воронов. Он неприязненно (мягко говоря) относился к Брежневу, считал его неумным и слабым организатором. Но при этом почти ненавидел «комсомольцев», говорил об их лидере как об опасном сталинисте, мечтающем о возвращении авторитарных времен. Последние политические маневры Александра Николаевича не смогли ни на йоту поколебать этой позиции.

Среди кандидатов в члены Президиума можно было твердо рассчитывать на содействие Устинова. Щербицкий обещал нейтралитет или даже поддержку при условии перспектив на членство в Президиуме, он почти в открытую заявлял о своей готовности присоединиться к любому победителю. При невысоком кандидатском статусе Щербицкий был первым секретарем второй по величине республики, и его позиция могла изменить многое. Гришин и Рашидов однозначно поддерживали Брежнева, впрочем, это не меняло дела. Последний кандидат, Ефремов, слыл большим другом Хрущева. Во время смещения он оказался на Ставрополье, там и задержался надолго в качестве первого секретаря крайкома.

От мыслей оторвал очередной звонок.

– Александр Николаевич, к вам товарищ Косыгин.

– Пусть проходит! – и через секунду: – Кофе еще сделай!

Шелепин встретил гостя на полпути к дверям, крепко пожал руку. Присели за приставной стол напротив друг друга. Едва коснувшись стула, Косыгин зло вытолкнул в лицо собеседника язвительные слова:

– Что, Саш, проигрываем?

– Да ну, переплюнь! – Шелепин и на самом деле сплюнул за спину.

– Вот тебе последняя новость… – Алексей Николаевич устало потер лоб. – Воронов только что решился поддерживать Брежнева.

– Черт! Он же намекал… – От неожиданности Шелепин аж привстал, уперся ладонями в стол. – Ты с ним сам разговаривал?

– Вот только что от него. – Премьер поджал губы, и это подчеркнуло устало обвисшие щеки. – Поставил вопрос ребром, зря, быть может…

– Прямо так и сказал?

– Еще попенял ехидно: дескать, пожалеешь, старый хрыч, что с Шелепиным связался.

Это была вполне серьезная угроза. Геннадий Воронов занимал одну из ключевых позиций как Председатель Совета Министров РСФСР. Формально Косыгин как премьер СССР был главнее, но влияние Воронова на директорский корпус нельзя было недооценивать[294]294
  В партийной иерархии реальной истории Воронов шел пятым (после Брежнева, Косыгина, Подгорного, Суслова), Шелепин – седьмым.


[Закрыть].

Референт постучал, просочился беззвучной тенью, поставил на край стола поднос с кофе и чем-то съедобным. Алексей Николаевич приблизил чашку к лицу, подул, отпил крохотный глоток.

– Кипяток совсем, – опять подул, потом втянул аромат. – Все еще вьетнамская робуста? Отпусти Дениса на неделю, пусть научит моих охламонов правильно варить кофе.

– Не верит мне Гена, – не стал уходить от темы Шелепин. – Если бы не его антипатия к Ильичу, даже не разговаривал бы.

– Саша, с ним у Брежнева будут четыре голоса. Или даже шесть, если уговорят Микояна и вовремя найдут трезвого Подгорного. В такой ситуации я не поручусь за Демичева и Полянского. И так Андрей Кириленко Диме каждый день по всяким мелочам звонит[295]295
  В Президиуме существовала традиция единогласных решений: меньшинство всегда соглашалось с мнением большинства.


[Закрыть].

– Не надо мне это объяснять! – повысил голос Шелепин. – С осени хожу вокруг, ни по-хорошему, ни по-плохому не выходит.

– Подумал насчет Петра? – Косыгин примиряюще отпил чуток остывшего напитка.

– Много раз… Вредный шаг, вот только иных вариантов не остается.

– Да… Тогда ты знаешь, что делать. – Премьер поставил кружку и поднялся. – Не буду отвлекать.

Время клонилось к восьми вечера. Но откладывать было нельзя, мало ли какие шаги предпримет за ночь определившийся с выбором Геннадий Иванович. Придется разговаривать прямо сейчас и, возможно, ехать в М-град. Опять взял в руку трубку:

– Денис, найди мне срочно Петра, ну, который из «Интела».

– Что ему сказать?

– Пусть едет на работу и там ночует. Чтобы был как штык! Возможно, мне придется приехать.

– Хорошо!

Взял трубку следующего телефонного аппарата из стоящего на столе небольшого стада, на сей раз главного, вертушки. Ох, как не хотелось набирать этот номер…

– Воронов у аппарата.

– Геннадий, здравствуй еще раз, – сказал без паузы, чтобы не нарваться на грубость. – Не будешь против, если я сейчас зайду на пару минут?

– Все, что нужно, уже сказал Алексею, – холодно возразил собеседник.

– Это совершенно иная тема. Ты помнишь девушку Нину из Перми, дело было в тридцать втором году?

На несколько минут в трубке повисла пауза. Наконец, когда Александр Николаевич уже был готов задать вопрос, Геннадий Иванович ответил заметно севшим голосом:

– Приходи. Расскажешь, что опять нарыл!

Резко, словно бросаясь в холодную речную воду родного Воронежа, Шелепин открыл сейф и достал HTC Legend, включил, не удержавшись, бросил взгляд на сменяющиеся картинки экрана, убрал в карман. Добавил бумажник Петра с документами из будущего. Проворчал про себя: «Словам, значит, не веришь!» – и пошел навстречу тяжелому разговору.

…Уговорить товарища Воронова своими глазами посмотреть на артефакты и правнука собственной персоной оказалось не слишком сложно. Любопытство – страшная сила, невозможно устоять после того, как повертел в руках маленькое чудо электроники будущего. Тем более что Шелепин не требовал ничего взамен, даже сохранения тайны. Зачем бояться доклада на Президиуме? Катастрофы от этого не случится. Впрочем, Александр Николаевич готов был спорить на что угодно – Геннадий лишнего никому не скажет. Не первый день в ЦК, понимает, какой козырь получил в руки.

Гораздо сложнее было убедить его в правдивости грядущей истории страны. Еще по пути, за поднятой перегородкой, в ход пошли паспорт, водительские права, деньги, включая пару двадцаток евро, кредитки. Для мистификации это было явно чересчур, но окончательно Геннадия Федоровича добил уже опробованный на Косыгине прием, а именно, кино «Жмурки». Хотя Геннадий Иванович и отказался узнавать в одной из ролей уже известного в СССР Никиту Михалкова, но… черты его отца, Сергея Михалкова, вполне проглядывали за образом «Михалыча»[296]296
  Н. С. Михалков стал известен в 1963 г., после фильма «Я шагаю по Москве», где он снялся в роли Коли. Найти сходство с современным Никитой Сергеевичем мне не удалось.


[Закрыть].

На обратном пути времени на рассказ о будущем не хватило. Водителю пришлось несколько часов неторопливо вести черную громаду «лимузина» по улицам засыпающей столицы. Ребята в «Волге» охраны, похоже, успели проклясть свою работу и неосмотрительно выпитый из термосов кофе. Но собеседникам было не до этих мелочей.

– Ладно… Крепко ты меня повязал. – Воронов наконец признал неопровержимость аргументов. – Многие в ЦК знают про это?

– Косыгин и Семичастный полностью в курсе. Устинов частично.

– Целый год скрытничал… Не реши я сегодня…

– Чего же ты хотел?!

– Нельзя так… – Геннадий Иванович судорожно пытался собраться с мыслями, это было хорошо заметно со стороны. – И что теперь собираешься делать?

– Теперь – что с этим собираемся делать мы. – Шелепин сделал акцент на последнем слове.

– Мягко ты, Саша, стелешь…

– Разве есть другие варианты?

– Хорошо. – Товарищ Воронов тряхнул головой, пытаясь отогнать лишние в данный момент мысли, и посмотрел на Шелепина: – Мне нужно знать твои планы.

– Для начала – не допустить застоя, как его называет твой правнучек. Кстати, как он тебе?

– Неожиданно. – Воронов непроизвольно улыбнулся. – Несерьезный какой-то, открытый, смеется все время.

– Но с задачами справляется очень неплохо, часы для съезда видел? – Шелепин постарался разрядить и так слишком сгущенную атмосферу. – Небось твоя кровь сказывается.

– Мне показалось, что при слове КПСС он чуть поморщился?

– Увы, издержки истории его мира…

– Не понимает?

– Хуже – скорее слегка презирает. Не показывает, конечно, но иногда чувствуется. И знаешь, неудивительно это, после их перестройки и приватизации…

Геннадий Иванович непроизвольно потянулся к сигаретам, но Шелепин достал свои «Столичные» быстрее. Потом подумал, предложил валидол. Сложно сказать, что помогло больше, пара глубоких затяжек или таблетка под языком.

– Интересно получилось, прямо как ментоловые сигареты! – Воронов продолжил вопросы. – Так что по планам?

– Мы с Косыгиным много об этом говорили. Что дальше делать, куда вести СССР. И пока понятно только одно: ни социализм, ни демократия по образцу США не помогут СССР даже выжить. В победу коммунизма во всем мире… да ты сам разве в это веришь?

– Никита Сергеевич верил.

Это было действительно так, понимание ситуации легло на обоих членов Президиума изрядным грузом. Тяжело представить, что целая эпоха только что, на их глазах, скрылась за горизонтом истории. Но Александр Николаевич не стал держать паузу и продолжил разговор вопросом:

– А ты?

– Сейчас… Нет.

– Вот и я… Знаешь, после первой беседы с попаданцем я даже подумывал… о разном.

– Неудивительно, – хмыкнул Воронов. – Железный Шурик, истинный коммунист.

– Не надо, – невесело усмехнулся собеседник. – За прошлый год я понял больше, чем за всю жизнь.

– Петр не говорил, когда мы умрем?

– Точно не помнит, о таком в учебниках не пишут. Но в его истории никаких репрессий не было, жили долго, хоть и не всегда счастливо. – Шелепин ехидно добавил: – Тебя, кстати, к моменту смерти Лени в Политбюро точно не было, а на пенсию в их перестройку прожить сложно[297]297
  Г. И. Воронова отправили на пенсию в 73-м, даже раньше Шелепина.


[Закрыть].

– А кто там удержался?

– Из тех, что сейчас, Устинов, Гришин, Суслов, Кириленко…

– Вот как? Даже от Косыгина наш Ильич избавился? – Геннадий отправил в окно остаток сигареты и резко сдвинул стекло на место. – В том, что меня Брежнев задвинет подальше при малейшей возможности, никогда не сомневался. Если хочешь знать, собой жертвовал, только чтобы тебя к власти не пустить.

– Передумал хоть?

– Ты про планы сначала расскажи, а то крутишь все время.

– Нечего говорить о них. – Шелепин одной затяжкой дотянул остаток сигареты и тоже вернул стекло на место. – Наш единственный шанс – провести срочную модернизацию, ну, считай, вторую индустриализацию. Ускорить развитие электронной техники и на равных соревноваться с другими странами.

– Как это сделать конкретно, ты, конечно, не знаешь?

– Сам-то представляешь задачу? – Шелепин презрительно скривил губы, да так, что это было заметно даже в полумраке автомобильного салона. – Подумай сначала хорошенько.

Геннадий Иванович действительно крепко задумался. И чем четче он представлял себе скорость развития технологий в ближайшие тридцать – сорок лет, тем очевиднее становилась невозможность принятой модели социализма. Автоматические станки, системы мгновенного принятия решений, мощь зарубежных финансовых инструментов. Предсовмина РСФСР был практиком и, наверное, лучше кого-либо в СССР представлял себе реальные возможности промышленности страны. Невольно вырвалось:

– Мы не потянем…

– Нет!!! – казалось, Шелепин взорвался. – Нет! Мы сможем! Иного выхода нет. – И продолжил на два тона ниже: – Гена, если ты не сможешь, найдем другого. Того, кто сделает! Чего бы это ни стоило.

От напора собеседника Геннадий Иванович вынужденно откинулся на спинку дивана. Казалось, еще немного, и перед ним встанет призрак недавнего прошлого, вызывающий ужас и восхищение одновременно. Но даже страх не мог загнать в подсознание мысль: «Вот он, единственный шанс». Совсем недавно Воронов был готов пожертвовать своей карьерой, лишь бы не допустить прихода нового вождя. Но сейчас он ясно понял, что пойдет… Пойдет за Шелепиным до конца. Ради детей, своих и чужих, непонятно откуда свалившегося правнука. Да что там, из-за единственного шанса спасти общее дело, не дать ему раствориться в сытой и глуповатой старости.

Товарищ Воронов сделал выбор и просто протянул вперед руку для крепкого товарищеского рукопожатия.

– У нас хоть шансы-то есть?

– Безусловно! – Голос вождя не допускал возражений, он был совершенно, абсолютно уверен в своей правоте. – Петр много рассказывал о Китае. Там в середине семидесятых произошел резкий поворот к частной собственности, и уже через двадцать лет КНР стала второй экономикой мира. Причем с хорошими шансами сделаться первой. Даже фотографии Шанхая показывал – от тысяча девятьсот девяностого года и до две тысячи десятого. Всего двадцать лет, а разница, как в столетие[298]298
  Китай стал второй экономикой только в 2010 г., обогнав Японию, но главный герой про это не знает. Да и насчет шансов он немного преувеличивает.


[Закрыть].

– Доигрался председатель с охотой на воробьев, – проворчал Геннадий Иванович. – Компартия опять на нелегальном положении, в горах?

– Не угадал! КПК по-прежнему единственная легальная партия Китая, и она реально управляет страной. Даже в две тысячи десятом году на плакатах красуется Великий Кормчий.

– Такое после цитатника Мао? Культурной революции? Это они нас сейчас обвиняют в ревизионизме?!

– Вот именно! Сам бы не поверил, но на куче очень неплохих вещей Петра надписи – «сделано в Китае». Даже телефон, ну, еще в кабинете показывал, он тоже из Поднебесной.

– Обалдеть!

– Хочешь посмотреть метки?

– Верю, не надо. – Воронов замялся. – Извини, что я последний год тебя игнорировал, думал, что ты приспосабливаешься.

– Так вот, если такой прыжок удался голозадому Китаю, неужели мы не сможем?!

– Мы и сейчас… Нет, но как Брежневу удалось все, просто все погубить? Ты еще про нефть Самотлора говорил, сколько бензин стоит в будущем?

– Доллар за литр, это в России и США. В Европе два доллара, там в цене большой налог.

– И с таким ресурсом… Проворонили, к бесу, все достижения СССР?

– Мы по-разному проверяли эту информацию, но… Твой правнук достаточно умен, чтобы всегда говорить только правду. В общем, на умышленной лжи его ни разу не поймали, как ни старались.

– Погоди, это что, реставрация капитализма в Союзе? – Воронов посмотрел в упор. Сомнения опять зашевелились в голове мерзкими червяками.

– Реальный, полный хозрасчет должен помочь. – Шелепин сам последнее время не очень верил в реальность этих слов, но иного собеседник попросту не понял бы. – Нам придется сильно усовершенствовать методы и формы хозяйствования.

– Опять ничего конкретного…

– А чего ты ожидал? – развел руками Александр Николаевич. – Дела приходится смотреть урывками.

– Ну да, это небось посложнее производства будет… Говоришь, Косыгин вопросом занимается?

– Да, похудел даже. Но энергичный, явно второе дыхание поймал.

– Значит, надежда есть…

– Все основные направления роста в ближайшие пятьдесят лет мы знаем. Пусть в основном на минимальном, бытовом уровне. Однако этого хватит, чтобы повысить эффективность исследований в несколько раз.

– Редко же ты бываешь на заводах, – Воронов усмехнулся. – Еще питаешь иллюзии.

– Другого выхода у нас все равно нет! – с нажимом, даже скорее с надрывом отчеканил Шелепин. – Геннадий, ты же сам понимаешь… Эта цель больше меня, тебя, Президиума и ЦК. Она даже больше, чем партия!

За окном мимо дороги неторопливо проползали окна домов. Большинство зияло темнотой, впрочем, хватало и лучащихся электрическим светом. Люди за стеклами спали, ели, ругались, смотрели телевизоры, занимались любовью… Им не было дела до одинокого ЗИЛа, неспеша катящегося в сторону Старой площади.

А утром с корабля Ильича побежали первые крысы.

Предсъездовский Пленум ЦК был назначен на двадцать шестое марта, но перед ним состоялось традиционное заседание Президиума в прежнем составе. Все точки над «i» должны были быть поставлены, сейчас или никогда. Участники тщательно готовились к длительной, возможно, ожесточенной борьбе. Ожидания их не обманули.

Впрочем, начиналось все организованно и формально. Члены Президиума по очереди, не спеша высказывали свою точку зрения. После заслушали кандидатов, вызвали по одному толпящихся в соседней «комнате ожидания» авторитетных завотделов ЦК и даже министров. Картина складывалась одновременно понятная и удручающая. Как всегда происходит при дележе власти, проигравший терял все. А значит, был готов даже на открытый бунт во время съезда. Хуже не станет, а так, вполне реальные шансы на победу сохраняли обе стороны.

Компромисс искали все, но его возможность просматривалась слабо. Так уж сложилось, что основные сторонники Леонида Ильича, Суслов и Кириленко, имели максимально высокий, но все же не уникальный статус секретарей ЦК. Существенная часть их авторитета и силы заключалась в личной близости к Брежневу. Даже при назначении последнего на заметный, но не первый пост, они моментально выпадали из основного русла политической жизни СССР. С другой стороны, «шелепинцы», имея большинство в Президиуме, не собирались отдавать слишком многое. Но при этом в самом ЦК их позиции оставались не слишком сильными, и далеко не факт, что удалось бы получить полную поддержку хотя бы «своей» номенклатуры[299]299
  К примеру, секретарей ЦК на съезде реальной истории было избрано 11, из них 5 не являлись членами Политбюро (Президиума).


[Закрыть].

Незаметно страсти накалились, и обсуждающие перестали соблюдать даже видимость приличий.

– Хватит! Угрожать! Нам! Пленумом! – зло выговаривал Демичев нахохлившемуся, как воробей, Суслову, шлепая по столу ладонью. – Или мало вам Никиты, который все собрания превращал в митинги?!

– Прижмите хвост, подчинитесь мнению большинства. Потеряли скромность! – гнул свое Косыгин.

– Товарищи вас пошлют в задницу завтра же! – наигранно улыбался Брежнев. – Всем известно, члены ЦК не доверяют Шелепину. И это правильно!

– Да с чего бы? – возражал Александр Николаевич. – Раскрой глаза, Леня, тут на Президиуме реальная расстановка сил!

– Поднимем вопрос на трибуне съезда! – написал на бумаге Кириленко и теперь держал листок перед собой. – Читайте, сволочи!

– Обойдетесь! Должность Предсовмина не получишь! – защищал свое кресло Воронов. – Ты и с секретарством в ЦК плохо справляешься!

– Прекратите! – Председательствующий Микоян не выдержал и с грохотом ударил по краю стола томом Ленина. – Так до утра спорить будем![300]300
  Председатели заседаний Президиума менялись по очереди, которая, впрочем, соблюдалась весьма нестрого.


[Закрыть]

Это было нечто небывалое – не прошло и минуты, как за огромным, помнящим еще Сталина столом установилась тишина.

– Нам… Партии нужен компромисс! – Анастас Иванович обвел глазами присутствующих. – Мне кажется, за этим столом необходимо оставить товарищей Брежнева и Шелепина… Вдвоем, на часок. А мы сможем за это время спокойно попить чаю в комнате ожиданий. С пряниками, да. Там уже никого нет, закроем двери, помех не будет. Кто «за», прошу поднять руки.

Прошло несколько минут, и уже только широкое темно-зеленое поле разделяло новоявленных противников. Леонид Ильич привычно улыбался, чуть развалившись на стуле. Только прищуренные глаза под широкими бровями выдавали напряжение. Далеко выставленные вперед руки машинально вертели простой, остро заточенный карандаш. Собеседник буквально приглашал к доверительному диалогу, поэтому Александр Николаевич сильно наклонился вперед, широко положил руки с локтями на стол, сцепил пальцы в замок и, чуть скосив глаза, уперся взглядом в своего визави. Куда только делся Железный Шурик, привыкший встречать напряженные ситуации с выпрямленной спиной и прямым взглядом.

– Ну что, Леонид, – заговорил Шелепин, – начнем с главного или сначала детали обсудим?

– Ох, Саша, никак не пойму, чем ты приворожил Косыгина с Вороновым. – Карандаш Брежнева замер. – Может, мне расскажешь?

Такой вариант Шелепин продумывал, даже советовался с Косыгиным. При всей простоте и заманчивости, резона не нашли. Слишком сложно убедить людей в их будущей никчемности. Напугать результатами, развалом СССР? Так любой возразит, дескать: «Зная – не допущу, а ты еще хуже меня будешь». И ведь вполне возможно, что окажется прав. Поэтому Александр Николаевич в глубине души понимал немалое лукавство подобных аргументов. На самом деле Брежнев расплачивался за обиды будущего. Ему никто не собирался прощать выкидывание на скудную пенсию, отправку в профсоюзы, ссылки друзей по дальним дипмиссиям. Действия пока не совершенные, но вместе с тем абсолютно реальные.